МИД Ирана осудил новые санкции США, отметив их бесполезность

Санкции США против главы Организации атомной энергии Ирана (ОАЭИ) Али Акбара Салехи не повлияют на ядерную программу страны, подтвердил официальный представитель МИД Ирана Аббас Мусави.

США в четверг расширили санкции против Ирана, ограничительные меры введены в отношении главы ОАЭИ Али Акбара Салехи и самой организации. Теперь их активы на территории США, согласно общим правилам, заморожены. Кроме этого, любые сделки с ними третьих лиц являются объектом вторичных санкций.

"Господин Салехи является выдающимся ученым и политиком, санкции против него связаны с отчаянием (США) и никак не повлияют на прогресс мирной ядерной программы Ирана", - говорится в заявлении Мусави, который осудил санкции.

По его словам, американская политика "максимального давления" на Тегеран "давно зашла в тупик".

За чистоту сети. Facebook будет бороться с фейками вокруг коронавируса

Радио Sputnik. Facebook намерен бороться с распространением в соцсети недостоверной информации вокруг нового коронавируса, передает РИА Новости.

Компания считает нужным противодействовать различным конспирологическим теориям относительно эпидемии.

"Мы начнем удалять контент с ложными заявлениями или конспирологическими теориями, которые, по мнению глобальных или местных организаций в области здравоохранения, могут причинить вред людям, которые в них поверят", – говорится в сообщении.

Всемирная организация здравоохранения накануне признала вспышку нового коронавируса чрезвычайной ситуацией международного значения.

По данным организации, по всему миру заболели уже 7834 человек. Подавляющее большинство из них в Китае – 7736 случаев, остальные 98 приходятся на 18 стран мира. При этом эксперты подтвердили восемь случаев передачи вируса от человека к человеку.

Ранее радио Sputnik сообщило, что РЖД отменили приостановку грузового движения через границу с КНР.

Пик любви к Америке. Как советский "Макдоналдс" стал символом перемен

Галия Ибрагимова. Тридцать лет назад, 31 января 1990 года, в Москве открылся первый в Советском Союзе "Макдоналдс". Очередь растянулась на несколько километров. В перестройку этот американский ресторан быстрого питания воспринимался как символ грядущих перемен, лучшей жизни. Свобода с привкусом картошки фри сильно повлияла на советских людей.

Ни хлеба, ни зрелищ

В девяностом году СССР еще существовал, хотя и трещал по швам. Союзные республики требовали большей автономии и отказывались подчиняться Москве. Те, кто сохранял лояльность, в обмен просили увеличить поставки продуктов питания, а главное — зерна. Но в столице с продовольствием было туго.

Очереди за товарами выстраивались с самого утра и не кончались до позднего вечера. Но, даже простояв целый день, можно было уйти домой с пустыми руками. В магазинах — шаром покати, а те продукты, которые изредка "выбрасывали" на прилавки, едва ли удовлетворяли спрос.

Регионы, где традиционно выращивали пшеницу, отказывались везти ее в столицу: опасались, что в условиях дефицита зимой могут сами остаться без хлеба. Закупать зерно на Западе Советский Союз больше не мог. Мировые цены на нефть резко упали, валютные резервы страны сократились. Рыночные реформы, о которых заговорили в стране, не могли дать быстрого эффекта.

Единственным видимым результатом изменений стала возможность свободно торговать. На центральных улицах Москвы, в переходах метро, привокзальных площадях хаотично создавались точки продаж, люди торговали всем, чем могли. О походах в ресторан и не мечтали. Пообедать в столовой за два рубля считалось роскошью. Да и там выбор был небольшой.

"В начале девяностого года мы приехали в Москву из Бишкека. Ходить по выставкам и музеям не собирались. Сразу отправились в магазин, простояли весь день в очереди и единственное, что смогли купить, — морскую капусту. Кроме нее, на прилавках ничего не было", — поделилась с РИА Новости воспоминаниями Эльвира Галямова — в начале девяностых она жила в Киргизской ССР.

"Помню, как мама просила продавщицу найти хотя бы пару буханок хлеба и макароны, показывала на меня, первоклашку, мол, ребенка кормить нечем. В итоге из-под прилавка нам продали банку тушенки. Она была 1985 года выпуска, но это не смущало. Брали что давали", — рассказывает РИА Новости москвич Федор Селезнев. И таких историй множество.

Сложное экономическое положение усугубилось обострившейся политической борьбой между органами власти СССР, с одной стороны, и союзными республиками — с другой. Страна была в двух шагах от пропасти. Но, как вспоминают очевидцы, из-за повсеместной серости и унылости вокруг даже распад страны восприняли буднично, без эмоций.

Макдоналд — вразрез с коммунизмом

В новость об открытии "Макдоналдса" сначала не поверили. Хотя слухи о том, что в СССР вот-вот появится первый зарубежный ресторан быстрого питания, ходили давно.

Переговоры об открытии сети фастфуда в Москве велись с 1976 года — после Олимпийских игр, проходивших в Монреале. Бизнесмен Джордж Кохон, управлявший канадской сетью "Макдоналдс", предложил советской делегации открыть точки быстрого питания и в Москве в преддверии Олимпиады-80. Но согласование условий затянулось, и только через десять лет "Макдоналдс" смог договориться с "Мособщепитом" о совместном предприятии.

Но снова возникли проблемы. На этот раз технологические, связанные с едиными стандартами доставки и приготовления пищи. Канадцев это не остановило, советский рынок казался им слишком привлекательным. Они вложили миллионы долларов в строительство в Московской области производственного комплекса, поставлявшего полуфабрикаты в рестораны сети. Создать всю инфраструктуру удалось только к началу девяностого.

Еще одна проблема, которой опасались создатели "Макдоналдса" в России — антизападная пропаганда. В том числе и по поводу ожирения среди американцев. Его объясняли чрезмерным потреблением гамбургеров и хот-догов. Создатели сети в Москве тревожились, что эти страхи перевесят.

Но на начало девяностых пришелся пик любви советских граждан к США. Распад социалистического лагеря сопровождался беспрецедентной тягой ко всему западному. В моде были американские джинсы, фильмы, сериалы. На Америку равнялись, в ней видели идеал свободы, демократии, продовольственного благополучия, ей хотели подражать.

Симпатии советских людей возникли не на пустом месте. Несмотря на экономические сложности, горбачевская перестройка привела к переоценке многих представлений. Самой популярной на телевидении стала программа "Взгляд", где ведущие открыто говорили о проблемах в стране. Песня Виктора Цоя "Мы ждем перемен!" символизировала усталость граждан от советского застоя.

На этом фоне "Макдоналдс" в Москве воспринимался как нечто большее, чем точка общепита. В общественном сознании он стал островком столь притягательного тогда, яркого западного мира.

"Заморские бутерброды на халяву"

"На улице был еще серый и расшатанный Союз. Унылый, с жестким дефицитом на все, с Компартией во главе, с загибающейся плановой экономикой и средними зарплатами по стране в 120 рублей. Но в воздухе и в головах людей витал тот самый пресловутый "ветер перемен", — вспоминает Константин Щербина. Тридцать лет назад он отстоял в той знаменитой очереди на Пушкинской площади.

В девяностом году Щербина учился в вузе и жил в общежитии. Он признается, что на открытие "Макдоналдса" пошел в надежде, что "заморские бутерброды будут раздавать на халяву". Возле ресторана был уже в шесть утра, но в очереди оказался только шестым.

"Первым был американец. Очередь он занял в три часа и подготовился основательно. Теплая, подбитая мехом куртка, походные утепленные ботинки, перчатки, на голове шапка, за спиной рюкзачок, из которого он периодически доставал термос с бутербродами, в ушах музыка, в зубах жвачка, на лице — улыбка. За американцем стояли еще пара человек, пришедшие за час до нас", — рассказывает Щербина.

Толпа стремительно росла. В восемь часов утра на Пушкинскую площадь стала подтягиваться милиция, чтобы выстроить коридор из железных заграждений. К моменту открытия собрались тысячи человек. У американца, который стоял первым, журналисты неустанно брали интервью.

"За несколько минут до открытия привезли автобус с детьми из детдома и в обход очереди провели ко входу. Они и стали первыми посетителями "Макдоналдса". И именно им и достались бесплатные гамбургеры и напитки", — вспоминает Константин.

Первый "Макдоналдс" все называли не иначе как рестораном: необычный интерьер, красно-желтые вывески, вежливые кассиры. Стоимость блюд тоже соответствовала уровню ресторана. "Бигмак" стоил три рубля 60 копеек, пол-литра напитков — 70 копеек, коктейль того же объема — 90 копеек. Самое дорогая позиция меню — "Филе-о-фиш" — четыре рубля 20 копеек. Тогда на один рубль можно было плотно поесть в столовой. А за пять рублей посидеть в ресторане. Так что цены в "Макдаке" были нехилыми", — восстанавливает картину тех дней Щербина.

Подозрительная вежливость

Первое время посетителей смущало, что персонал "Макдоналдса" подчеркнуто приветлив и никогда не грубит: может, эта "искусственная улыбка американцев" — часть западной пропаганды. В итоге менеджменту ресторана пришлось переучивать кассиров и раздатчиков еды. Им рекомендовали ограничиться "полуулыбкой".

"Для советского человека, привыкшего к манерам продавщиц в универсальных магазинах, это было в диковинку. В первые минуты после открытия угрюмых посетителей мы встречали радостными возгласами "ААА! Доброе утро!" Смущенные люди улыбались в ответ и на глазах добрели", — вспоминает Лана Алексина, в день открытия первого ресторана стоявшая на кассе.

"Макдоналдс" продавал особенное настроение, атмосферу праздника, которую ни одна советская столовая не могла обеспечить", — соглашается историк перестройки Эдуард Глезин.

И работать тогда в "Макдоналдсе" было круто и доходно. "Если мой брат в аспирантуре получал 120 рублей, я зарабатывала от 240 до 400 рублей. Для девяностых годов это была приличная сумма", — поясняет Алексина.

В первый рабочий день "Макдоналдс" побил рекорд этой сети общепита — тридцать тысяч посетителей. Сегодня фастфудом в стране никого не удивишь — такие "рестораны" открылись даже в самых захолустных городах. И картинка яркого западного мира давно стала обыденностью.

"Сделка века" поможет Трампу и Нетаньяху, а главное — России

Ирина Алкснис

Согласно официальным заявлениям, целью краткого рабочего визита премьер-министра Израиля Биньямина Нетаньяху в Москву было обсуждение с российским президентом так называемой сделки века. Однако детали беседы двух лидеров на публику не вынесли, а в Кремле подчеркнули, что анализ плана США по палестино-израильскому урегулированию еще продолжается.

Правда, большинство экспертов и наблюдателей уверены, что на самом деле главным интересом израильского лидера в поездке было лично вернуть на родину Нааму Иссахар, поскольку это гарантированно принесет ему серьезные внутриполитические бонусы, что особенно актуально в свете назначенных на 2 марта выборов.

Можно только порадоваться благополучному разрешению российско-израильских трений из-за дела Иссахар, которое несколько месяцев омрачало отношения двух стран. Тем не менее сама ситуация, когда данная тема выглядит более приоритетной по сравнению с американской инициативой окончательного урегулирования израильско-палестинского вопроса, многое говорит о сути происходящего, а также о будущем этой самой "сделки века".

Стоит напомнить, что во вторник на сайте Белого дома был опубликован соответствующий 180-страничный документ, содержащий политическую и экономическую части. Тогда же Дональдом Трампом была проведена презентация подготовленных предложений.

Последовавшая реакция на штатовскую инициативу — за редкими исключениями — оказалась крайне скептической. Причем не надо быть специалистом по Ближнему Востоку и разбираться в тонкостях палестинского вопроса, чтобы понять заведомую провальность идей американского президента.

Достаточно упомянуть, что Дональд Трамп анонсировал "сделку века" в Вашингтоне в присутствии Биньямина Нетаньяху, а представители Палестины на церемонии отсутствовали.

Кроме того, президент США отметился твитом (в том числе на иврите), в котором выразил горячую поддержку Израилю.

Что же касается самих выдвинутых предложений, то, согласно им, создаваемое палестинское государство должно полностью отказаться от претензий на Иерусалим, а также быть демилитаризованным, не иметь возможности контролировать свои границы, территориальные воды и воздушное пространство. Кроме того, американцы проигнорировали критически значимый для палестинцев вопрос беженцев.

То есть даже при поверхностном знакомстве с документом становится ясно, что он совершенно неприемлем для палестинской стороны. А количество и масштабы нетерпимых и унизительных для нее пунктов таковы, что не возникает сомнения: авторы сделали это намеренно.

Ожидания подтвердились. Президент Палестины Махмуд Аббас категорически отверг предложения, назвав их заговором, который не пройдет, и намерен внести соответствующую резолюцию в Совбез ООН. Турция назвала документ "мертворожденным", а Иран — "кошмаром для мира и региона".

Комментарии России, кстати, отличаются сдержанностью. Ее представители пока аккуратно отмечают несуразности, содержащиеся в плане: в частности, постпред при ООН Василий Небензя указал, что на опубликованных американцами картах Голанские высоты отнесены к территории Израиля, в то время как ООН не признает его суверенитет над Голанами.

Подобная реакция Москвы вполне логична, поскольку именно Россия является главным — можно даже сказать, стратегическим — бенефициаром происходящего.

Поскольку нереализуемость "сделки века" очевидна абсолютно всем странам и силам, следящим за ситуацией, в том числе тем, кому идеи Вашингтона теоретически очень нравятся (тому же Израилю), закономерно возникает вопрос, ради чего Трамп в принципе все это затеял.

Наиболее популярной является версия, что тем самым американский президент решает оперативные задачи, стоящие перед ним. По мнению журнала Foreign Policy, хозяин Белого дома превратил предложенный план в "элемент собственной избирательной кампании, а также избирательной кампании израильского премьер-министра". А The New York Times напомнила про дополнительные проблемы обоих лидеров: процедуру импичмента у Трампа и выдвинутые обвинения во взяточничестве и мошенничестве у Нетаньяху.

Таким образом, Белый дом для решения сиюминутных задач расплачивается стратегическим ресурсом — державным весом Соединенных Штатов и их статусом самой влиятельной силы в ближневосточном регионе. Американцы выдвинули заведомо нереализуемые (и в этом смысле просто глупые) предложения, которые, само собой, громко провалятся, — и это еще одно поражение Вашингтона на стратегически важном направлении. К тому же в нынешней ситуации Белый дом открыто отказался от роли независимого посредника и арбитра над схваткой, пусть даже многие десятилетия по преимуществу это была декорация, ведь в целом произраильская позиция США никогда не была секретом. Но формальные приличия все-таки соблюдались, что тоже было определенным ресурсом для работы в регионе.

В итоге вся эта история вокруг "сделки века" будет расценена заинтересованными сторонами как очередной этап геополитического ослабления США, их неспособности выполнять взятые на себя в предыдущий период функции.

Ну а свято место пусто не бывает. Тем более уже громко заявила о себе сила, доказавшая свою ответственность, готовность к серьезной кропотливой работе и умение договариваться даже с самыми сложными партнерами в столь специфическом регионе, как Ближний Восток.

Все происходящее только подтверждает в глазах мира, что Москва единственная способна взять на себя выполнение геополитических функций, ранее лежавших на плечах Соединенных Штатов.

Для Дональда Трампа это, конечно, означает неизбежность новых обвинений в работе на Кремль. Но вот это уже как раз не проблема России.

Госдеп частично эвакуирует своих сотрудников из Китая

Госдепартамент США разрешил частичную эвакуацию сотрудников посольства в Пекине и консульствах в КНР в связи с эпидемией коронавируса, сообщает издание Axios.

По данным издания, которое ссылается на представителя ведомства, уведомление о "санкционированном отъезде " распространяется на всех сотрудников в посольстве США в Пекине и генеральных консульствах в Чэнду, Гуанчжоу, Шанхае и Шэньяне, присутствие которых не является необходимым для работы этих представительств.

"По мере необходимости Госдепартамент будет пересматривать статус санкционированного выезда посольства США в Пекине и генеральных консульств в Китае", - сказал представитель госдепартамента, отметив, что ранее сотрудники консульства США в Ухане были обязаны покинуть город.

Ранее США эвакуировали из Уханя около 200 сотрудников консульства США, членов их семей и других американских граждан.

"Посольство США и генеральные консульства по всему Китаю будут продолжать оказывать консульские услуги, насколько позволят ресурсы", - отметил чиновник.

В конце декабря 2019 года китайские власти сообщили о вспышке пневмонии неизвестного происхождения в городе Ухань. Первые заболевшие имели отношение к рынку морепродуктов. Эксперты предварительно установили, что возбудителем заболевания стал новый тип коронавируса - 2019-nCoV. По последним данным, общее число заболевших пневмонией, вызванной новым типом коронавируса, в Китае достигло 7711 человек, из них 170 скончались.

За пределами материкового Китая случаи заражения зафиксированы в Гонконге, Макао, на Тайване, в Таиланде, Японии, Южной Корее, США, Канаде, Вьетнаме, Сингапуре, Непале, Франции, Австралии, Малайзии, Германии, Финляндии.

ВОЗ признала вспышку коронавируса из Китая чрезвычайной ситуацией

Всемирная организация здравоохранения признала вспышку нового коронавируса из Китая чрезвычайной ситуацией международного значения. Об этом по итогам чрезвычайного заседания ВОЗ сообщил генеральный директор Тедрос Адханом Гебрейесус.

По информации организации, по всему миру заболели уже 7834 человек. Подавляющее большинство из них в Китае — 7736 случаев, остальные 98 приходятся на 18 стран мира. При этом эксперты подтвердили восемь случаев передачи вируса от человека к человеку. Как отметил генеральный директор ВОЗ, сейчас в тяжелом состоянии находятся 1370 человек, при этом 170 заболевших скончались. По его словам, еще у 12 167 выявили подозрение на заболевание.

ВОЗ также рекомендовала присвоить временное название "острое респираторное заболевание 2019-nCoV", а самому вирусу дать временное имя "2019-nCoV".

Как остановить коронавирус

Тедрос Адханом Гебрейесус отметил, что в организации считают возможным остановить вирус. По мнению экспертов, странам необходимо принять меры по раннему распознаванию болезни и изолировать больных. Кроме того, специалисты полагают, что отслеживание контактов также поможет остановить вспышку.

В то же время организация рекомендовала не вводить ограничения на передвижение товаров и людей из-за коронавируса, отказывать в визах и закрывать границы. Кроме того, в ВОЗ посоветовали государствам бороться с недостоверной информацией, связанной с распространением заболевания.

Эксперты также рекомендовали китайским властям усилить поиски зоологического источника вируса и проводить досмотр в международных аэропортах и портах для раннего выявления симптомов болезни и изолирования больных людей.

Распространение коронавируса

В конце декабря в китайском городе Ухань была зафиксирована вспышка пневмонии неизвестного происхождения. По оценке экспертов, возбудителем заболевания стал новый тип коронавируса — 2019-nCoV.

Заражение распространилось за пределы Китая. Так, вирус обнаружили в Гонконге, Макао, на Тайване, в Таиланде, Японии, Южной Корее, США, Канаде, Вьетнаме, Сингапуре, Непале, Франции, Австралии, Малайзии, Германии и Финляндии.

В четверг премьер-министр России Михаил Мишустин потребовал закрыть границы страны на Дальнем Востоке для предупреждения распространения вируса. Также глава правительства поручил вице-премьеру Татьяне Голиковой ежедневно информировать россиян о профилактике и предупреждении распространения заболевания.

Голикова отмечала, что случаев заражения новым коронавирусом в России не обнаружено, но риск его проникновения в страну существует. По ее словам, власти проводят все необходимые мероприятия для его предупреждения.

Основные симптомы

В Роспотребнадзоре назвали основные симптомы вызванного коронавирусом заболевания. Зараженные испытывают затруднения дыхания и чувство усталости, также у них наблюдается высокая температура, кашель и боль в горле.

В ведомстве призвали относиться внимательно к подобным признакам, если больной посещал Китай или прилегающие регионы в течение последних двух недель, а также контактировал с теми, кто недавно оттуда вернулся.

В Роспотребнадзоре подчеркнули, что при лечении вызванной коронавирусом пневмонии нельзя использовать антибиотики.

"В случае развития пневмонии лечение направлено на поддержание функции легких", — рассказали специалисты.

В ведомстве уточнили, что специфического противовирусного препарата от нового коронавируса нет.

"Заразиться коронавирусом могут люди всех возрастов, но дети и люди старше 65 лет, а также лица с ослабленной иммунной системой попадают в зону риска тяжелого течения заболевания", — сообщили в Роспотребнадзоре.

В ведомстве порекомендовали воздержаться от рукопожатий и поцелуев в щеку при приветствии из-за распространения вируса. Эксперты также посоветовали поддерживать чистоту рук и поверхностей — использовать дезинфицирующее средство, всегда мыть руки перед едой, на работе регулярно очищать клавиатуру компьютера, экран смартфона, пульты, дверные ручки и поручни.

В Афинах и Салониках протестующие сожгли американские флаги

Демонстрации протеста против соглашения о новых базах США прошли в Греции, в Афинах и Салониках протестующие сожгли американские флаги, передает агентство Спутник Греция.

Митинги проходили в то время, как парламент Греции ратифицировал соглашение с США по оборонному сотрудничеству, предусматривающее предоставление американцам новых военных баз на греческой территории и возможность использовать практически все военные объекты Греции. Документ предусматривает расширение американской базы Суда на Крите, предоставление американцам инфраструктуры баз Стефановикио, Лариса и Александруполис, а также возможность по согласованию с Грецией использовать любой военный объект на ее территории. "За" проголосовали 175 депутатов, "против" - 33 депутата, "воздержались" 80 депутатов. Всего в парламенте Греции 300 мест.

В Афинах демонстранты прошли маршем от центральной площади Синтагма возле парламента к посольству США, выкрикивая лозунги против соглашения. Возле посольства митингующие сожгли американский флаг.

В "северной столице" Греции Салониках демонстранты несли гроб, накрытый греческим флагом, и транспарантом – "Нет соглашению, которое несет смерть народам". Возле консульства США демонстранты сожгли американский флаг.

Вирус остановили на паспортном контроле

Эпидемии коронавируса поставили заслон

Вчера из-за угрозы распространения смертельного коронавируса 2019-nCoV премьер-министр России Михаил Мишустин распорядился о закрытии границы с Китаем на Дальнем Востоке. Всего закрыто 15 пунктов пропуска, из них четыре железнодорожных. Международное железнодорожное сообщение с Китаем сохраняется на маршруте поезда Москва – Пекин.

Китайскую границу закрывают также страны, граничащие с КНР. Так, власти Монголии, Индии, Кыргызстана, Казахстана и КНДР распорядились закрыть границы для въезжающих из Китая в связи с угрозой распространения коронавируса 2019-nCoV.

По данным Госкомитета здравоохранения КНР на четверг, общее число заболевших – более 7,7 тыс. человек, из них 170 скончались. За пределами материкового Китая случаи заражения зафиксированы в Гонконге, Макао, на Тайване, в Таиланде, Японии, Южной Корее, США, Канаде, Вьетнаме, Сингапуре, Непале, Франции, Австралии, Малайзии, Финляндии.

В ходе вчерашнего заседания кабинета министров глава правительства уточнил, что на сегодняшний момент на территории России ни одного случая этого опасного заболевания не зафиксировано. «Но мы должны сделать всё, чтобы защитить наших людей», – отметил Михаил Мишустин. По его словам, для предупреждения коронавирусной инфекции и готовности российской системы здравоохранения к оказанию медицинской помощи был создан оперативный штаб, в который вошёл в том числе и министр транспорта Евгений Дитрих.

Днём ранее глава оперативного штаба вице-премьер Татьяна Голикова сообщила, что будет ограничено железнодорожное сообщение между Россией и КНР. «Поезда будут двигаться по маршруту Москва – Пекин, Пекин – Москва. Кроме того, мы приняли решение о продлении закрытия границы по пешеходному и автомобильному сообщению в пяти регионах Дальневосточного федерального округа: это Амурская область, Еврейская автономная область, Хабаровский, Приморский и Забайкальский края, – сказала она. – При этом мы предполагаем ввести такой режим, который позволял бы возвращать наших граждан с территории Китая с проведением соответствующих гарантийных мероприятий и давал возможность китайским гражданам покинуть территорию Российской Федерации».

Вчера же вышло в свет распоряжение Правительства РФ № 140-р, которое предписывает Минтрансу России совместно с Пограничной службой ФСБ России, ФТС России и Роспотребнадзором с 00.00 31 января до 1 марта временно ограничить движение через пункты пропуска на отдельных участках госграницы РФ с КНР. В перечень попали все железнодорожные пункты пропуска, в том числе те, через которые проходят пассажирские поезда сообщением РФ – КНР – РФ.

Между Россией и Китаем курсируют поезда Москва – Пекин и Суйфэньхэ – Гродеково формирования «Китайских железных дорог», а также беспересадочные вагоны из нескольких российских городов. Все они, за исключением поезда Москва – Пекин, который идёт через Монголию, проходят через пункты пропуска Гродеково (Пограничный) – Суйфэньхэ и Забайкальск – Маньчжурия.

Как рассказал «Гудку» и.о. заместителя начальника Забайкальского филиала – вагонного участка Чита АО «ФПК» по вагонному хозяйству и обслуживанию пассажиров Сергей Стракович, в среднем в вагонах Чита – Маньчжурия едут 20–30 человек.

Вчера исполнительный директор Ассоциации туроператоров России (АТОР) Майя Ломидзе сообщила, что более 90% российских туристов традиционно направляется на остров Хайнань. «На 31 января там останется 1100 российских туристов, у них вскоре закончится отдых, и до 4 февраля они все вернутся, – отметила Майя Ломидзе. – Из других городов Китая туристы будут также планово вывозиться регулярными рейсами, и в первой декаде февраля они также покинут страну. Пока не решено, что делать с теми российскими гражданами, которые не являются туристами, а находятся в Китае в деловой поездке или с личными целями. Возможно, их также вывезут».

Как вчера рассказал «Гудку» начальник вокзала Гродеково Алексей Корбут, поезда Гродеково – Суйфэньхэ действуют по схеме «Все домой!»: китайские граждане возвращаются на родину и из Китая выезжают россияне. «В среднем ежедневно российскую территорию покидают около 150 подданных КНР», – уточнил он.

По словам представителя АТОР, российские авиакомпании летают в пять китайских городов: Шанхай, Пекин, Гуанчжоу, Санья (Хайнань) и Харбин. Оттуда и будут вывозить российских граждан.

Есть туристы, которые при чрезвычайных обстоятельствах хотят досрочно покинуть страну, но их обычно очень мало, и операторы всегда идут им навстречу. При этом турист может рассчитывать на определённую компенсацию за оплаченные, но не проведённые на отдыхе дни. Представитель оператора «Русь-тур» сообщил, что в компании сформировали график досрочного вывоза туристов с острова Хайнань, куда направляется основной поток российских туристов. Они могли выбрать самолёт начиная с 27 января направлением Чита, Кемерово, Красноярск, Хабаровск, Новосибирск, Владивосток, Иркутск.

«Мы отдыхали с детьми на Хайнане. У нас была путёвка до 2 февраля, – делится турист из Кемерово Анатолий. – Ситуация с вирусом повлияла на качество обслуживания: весь неместный обслуживающий персонал гостиницы разъехался, обслуги стало мало. Мы услышали, что какая-то местная жительница заболела, и решили уехать раньше из-за боязни за своих детей. Мы обратились к представителю туроператора и досрочно вернулись домой 28 января».

Вечером в четверг ТАСС со ссылкой на приказ Центра фирменного транспортного обслуживания ОАО «РЖД» № 89 сообщило, что с 31 января закрываются погранпереходы и для грузовых поездов. Позже ТАСС сообщило об отмене запрета, сославшись на приказ за подписью первого заместителя ЦФТО РЖД Сергея Колесникова: «В связи с поступившими разъяснениями (приказ Минтранса РФ № 25 от 30 января 2020 года) оперативный приказ № 89 от 30 января 2020 года отменяется».

Игнат Вьюгин

Microsoft инвестирует $40 млн в ИИ для здравоохранения

В рамках пятилетней программы AI for Health Microsoft предоставит компаниям, некоммерческим организациям и ученым доступ к технологиям искусственного интеллекта для решения важнейших проблем в медицине.

Microsoft объявила о запуске пятилетней программы AI for Health, в рамках которой инвестирует $40 млн в технологии искусственного интеллекта (ИИ) для сферы здравоохранения в течение пяти лет. Инициатива позволит компаниям, некоммерческим организациям и ученым получить доступ к ИИ-инструментам, облачным вычислениям и другим необходимым ресурсам, включая денежные гранты.

Основные аспекты и принципы, на которых будет сфокусирована программа:

Исследовательская деятельность. Компания будет оказывать ученым содействие в исследовательской работе и предоставлять необходимые ресурсы, чтобы позволить врачам точнее ставить диагнозы, назначать лечение и предотвращать заболевания. Опасные заболевания, которые могут быть исследованы с помощью искусственного интеллекта, включают, в частности, синдром внезапной детской смерти (СВДС), диабетическую ретинопатию и многие другие.

Аналитика. Microsoft будет способствовать глобальному обмену информацией для повышения понимания мировым сообществом факторов долголетия и смертности. При этом Microsoft уделит особое внимание конфиденциальности медицинских данных.

Соблюдение принципов равенства. Компания намерена поддержать устранение неравенства в области здравоохранения с целью предоставления доступа к медицинской помощи населению развивающихся стран.

Инициатива является частью проекта AI for Good, в который компания инвестирует $165 млн. Он направлен на решение сложнейших задач общества с помощью искусственного интеллекта.

USA > Mass-media, IT. Medicine > comnews.ru, 30 января 2020 > № 3312187

НАЧАТЬ С СЕБЯ И СОБОЙ ЗАКОНЧИТЬ

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

РОССИЙСКАЯ ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА В XXI ВЕКЕ

Если бы мне пришлось подводить итог XX века,
я бы сказал, что он породил величайшие мечты,
когда-либо посещавшие человечество,
и разрушил все иллюзии и идеалы.

Иегуди Менухин, музыкант

Среди многочисленных авторов, высказавшихся в связи с годовщиной бархатных революций 1989 г. в Европе, оригинальный подход к трактовке тридцатилетия предложили Иван Крастев и Стивен Холмс. Их свежая книга “The Light That Failed” (русское издание готовится к печати в издательстве «Альпина») – жесткий, местами беспощадный анализ того, почему эйфория конца прошлого века закончилась разочарованием, а триумф либерально-демократической идеи обернулся острым кризисом. Книга достойна внимательного разбора, и мы вернемся к ней на страницах журнала. Для этого выпуска интересна часть повествования, которая касается России. Соглашаться с ней или нет – дело вкуса и убеждений, но аргументы содержат отправную точку для размышлений о российской внешней политике.

Мимикрия с последствиями

Основная мысль Крастева и Холмса следующая: эпоха великих перемен, которая, как считалось, наступила после краха коммунизма и «конца истории», стала временем не трансформации, а имитации. Предполагалось, что мир за пределами классического Запада будет перенимать принципы успешно действующей там либеральной демократии, так что «правильная» модель скоро завоюет планету. На деле, однако, происходила мимикрия, которая не столько преображала переходные общества, сколько заставляла притворяться послушными учениками. Ну а притворство рано или поздно приводит к обратной реакции, что и наблюдается в Восточной Европе, причем в наибольшей степени у таких флагманов реформ, как Польша или Венгрия.

Россия, по версии авторов, случай более сложный. На раннем этапе после распада СССР руководство страны и новые элиты стремились влиться в восточноевропейский тренд. Но быстро выяснилось, что в эту матрицу Россия не вписывается. Краткий период имитации по-восточноевропейски закончился острым разочарованием, породившим другое качество подражания: Россия «перешла от имитации внутреннего западного общественно-политического устройства к пародии на американский внешнеполитический авантюризм». «Кремль переквалифицировал имитацию Запада в объявление войны Западу», – полагают Крастев и Холмс.

«Отзеркаливание предусматривает ироничную и агрессивную имитацию целей и поведения соперника, – продолжают гнуть свою линию авторы. – Задача его в том, чтобы сорвать либеральную маску с Запада и показать, что Соединенные Штаты тоже, вопреки тщательно выработанному имиджу, играют на международной арене по “закону джунглей” […] После 2012 г. российские лидеры пришли к выводу, что главной слабостью политики их страны после окончания холодной войны было то, что они имитировали не реальный Запад. При ближайшем рассмотрении их попытки имитации западных демократий носили поверхностный и косметический характер. Так что теперь они стали одержимы идеей имитации реального западного лицемерия. Если раньше Россия больше всего беспокоилась относительно собственной уязвимости, то сейчас она обнаружила уязвимость Запада и мобилизовала все свои ресурсы, чтобы обнажить ее перед всем миром».

В этой статье мы не станем вступать в полемику с авторами, которые, кажется, уверены, что российское политическое поведение а) подчиняется надежному управлению, б) целенаправленно, продуманно и даже интеллектуально изящно, в) полностью зациклено на психологически запутанных отношениях с Западом. Живущие в России и хотя бы немного представляющие, как на практике функционируют здесь государство и общество, сочтут первые два пункта незаслуженным комплиментом. А вот третье предположение достойно рассмотрения.

Крастев и Холмс преувеличивают одержимость Кремля и его злонамеренность, списывая, как сейчас принято в США и ЕС, на Россию гораздо больше западных неприятностей, чем она в состоянии доставить («…одержимость лицемерием Запада подтолкнула российскую сторону к нагнетанию стратегически бессмысленной злобы»). Но одно справедливо – с момента распада СССР ее внешнеполитическое поведение в огромной степени определялось тем, что делали на международной арене другие ведущие игроки. А если упростить – другой ведущий игрок, ведь после окончания холодной войны коллективный Запад на годы обрел небывалую свободу действий и возможность реализовывать в мире свои сокровенные мечты, не обращая особого внимания на остальных. Пресловутый «момент однополярности», объявленный в 1990 г. Чарльзом Краутхаммером, был не просто метафорой, а точным описанием ситуации последовавших двух с лишним десятилетий.

Крастев и Холмс верно отмечают важнейшее обстоятельство, на которое обычно не обращают внимания западные комментаторы: «Падение Берлинской стены показало, что обрушение экономических систем и ожиданий убивает людей так же неумолимо, как и “горячая” война. Социально-экономические показатели России последнего десятилетия ХХ века напоминают показатели страны, только что проигравшей войну». Это к вопросу о том, почему было странно ожидать от русских их собственной арии в хоре ликования по поводу крушения тоталитаризма.

И еще одно значимое замечание авторов: «При определенных обстоятельствах россияне смогли бы увидеть в разгроме коммунизма свою победу, даже при том, что они – в отличие от поляков и других восточноевропейцев – не добивались освобождения от иностранного господства. Но такое восприятие было бы возможно в случае либо чудесного повышения уровня их жизни, либо сохранения их огромной империи. Исторический аналог второго – события 1920-х гг., когда большевики сумели удержать под своим контролем бóльшую часть (не всю территорию) империи Романовых – пусть они при этом говорили о коммунизме и строили свое партийное государство. Но в 1990-е гг. волшебной смены политической системы при сохранении значительной части территории государства не повторилось. Чудесное повышение уровня жизни тоже задерживалось – по крайней мере, для большинства россиян. Ужасающие утраты территории и потери населения не прибавили популярности новому режиму. Русские были шокированы тем, что их некогда могущественная держава превратилась в географически и демографически ослабленного международного попрошайку, выживание которого зависело от доброй воли Запада. В результате русские отказались признать историю 1989–1991 гг., служившую в их глазах своекорыстному самовозвеличиванию Запада, совместной победой, в которой не было проигравших… По их мнению, Запад просил их праздновать чудесное “освобождение” России от цепей советской власти как раз тогда, когда вокруг них рушилась их страна. Эта либеральная пантомима продолжалась в течение нескольких лет на полном серьезе».

Искания после краха

Рассуждения о российской внешней политике невозможны без учета ее тяжелой родовой травмы: появления на свет из краха государственности и обрушения сверхдержавного статуса. Обрушения стремительного, возможно, беспрецедентного по скорости в мировой истории. Конечно, острые затруднения начались еще у Советского Союза. Перестройка и «новое мышление» Михаила Горбачёва были вызваны не лучезарным озарением кремлевского руководства, а необходимостью сокращать бремя противостояния. Однако, несмотря на нараставшие проблемы, СССР почти до самого своего исчезновения сохранял атрибуты одной из двух супердержав и соответствующие возможности на мировой арене. Потом в одночасье Россия оказалась в положении, с одной стороны, государства, которому пришлось подтверждать свой международный мандат (признание Российской Федерации в качестве постоянного члена Совбеза ООН не было автоматическим), с другой – просителя материального вспомоществования вплоть до гуманитарной помощи. Просителя тем более униженного, что обращаться пришлось к тем, кто еще совсем недавно считался равноценным стратегическим соперником.

Дипломатия 1990-х еще ждет своего глубокого и беспристрастного летописца. Она была органичной частью того, что происходило в стране. Смесь высокого профессионализма одних и некомпетентности других, искренних заблуждений и непробиваемого догматизма, наивных иллюзий и трезвого реализма. Все это в условиях резко сниженной управляемости, внутренней борьбы за власть, перманентных социально-экономических и политических катаклизмов и фатального дефицита ресурсов. Пока западный мир праздновал нежданную победу и провозглашал новый мировой порядок на либеральных принципах, Россия тушила пожары – внутри собственной новой территории и по ее контуру, на бывших окраинах прежней общей страны, от которых в силу теснейшей связи невозможно было просто отмахнуться или отгородиться.

Возведенный ныне в высшую доблесть прагматизм – во многом наследие того периода. В условиях постоянного форс-мажора было не до рефлексий и философствований, но дело не только в этом. Эпохи идеологизированной политики – коммунистической и перестроечной – оставили после себя столь живописные руины, что от одной мысли о миссиях и идеях разве что не тошнило.

Еще более примечательным элементом конца ХХ века стала попытка России (пожалуй, впервые в истории) вписаться в идейно-политический проект, созданный не ей, без ее участия и без учета ее особенностей. Новый порядок, порожденный успехом Запада в холодной войне, подразумевал одностороннюю адаптацию к его принципам всех, кто им не полностью соответствовал. У Запада, кстати, представление о том, как Россия может встроиться в этот самый порядок, было еще более туманным, чем у самой России. Это объяснимо. Запад в 1990-е и даже еще в 2000-е гг. просто не считал вопрос об интеграции низвергнутой с пьедестала России в руководимый им мировой коллектив столь существенным, чтобы тратить на него излишние усилия и придумывать для бывшей сверхдержавы какую-то особую схему. Само как-нибудь утрясется. Россия же, пережившая крах и утратившая на время собственную систему координат, видела в выстраивании отношений с Западом едва ли не единственную возможность обрести новую долгосрочную основу. Отсюда и неоднократные попытки Москвы в 1990-е и особенно в первой половине 2000-х гг. предложить США и Европе схемы сближения и взаимодействия, которые позволили бы России стать частью «расширенного Запада», сохранив при этом, если использовать модный ныне в Европе термин, «стратегическую автономию». Это, однако, не вызывало почти никакого интереса со стороны партнеров. Их понимание мироустройства не предусматривало «особого статуса» – либо полноценное подчинение установленному комплекту правил и представлений, либо отчуждение.

В конце ХХ – начале XXI века Запад был неизбежной точкой отсчета для российской политики, потому что именно отношения с Западом и эволюция западной политики стали причиной слома, случившегося на рубеже 1980-х и 1990-х годов. Мир для России словно скукожился. Роль СССР как глобальной силы была неотделима от соперничества с США и их союзниками. Поэтому Российская Федерация, хотя формально и стала правопреемником Советского Союза, от глобальных запросов отказалась не только из-за неспособности их тогда реализовать, но и по концептуальным причинам. Де-факто Москва приняла «глобальное лидерство» Вашингтона, а свою задачу видела в том, чтобы найти подходящее место для себя в его рамках.

Дальнейшие изменения в политике России проходили под воздействием двух процессов. Один – все более четкое осознание того, что «подходящего» в российском понимании места в той системе для нее не предусмотрено. Другой – начавшаяся эрозия самого «глобального лидерства». Первый стимулировал размышления России о том, к чему, собственно, ей нужно стремиться. Второй создавал для этих размышлений контекст, который сначала скорее сбивал с толку, а потом стал восприниматься как поле расширяющихся возможностей. Впрочем, само по себе появление возможностей не давало ответа на вопрос о целях.

Глобальное и региональное

Одной из самых нашумевших оценок российского места в мире стало высказывание Барака Обамы в марте 2014 г. о том, что Россия – не более чем региональная держава, так к ней и следует относиться. Спектр реакций был широк. От острой обиды ряда комментаторов в России (какое хамское пренебрежение!) до сарказма оппонентов Обамы на Западе (какая глупость!). Между тем американский президент, того не желая, поднял самый главный вопрос, на который должна ответить российская политика. Каков масштаб ее интересов, соразмерный нуждам и имеющимся в распоряжении ресурсам?

Принято говорить о нескольких переломных моментах в российском восприятии внешней политики в целом и отношений с Западом в частности. Конечно, и 1999 г. (кампания НАТО против Югославии), и 2003–2004 гг. (цветные революции в Грузии и на Украине), и 2007–2008 гг. («последнее мюнхенское предупреждение» и война в Южной Осетии) очень важны, как и окончательный слом прежней парадигмы в 2014 году. Но судьбоносным стал год 2011-й – неожиданное решение воздержаться в СБ ООН по вопросу о применении силы против Триполи. Из чего тогда исходило российское руководство – вопрос отдельный, зато получился чистый эксперимент: после периода нараставших трений с Западом Москва вновь пошла на предложенную Соединенными Штатами и Европой форму поведения. Иными словами – согласилась на то, что «глобальный лидер» знает, как надо, и это знание не противоречит интересам России.

Результат известен. Степень его разрушительности для всех и всего – самой Ливии, стабильности в Северной Африке, Ближнего Востока в целом, европейских государств, Соединенных Штатов и российских интересов – трудно переоценить. Нынешний, спустя почти девять лет, непролазный хаос в бывшей Джамахирии и вокруг нее – каждодневное подтверждение пагубности тогдашнего подхода. Ливия стала цезурой, по другую сторону которой остались последние иллюзии даже не правоты или моральности, а элементарной рациональности западной политики по обустройству мира. Что сделало еще более насущным вопрос о том, какую роль/миссию должна выполнять (и должна ли вообще) Россия в новую эпоху.

Гипотеза Крастева и Холмса, с которой мы начали: именно тогда Россия, придя в ярость от поведения Запада, решила превратиться в вездесущую старуху Шапокляк – «хорошими делами прославиться нельзя», значит, займемся плохими. Действительно, возмущение действиями Запада было крайне сильно, тем более что в собственных фиаско он ничтоже сумняшеся упрекал Москву. (С тех пор тенденция видеть в России «универсального крайнего» резко усугубилась.) Но если пытаться суммировать, к каким выводам подтолкнул российское руководство опыт 2011 г., то получится примерно следующее.

Политика Запада сугубо деструктивна, и насущная задача – ограничивать ущерб от нее как для России, так и для мира. Российские интересы не принимаются во внимание даже не из зловредности, а из неспособности признать их наличие – подспудно к России относятся как к «парии», с которой приходится иметь дело лишь потому, что ее никак не обойдешь. Договоренности с Западом могут быть только очень конкретными, основанными на четко сформулированных запросах. Причем подкреплять эти договорённости следует убедительной силой – военной или ее заменяющей (привет любителям гибридного/асимметричного единоборства).

После бурного десятилетия 2001–2011 гг. (9/11, неудачи США на Ближнем Востоке, колебания в НАТО, мировой финансовый кризис, нарастание проблем в Евросоюзе, рост антилиберальных настроений по всей планете) ослабление позиций Запада стало очевидным. И оно превратило «многополярный мир» из образа в политическую реальность. Для России пришествие многополярного мира, столь желанного с середины 1990-х гг., оказалось скорее вызовом, чем отрадной новостью и руководством к действию.

Если отвлечься от официально провозглашавшихся концептов, то России со времени упразднения СССР были понятны две модели международно-политического бытия. Первая – какая-то форма интеграции в «Большой Запад». Вторая – противостояние Западу, попытка составить ему противовес. Обе они в чистом виде не работали, но маятник перемещался в этой амплитуде. Однако полицентричная система не предполагает ни того, ни другого. «Полюса» (а Москва, естественно, не видела себя ничем другим) друг в друга не интегрируются, в лучшем случае кооперируются на время для достижения конкретной цели. Но и постоянных противостояний быть не должно, их геометрия меняется в зависимости от текущего положения дел. Влияние и вес каждого «полюса» определяются его масштабом, способностью консолидировать пространство, достаточное для самостоятельного развития и сбалансированного взаимодействия с сопоставимыми визави.

Возвращаемся к формуле Обамы. В полицентричном мире глобальная держава сталкивается с растущими трудностями, поскольку управлять глобальными процессами не в состоянии никто. Страна-гегемон даже не перенапрягается (термин «имперское перенапряжение» был популярен в 2003–2004 гг. применительно к американским конфузам в Ираке), она разбрасывается и суетится, не зная, как и за что хвататься. Региональность же в такой среде – не второсортность, а необходимое условие успешного существования на международной арене. С начала 1990-х до начала 2010-х гг. Россия, по сути, колебалась между глобальным (стремление в той или иной степени вернуть себе место Советского Союза) и субглобальным (позиция второго уровня в американоцентричной системе). И то, и другое – наследие ХХ века. Подлинно региональной по своему мышлению Москва никогда не была, переживая мучительные рефлексии по поводу конца СССР. Но меняющаяся мировая обстановка превратила в анахронизм оба варианта, заставив задуматься о более прикладных вещах.

Неслучайно (хотя, скорее всего, неосознанно) непосредственным следствием перелома 2011 г. стало объявление о запуске евразийской интеграции. Тогда же Хиллари Клинтон на излете своей карьеры в администрации сказала, что задачей США должно быть недопущение «воссоздания СССР», чем, как она полагала, пытается заняться Россия. Уходящая госсекретарь точно оценила значимость российского шага, а заодно указала на наиболее острую для России дилемму. Но каково реальное содержание евразийского процесса: постсоветский реваншизм или создание качественно нового сообщества государств в Евразии?

Закономерно, что фронтальное столкновение России и Запада случилось на Украине. Кризис 2014–2015 гг. стал одновременно завершением предшествующего этапа международных отношений и предвестием нового. Завершением, потому что украинская коллизия положила конец логике автоматического распространения сферы западного влияния, начавшегося после распада коммунистического блока и Советского Союза. Предвестием, потому что острая схватка завязалась из-за территории, которую Россия считала ключевой с точки зрения формирования собственного «полюса», то есть для своих позиций в наступающей мировой архитектуре.

Украинский кризис обернулся огромной человеческой трагедией, принес множество бед людям и государствам, но, если взглянуть отстраненно, закончился вничью. Запад и Россия натолкнулись на пределы своих возможностей. Запад ощутил риски (военное обострение с Россией), которые превысили целесообразность дальнейшего продвижения. Россия же не смогла воплотить в жизнь концепцию «русского мира», отечественную версию идейно-политического расширения на исторически связанные территории. Степень поддержки жителей этих территорий оказалась несопоставимо ниже предполагавшейся, а масштаб ожидаемых издержек – явно выше. Результат – статус-кво, не устраивающий ни ту, ни другую сторону, если исходить из первоначальных намерений, но приемлемый с точки зрения текущего сосуществования. В условиях полицентричного мира рано или поздно все равно потребуется какое-то разрешение украинского сюжета, он не может оставаться в подвешенном состоянии. Либо Украина все-таки отойдет (целиком или частями) к сопредельным «полюсам», либо кристаллизуется некий автономный статус государств «на стыке» – для Украины и для других аналогичных случаев в мире. И это, кстати, послужит важным вкладом в устойчивость грядущей мировой конструкции.

Украина стала уроком для обоих соперников, но в первую очередь для России – прямолинейная экспансия по модели прошлого столетия в новые времена контрпродуктивна. Формы консолидации должны быть совсем другими.

Несоветская традиция

Итак, первая половина 2010-х гг. подвела черту, условно говоря, под «парадигмой-1989». В ее основе лежала идея благотворности универсализма, в то время как все более явная тенденция XXI столетия – фрагментация.

Сирийскую операцию 2015 г. чаще всего называют возвращением России в «большую игру» и заявлением ее претензий на глобальный статус. Москва, действительно, сделала то, что до того момента на протяжении 25 лет (начиная с «Бури в пустыне») могли себе позволить только Соединенные Штаты, – выступила в роли «мирового полицейского». В отличие от событий в Молдавии (1992), Таджикистане (1995), Грузии (2008) или на Украине (2014) сирийский военно-политический поход распространялся за пределы сферы непосредственных интересов, он был направлен на регион, центральный для мировой политики. Успех же, явно превзошедший самые смелые фантазии инициаторов, подкрепил ожидания, что теперь-то Москва вмешается в борьбу за мировое господство. Сторонники такой трактовки видят все новые подтверждения в активности России в Латинской Америке, Африке, газопроводной игре в Европе, укреплении стратегического взаимодействия с КНР. Уверенность Запада в том, что у России имеется продуманная стратегия расшатывания демократии в развитом мире (в этом не сомневаются и Крастев с Холмсом), – также часть описанной интерпретации. При этом и те, кто ее разделяет, и оппоненты констатируют (одни с сожалением, другие со злорадством), что ресурсов для настоящей схватки у России нет.

Впрочем, избавившись от ласкающей самолюбие, но принимающей уже чисто литературные формы демонизации (она же во внутрироссийском контексте – возвеличивание) российской политики, можно разглядеть и более скромные и рациональные компоненты внешнеполитического поведения.

Осенью 2015 г. автор этих строк услышал от одного очень высокопоставленного и влиятельного европейского политика следующие слова, произнесенные в сугубо приватном кругу и потому с неподдельной досадой: «Не успели мы разобраться с Россией на Востоке (имелся в виду украинский кризис. – Авт.), как она уже подобралась к нам с Юга (сирийская интервенция. – Авт.). Куда деваться?!». Собеседник точно подметил как минимум один из мотивов сирийской операции. К моменту ее начала западные страны вполне скоординированно стремились свести политическую повестку с Россией к теме украинского урегулирования – пока там не разрешится, ничего другого всерьез обсуждать не будем. Одна из форм давления, вполне действенная. Сирия сломала эту линию, заставив резко дополнить список вопросов, и дальше он только расширялся. Украина не то чтобы теряла значимость, но становилась частью более масштабной палитры, что давало Москве дополнительное пространство для маневра. Иными словами, использование глобальных возможностей, которые у России отчасти являются следствием ее географического положения, отчасти унаследованы от СССР, а отчасти приобретены уже в последнее время (благодаря демократизации мировой среды, а также ошибкам других игроков), позволило более уверенно чувствовать себя в региональной политике.

В этом ответ на вопрос – глобальной или региональной державой является Россия. В силу ее специфики Россию никак не зачислить ни в ту, ни в другую категорию. Можно сказать, что это региональная держава с рядом возможностей на глобальной арене, однако «регион» (Евразия), в котором Россия занимает ведущие позиции и расположена географически, таков, что практически все, там происходящее, автоматически превращается в важнейший глобальный фактор. Поэтому, исходя из формирующегося полицентризма Россия должна уделять основное внимание именно региональному измерению своей политики. Но это также неизбежно делает ее глобальным игроком, а действия на глобальной арене способствуют достижению целей на региональном уровне.

Такая диалектика принципиально не отличается от исторической российской внешнеполитической традиции за исключением сверхдержавного советского периода. Все российские «большие идеи», начиная с «третьего Рима» и далее, были не о мировом доминировании, а об обустройстве себя и окружающего пространства. «Мировая революция», а потом – распространение социализма стали отступлением от привычных подходов. Ну и известно, как закончились. Советский период, к которому сейчас вольно или невольно часто апеллируют, был исключением в истории отечественной внешней политики, как исключением была и беспрецедентная упорядоченность международных отношений во время холодной войны. Десятилетия после 1989–1991 гг. стали временем трудного расставания с той исключительностью (России – со своей, мировой системы – со своей), долгого прощания с ХХ веком.

Российская внешняя политика до недавнего времени в основном определялась последствиями событий конца ХХ столетия. Выживание, преодоление, восстановление, самоутверждение. На этом пути хватало ментальных утрат, одна из которых (тут Крастев и Холмс правы) – полная потеря веры в Запад – как пример, которому стоит следовать, будь то морально-гуманитарный или политический аспект. Степень разочарования в Западе сейчас столь велика, что временами переходит разумные границы. В любых действиях или процессах на международной арене российский взгляд склонен видеть исключительно цинизм и злую волю, а упоминание каких-либо идеалов вызывает мрачный сарказм. Впрочем, если смотреть на происходящее в историческом контексте, все закономерно. В конце 1980-х гг. на волне горбачёвского «нового мышления» маятник качнулся так далеко в сторону иллюзорного идеализма, что его противоход достигает столь же крайней точки с другой стороны.

И дольше века

Россия-2020 – страна совсем не идеологизированная. Попытки сформулировать ценностную базу раз за разом заканчивались либо набором лозунгов и цитат случайно выбранных классиков, быстро терявших актуальность, либо сугубо прикладными рецептами, которые укладываются в пресловутый прагматизм, эффективное решение возникающих проблем. Это относится ко всем разделам государственной политики, внешняя – не исключение. Дискуссия о том, что России нужна миссия, большая идея, задача международного масштаба, снова началась. И эта дискуссия является отражением того, что определенная модель исчерпана, требуется новое наполнение. Правда, это идет вразрез с другим мнением – в условиях мировой неразберихи и осыпания всех норм и правил только максимальная гибкость, незашоренность, свобода рук и действий приносят результат. Возможно ли это сочетать?

Сергей Караганов не раз писал о том, что у России есть как минимум один постулат, способный получить широкую международную поддержку – отстаивание права наций на свободу выбора моделей развития и их разнообразие, отвержение диктата «правильных» рецептов. Россия путем проб и ошибок трех десятилетий на собственном опыте испытала пагубность и некритичного подражания, и зацикленности на противостоянии сторонним идеям. Так что имеет основания предостерегать других. Подобное кредо хорошо вписывается в мировые процессы – полицентризм предусматривает и неоднородность форм политического и государственного устройства. «Апология многообразия» – не идеология, она не станет учением, свет которого Москва понесет остальному миру, в ней по определению не может быть предлагаемого ценностного набора (суть – как раз в отказе от таких предложений другим). Но она создаст благоприятную упаковку для ситуативной и гибко адаптирующейся к переменам внешней политики, необходимой на следующем этапе международных отношений.

Это, однако, требует изменения нарратива российской внешней политики и разговора о ней внутри страны. Пока он инерционен – не покидает колеи, заданной травмами конца ХХ века.

Язык российской дипломатии, например, по-своему действенен – он решает задачи, которые ставятся здесь и сейчас, максимально хлестко реагирует на вызовы информационной среды. Процентов на восемьдесят вся международная политика сегодня виртуальна, но это не дымовая завеса, за которой скрывается некая тайная суть, а в значительной степени реальное содержание происходящего. Крастев и Холмс, кстати, приводят очень удачный образ современности: «Жизнь после конца истории перестала быть “унылым временем” буржуазной хандры и стала напоминать культовую сцену перестрелки в полной кривых зеркал комнате смеха из классического фильма-нуар Орсона Уэллса 1947 г. “Леди из Шанхая” – аллегории мира общей паранойи и нарастающей агрессии».

Впрочем, если в дипломатическом общении кривые зеркала – реальность, к которой приходится приспосабливаться участникам, то внутренний дискурс о внешней политике – намеренное создание собственных кривых зеркал. Выхолащивание содержания в пользу все более зрелищного шоу удобно для решения сиюминутных задач, однако в долгосрочной перспективе плодит в общественном мнении крайне примитивные представления. Они губительны, потому что полицентричный мир оставляет все меньшее пространство для линейных черно-белых толкований, требует понимания нюансов. Для объяснения публике решений, порой неожиданных и нестандартных (а их уже приходится принимать), нарратив должен быть отстраненным и рациональным. И нельзя трактовать происходящее в категориях победы/поражения в каждом конкретном случае, потому что в новой международной среде эти понятия в чистом виде применимы все реже.

Обратим внимание на очень важную мысль, которую высказывает, заглядывая в будущее, историк Доминик Ливен: «Вероятно, ключевым вопросом будет выживание. От правителей потребуется большая осторожность и богатое воображение. Если из событий, предшествовавших 1914 г., и можно извлечь какой-то урок, то он будет о том, что политическому лидеру необходимо тщательно управлять общественным мнением – вне зависимости от типа государственного устройства страны, которую он возглавляет» (см. интервью в этом номере).

Свобода от эмоций и контроль над пафосом дают больше возможностей для эффективного управления общественным мнением, чем перманентная экзальтация. Последнее же неразрывно связано с фиксацией на реванше, одержимостью отношениями с более сильным соперником, которого надо догнать. Именно это составляло, как описано выше, содержание политики в эпоху после холодной войны. Но она завершилась.

Раздел о России Иван Крастев и Стивен Холмс заканчивают следующим утверждением: «Справедливо будет сказать, что Кремль по-прежнему убежден: выживание режима зависит от подрыва глобальной гегемонии либерального Запада». Даже если считать, что так оно и есть, глобальная гегемония либерального Запада уже подорвана – причем самим Западом, оказавшимся на поверку не настолько уж и либеральным. Так что данная мотивация российской политики теряет смысл в любом случае.

Идея глобальной миссии едва ли реализуема. И причина не только в том, что ее нелегко сформулировать в мире, переживающем кризис всех идеологий. Прежде всего, сомнительно, что нечто глобальное, общемировое жизнеспособно в международной системе, находящейся в фазе политико-экономической фрагментации и дробления по линиям культур и идентичностей.

Эрик Хобсбаум в книге «Эпоха крайностей» называл ХХ век коротким – он, мол, начался, когда прогремели залпы Первой мировой войны, а завершился крушением СССР в 1991 году. Сейчас эту метафору можно скорректировать – ХХ век был не короче других, а продолжался ровно столько, сколько и должно длиться столетие. Просто он оказался сдвинут. Начавшись в 1914 г., он закончился в 2014 г., когда шлейф политики прошлого века превратился в первое проявление новой эпохи. ХХ столетие с его агрессивным идеологически мотивированным экспансионизмом ушло. В мире, который все чаще называют анархическим, устойчивость к внешним потрясениям, а не способность распространяться вширь становится главным качеством, необходимым для конкуренции.

Часто звучащая ныне идея о России как «экспортере безопасности» сводится в конечном итоге к задаче, направленной не вовне, а внутрь – чтобы безопасность экспортировать, ее необходимо в достатке иметь у себя. И речь, естественно, не только о военных и полицейских функциях, но и о вопросах продовольствия, чистой среды, транспортных коридоров, сбалансированных межнациональных и межкультурных отношений, пригодных для освоения территорий и прочем. Что и требовалось доказать – успешность внешней политики на новом этапе напрямую зависит от внутренней устойчивости государства.

Иван Сафранчук, автор заметки «Мессианизм» из нашего «Глоссария», замечает, что за несколько веков у России сформировалось очень специфическое самосознание, отличное, например, от американского или британского. Россия не хочет переделать мир в соответствии с определенной программой, но верит в то, что само её существование делает его лучше. Соответственно, сохранение себя в дееспособной форме является миссией и ответственностью перед миром. Идея весьма современная.

Russia. Весь мир > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305442 Федор Лукьянов

«ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ И ЛОГИКА СЕЙЧАС В БОЛЬШОЙ ЦЕНЕ»

ДМИТРИЙ ПОЛЯНСКИЙ

Первый заместитель Постоянного представителя России при ООН.

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

О том, каково сейчас быть российским дипломатом и находиться в самом центре международной политики, как изменилась эта самая политика в XXI веке, Федор Лукьянов беседует с первым заместителем постоянного представителя России при ООН Дмитрием Полянским.

Лукьянов: Твой опыт работы в МИДе приближается уже к трем десятилетиям – с 1993 года. Это несколько эпох. Что значит – быть российским дипломатом сегодня? Тем более на таком передовом направлении. Что изменилось по сравнению с прежними периодами?

Полянский: Общий контекст значительно усложнился – просто потому, что в мире пропала понятная система координат. Как раз наша, российская, линия мне, как правило, ясна, центр иногда можно даже не переспрашивать. А вот куда мир идет в целом, чего ждать, какую роль мы будем или не будем играть, наступит ли жесткое противостояние в духе холодной войны или все-таки оно трансформируется в какую-то многостороннюю систему… Масса вопросов, на которые никто ответить не может. Их прояснение, надо признать, зависит не от нас. Карты, прежде всего, в руках американцев, а они переживают разброд и шатания. Интуитивно многие вещи кажутся понятными, но этого же недостаточно. Точность прогноза очень невысокая.

Лукьянов: Ты говоришь, что наша линия ясна, а линии других – нет. И все это в запутанной и непредсказуемой среде. Но так, вообще-то, не бывает. Когда всюду круговерть, Россия не может одна стоять эдакой твердыней последовательности и непреклонности. Неизбежны импульсивные метания и ситуативные решения – согласно меняющимся обстоятельствам. Скажем, когда начался кризис вокруг Украины, решения принимались в срочном порядке, что называется ad hoc, они вызывали острейшие противоречия, даже по интерпретации того, что происходило. А ты представляешь страну в Нью-Йорке, должен отстаивать какую-то линию, которая может иногда закладывать лихие виражи, не всегда ожидавшиеся. И как себя вести, например, в работе с партнерами, где требуется определенный уровень доверительности, хотя бы в непубличном режиме?

Полянский: Я, само собой, не могу знать все досконально. Партнеры – такие же дипломаты, они прекрасно понимают, что есть официальная позиция. Мне Москва дает указания, я их придерживаюсь. Даже если я не знаю каких-то деталей, мне понятны причины, по которым то или иное делается.

Взять украинский случай. Причины наших действий партнерам, в общем-то, тоже были понятны. Они могли не соглашаться с методами, но сама подоплека, связанная с поведением ЕС и США, им была очевидна. Кстати, степень американского вмешательства в украинские дела только сейчас начинает вылезать на поверхность, и не факт, что это будет более лицеприятно, чем какие-то вменяемые нам в вину маневры.

Еще один пример – Солсбери. Помнишь, наверняка, громкие заседания в 2018 г., поток пафосных заявлений. Ясно, что никто из этих «заявителей» на месте событий не был, что там на самом деле случилось, никто не знал. Но им дали указание занять определённую позицию. Вопреки здравому смыслу и в отсутствии каких-либо доказательств. Не буду же я на них обижаться, уличать во лжи, шипеть в кулуарах, особенно на глазах у журналистов. Это профессиональная этика. Но и мои контрдействия оправданны. Я что-то недосказываю, они о чем-то умалчивают, но я прекрасно понимаю, где есть пространство для договоренности, где нет. А у них, кстати, бывает «серая зона». Те же американцы: предлагают нам сотрудничество по определенным вопросам, мы говорим – давайте, но они тут же вводят санкции против нас. Я спрашиваю: зачем вы нас держите за идиотов?

Лукьянов: Сознательная тактика?

Полянский: Не уверен, необязательно. Был недавно совершенно вопиющий эпизод, когда не дали визы делегации министра Лаврова. Я видел растерянное выражение лица госсекретаря Майка Помпео, когда он с министром в кулуарах встречался. Он как будто искренне хотел сказать: «Я тут ни при чем, честное слово». Сергей Викторович говорил, что американцы его уверяли: мол, «ни Помпео, ни президент Трамп такого решения не принимали». Вопрос: а кто тогда? Кто остается? Представляешь, если бы у нас по внешнеполитическим вопросам, да еще на таком высоком уровне, ни президент, ни министр иностранных дел не были бы в курсе, что кто-то кого-то не пускает? А у них множественность, даже путаница акторов, Конгресс и иже с ним. Например, постпредство США в ООН нам часто пытается помочь, но бьется, как об стенку. Они передают одни предложения, вроде как с ними в центре не спорят, а на деле получается, что страна следует другим курсом.

Вообще, в отношении не только России, но и Китая развивается все более острая шизофрения. Требуют сотрудничать, при этом постоянно давят и норовят наказать. Наши собеседники тут понимают некоторую абсурдность ситуации, но они не вольны в своих действиях.

Лукьянов: А раньше такого не случалось? Лицемерие было, есть и будет основой политической культуры, особенно западной, а уж в дипломатии – это норма. Может, сейчас просто стало более заметно благодаря информационному обществу?

Полянский: Раньше такое не практиковалось в той степени, как теперь. Да, во многом все усугубилось за счет новых информационных возможностей. Потенциал манипуляций возрос неизмеримо. Но и раскол такого масштаба внутри самих обществ трудно припомнить. Соединенные Штаты, Великобритания, ЕС – они сами не понимают, что с ними будет. Это не может не накладывать отпечаток на внешнюю политику.

Лукьянов: Поставлю вопрос ребром. Исходя из всего вышесказанного, нельзя ли сделать вывод, что дипломатия бессильна? Что она не в состоянии выполнять функции, которые ей предписаны?

Полянский: А какой критерий эффективности? То, что мировой войны нет, это, на мой взгляд, едва ли не основной критерий. Если нас вообще упразднить, ООН обнулить, то в течение одного-двух месяцев, когда не будут работать никакие дискуссионные площадки, начнется мировая война.

Лукьянов: Я не про ООН, а о дипломатии как таковой. Из того, что ты говоришь, получается, что публично у вас диалог глухих, а не публично – попросту разводят руками: все всё понимают, но сделать ничего не могут.

Полянский: Публичный и непубличный уровень всегда имел место. Андрей Громыко, Анатолий Добрынин или Олег Трояновский были заклятыми оппонентами своих американских визави, что не мешало им лично доверительно и уважительно общаться, решать проблемы.

Лукьянов: Вот именно – не просто общаться, но и решать проблемы. Ты сейчас решаешь проблемы, общаясь кулуарно?

Полянский: Конечно. Наша работа тут – постоянное согласование позиций, поиск подходов, приемлемых для всех. И в рабочем порядке всем приходится идти на компромиссы – в собственных же интересах.

Лукьянов: Это не вполне согласуется с тем, что ты раньше сказал о тех же американских, британских, европейских дипломатах, которые шарахаются из стороны в сторону.

Полянский: Речь шла, прежде всего, о двусторонних отношениях. Я своим коллегам в Вашингтоне не завидую. У них совершенно другой контекст, и они как раз в полной мере ощущают все то, о чем мы говорили. Но сейчас речь – о многосторонней дипломатии, здесь больше взаимозависимости и ограничителей на двусторонние зловредные действия.

Лукьянов: Хорошо. Это важно, что есть большая разница между дву- и многосторонним. Теперь о другом. Мы много слышим о том, что позиции России в мире укрепились неимоверно. Ты ощущаешь рост престижа России на международной арене?

Полянский: Ощущаю. Особенно после Сирии, Ближнего Востока, когда партнеры поняли, что мы действительно способны что-то задумать, на практике это реализовать, а затем последовательно двигаться в избранном направлении. Конечно, изменение очень чувствуется, особенно со стороны третьих стран, не западных. Африканские, ближневосточные государства гораздо внимательнее стали к нам прислушиваться. Западники больше побаиваются. А еще в их реакциях проскальзывает некоторая растерянность – они не знают, что с нами делать. Додавить не могут, изоляция не получается – по всем форматам мы востребованы. На Ближнем Востоке они вообще без нас ничего крупного сделать не в состоянии. Но при этом мы у них по-прежнему проходим по категории врагов (ну если все своими именами называть). Отсюда такая зацикленность на Украине – им важно поставить галочку, найти какое-то решение, показать хоть какую-то эффективность своей политики. И с облегчением начать искать точки соприкосновения.

Опять-таки, сильно беспокоит Запад и наше партнерство с Китаем. Кстати, китайское поведение тоже меняется. По ряду вопросов еще года два назад представители КНР десять раз думали, стоит ли высказаться. Сейчас уже не думают. Я не помню, чтобы китайцы на площадке ООН так активно и инициативно критиковали американцев, прямо наотмашь.

Лукьянов: Прав ли я, что сейчас стало очень опасно кому-то что-то говорить. В закрытом режиме, секретном, неважно. Шанс на то, что это утечет или будет сознательно вброшено, велик. Что происходит в плане доверительности бесед?

Полянский: О секретных вещах, естественно, в беседе я говорить не буду, и я не буду нигде ничего такого размещать, где есть хотя бы шанс на открытый доступ. Но вообще без доверия невозможно. Допустим, кому-то важно предугадать нашу реакцию, чтобы самому не попасть в сложное положение. Я могу поставить партнера перед фактом на заседании, прижать его к стенке. И формально я буду прав. Но если я ценю рабочие отношения, то могу коллегу предупредить. Например, мне пришли указания по какой-то резолюции или нашей позиции, я выделяю «красные линии», прихожу к нему и говорю: вот здесь мы точно подвинуться не можем. А здесь – можем, наверное, немного смягчить. Поэтому он не станет публично атаковать меня по теме, по которой это заведомо бессмысленно, или отправлять в столицу нереалистичные предложения. Вероятнее всего, он предложит разумные решения. Так что это скорее разведка, которую я сам помогаю провести. И в своих собственных интересах тоже, чтобы он лучше знал мою позицию и не наступил на какую-то мину, после чего я уже ничем не мог бы ему помочь. Это не значит, что я «сливаю» свою позицию. Тем не менее он это учтет и оценит. И мне точно так же потом подскажет. Такой механизм работает.

Лукьянов: Со стороны ощущение, что вынести на публику конфиденциальный разговор становится сейчас нормой.

Полянский: Это может случиться по незнанию один раз. Человек единожды так себя поведет и станет «черной овцой» в дипломатии. Есть понимание, что если ты что-то говоришь доверительно, собеседник либо должен это использовать по согласованию с тобой, либо без упоминания тебя. Но ты сам, естественно, думаешь, о чем можно заранее предупреждать, а о чем нет.

Лукьянов: По части дипломатии ты, наверное, прав. Но если ориентироваться на политику, мы видим другие проявления. Когда была грузинская война и шли баталии в Совбезе, Кондолиза Райс запросто обнародовала то, что Путин и Лавров говорили ей при личной встрече или по телефону… Или эпопея с транскриптом разговора Трампа с Зеленским – как выяснилось, никто его толком не предупреждал, что такое может быть. Это вообще становится нормой. Требовали же от Трампа предъявить записи переговоров с Путиным, хотели вызвать на допрос переводчиков. Я понимаю про секретность. Но ведь и обычный человеческий разговор можно повернуть так, что будет скандал.

Полянский: Примеры, которые ты привел, американские. И неслучайно. Это отражение того, что происходит у них самих. По их законам, осведомитель (whistleblower, как они говорят) может настучать на президента, и ему будет гарантирована защита. Когда президент или министр разговаривают с американцами, конечно, они учитывают этот фактор.

Но бывают все же и доверительные беседы. При желании все прослушивается, но я – еще раз – не о секретности. Есть большая разница между секретностью и доверительностью.

Лукьянов: У меня была более алармистская картина. То есть дипломатическая рутина работает, полагаешь?

Полянский: Дипломатия, спору нет, трансформировалась и видоизменилась в условиях электронных медиа, мессенджеров. Очень многое согласуется по WhatsApp или электронной почте, например. Ты вроде как человеку пишешь доверительно, но при этом понимаешь, что он при желании возьмет и опубликует скриншот. Но, повторюсь, такое возможно лишь один раз. Для дипломатического корпуса он сразу становится персоной нон грата. Я таких случаев даже не знаю, честно говоря. Но при этом все мы понимаем, что все, что хранится в компьютере или смартфоне, легко может быть прочитано третьими лицами, поэтому настоящие секреты туда в принципе не попадают.

Лукьянов: Доверительность – это одна сторона. Другая сторона – дипломатия, внешнеполитическая деятельность явно становится гораздо более публичной, театральной. Покойный Виталий Иванович Чуркин был звездой. Твой нынешний шеф, Василий Алексеевич Небензя, тоже за словом в карман не лезет. Я уж не говорю про Марию Владимировну Захарову. Тебе приходится быть артистом?

Полянский: Сам я стараюсь никогда людей не дразнить. Но и мне приходится иногда проявлять эмоции. Если, например, кто-то на заседании задевает и провоцирует, нехорошо оставлять это без внимания. И тут стоит добавлять толику эмоциональности, которая мне, вообще-то, несвойственна.

Дипломатия в ООН вплотную связана со СМИ. Если заседание проходит в открытом формате, люди волей-неволей делают громкие заявления, рассчитывая в том числе на внутреннюю аудиторию. Когда сирийский постпред, например, выступает и полчаса сыплет не вполне понятными оборотами, он это делает не для нас, а для того, чтобы его соотечественники увидели, что он дал адекватный отпор тем, кто критикует его страну. Ну или Василий Алексеевич порой использует цветистые обороты, которые западники через перевод не поймут в принципе, но их оценит домашняя аудитория. В других случаях такого, наверное, нет. Этот жанр в чем-то близок публичным заявлениям перед журналистами, когда для начала зачитывается нечто подготовленное и хорошо продуманное. Но и импровизация тоже бывает, конечно.

Лукьянов: А тебя как профессионала и наблюдателя не шокируют какие-то ходы нашей публичной дипломатии? Не кажется иногда, что перебор?

Полянский: Это личностный фактор в большей степени. Кому-то нравится, кому-то нет. Я иногда ставлю себя на место того или иного оратора и думаю, что, может, я бы по-другому сказал. Или не на этом сделал акцент. Не факт, что у меня получилось бы лучше. Находясь за границей, я не вижу всей картины. Не так остро чувствую ожидания внутренней аудитории. А это бывает очень важно в публичной дипломатии, влияет на то, какие моменты важно заострить, а на какие сделать меньший упор. Мы все-таки больше действуем, исходя из внешнеполитических аспектов.

Лукьянов: В старые добрые времена, которые не так давно закончились, все-таки грань между внешним и внутренним была намного четче. А сейчас ее практически не стало. Причем везде.

Полянский: Особенно в нашей стране, где люди интересуются политикой, где полно этого всего на телевидении в любых интерпретациях, в том числе и полускандальных.

Лукьянов: Если посмотреть в ретроспективе, вспомнить годы, когда ты был сильно моложе и мы жили в других условиях, ты ощущал пренебрежительное отношение к России? Если сейчас статус повышается, то был ли период, когда смотрели на российских дипломатов и думали или даже говорили: «Вы-то куда? И с чем?».

Полянский: Тут надо соизмерять свой уровень. Мне трудно сравнивать сегодняшний свой опыт с тем, что было, когда я начинал работать в Тунисе в начале девяностых, – тогда моя роль и функции были очень ограниченны. Да и внешняя политика, честно скажем, была никакая. Влияли внутренние факторы: чеченская война, внутренний политический кризис, экономический коллапс, на внешней арене солировал Андрей Козырев с его весьма спорными представлениями о роли России в мире – ясное дело, к нам было совсем другое отношение. Но если говорить о периодах, которые я могу оценить лучше, то могу сказать, что некая неопределенность возникла в начале этого десятилетия.

Лукьянов: Почему?

Полянский: На мой взгляд, прежде всего, из-за ситуации с Ливией. Наше решение воздержаться в СБ ООН, когда мы все-таки поверили заверениям западников (в последний раз, наверное) очень многие не поняли, особенно на фоне российской повестки до этого. Мы проводили довольно последовательную самостоятельную линию, четко декларировали свои приоритеты, и этот шаг, который западники сразу же использовали для развала Джамахирии, выглядел нелогично. От ливийского казуса пошло много кругов, много проблем для региона и мира в целом. На Ближнем Востоке чувствовалось очень сильное разочарование. Потом постепенно это выправилось. В том числе благодаря правильному решению и четкой и последовательной позиции по сирийскому вопросу. Соответственно, вырос и наш авторитет в регионе и мире. А с уважением, как мне кажется, нас начали воспринимать еще раньше, после Крыма, хотя официальная реакция западников и их сателлитов была оголтелой. Все понимали, что шаг тяжелый, хороших решений тогда в нашем арсенале не имелось. То, что мы не отступили, не бросили своих, более того – и сейчас по-прежнему держимся за свои позиции, можно сказать, зубами, вопреки всем ярлыкам, которые на нас вешают, вызывает, несмотря ни на что, уважение. Западники могут что угодно говорить, выдавать желаемое за действительное, но где-то нам даже завидуют. Потому что у нас есть решения, основанные на понятном подходе, и воля к их выполнению.

Это сейчас мало где встретишь. Все страдают от недосказанности и отсутствия внятных правил игры, четкой международной «конституции», согласно которой можно было бы действовать, понимая, что хорошо, а что плохо. Они видят, что мы последовательны. Мы выступаем, имея в качестве точки отсчета одни и те же категории. И им это импонирует, даже если они не разделяют то, что мы говорим. Последовательность и логика сейчас в большой цене.

Лукьянов: Вытекает естественное предположение: они же тогда, наверное, ждут (кто-то с надеждой, кто-то со страхом) нашего магического двадцать четвертого года? Вот уйдет Путин, и тогда…

Полянский: Пока об этом разговоров нет. Нет ощущения, что надо, мол, дождаться 2024 г., и в России все изменится. Так когда-то говорили про ситуацию с завершением второго срока Путина. Сейчас такого не слышу. Возможно, потому, что еще далеко до этой даты. Зато есть другие страны, будущее которых тоже неясно, а момент перелома гораздо ближе. Вот, например, до ноября надо как-то дожить – в США ведь все развивается совершенно непредсказуемо.

Лукьянов: Заключительный вопрос – жизненный. В профессиональном смысле ты счастлив?

Полянский: В профессиональном смысле – да. Здесь очень интересно работать, но ни на что, кроме работы, времени нет. Такая всепоглощающая и важная каторга с такими же, как я, каторжанами, общение и работа с которыми доставляет большое удовольствие. Приходится сталкиваться практически со всей палитрой вопросов, составляющих нашу дипломатию. Многие региональные сюжеты и кризисы обсуждаются и решаются прежде всего именно в ООН. Очень ценно формирующееся здесь понимание, как все устроено, насколько это важно и какие на этой многосторонней дипломатической площадке есть возможности и ограничители. Прочувствовав это, на мой взгляд, гораздо проще расти в профессиональном плане.

USA. ООН > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305441 Дмитрий Полянский

ВЫБОРЫ В США И РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

ДМИТРИЙ ТРЕНИН

Директор Московского Центра Карнеги, член Совета по внешней и оборонной политике.

Когда-то главный советский американист Георгий Арбатов говорил: «Выборы в США – плохое время для хорошей политики и хорошее – для плохой». Эта максима, по-видимому, вечна. В последние четыре года, правда, оказалось, что «время плохой политики» может растянуться на целый президентский срок, если в этот период американский политический класс будет всецело поглощен острой внутренней борьбой, практически не оставляющей места для ответственных решений и долгосрочной стратегии, в том числе в сфере внешней политики. Завершится ли этот период в 2021 г. или продолжится до середины 2020-х гг., покажут результаты выборов в ноябре 2020-го. Для России это имеет важнейшее значение в выстраивании собственной среднесрочной стратегии на американском направлении, но в долгосрочном плане необходимо осмыслить и учесть опыт последних трех десятилетий.

Текущий диагноз

Сегодня политический класс Соединенных Штатов всецело сконцентрирован на президентской избирательной кампании и идущей параллельно процедуре импичмента президента Дональда Трампа. Все остальные вопросы текущей политики рассматриваются через эту призму. Риск принятия Конгрессом новых санкций в отношении России в самое ближайшее время снизится не только в связи с исключительной сосредоточенностью конгрессменов на импичменте, но и из-за того, что принятие санкций в нынешних условиях будет рассматриваться как удар по Дональду Трампу и его администрации, чего республиканцы, имеющие большинство в Сенате и вслед за своими избирателями поддерживающие президента, допустить не могут. С другой стороны, после вероятного неудачного завершения попытки импичмента республиканцы могут согласиться поддержать законопроект о санкциях, чтобы в очередной раз отмежеваться от «токсичной» России.

В обозримом будущем внутриполитическая борьба в Соединенных Штатах продолжит мешать стабилизации американо-российских отношений. Хотя фокус расследования действий Трампа в Палате представителей сместился в сторону Украины, истерия в отношении России продолжается и даже усиливается. Это происходит, несмотря на то, что трезво мыслящие американцы признают необходимость восстановления диалога с Россией и даже налаживания какого-то взаимодействия с ней в вопросах стратегической стабильности (судьба Договора СНВ-3) и по другим темам, связанным с безопасностью, – таким, как распространение ядерного оружия или противодействие терроризму. Проблема, однако, в том, что любое взаимодействие рассматривается как уступка России, требующая предварительных шагов Москвы навстречу американским требованиям, – например, признания факта вмешательства России в выборы 2016 г. и обязательства не вмешиваться в будущем в американский политический процесс. На подобной основе, конечно, нельзя договориться о возобновлении полноценного диалога до президентских выборов 2020 года.

Исход грядущих выборов не привнесет фундаментальных перемен в американо-российские отношения, но может по-разному повлиять на них в зависимости от качества победы того или иного кандидата. Победа действующего президента с убедительным отрывом голосов избирателей – 4–5 процентных пунктов или больше – способна укрепить положение Трампа настолько, что он сможет проводить свою политику, в том числе в отношении Российской Федерации, без оглядки на демократическую оппозицию. С другой стороны, уверенную победу кандидата от Демократической партии уже нельзя будет объяснить вмешательством Москвы. Такой исход мог бы со временем – после «одно- двухлетки ненависти» – открыть некоторые, хотя и строго ограниченные, возможности для возобновления диалога по вопросам, связанным с военно-политической и контртеррористической проблематикой. Такой прагматичный диалог, конечно, более чем уравновешивался бы – или прикрывался – в информационном пространстве резкой критикой внешней и внутренней политики России со стороны победивших демократов.

Избрание же Трампа на второй срок с небольшим отрывом или только голосами выборщиков, а не большинства избирателей, скорее всего, приведет к продолжению нынешней «холодной гражданской войны», в которой России будет по-прежнему уготована роль злого кукловода Трампа, а следовательно, заклятого врага американских демократов, СМИ и большей части политического истеблишмента. Неясно, насколько Трамп в этих условиях сохранит декларируемую заинтересованность в улучшении отношений с Москвой и насколько республиканцы в Конгрессе будут препятствовать усилиям демократов наложить на Россию более жесткие санкции.

Уникальная и опасно дестабилизирующая ситуация может сложиться, если Трамп откажется признать поражение на выборах и освободить Белый дом, а также призовет своих сторонников – вооруженных домашним оружием – «защищать выбор народа от посягательств элит». Такого в истории США не было никогда, но ситуация уже неординарная, а Трамп проявил себя человеком, не стесненным внешними ограничениями. Некоторые наблюдатели возлагают в этих условиях надежду уже не на суды и другие конституционные механизмы сдержек и противовесов, а на прямое вмешательство военных на стороне Конституции для смещения засидевшегося на своем посту главы государства.

Возможности Москвы воздействовать на ситуацию, чтобы уменьшить токсичность России в американской политике практически отсутствуют. Американский бизнес, уже работающий в России, остается прибыльным, но старается особенно не трубить о своих успехах, чтобы не привлекать внимания активистов санкционных мер. Потенциальные новые игроки боятся инвестировать в Россию, опасаясь санкций и внутрироссийских проблем, о которых постоянно сообщают американские СМИ. Сдвиги могут последовать, но в долгосрочной перспективе и если Россия возьмет курс на активное экономическое развитие, приватизацию и демонополизацию при укреплении независимости судебной системы. Тогда экономическая привлекательность может пересилить политическую неприязнь.

За пределами политических и медийных кругов – в основном вашингтонских – восприятие России как однозначно враждебной Америке страны гораздо слабее. В интеллектуальном сообществе США, особенно в университетской среде, начался процесс переоценки ценностей, в том числе в области внешней политики. Появились серьезные работы, критикующие либеральный интервенционизм и милитаризм как отличительные черты американской внешней политики последних десятилетий. Речь не столько о том, как лучше проводить внешнюю политику, а как выработать новый курс, больше отвечающий мировым реальностям. Эти тенденции не являются пока определяющими, но их появление симптоматично.

При всей важности выборы 2020 г. – в известном смысле промежуточные. Они отразят накал борьбы и раскол общества, но не дадут ответа на накопившиеся вопросы. Выход США из трех кризисов, в которые они погружены, – политического, социально-ценностного и внешнеполитического – будет долгим и болезненным. Речь идет о завершении целой эпохи, начавшейся с приходом в Белый дом Рональда Рейгана в 1981 году. В экономике – это неолиберализм «чикагской школы». В социальной сфере – резкое усиление неравенства, когда условно 20% по-крупному выиграли от глобализации и 80% остались «при своих», но относительно первой группы сильно проиграли. Во внешней политике – триумфализм, порожденный внезапной и полной победой США в холодной войне.

Контуры нового баланса в экономике, внутренней и внешней политике Соединенных Штатов пока не просматриваются, но процесс изменений уже запущен, и за ним необходимо внимательно следить. Как и за неизбежной сменой поколений в американском политическом классе: ведь основным нынешним претендентам на пост президента – Трампу, Джо Байдену, Элизабет Уоррен, Берни Сандерсу, а также Майклу Блумбергу – за 70. Возможно, уже президентские выборы 2024 г., которые совпадут с ожидаемой новой конфигурацией власти в Российской Федерации, явят миру новый облик политики США и создадут условия для нового начала в американо-российских отношениях.

Позиции и характер действий сторон

Стремиться перевернуть страницу заставляет то обстоятельство, что нынешнее состояние отношений России и Соединенных Штатов характеризуется как конфронтация. Это, однако, качественно иная конфронтация, чем в период холодной войны: преимущественно конфликт интересов вместо антагонизма мировоззрений.

Фундаментальная причина столкновения – отсутствие удовлетворительного урегулирования по итогам холодной войны. Проиграв тогдашнее противостояние под именем СССР, Россия отказалась интегрироваться в американскую систему на правах младшего партнера. Более того, стала стремиться к восстановлению статуса великой державы. Америка же, выиграв холодную войну и фактически списав Россию со счетов в качестве крупной международной величины, сочла неприемлемым для себя партнерство на паритетных условиях, предлагавшихся Москвой. Это главное. Субъективные ошибки и просчеты имели место с обеих сторон, но их значение вторично.

Россия отстаивает право самостоятельно определять, продвигать и защищать свои интересы. Америка отстаивает порядок, установленный по результатам холодной войны. Российские действия – в частности, на Украине и в Сирии – подрывают американский порядок и тем самым обесценивают его. Россия не может признать американоцентричный порядок, поскольку это равносильно признанию собственного подчиненного положения. Америка не может ни договариваться с Россией, ни игнорировать ее действия, поскольку и то, и другое означает отказ от глобального лидерства, на котором основана гегемония США.

Вызов Америке со стороны России укладывается в набирающий силу тренд усиления национальных государств и ослабления глобальных институтов, созданных Западом во главе Соединенными Штатами – системы Pax Americana. Продолжающийся мощный подъем Китая, начинающийся подъем Индии – еще более весомые свидетельства тенденции. Поднимаются региональные державы – Турция, Иран, Бразилия. Элементы самостоятельности заметны во внешней политике Японии. В отдаленном будущем процесс укрепления роли национальных государств может затронуть и Европу – в частности, Францию и Германию.

Форма нынешней российско-американской конфронтации – гибридная война. Основные поля/среды этой войны: информационная, экономическая, финансовая, технологическая. Характер действий Америки основан на ее колоссальных материальных преимуществах. США действуют прямо и массированно. Характер действий России основан на трезвом осознании ее руководством относительной слабости по отношению к Соединенным Штатам. Россия действует асимметрично, расчетливо и зачастую успешно. За прошедшие пять лет Вашингтону не удалось заставить Москву существенно изменить курс в желательном для него направлении.

Перспективы конфронтации

Состояние российско-американских отношений тяжелое, но стабильное. Дальнейшее ухудшение возможно, даже вероятно, но фатальное развитие может стать только результатом трагического стечения обстоятельств. Сетка безопасности, предохраняющая стороны от прямого вооруженного конфликта, существует. Ее образуют постоянные прямые контакты между высшим политическим руководством, военным командованием и верхушкой аппаратов обеспечения национальной безопасности двух стран. Обе стороны исходят из того, что текущая российско-американская конфронтация при всей своей серьезности и потенциальной опасности не носит, в отличие от холодной войны, экзистенциального характера.

В ближайшие пять-семь лет ожидать существенного улучшения отношений России и Америки трудно. Антироссийские санкции обрели силу закона и не будут отменены на протяжении очень длительного срока – то есть практически никогда, если иметь в виду ныне действующих политиков. Россия действует в целом прагматично, исходя из видения ее руководством национальных интересов. Основываясь на них, Москва готова сотрудничать с любыми государствами, если они принимают во внимание интересы России и уважают ее статус в мире. Проблема в том, что ожидать такого подхода от Вашингтона в обозримом будущем не приходится.

Разумеется, Москва и Вашингтон, несмотря на явные и непреодолимые различия, не являются вечными и непримиримыми противниками. Долгосрочные перспективы выхода из американо-российской конфронтации зависят главным образом от внутренних факторов в обеих странах. В США, вероятно, сохранится стремление к ограничению глобальной вовлеченности Америки и сосредоточенность на повышении конкурентоспособности национальной базы. Такая тенденция наметилась уже со второго срока президентства Джорджа Буша-младшего, явно проявилась при Бараке Обаме и стала доминирующей в период правления Дональда Трампа. Это стремление предвещает переформатирование отношений как с союзниками и партнерами Соединенных Штатов, так и с их конкурентами и соперниками на мировой арене, в том числе с Россией.

В России восстановление великодержавного положения во внешнем мире ставит вопрос об устойчивости статуса, не подкрепленного в полной мере экономическими показателями. Решение этого вопроса логически требует большей ориентации внешней политики на цели внутреннего – прежде всего экономического и технологического – развития страны. Такая коррекция, в свою очередь, подразумевает перенос внимания с вопросов мироустройства в целом на вопросы места России в складывающемся мироустройстве. Безопасность страны в XXI веке, достаточно обеспеченная потенциалом ядерного и неядерного сдерживания, будет все больше определяться невоенными параметрами. Урок Советского Союза заставляет думать об экономике и технологиях, социальной политике, а также о настроениях в обществе.

Если оба обозначенных фактора в наших странах выйдут на первый план, то могут сложиться условия, при которых в отдаленном будущем – в 2030-х – 2040-х гг. – российско-американские отношения, оставаясь по преимуществу отношениями соперничества, что нормально для великих держав, могут выйти из состояния острой конфронтации. В идеале – стать простыми отношениями конкурентов, способных к точечному прагматическому сотрудничеству.

Насущные задачи: стратегическая стабильность

Некоторые шаги в сторону ослабления напряженности могут быть предприняты еще в условиях противоборства. Основа для этого есть. Так, несмотря на продолжающуюся и временами обостряющуюся конфронтацию, Россия и США сознают опасность прямого военного конфликта. Созданы и функционируют каналы связи и предотвращения вооруженных столкновений, поддерживаются личные контакты между лицами, занимающими ключевые посты в структурах вооруженных сил и национальной безопасности двух стран. Несмотря на отсутствие диалога, коммуникация продолжается.

Серьезным негативным фактором является свертывание и возможное упразднение режима контроля над вооружениями. Пытаться сохранить его – бесполезное занятие. В современных условиях требуется новый подход к стратегической стабильности взамен того, который основывался на реалиях второй половины ХХ столетия. Основная цель такого подхода – предотвращение вооруженных конфликтов между ядерными державами. Основные методы достижения цели – поддержание постоянных контактов и обмен информацией между соответствующими государствами (как это практикуется сейчас между РФ и США); взаимная сдержанность и непровоцирующий характер военной деятельности; информационный диалог по военным доктринам и стратегиям; сотрудничество в вопросах нераспространения ядерного оружия; совместная деятельность по предотвращению ядерного терроризма.

В ближайшее время России и Америке имеет смысл продлить Договор СНВ-3, срок действия которого истекает в феврале 2021 г., на следующие пять лет, начать консультации по проблемам гиперзвукового оружия и космоса, а также проявлять сдержанность в дестабилизирующем развертывании ракетных систем средней и меньшей дальности, запрещенных в свое время Договором о РСМД. Кроме этого, полезен постоянно действующий семинар по проблемам стратегической стабильности, который поможет сторонам лучше понимать доктринально-стратегические установки друг друга.

Фактор Китая

Конфронтация между Россией и США, отражая дух эпохи, не является ее центральным конфликтом – в отличие от противостояния между Вашингтоном и Пекином. Именно американо-китайский сюжет уже стал важнейшим фактором формирования нового миропорядка. По сравнению как с Америкой, так и с Китаем Россия – экономически, технологически и демографически – относительно небольшая величина. Тем не менее именно эти три государства в настоящее время оказывают наибольшее влияние на геополитические и военные балансы в мире. В экономике и технологиях, однако, доминируют США и Китай. Для Соединенных Штатов именно Китай – главный соперник и потенциальный противник. Такое положение создает для России и риски, и возможности.

Возможность заключается в закономерном переключении основного внимания Вашингтона на Китай при дальнейшем снижении внимания к России как к угрозе. Реализовать это трудно из-за того, что даже при ослабленном внимании к России отношение американской политической элиты остается резко отрицательным. Кроме того, тесное сотрудничество РФ и КНР, особенно в военной и военно-технической областях, усиливает раздражение американцев действиями Москвы, переставшей быть главным противником, но способствующей теперь укреплению основного соперника Америки.

Риск состоит, прежде всего, в становлении новой биполярной модели, в которой Россия, отказавшаяся стать младшим партнером США, превратилась бы в вассала Китая. Одновременное давление Вашингтона на Москву и Пекин способствует реализации именно такого сценария. Противостоять подобной тенденции довольно сложно из-за того, что углубление отношений России с другими развитыми странами – в частности, Европы и Японией – сдерживается союзнической солидарностью этих стран с Америкой. В еще большей степени экономическое развитие России сдерживается структурными проблемами внутреннего характера, которые так или иначе будут решены, но, скорее всего, за пределами обозримого будущего.

В новом треугольнике «Вашингтон – Пекин – Москва» Россия, несмотря на очень разные отношения с Америкой и Китаем, пока стремится играть самостоятельную роль. От политики Соединенных Штатов зависит, насколько тесно Москва и Пекин будут координировать свои действия на американском направлении. Россия дорожит нынешними отношениями с Китаем и не встанет на сторону США в их противостоянии с КНР. Второго издания киссинджеровского «треугольника», выгодного Вашингтону, не будет. В то же время очевидно, что в условиях жесткого противостояния у России в какой-то момент может не хватить ресурсов, чтобы выдерживать самостоятельный курс. Можно обоснованно утверждать, что двойное сдерживание России и Китая не отвечает также стратегическим интересам Америки, но политика США в последнее время не всегда отличалась стратегической выверенностью.

В поиске региональных балансов

Если России все же удастся устоять на ногах и сохранить стратегическую самостоятельность, то отношения с Соединенными Штатами могут стать продуктивными. Менее глобальный и более национально-ориентированный подход США к мировым делам, создавая вакуумы безопасности в различных регионах мира – на Ближнем и Среднем Востоке, включая зону Персидского Залива, в Афганистане, Северо-Восточной Азии и не в последнюю очередь в Европе, – может сформировать условия для ограниченного российско-американского взаимодействия. Такое взаимодействие не должно быть исключительным. Напротив, оно способно стать частью многосторонних усилий ведущих игроков по стабилизации конфликтов, угрожающих их коренным интересам. Новый мировой порядок может возникнуть в том числе на основе региональных балансов.

Так, равновесия в Европе возможно достигнуть в случае урегулирования украинского кризиса. Условиями должны стать фактическое признание российского статуса Крыма и реинтеграция Донбасса в состав Украины на основе Минских соглашений 2015 года. Сама Украина стала бы в результате нейтральным по отношению к США/НАТО и Российской Федерации государством, ассоциированным партнером Европейского союза с возможностью свободно развивать дальше свои отношения с ЕС. Украинское урегулирование – дело самих украинцев, россиян и европейцев (немцев и французов в первую очередь, но не только), однако американцы могли бы внести свой вклад. Главное, что требовалось бы от США, – ясный отказ от дальнейшего расширения НАТО на Восток, которое реально уже заблокировано очевидным риском военного столкновения и очевидным нежеланием американцев брать под защиту периферийные для их интересов государства.

Таким же образом может выглядеть успешный вариант решения приднестровского конфликта в Молдавии: реинтеграция с разделом полномочий и военный нейтралитет при свободном развитии отношений с Евросоюзом. Снятие с повестки дня проблемы расширения НАТО позволило бы развивать ассоциацию Грузии с Европой и одновременно снижать напряженность между Грузией и Абхазией, Грузией и Южной Осетией, Грузией и Россией. Что касается Белоруссии, то она оставалась бы независимым государством, тесно связанным экономическими, политическими, военными и гуманитарными узами с Россией в рамках Союзного государства, ОДКБ и ЕАЭС, и при этом имела бы возможность развивать отношения с Евросоюзом.

На Ближнем и Среднем Востоке США могли бы начать взаимодействовать с Россией, как взаимодействуют с ней региональные государства – Израиль, Иран, Саудовская Аравия, Турция и другие. Москва и Вашингтон по-прежнему разделяют цель сдерживания распространения ядерного оружия в регионе. Ни Россия, ни Соединенные Штаты не надеются получить долгосрочную выгоду от войны между Ираном и Саудовской Аравией. И, конечно, Ближний и Средний Восток остаются очагом угрозы радикализма, экстремизма и терроризма, что одинаково заботит Вашингтон и Москву. Последнее целиком и полностью относится также к Афганистану.

В Северо-Восточной Азии укрепление российско-японских отношений полезно для США в условиях продолжающегося усиления Китая. Партнерство Москвы и Токио, как и тесное сотрудничество Москвы и Дели, способствует уравновешиванию обстановки в Азии, в бассейнах Тихого и Индийского океанов и в Арктике – от Мурманска до Мумбая. Этому также содействовало бы развитие американо-российских экономических и прочих связей через Тихий и Северный Ледовитый океаны.

Заключение

Россия в последние десятилетия была слишком зациклена на Америке. С одной стороны, у Москвы первоначально присутствовало жгучее стремление к дружественному единению двух стран, с другой – вскоре проявилось столь же жгучее стремление к реваншу за поражение в холодной войне. Российские руководители и элиты безуспешно искали в Америке истоки своих проблем и часто ждали от нее невозможного – признания равенства с Россией.

Вступая в третье десятилетие XXI века, россиянам нужно запастись терпением, обратить пристальное внимание на внутренние дела, на формирование ровных и взаимовыгодных отношений с гораздо более сильным Китаем. Москве стоит, конечно, отслеживать развитие ситуации в США, но не пытаться при этом вмешиваться в ход тамошних событий. Проникновение в политические спальни других государств всегда создает много шума и почти никогда не приносит пользу. Для России отстраненность от американской внутренней политики значительно выгоднее, чем вовлеченность в нее. Вполне возможно, что развитие как внутренней, так и международной ситуации в ближайшие 20 лет заставит Соединенные Штаты существенно изменить modus operandi на мировой арене. Тогда и появится реальная основа для новых российско-американских отношений конкуренции и взаимодействия, а пока нужно сосредоточиться на постепенном снижении уровня конфронтации, а в перспективе – на поиске условий выхода из нее.

USA. Russia > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305440 Дмитрий Тренин

ПУСТЬ РОССИЯ БУДЕТ РОССИЕЙ

ТОМАС ГРЭМ

Заслуженный сотрудник Совета по международным отношениям, работал старшим директором по России в Совете по национальной безопасности при президенте Джордже Буше.

АРГУМЕНТ В ПОЛЬЗУ ПРАГМАТИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ К МОСКВЕ

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 6, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

После окончания холодной войны все президенты США обещали улучшить отношения с Россией. Однако каждый раз эти планы оказывались несбыточной мечтой. Билл Клинтон, Джордж Буш-младший и Барак Обама намеревались интегрировать Россию в евроатлантическое сообщество и сделать ее партнером в построении либерального мирового порядка. Но по окончании президентского срока каждого из них отношения с Россией становились гораздо хуже, чем до их прихода в Белый дом. Россия тем временем отдалялась все больше и больше.

Президент Дональд Трамп обещал наладить тесное партнерство с Владимиром Путиным. Однако его администрация лишь ужесточила тот конфронтационный подход, который взяла на вооружение администрация Обамы после того, как Москва начала агрессию против Украины в 2014 году. Россия не намерена сдавать позиции на Украине; она все более дерзко противостоит Соединенным Штатам в Европе и на Ближнем Востоке и продолжает вмешиваться в американские выборы.

Политика, проводимая четырьмя президентскими администрациями в отношении России, потерпела фиаско потому, что независимо от общей тональности, примирительной или конфронтационной, она базировалась на неизменной иллюзии: правильная стратегия США может принципиально изменить представление России о своих собственных интересах и ее фундаментальное мировоззрение. Было ошибочно основывать политику на предположении, что Россия присоединится к сообществу либеральных демократий, но не меньшей ошибкой было думать, будто более агрессивный подход заставит ее отказаться от своих жизненно важных интересов.

Для начала стоит признать, что отношения Вашингтона и Москвы были в принципе конкурентными с того момента, когда Соединенные Штаты стали мировой державой в конце XIX века, и что они остаются таковыми по сей день. Эти две страны отстаивают совершенно разные концепции мирового порядка. Они преследуют противоположные цели в региональных конфликтах – например, в Сирии и на Украине. Республиканская, демократическая традиция США прямо противоположна традициям России с ее длительной историей автократического правления. С практической и идеологической точек зрения тесное партнерство между этими двумя государствами не может быть устойчивым. В нынешнем международном климате американские политики должны естественным образом прийти к пониманию этого.

Намного труднее будет признать, что изгнание и изоляция России, скорее всего, будет контрпродуктивной мерой, с помощью которой вряд ли удастся чего-то добиться. Даже в случае уменьшения ее относительной мощи Россия останется ключевым игроком на мировой арене благодаря значительному ядерному арсеналу, обильным природным ресурсам, центральному положению в Евразии, праву вето в Совете Безопасности ООН и высококвалифицированным кадрам. Сотрудничество с Россией необходимо для совместной борьбы с глобальными вызовами и угрозами, такими как изменение климата, распространение ядерного оружия и терроризм. Ни от одной страны в мире (за исключением Китая) не зависит решение такого количества стратегических и экономических проблем, считающихся важными для США, как от России. И необходимо добавить, что никакая другая страна не способна уничтожить Соединенные Штаты за 30 минут.

Более сбалансированная стратегия сдержанной конкуренции не только снизила бы риск ядерной войны, но и стала бы основой для сотрудничества и совместного поиска ответов на глобальные вызовы. Более продуманные отношения с Россией помогут гарантировать безопасность и стратегическую стабильность в Европе, хотя бы немного упорядочить ситуацию на Ближнем Востоке, а также контролировать подъем Китая. Требуя от России умерить амбиции и вести себя более сдержанно, американские политики должны быть готовы отказаться от своих краткосрочных целей, особенно в части урегулирования кризиса на Украине, для выстраивания более продуктивных отношений с Москвой.

Прежде всего, политики США должны взглянуть на Россию без сантиментов или идеологических клише. В новой стратегии построения отношений с Россией необходимо отказаться от архаичного мышления, свойственного предыдущим администрациям, и стремиться к поступательному развитию взаимодействия, исходя из долгосрочных интересов Соединенных Штатов. Вместо того, чтобы пытаться убедить Москву пересмотреть российские интересы, Вашингтону необходимо доказать, что эти интересы надежнее продвигать посредством взвешенной конкуренции и сотрудничества с США.

Конец иллюзии

Делая акцент на партнерство и интеграцию сразу после окончания холодной войны, Вашингтон в принципе неверно понимал российские реалии, полагая, что страна переживает подлинные демократические преобразования и что она слишком слаба, чтобы сопротивляться политике, проводимой США. Вне всякого сомнения, в начале 1990-х гг. предположение, что Россия избавляется от своего авторитарного прошлого, не казалось притянутым за уши. С точки зрения Америки, холодная война закончилась торжеством западной демократии над советским тоталитаризмом. Страны бывшего советского блока начали демократизацию после революций 1989 года. Набиравшая силу глобализация подпитывала убеждение, что демократия и свободный рынок – путь к процветанию и стабильности в грядущие десятилетия. Лидеры новой России – президент Борис Ельцин и окружавшие его динамичные молодые реформаторы – объявили о приверженности курсу на всеобъемлющие политические и экономические реформы.

Но уже в 1990-е гг. по некоторым признакам можно было судить, что эти предпосылки были изначально неверны. Вопреки преобладавшему на Западе мнению, распад Советского Союза ознаменовал не демократический прорыв, а победу популиста Ельцина над советским лидером Михаилом Горбачёвым, который оказался более убежденным демократом, организовавшим самые свободные и справедливые выборы в истории современной России. В России имелось мало устойчивых национальных демократических традиций, из которых можно было черпать вдохновение, а политическое сообщество оставалось шатким и слабым: на таком фундаменте невозможно построить функциональную демократию. Положение усугублялось тем, что государственные институты стали жертвой хищных олигархов и региональных «баронов». В стране орудовали безжалостные банды, нередко прибегавшие к кровавым разборкам в стремлении завладеть активами некогда полностью государственной экономики. Коммунисты старой закваски и советские патриоты противостояли более прогрессивным силам. В стране воцарился политический хаос.

Он усугублялся на протяжении 1990-х гг., и дело дошло до того, что многие наблюдатели реально опасались распада России, как это случилось в начале десятилетия с Советским Союзом. Задача восстановления порядка легла на плечи ельцинского преемника Путина. Хотя он использовал демократическую риторику, разъясняя свои планы, в документе под названием «Россия на рубеже тысячелетий» (опубликованном 30 декабря 1999 г.) он дал ясно понять, что намерен вернуться к традиционной российской модели сильного и в высшей степени централизованного авторитарного государства. «Россия, – писал он, – не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции… Крепкое государство для россиянина – не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен».

Официальные лица в США прекрасно видели препятствия на пути демократических реформ и не были слепы в отношении подлинных намерений Путина. Однако приятное чувство, оставшееся у них после победы в холодной войне, заставляло настаивать на том, что партнерство с Россией должно опираться на общие демократические ценности; одних лишь общих интересов было мало. Чтобы заручиться общественной поддержкой, каждая администрация заверяла американцев, что лидеры России привержены демократическим реформам и процедурам. Начиная с 1990-х гг. Белый дом во многом измерял успех своего подхода прогрессом России на пути к становлению более крепкой и функциональной демократии. Это был довольно неопределенный проект, успех которого едва ли зависел от усилий или влияния США. Неудивительно, что стратегия потерпела крах, когда стало невозможно заполнить пропасть между данной иллюзией и все более авторитарной российской реальностью. Для Клинтона момент истины наступил после того, как Ельцин утвердил новое правительство консерваторов и коммунистов после финансового коллапса 1998 г.; для Буша – когда Путин начал подавлять деятельность гражданского общества, реагируя на украинскую «оранжевую революцию» в 2004 г.; а для Обамы – когда Путин объявил в 2011 г., что после длительного пребывания в должности премьер-министра он снова будет баллотироваться на пост президента.

Вторая ошибочная предпосылка – будто у России нет сил, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам, также выглядела правдоподобной в период с 1991 по 1998 годы. От некогда грозной Красной Армии, оказавшейся на голодном пайке, осталась лишь тень её былого могущества. Россия зависела от финансовой поддержки Запада, пытаясь сохранять на плаву экономику и правительство. В этих обстоятельствах администрация Клинтона, как правило, добивалась поставленных целей, когда вмешивалась в события на Балканах или расширяла НАТО, не встречая серьезного противодействия России.

Однако предпосылка стала менее правдоподобной, когда экономика России начала быстро восстанавливаться. Путин прибрал власть к рукам и восстановил порядок, прижав олигархов и региональных «баронов». Впоследствии он начал кампанию по модернизации вооруженных сил. Однако администрация Буша, убежденная в беспрецедентной мощи «однополярного момента», не проявляла большого уважения к обновленному военному потенциалу России. Буш вышел из Договора по противоракетной обороне (ПРО), продолжил расширение НАТО и приветствовал так называемые «цветные революции» в Грузии и на Украине с их антироссийской подоплекой. Аналогичным образом администрация Обамы, хотя уже и не была так уверена в мощи Америки, по-прежнему не считалась с Россией. Когда в 2011 г. начались волнения, названные «арабской весной», Обама заявил, что сирийский президент Башар Асад, проводник российского влияния на Ближнем Востоке, должен уйти. Вашингтон также не обратил особого внимания на возражения России, когда США и их союзники превысили выданный им Советом Безопасности ООН мандат на вмешательство в ливийские события и вместо защиты гражданского населения, оказавшегося в зоне военных действий, провели операцию по свержению ливийского диктатора Муаммара Каддафи.

Россия спустила администрации Буша и Обамы с небес на землю. Российское вторжение в Грузию в 2008 г. продемонстрировало, что Москва накладывает вето на дальнейшее расширение НАТО посредством применения военной силы против потенциальных новых членов альянса. Аналогичным образом захват Россией Крымского полуострова и дестабилизация восточной Украины в 2014 г. шокировали администрацию Обамы, которая ранее приветствовала изгнание Виктора Януковича – пророссийского президента Украины. Год спустя военная интервенция России в Сирии спасла Асада от неминуемого поражения от рук повстанцев, получавших поддержку и помощь США.

Воля к власти

Сегодня почти все в Вашингтоне отказались от мысли, будто Россия находится на пути к демократии, и администрация Трампа считает Россию стратегическим конкурентом. Подобная коррекция курса давно назрела. Вместе с тем нынешняя стратегия наказания и изоляции России также ущербна. Она не только игнорирует очевидный факт, что Соединенные Штаты не смогут изолировать Россию против воли таких крупных держав как Китай и Индия, но и содержит ряд серьезных ошибок.

С одной стороны, стратегия преувеличивает мощь России и демонизирует Путина, из-за чего отношения превращаются в борьбу с нулевой суммой, когда единственным приемлемым исходом любого спора становится капитуляция России. Однако внешняя политика Путина была менее успешной, чем афишировалось. Его действия на Украине, нацеленные на предотвращение включения страны в западные структуры и сообщества, лишь сильнее сплотили Украину с Западом и заставили НАТО вернуться к первоначальной миссии сдерживания России. Вмешательство Путина в американские выборы осложнило отношения с США, нормализация которых нужна России для увеличения притока иностранных инвестиций и создания долгосрочной альтернативы избыточной стратегической зависимости от Китая.

В отсутствие согласованных действий Запада Путин сделал Россию главным игроком во многих геополитических конфликтах – прежде всего, в Сирии. Но ему еще предстоит доказать, что он может положить конец любому конфликту с целью закрепления преимуществ России. В период экономической стагнации и распространения социально-экономического недовольства в обществе его активная внешняя политика рискует довести страну до истощения или перенапряжения. В этих обстоятельствах Путину нужно урезать расходы. И это открывает перед Соединенными Штатами новые возможности для возвращения к дипломатии и снижения остроты конкурентной борьбы с Россией при одновременной защите интересов США.

Еще один изъян нынешней американской стратегии в ее изначальной предпосылке, что Россия – это клептократия в чистом виде, лидерами которой движет только один мотив: сохранить богатство и обеспечить выживание. В основе этой политики лежит предположение, что российские олигархи и официальные лица, находящиеся под санкциями, окажут давление на Путина и потребуют, например, изменить политику на Украине или свернуть вмешательство России в американские внутренние дела. Ничего подобного не происходит, потому что Россия в большей мере является патримониальным государством, в котором личное богатство и положение в обществе в конечном итоге зависит от властей предержащих.

Американские политики также повинны в том, что не считаются всерьез с желанием России иметь имидж великой державы. По многим меркам Россия действительно слаба: ее экономика – лишь малая доля американской экономики, по стандартам Соединенных Штатов население России нездорово, а инвестиции России в высокие технологии намного отстают от американских вложений в этот сектор. Однако российские лидеры уверены, что для выживания их страна должна быть великой державой – одной из нескольких стран, определяющих структуру, суть и направление мировой политики, и в погоне за этим статусом они готовы переносить серьезные лишения. Этот менталитет был движущей силой поведения России на мировой арене со времен Петра Первого, который около 300 лет назад привел свое государство в Европу.

После распада Советского Союза российские лидеры сосредоточились на восстановлении великодержавного статуса России подобно тому, как поступили их предшественники после национального унижения в Крымской войне 1850-х гг. и после гибели Российской империи в 1917 году. Как писал Путин два десятилетия тому назад, «впервые за последние 200–300 лет Россия стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира. Чтобы этого не произошло, необходимо огромное напряжение всех интеллектуальных, физических и нравственных сил нации … Все сейчас зависит только от нашей способности осознать степень опасности, сплотиться, настроиться на длительный и нелегкий труд».

Часть этой задачи – противодействие Соединенным Штатам. По мнению Путина, именно они составляют главное препятствие для великодержавных устремлений России. В отличие от амбициозных представлений Вашингтона об однополярном мире Кремль настаивает на построении многополярного мира. Если говорить конкретнее, Россия стремится подорвать позиции Вашингтона, противодействуя его интересам в Европе и на Ближнем Востоке, а также пытаясь запятнать репутацию США как образцовой демократии посредством вмешательства в выборы и усугубления внутриполитического разлада в Америке.

Мир России

Стремясь восстановить великодержавный статус, Россия бросает геополитические вызовы Соединенным Штатам. Эти вызовы проистекают из вековых проблем России, вынужденной защищать огромную малонаселенную и многонациональную страну, лишенную физических заслонов и граничащую либо с могущественными государствами, либо с нестабильными территориями. Россия справлялась с этим, жестко контролируя внутриполитическую ситуацию, создавая буферные зоны на границах и не допуская формирования сильной коалиции соперничающих держав. Сегодня подобный подход противоречит интересам США в Китае, Европе, на Украине и Ближнем Востоке.

Ни одна часть Восточной Европы и бывшего СССР не представляется российским политикам более важной, чем Украина, которая стратегически позиционируется как путь на Балканы и в Центральную Европу, обладает огромным экономическим потенциалом и считается колыбелью великой русской цивилизации. Когда народное восстание 2014 г., поддержанное Вашингтоном, угрожало вывести Украину из орбиты российского влияния, Кремль захватил Крым и спровоцировал мятеж в восточной части Донбасса. То, что Запад счел вопиющим нарушением международного права, Кремль истолковывал как право на самооборону.

Глядя на Европу в целом, российские лидеры видят одновременно конкретную угрозу и сцену для демонстрации величия России. С практической точки зрения шаги, предпринятые Европой в направлении политического и экономического объединения, были чреваты появлением на границах России огромного образования, которое, подобно Соединенным Штатам, значительно превосходило бы Россию по численности населения, материальному богатству и силе. Психологически Европа по-прежнему возбуждает великодержавные амбиции России. За три прошедших столетия Россия не раз демонстрировала мастерство в ходе великих европейских сражений, вела искусную дипломатию и большую игру. Например, после поражения Наполеона в 1814 г. именно российский император Александр I принял ключ от Парижа. Объединение Европы и продолжающаяся экспансия НАТО привели к вытеснению России с европейского поля и к уменьшению ее влияния на европейскую политику. Поэтому Кремль удвоил усилия по углублению разногласий и линий размежевания между европейскими странами, а также начал сеять в умах политических лидеров уязвимых стран НАТО сомнения относительно приверженности их союзников обязательствам по коллективной обороне.

Россия вернулась на Ближний Восток после 30 лет отсутствия. Поначалу Путин вмешивался в сирийские события, чтобы защитить своего подопечного Асада и не допустить победы радикальных исламистских сил, которые поддерживали связи с экстремистами внутри России. Но после того, как он спас давнего друга, амбиции начали расти ввиду отсутствия решительных действий американцев в этой арабской стране. Россия решила использовать Ближний Восток в качестве арены для демонстрации своих претензий на статус великой державы. Действуя в обход миротворческого процесса под эгидой ООН, в котором США остаются главным игроком, Россия объединила усилия с Ираном и Турцией в поиске окончательного разрешения кризиса в Сирии. Для снижения риска прямой конфронтации между Ираном и Израилем Россия укрепила дипломатические связи с Израилем. Она восстановила отношения с Египтом и начала работать с Саудовской Аравией, чтобы взять под контроль цены на нефть.

Москва также продолжила курс на сближение с Китаем для создания стратегического противовеса Соединенным Штатам. Эти отношения помогли противостоять влиянию США в Европе и на Ближнем Востоке. Но у Вашингтона более серьезную озабоченность должно вызывать потенциальное расширение возможностей Пекина благодаря его сотрудничеству с Россией. Москва помогла Китаю выйти на рынки стран Центральной Азии и (в меньшей степени) на рынки Европы и Ближнего Востока. Она предоставила Китаю доступ к природным ресурсам по выгодным ценам и продала ему свои продвинутые военные технологии. Короче, Россия всячески способствует усилению Китая в качестве грозного конкурента Соединенных Штатов.

Нынешняя более самонадеянная внешняя политика Москвы отражает не столько возросшую силу страны (в абсолютном выражении ее потенциал не слишком увеличился), сколько ее веру в то, что на фоне нерешительности США ее относительная мощь возрастает. Одним из главных мотивов проведения Россией наступательной политики на мировой арене является устойчивый страх, боязнь того, что в долгосрочной перспективе возможно опасное отставание от Соединенных Штатов и от Китая. В российской экономике наблюдается застой, и даже по официальным прогнозам надежды на значительный прорыв в следующем десятилетии практически нет. Россия не может вкладывать столько же средств, сколько инвестируют два ее главных конкурента, в такие важные технологии, как искусственный интеллект, биоинженерные решения и роботизация. А ведь в будущем именно они будут определять суть силы и мощи страны. Возможно, Путин демонстрирует жёсткость сейчас, когда относительная мощь его страны возросла, чтобы лучше позиционировать Россию в новом многополярном мировом порядке, формирование которого происходит у него на глазах.

Между приспособлением и сопротивлением

Вызов, который современная Россия бросает США, не связан с экзистенциальной борьбой между этими странами в годы холодной войны. Скорее, это более ограниченное соперничество между великими державами с конкурирующими стратегическими интересами и задачами. Если Соединенные Штаты сумели договориться с Советским Союзом об укреплении мира и безопасности, продвигая при этом американские интересы и ценности, то, конечно же, они могут сделать то же самое и с современной Россией.

Начав с Европы, политикам США следует отказаться от расширения НАТО еще дальше на бывшие советские территории. Вместо того чтобы обхаживать страны, которые НАТО не готово защищать военными средствами (достаточно вспомнить вялую реакцию на российскую агрессию против Грузии и Украины), альянсу следует упрочивать внутренние связи и заверить уязвимые страны блока в приверженности обязательствам по коллективной обороне. Прекращение дальнейшего расширения НАТО на Восток устранит главную причину посягательств России на суверенитет бывших советских республик. Однако Соединенным Штатам нужно продолжать сотрудничество с этими странами в сфере безопасности, поскольку к подобным связям Россия относится терпимо.

До сих пор Соединенные Штаты настаивали на том, что для Украины остается возможность присоединения к НАТО. Вашингтон категорически отвергает включение Крыма в состав России и требует завершения конфликта в Донбассе на основании соглашения, подписанного в Минске в 2015 г. и предусматривающего особый автономный статус сепаратистских регионов внутри воссоединенной Украины. При таком подходе ситуация почти не сдвигается с мертвой точки. Конфликт в Донбассе продолжается, и Россия пускает все более глубокие корни в Крыму. Борьба с Россией отвлекает Украину от давно назревших реформ – страна страдает от коррупции, политической неопределенности и экономической отсталости. Избрание нового президента Владимира Зеленского, сторонники которого сейчас доминируют в парламенте, создало возможность для всеобъемлющего разрешения кризиса.

Необходимо пойти на два компромисса. Во-первых, чтобы успокоить Россию, Соединенным Штатам следует сказать Украине, что членство в НАТО снимается с повестки дня, но при этом продолжать углублять двустороннее сотрудничество с Киевом в вопросах безопасности. Во-вторых, Киеву следует признать включение Крыма в состав России в обмен на согласие Москвы на полное воссоединение Донбасса с Украиной без какого-либо особого статуса. Всеобъемлющее соглашение должно предусматривать компенсации Украине за утраченное в Крыму имущество, гарантии беспрепятственного доступа к прибрежным ресурсам и прохода через Керченский залив к портам на Азовском море. По мере реализации этих договоренностей США и Евросоюз постепенно снимали бы санкции с России. В то же время они могли бы предложить Украине существенную финансовую поддержку для облегчения реформ, исходя из того, что сильная, процветающая Украина – лучшее средство сдерживания российской агрессии в будущем и необходимый фундамент для построения более конструктивных российско-украинских отношений.

Первоначально такой подход будет скептически воспринят в Киеве, Москве и других странах Европы. Но Зеленский главную ставку в своей предвыборной программе сделал на разрешение конфликта в Донбассе, а Путин приветствовал бы любую возможность перенаправить средства и внимание на противодействие поднимающейся в России волне социально-экономических выступлений. Тем временем европейские лидеры устали от украинских проблем и хотят нормализации отношений с Россией, не отказываясь при этом от принципов европейской безопасности. Настало время смелой дипломатии, которая позволила бы всем сторонам заявить о частичной победе и смириться с жесткими реалиями: НАТО не готово принять в свой состав Украину, Крым не вернется к Украине, а сепаратистское движение в Донбассе нежизнеспособно без активной поддержки Москвы.

Более умная стратегия в отношении России не будет сбрасывать со счетов последствия военного вмешательства Кремля на Ближнем Востоке. Главные вызовы для США в этом регионе исходят от Ирана, а не от России. У Москвы свои интересы в Иране, которые не всегда совпадают с интересами Вашингтона, но вовсе необязательно противостоят им. Как и Соединенные Штаты, Россия не хочет, чтобы у Тегерана появилось ядерное оружие, поэтому она поддержала ядерную сделку с Ираном, так называемый Совместный всеобъемлющий план действий. Правда, администрация Трампа вышла из этой сделки в 2018 году. Как и Соединенные Штаты, Россия не хочет, чтобы Иран доминировал на Ближнем Востоке. Москва стремится добиться нового равновесия в регионе, хотя и не в той конфигурации, какую предпочел бы видеть Вашингтон. Кремль работает над улучшением отношений с другими региональными державами, такими как Египет, Израиль, Саудовская Аравия и Турция. Ни одна из этих стран не поддерживает теплые или дружеские отношения с Ираном. Россия уделяет особое внимание Израилю, позволяя ему наносить удары по позициям Ирана и «Хезболлы» в Сирии. Если бы США уважительно отнеслись к ограниченным интересам России в Сирии и приняли Россию в качестве регионального игрока, они, вероятно, смогли бы убедить Кремль делать больше для сдерживания агрессивного поведения Ирана. Администрация Трампа уже движется в этом направлении, но нужны еще более энергичные усилия.

Вашингтон должен также обновить подход к сдерживанию гонки вооружений. Соглашения, работавшие последние 50 лет, утратили актуальность. Мир движется к многополярному порядку – в частности, Китай активно модернизирует вооруженные силы. Страны разрабатывают передовые образцы обычных вооружений, способные уничтожать хорошо защищенные и укрепленные цели, которые когда-то были уязвимы только для ядерного оружия, а также кибероружие, способное выводить из строя командно-штабные системы управления. В результате разрушается режим контроля над вооружениями. Администрация Буша вышла из Договора по ПРО в 2002 г. – президент назвал этот договор «устаревшей реликвией» времен холодной войны. А в 2019 г. администрация Трампа вышла из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, который она высмеяла как неэффективный и безнадежно устаревший.

Вместе с тем Соединенным Штатам следует продлить новый Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), подписанный в 2010 году. Срок его действия истекает в 2021 году. Россия выступает за его продление, а администрация Трампа колеблется. Этот документ содействует прозрачности в отношениях между двумя странами и может укрепить доверие между ними, что немаловажно в эпоху натянутых отношений. Однако договор не сдерживает ускоряющуюся гонку все более мощных и изощренных вооружений. Например, наиболее многообещающие системы вооружений – сверхзвуковое оружие и кибероружие – не подпадают под действие СНВ. Политикам нужно разработать режим контроля над вооружениями с учетом современных, быстро развивающихся технологий, который включал бы и другие крупные державы. Хотя на определенном этапе Китай нужно подключить к этому процессу, Соединенным Штатам и России следует показать пример, как они это делали раньше, поскольку они накопили уникальный опыт учета теоретических и практических требований стратегической стабильности, а также принятия соответствующих мер по контролю над вооружениями. Вашингтону и Москве нужно разработать новый режим контроля над вооружениями, а затем подкрепить его многосторонней поддержкой.

Что касается стратегических проблем ядерных вооружений и других вопросов, то США не удастся предотвратить укрепление Китая, но они могут направить растущую китайскую мощь по пути, соответствующему американским интересам. Соединенным Штатам следует подключить Россию к этой работе вместо того, чтобы толкать ее в объятия Китая, как они это делают в настоящее время. Конечно, невозможно настроить Россию против Пекина, поскольку у нее есть веские основания для добрососедских отношений с Китаем, уже превосходящим Россию как великая держава. Однако США могли бы содействовать иному раскладу сил в Северо-Восточной Азии, который служил бы их целям.

Для этого американским политикам нужно способствовать умножению у России альтернатив Китаю. Это улучшит переговорные позиции Кремля и снизит риск перекоса в соглашениях между Москвой и Пекином в сфере безопасности в пользу Китая, как это происходит сейчас. По мере улучшения отношений между США и Россией в других областях Соединенным Штатам следует сосредоточиться на снятии санкций, которые сдерживают инвестиции Японии, Южной Кореи и США на российском Дальнем Востоке и создание совместных предприятий с участием российских компаний в Центральной Азии. Увеличение возможностей дало бы Кремлю больше рычагов воздействия во взаимоотношениях с Китаем, что выгодно Вашингтону.

Усилия Вашингтона по снижению конкуренции на региональном уровне могли бы убедить Россию уменьшить масштаб вмешательства в выборы, но эту проблему так быстро не решить. Определенное вмешательство России и других стран неизбежно в современном взаимосвязанном мире. Поскольку европейские демократии сталкиваются с похожими вызовами, Соединенным Штатам нужно работать с союзниками над общим согласованным и решительным реагированием на подобные киберугрозы. Должны быть проведены какие-то «красные линии» в отношении поведения России. Например, американским официальным лицам следует заявить о недопустимости компьютерных взломов, превращения украденной информации в оружие или искажения данных, включая списки избирателей и подсчет голосов. В случае согласованного обмена разведданными и опытом и проведения совместных операций США и их союзники смогут обезопасить важную электоральную инфраструктуру, противодействуя подрывной деятельности России с помощью уголовного преследования и точечных санкций, а также наносить превентивные контрудары в киберпространстве, когда это уместно.

Российские пропагандистские СМИ, такие как телеканал «Россия сегодня», радио «Спутник» и социальные сети, представляют собой более сложную проблему. Однако уверенное в себе, зрелое и искушенное демократическое общество должно легко сдерживать эту угрозу, не пытаясь при этом лихорадочно блокировать сайты и аккаунты в «Твиттере» с нежелательным контентом. В условиях межпартийного озлобления внутри Соединенных Штатов СМИ и политический класс преувеличивают угрозу, обвиняя Россию в провоцировании внутриполитических разногласий. При этом опасно сужается пространство для дебатов, поскольку американцам внушают, что любые мнения, совпадающие с официальной позицией России, – часть кампании влияния, инспирированной Кремлем. Более конструктивным подходом со стороны США и других демократий было бы повышение осведомленности широкой общественности об искусстве манипулирования сознанием, которым хорошо владеют средства массовой информации, а также улучшение навыков критического чтения разных материалов. При этом не стоит отказываться от энергичных дебатов, являющихся жизненной силой любого демократического общества. Некоторые скандинавские страны и прибалтийские государства прилагают значительные усилия для решения этих задач, но Соединенные Штаты отстают от них в этом вопросе.

Повышая защищенность своих систем и осведомленность граждан, США также должны вовлекать Россию в установление правил поведения в киберпространстве. Даже если на практике эти нормы не полностью соблюдаются, они помогут сдерживать и ограничивать наиболее возмутительное поведение и действия – наподобие того, как Женевские соглашения сдерживают вооруженные конфликты.

Предлагаемое сочетание компромиссов и мер противодействия учитывает интересы России и американской мощи. Данный подход резко отличается от тех, к которым американские администрации прибегали со времен окончания холодной войны. Прежние стратегии опирались на неверное истолкование намерений России, а их авторы отказывались признавать ограниченность возможностей Соединенных Штатов. Во многих отношениях данная стратегия олицетворяла бы возврат к традициям внешней политики США, сложившимся до окончания холодной войны.

Главная традиция всегда заключалась в предусмотрительных действиях, терпеливом проведении внешней политики на протяжении длительного времени. Что касается краткосрочной перспективы, то, согласно этой традиции, нужно довольствоваться постепенным прогрессом и пошаговыми завоеваниями. Соединенные Штаты не боялись идти на компромиссы (приспосабливаться), потому что были уверены в своих ценностях и в будущем триумфе. Они сознавали свою силу, но понимали ограниченность возможностей и уважительно относились к потенциалу и способностям противника. Это тонкое понимание было характерно для стратегий всех американских президентов во время холодной войны и позволяло справляться с вызовами, которые бросала им Москва. Вернувшись к истокам своего славного прошлого, США смогут справиться с теми вызовами, которые существуют сегодня.

Russia. USA > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305439 Томас Грэм

ОТ КЛИШЕ К НЕОЛОГИЗМАМ

РОМАН РАЙНХАРДТ

Кандидат экономических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России.

ЭВОЛЮЦИЯ ЯЗЫКА СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Язык современной российской дипломатии меняется. С одной стороны, как живой организм он не может не меняться – тем более что внешняя политика, одним из инструментов которой является дипломатия, во многом зависит от конъюнктуры. С другой стороны, его изменения на протяжении последних нескольких лет свидетельствуют не только и не столько о корректировках внешнеполитической риторики, сколько о качественных семантических сдвигах.

Следует сразу подчеркнуть, что подобные метаморфозы имеют главным образом эволюционный, а не революционный характер. Связывать их напрямую с набором отдельных эпизодов и личностей едва ли целесообразно. Изменение языка дипломатии – процесс объективный. Здесь уместно говорить о том, что язык служит орудием дипломата (причем основным – как активным, так и пассивным: дважды подумать на трех языках, прежде чем ничего не сказать, согласно старой поговорке), но и наоборот – дипломат является средством языка при исполнении своей общественной миссии. Под дипломатами в данном контексте следует подразумевать как кадровых сотрудников государственных органов внешних сношений, так и более многочисленную группу так называемой народной и общественной дипломатии. Все они суть носители и, если угодно, «пользователи» языка, находящиеся от него в сильнейшей зависимости. 

Russia > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305438 Роман Райнхард

ГЛОССАРИЙ

Вместе с замечательными авторами мы попробовали составить перечень наиболее важных понятий, которые употребляются для описания российской внешней политики: великодержавие, гибридная война, мессианизм, прагматизм, национальный интерес, равноправие, стратегия, стратегическая стабильность, суверенитет, справедливость. Это не классические словарные статьи, которые должны быть дистиллированными по определению, а осмысление, как те или иные понятия преломляются в прикладной деятельности.

В – Великодержавие - Андрей Цыганков

Г – Гибридная война - Василий Кашин

М – Мессианизм - Иван Сафранчук

П – Прагматизм - Мария Ходынская-Голенищева

Н – Национальный интерес - Павел Цыганков

Р – Равноправие - Николай Косолапов

С – Справедливость - Вера Агеева

С – Стратегия - Андрей Сушенцов

С – Стратегическая стабильность - Дмитрий Суслов

С – Суверенитет - Александр Филиппов

В – великодержавие

Андрей Цыганков

В теории международных отношений великодержавность связывают не только с независимостью внешней политики и безопасностью страны, но и с возможностями и влиянием, которыми обладают лишь немногие государства в мире. При этом в понятие «великая держава» вкладываются разные смыслы. Для одних речь идет о материально-силовых возможностях, для других – о статусе и престиже, для третьих – об идейно-политическом измерении и способности вести за собой силой примера. Наиболее упрощенной выглядит трактовка великодержавности представителями американского неореализма, для которого все государства одинаковы и различаются лишь силовым потенциалом.

Державное мышление отличают, по крайней мере, три принципа. Во-первых, державники выступают за раздельное рассмотрение роли внутренних и внешних факторов в развитии общества. Они убеждены в приоритетности факторов международного окружения как наименее подверженных контролю и наиболее потенциально дестабилизирующих. Внешняя политика, следовательно, не может быть лишь отражением потребностей внутреннего развития, но должна отвечать на международные вызовы. Во-вторых, державники исходят из постоянства геополитических интересов государства. У государства нет постоянных друзей и врагов, а есть лишь постоянные интересы – вслед за лордом Пальмерстоном эту максиму нередко повторяют и российские державники. Державники могут выступать сторонниками национальной идеологии, если она не сковывает государство, а помогает сформулировать и защитить его интересы. Третий принцип связан со вторым и сводится к гибкости внешнеполитических союзов. Если у государства нет миссии, но есть постоянные национальные интересы, то руководители государства должны быть готовы сотрудничать с кем угодно, но ровно настолько, насколько это необходимо для соблюдения державного интереса.

За общими компонентами и принципами (велико)державности скрываются различные исторические условия ее формирования. Каждая держава национально и исторически своеобразна, по-своему решает возникающие перед ней задачи и вкладывает в обоснование значимости избранных решений свой смысл. Для России великодержавность исторически определялась важностью сохранения внутреннего единства территориально протяженного и социально-разнородного государства. Ее смыслом является конструкция сильного, способного к управлению сложной страной государства. Без такого государства трудно представить себе собирание земель и укрепление границ в московский период, нанесение поражения сильнейшей в начале XVIII века шведской державе, участие в поддержании европейского баланса сил в XIX столетии и создание советского строя в XX веке.

Своеобразие внешних условий России включает в себя протяженность сухопутных границ, соседство с мощными государствами, пограничное положение между западной и незападной цивилизациями и другие факторы. Следует подчеркнуть и то, что в силу относительной геополической удаленности, размера и православия Россия не является органической частью Европы. Но она стремилась слиться с западным миром, при этом утверждая себя в качестве самостоятельной, культурно своеобразной державы.

Русская великодержавность подразумевает наличие (1) сферы культурно-ценностного влияния в Евразии и Европе, (2) политико-экономической самодостаточности и (3) военного потенциала, достаточного для нанесения поражения любой другой державе. Понимаемая таким образом великодержавность обеспечивает достижение стратегических целей выхода в Европу, поддержания особых доверительных отношений с Востоком и сохранения определяющего влияния на евразийском материке.

Разделяя сформулированный набор принципов мышления, русские державники представляют собой неоднородную группу, различаясь предлагаемыми стратегиями достижения целей государства. С некоторой долей упрощения можно выделить три основные группы.

К первой относятся те, кто исторически выступал за союз с Западом против общих угроз. Примерами такого сотрудничества могут быть попытки России участвовать в Первой северной войне против Швеции (1655–1660) в союзе с другими европейскими государствами. Чуть позже Россия присоединилась к Священной лиге для противостояния Оттоманской империи, подписав в этих целях в 1686 г. договор о вечном мире с Польшей, своим давним соперником. Петр I начинал свое правление с посольского путешествия, преследовавшего целью объединение европейских государств против шведской угрозы. Провозглашение России «европейской державой» и екатерининское участие в Семилетней войне укладывается в то же понимание методов державничества. Еще более важный пример – Священный союз, заключенный Александром I с другими европейскими государствами во имя предотвращения опасности, подобной той, которая еще недавно исходила от наполеоновской Франции. Во второй половине ХIХ и в ХХ столетии примерами союзов с западными странами против общей угрозы были Антанта, попытка создать антигитлеровскую коалицию в преддверии Второй мировой войны, а также открытие Второго фронта в целях нанесения поражения фашизму. В ХХI веке Россия пыталась выстроить единый союз с Западом против международного терроризма.

Ко второй группе русских державников относятся выступающие за гибкую союзническую политику, не замкнутую на странах Запада как приоритетных партнерах. В условиях, когда России не удавалось достичь целей в союзе с западными странами или добиться их поддержки, российские правители нередко уходили в относительную изоляцию для перегруппировки сил, или получения «передышки» (Владимир Ленин). В начале ХVII века после нескольких поражений в противостоянии с Польшей Россия не выходила из изоляции до 1654 г., когда она начала новое наступление присоединением Украины. В XVIII веке Россия взяла двадцатилетнюю паузу, заняв позицию нейтралитета в войне со Швецией для финансового и демографического оздоровления. После поражения в Крымской войне Россия «сосредотачивалась», проводя в жизнь политику гибких союзов, пока не смогла наконец восстановить утраченные позиции на Черном море. «Мирное сосуществование» большевиков и сталинская теория «социализма в отдельной взятой стране» тоже относились к попыткам ослабить внешнеполитическую активность для укрепления страны, вышедшей из революции и гражданской войны. Наконец к этой же группе державного мышления можно относить попытки Евгения Примакова маневрировать между Западом, Китаем и Индией после окончания холодной войны.

Для третьего типа русского державного мышления характерна наступательность, в том числе в отношениях с Западом, если последний отказывается признать важнейшие внешнеполитические интересы России. Россия неоднократно утверждала свои интересы в одностороннем порядке, невзирая на критику западных стран. В XVII веке российское государство вело многочисленные войны с Польшей и Оттоманской империей, стремясь к укреплению границ и защите балканских славян. В XVIII веке Пётр нанес сокрушительное поражение Швеции, не вступая для этого в союз с европейскими государствами. В основном успешные войны с Турцией продолжились вплоть до Крымской войны, которую Россия проиграла благодаря поддержке, оказанной Турции Англией и Францией. После внутреннего выздоровления Россия вернулась к активной политике на Балканах, нанеся туркам новое поражение в 1870-е годы. В ХХ веке большевистская доктрина «мировой революции» стала ярким примером наступательного мышления, поскольку ставила под сомнение саму систему западных государств-наций. В 1920 г. большевики даже попытались вторгнуться в Польшу для смены правительства. Во время холодной войны наступательным был курс Советского Союза, стремившегося к укреплению геополитического влияния в мире, как, например, в период Карибского кризиса в 1962 г. или в случае ввода войск в Афганистан в 1979 году. После окончания холодной войны российская наступательность проявилась в вооруженном вмешательстве в конфликт Грузии и Южной Осетии, присоединении Крыма и вступлении в войну в Сирии.

В зависимости от того, какие коалиции выстраивали державники и какого рода политику защищали внутри страны, их идейными оппонентами были представители западнического или самобытно-цивилизационного мышления. Западники опасались, что державность ослабит страну внутренне, поскольку противопоставит отсталую в материально-технологическом и политическом отношении Россию передовому Западу. Связывая российскую идентичность с Европой, западники выступают за воспроизводство на российской почве европейских политических институтов и выстраивание приоритетных, стратегических отношений с европейскими странами. Представители цивилизационного мышления нередко поддерживали державников, считая великодержавность условием защиты национальных ценностей от внешних посягательств. В то же время сторонники русской самобытности могут оказаться в числе критиков державности, если считают, что она ослабляет общество. Например, для славянофилов национальные интересы и границы были вторичны, а главным являлось создание условий для свободного общинного труда и жизни в православной вере.

Державный тип мышления традиционно поддерживался широкими слоями общества, особенно если не требовал значительных жертв со стороны населения и не оборачивался внешнеполитическими поражениями. При этом державность нередко оказывалась для русского народа тяжелой ношей, если государство решало внешнеполитические задачи за счет напряжения общественных ресурсов. Подвергаясь многочисленным опасностям извне, русские консолидировались вокруг государства для сохранения свободы от внешних посягательств, но при этом теряли свободу внутреннюю. Со временем они утратили возможности свободного общинного хозяйствования («мир») и участия в управлении и выборах князя («вече»), создав централизованное патримониальное государство. По оценке историка Георгия Вернадского, «самодержавие и крепостное право стали ценой, которую русские заплатили за национальное выживание». Военная сила, имперское могущество и способность противостоять внешним вторжениям постепенно стали самоцелью государственной политики. Бедность и крепостное право превратились в средства ускоренной мобилизации армии. Власть нередко игнорировала назревшие потребности в реформах, видя в них опасность для сложившейся в России системы правления.

Ценой внутреннего перенапряжения было ослабление внутреннего и внешнего компонентов державности. Распад советского государства – пример такого перенапряжения в результате длительного противостояния более развитым странам Запада. Традиционные опоры державности, в задачу которых входит защита безопасности государства – армия и силовые структуры – оказались в униженном положении, в то время как укрепился класс нового «боярства», или олигархов. Деморализации армии способствовала запоздалая и плохо продуманная военная кампания по стабилизации в Чечне. Население, лишившись денежных накоплений в результате олигархических в своей основе экономических реформ, не поддерживало власть. В стране подняла голову преступность, и государство не успевало реагировать на массовые нарушения законности против граждан. Конфликт исполнительной и законодательной властей, приведший к использованию силы против парламента в октябре 1993 г., довершал картину чрезвычайного ослабления государства. Во внешней политике российское руководство стремилось проводить прозападный курс, по существу отказавшись от принципов державной политики.

Постепенно, во многом благодаря усилиям созданного Совета по внешней и оборонной политике и деятельности министра иностранных дел Евгения Примакова, понятие державности вернулось в политический лексикон в качестве одного из центральных. В 2000-е гг. в целом благоприятное внешнее окружение и отсутствие угрозы войны позволило руководству страны сосредоточиться на решении внутренних задач, связанных с экономической и политической стабилизацией. Результатом стало завершение военных действий на Северном Кавказе, относительная консолидация политического класса и восстановление способности проводить независимую внешнюю политику.

Будущее российской державности связано с выстраиванием новых международных коалиций в условиях мировой турбулентности и способностью руководства страны осуществить переход к новой модели государства. С первым дело обстоит лучше, чем со вторым. Державность во внешней политике способствовала восстановлению важных и утраченных в 1990-е гг. позиций. Выдержала проверку временем ориентация на укрепление баланса сил и престижа великой державы. Уходит в прошлое мир единственной сверхдержавы. Меняется и децентрализуется Европа. Россия разворачивается к Азии, реализуя проекты Большой Евразии, Шанхайской организации сотрудничества и другие. Перед страной открываются новые возможности налаживания международного сотрудничества за пределами западного мира.

Более трудным является переход к новой государственности. Он сопряжен с комплексом мер по преодолению политического наследия 1990-х гг., связанного не столько с сильным державным государством, сколько с его отсутствием. Экономическое пробуксовывание, коррупция, ориентация на стабильность вместо развития – «родимые пятна» российского капитализма, возникновение которого связано с залоговыми аукционами, рейдерством, экспортом энергоресурсов, а также неспособностью правительства реализовать единые принципы и правила в политике и экономике. В этой области державность во многом остается благим пожеланием. Впереди трудный период, требующий новых стратегий формирования сильного и легитимного государства.

Без создания такого государства державность не может считаться полностью состоявшейся. Для державников является аксиомой, что государство должно обладать значительной свободой от вмешательства не только внешних, но и внутренних групп интересов, без чего невозможно осуществление политической стратегии в интересах общества в целом. В частности, Примаков в должности премьер-министра пытался бороться с засильем Бориса Березовского и других олигархов ельцинской «семьи». Позднее, на посту руководителя Торгово-промышленной палаты он отстаивал важность выработки и соблюдения четких правил в отношении экономики и собственности, предупреждал об опасности силовых «наездов» на бизнес. Понимал он и опасности, связанные с чиновничьим засильем и коррупцией. Сильное государство должно быть правовым и опирающимся на институты, а не на чреватые злоупотреблениями неформальные связи. Сильная исполнительная власть нуждается в независимости судов, частичной региональной децентрализации, честных выборах и борьбе с коррупцией.

В эпоху глобальной нестабильности и перехода власти выживет тот, кто сумеет приспособить к своим нуждам внешние и внутренние условия. В мире происходит масштабная перекройка рынков, региональных систем и военно-политических союзов. Современная державность должна сочетать отстаивание важнейших интересов в мире с активным выстраиванием нового миропорядка и проведением необходимых для этого внутренних реформ. Твердость защиты суверенитета предусматривает гибкое умение создавать новое и желаемое в экономической, информационной, военной и политической сферах. С осуществлением такого курса сопряжено немало трудностей, включающих в себя не только риски противодействия развитым в материально-экономическом отношении державам, но и способность выбирать растущие сферы внутреннего развития и вкладываться в перспективные международные проекты.

Г – Гибридная война 

Василий Кашин

Понятие «гибридная война» прочно связалось на Западе с Россией после присоединения Крыма. Значительную роль в этом сыграло распространение мифа о наличии у России специальной стратегии противостояния, известной как «доктрина Герасимова». Ее существование к настоящему времени опровергнуто самими авторами мифа. Но история с «доктриной Герасимова» показательна: за российскую стратегию гибридной войны были выданы идеи аналогичной стратегии Соединенных Штатов. Они, в свою очередь, сформировались у российских военных и политиков на основе осмысления опыта «цветных революций» 2000-х гг. и «арабской весны» начала 2010-х годов.   

К моменту крымских событий военные теоретики не только на Западе, но и на Востоке осмыслили различные формы невоенного противоборства государств. Высокая стоимость и чудовищная опасность современной высокотехнологичной войны требовала найти такие формы участия в конфликтах, которые позволяли бы контролировать эскалацию и добиваться целей строго дозированным применением силы. 

Эти концепции (например, в опубликованной в 1999 г. книге «Война без границ» // Unrestricted Warfare китайских полковников Цяо Ляна и Ван Сянсуя) не сводятся к распространенным в настоящее время представлениям о гибридной войне. Речь идет о комплексной стратегии противостояния великих держав с применением неограниченного арсенала методов. 

Концепции гибридной войны упрощают борьбу между государствами. Государство, взявшее их на вооружение, получает пропагандистский инструмент для демонизации противника, но наносит удар по собственной стратегической культуре. Его способности понимать намерения оппонента в результате падают. 

Гибридная война наиболее часто определяется как конфликт с использованием информационной борьбы, экономического и политического давления в сочетании с ограниченным применением вооруженной силы. Предполагается, что действия по всем направлениям помогают нивелировать превосходство Запада в обычных вооружениях. Это понятие расплывчато и опасно. Оно было введено в оборот в середине 2000-х гг., использовалось для описания войны в Ливане 2006 г., а по-настоящему популярным стало на волне украинского кризиса.   

Однако все приемы гибридной войны известны много лет, если не веков. Появление новых технологических возможностей в связи с развитием информационно-коммуникационных технологий мало что меняет в сути отношений вовлеченных в конфликт стран. На протяжении всей истории человечества любая хорошо спланированная военная кампания сопровождалась усилиями в области пропаганды, дипломатии, разведки и экономики. О том, что победа с применением именно этих инструментов предпочтительней лобового столкновения, писал еще Сунь Цзы. 

Нет ничего нового в поддержке повстанческих движений на территории иностранного государства, вводе на его территорию собственных регулярных войск под видом добровольцев и в прочих методах, часто подаваемых в качестве неизвестной и страшной угрозы. Эти методы широко применялись всеми участниками холодной войны, прежде всего, США, СССР и Китаем. Они нередко использовались и до холодной войны. 

Фактически, гибридность позволяет навешивать устрашающую этикетку «война» на широчайший спектр достаточно рутинных внешнеполитических, пропагандистских и разведывательных мероприятий, зачастую являющихся неизбежной частью межгосударственных отношений.   

Приписывание стране гибридной стратегии может рассматриваться как элемент политики по ее изоляции. 

Цель такой политики – лишить противника возможности отстаивать свою точку зрения. Любая форма разъяснения позиции, попытки защититься от обвинений и изменить позицию другой стороны могут быть теперь интерпретированы как дезинформация и информационное нападение. Появляется также возможность ограничить дипломатическую активность противника, которая по своей природе предполагает установление связей, распространение и сбор информации и влияние на точку зрения собеседника. Фактическое разрушение российско-американских каналов политической коммуникации в посткрымский период и особенно на фоне истерии с российским «вмешательством в выборы» в Соединенных Штатах в этом отношении весьма показательно. 

Россия также склонна приписывать гибридную стратегию своим оппонентам. Предполагаемая гибридная угроза со стороны Европы и США, осмысливаемая под военным углом, ведет к вполне конкретным и важным выводам, касающимся внутренней политики. В известном выступлении начальника генерального штаба Вооруженных сил России Валерия Герасимова на общем собрании Академии военных наук 1 марта 2019 г. в качестве элементов новой военной стратегии США и их союзников упоминаются «цветные революции» и «мягкая сила». Предполагается, что целью американских стратегий является «ликвидация государственности неугодных стран, подрыв суверенитета, смена законно избранных органов государственной власти». Герасимов отмечает, что Пентагон разрабатывает принципиально новую стратегию под названием «Троянский конь», которая заключается в использовании «протестного потенциала пятой колонны» с одновременным нанесением ударов высокоточным оружием по наиболее важным объектам. Соответственно, российский ответ предусматривает «комплекс мер по упреждающей нейтрализации угроз безопасности государства». 

Россия, как и прочие крупные военные державы, обладает военными и невоенными средствами борьбы, которые могут применяться в условиях мирного времени или вооруженного конфликта низкой интенсивности. Этот арсенал в его нынешнем виде создавался главным образом в эпоху холодной войны. Скрытные и не признаваемые военные вмешательства, поддержка повстанческих движений и создание «квазидобровольческих» формирований для интервенций за рубежом в сочетании с дезинформацией, пропагандой и поддержкой оппозиции использовались тогда всеми крупными странами.   

Что касается СССР, то ограниченные и тайные военные интервенции широко применялись им с раннего периода советской истории. Классическим примером можно считать вмешательство в гражданскую войну в Афганистане 1929 года. Под командованием Виталия Примакова двухтысячный отряд красноармейцев, облаченных в афганскую военную форму и вооруженных трофейным английским оружием, вторгся в эту страну. Целью знаменитого «рейда Примакова» было изменение хода войны в пользу дружественного СССР короля Амануллы-хана. Операция готовилась в тесной координации с представителями Амануллы, и к отряду Примакова присоединялись местные этнические формирования. Рейд, завершившийся захватом Мазари-Шарифа в апреле 1929 г., был предпринят, однако, слишком поздно и уже не смог переломить ход гражданской войны. Многое в его организации тем не менее можно считать характерным для подобных операций Советского Союза и постсоветской России. 

В ходе «афганской спецоперации» СССР пытался повлиять на внутренний конфликт за счет ограниченного, тайного и краткосрочного вмешательства в ключевой момент (который, как оказалось в дальнейшем, был выбран неверно). Советским силам следовало изменить ход конфликта в пользу союзника и уйти. Но они ни в коем случае не должны были выступать главной действующей силой в конфликте. СССР тщательно избегал привлекать внимание к своей операции и стремился жестко контролировать масштабы вовлеченности в войну. После того, как стало ясно, что поражение Амануллы-­хана предотвратить не удалось, СССР свернул интервенцию, невзирая на продемонстрированное подавляющее тактическое и техническое превосходство Красной Армии. 

Сходным образом осуществилось более крупное и успешное вмешательство в Синьцзяне в ноябре 1933 – апреле 1934 года. В операции в поддержку генерал-губернатора Шэн Шицая участвовали войска НКВД, замаскированные под действовавшие в регионе белоэмигрантские формирования. К ней привлекались собственно бывшие белогвардейцы, завербованные советской разведкой, а также просоветские формирования из числа местного населения. Интервенция продолжалась недолго, после решения поставленных задач советские войска ушли, оставив в Синцзяне ограниченный контингент и группу советников для наблюдения за ситуацией. 

«Квазидобровольческой» операцией было советское участие в гражданской войне в Испании. Несмотря на присутствие в стране тысяч советских военнослужащих и крупные военные поставки, вмешательство в конфликт СССР отрицалось. Советские летчики и военные советники в качестве «добровольцев» участвовали в китайско-японской войне в 1937–1940 годах. Подобная же практика продолжилась и с наступлением холодной войны. Советская истребительная авиация и зенитно-артиллерийские части с личным составом, замаскированным под китайских добровольцев, действовали в Корее. Советские летчики противостояли ВВС Гоминьдана в небе над Шанхаем в 1950 году. Советские зенитно-ракетные и авиационные части принимали участие в войне во Вьетнаме и в ряде конфликтов на Ближнем Востоке. 

Перечисленные интервенции были успешны с точки зрения достижения политических и стратегических целей Москвы. Все они следовали одной и той же модели, которая прослеживается со времен рейда Примакова в 1929 году. Это были короткие, внезапные, тщательно спланированные действия, направленные на то, чтобы в ключевой момент помочь важному союзнику, будь то дружественное государство или одна из фракций в гражданской войне. 

Операции имели разную степень секретности; как правило, СССР либо отрицал участие в конфликте в принципе, либо преуменьшал его масштабы. Главным условием успеха был тщательный расчет баланса сил, выбор времени, места и характера вмешательства. При этом сводились воедино возможности вооруженных сил, спецслужб, дипломатического аппарата. 

Сильной стороной Советского Союза при ведении таких операций была способность добиваться высоких результатов в обучении, а порой – в строительстве с нуля вооруженных сил дружественных стран или политических групп. На протяжении всей холодной войны созданные советскими инструкторами вооруженные формирования одерживали победы над противниками, обучаемыми и оснащаемыми США. 

Разумеется, речь идет о случаях, когда советские военные имели реальные возможности руководить процессом военного строительства, чего не было, например, в арабских армиях, воевавших с Израилем. Афганская кампания 1979–1989 гг. стала грубым нарушением всех старых советских принципов ведения зарубежных интервенций. Она была затяжной, масштабной, предпринятой без учета местных условий, главной силой в войне оказались собственно советские войска, а не формирования союзников. 

Тем не менее многие преимущества отечественной военной школы, прежде всего – способность налаживать работу с местным населением, создавать относительно боеспособные местные вооруженные силы и действовать совместно с ними, проявились и тогда. К моменту вывода советских войск в 1989 г. Республика Афганистан обладала армией и специальными службами, далеко превосходившими все, что было создано за 18 лет американской оккупации Афганистана после 2001 года. Падение режима Наджибуллы было связано с фактически продолжавшимся вмешательством в афганский конфликт ряда иностранных государств на фоне распада СССР и бездействия России. 

Офицеры советских вооруженных сил и спецслужб, вовлеченные в подобные операции на поздних этапах холодной войны, продолжали активную службу и с началом военных конфликтов 1990-х гг., когда этот опыт был значительно обогащен и расширен. Российские военные оказались вовлечены в столкновения на Южном Кавказе, в стабилизацию ситуации в Таджикистане в 1992–1997 годах. Но наиболее глубокое влияние на армию, спецслужбы и государственный аппарат России оказали боевые действия на Северном Кавказе в ходе двух чеченских войн. Армия и спецслужбы получили огромный опыт решения сложнейших задач при весьма ограниченных ресурсах с опорой на переговорные инструменты, агентурную разведку, взаимодействие с разнообразными вспомогательными вооруженными формированиями из местного населения. 

Присоединение Крыма, события на Восточной Украине и сирийская кампания показали, что Россия возвращается к старой модели применения вооруженных сил для обеспечения национальных интересов. Ставка делается на быстрые, внезапные действия с тщательным контролем уровня вовлечения в конфликт. Значительный опыт строительства и использования вспомогательных отрядов из числа добровольцев и местного населения, накопленный в ходе многолетних конфликтов на постсоветском пространстве, используется в полной мере. 

Такие действия едва ли делают Россию более непредсказуемой или агрессивной, чем другие державы. Даже Китай при всей его внешнеполитической пассивности последних десятилетий отметился уже в XXI веке в поддержке вооруженных формирований и непризнанных государственных образований на севере Мьянмы (так называемое государство Ва). Эта поддержка включала в себя обучение и оснащение, вплоть до поставок тяжелого вооружения. 

Интервенции США, Франции и Великобритании на Ближнем Востоке носили более систематический характер. Они сопровождались масштабным применением современных технологий, финансовых ресурсов и технических возможностей, недоступных для России. Однако результаты оказывались почти неизменно неблагоприятными для самих акторов. Они, в особенности американцы, демонстрировали неспособность к интерпретации разведданных и оценке политической ситуации. Строительство Соединенными Штатами союзных вооруженных сил из местного населения приводило к разочаровывающим результатам на фоне гигантского расхода средств. Взаимодействие американских и местных вооруженных формирований оставалось слабым. 

Российские действия на этом фоне отличаются не большей агрессивностью, а большей эффективностью. Россия в отличие от США и ряда их союзников не вторгалась в иностранные государства, штурмуя столицы и убивая политических лидеров. Россия не тратила триллионы долларов на многолетнюю оккупацию других стран, чтобы затем уйти, признав поражение. Но, применяя силу в куда меньших объемах, Россия в последние десятилетия добивалась куда большего в реализации своих политических целей. 

На стороне российской армии и спецслужб – многолетний опыт войн с сильным иррегулярным противником, получающим поддержку из-за рубежа, в условиях ограниченности собственных ресурсов. Переоснащение и реформирование российской армии в 2010-е гг. позволило резко повысить ее боевые возможности. Патриотический подъем, связанный с украинскими событиями и присоединением Крыма, обеспечил приток добровольцев для зарубежных операций в составе регулярных и иррегулярных формирований. 

Таким образом, в новых условиях российские Вооруженные силы превращаются в гибкий инструмент, который может быть использован для влияния на ситуацию в стратегически важных для России частях мира. 

Использование ярлыка гибридной войны уводит нас в сторону от того факта, что мы имеем дело с набором весьма традиционных приемов борьбы, восходящих к началу ХХ века или более ранним временам. Эти приемы используются всеми крупными игроками в современной международной политике. Но одни страны владеют ими хорошо, а другие – никак не могут научиться, даже потратив триллионы долларов и потеряв многие тысячи солдат убитыми. 

М – Мессианизм

Иван Сафранчук

Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что Россия никогда не была исключительно прагматической державой, движимой только практическими интересами. Чувство некой миссии, высшей цели России было присуще всегда.

Но исторически и в строгом смысле этого слова российское государство не является мессианским. Оно не сформировало чего-то похожего на политическую доктрину божественной предопределенности, которая обосновывала бы экспансионизм Божьим промыслом (как американский Manifest Destiny). У российской элиты никогда не было намерения способствовать политическими средствами приближению конца света и второго пришествия ради торжества Истины, к чему склонны американские правые евангелисты, время от времени обретающие влияние на внешнюю политику. Россия не была очарована цивилизаторским «бременем белого человека», как британский колониализм. И не несла в мир нерелигиозные философские идеалы, как в Новое время это делала Франция, а позже опять же – США.

Наиболее мессианским был, вероятно, советский период российской истории, когда Москва взяла на себя роль распространителя и защитника в мировом масштабе целостной философской и политико-экономической доктрины. Впрочем, после десятилетий осуществления этой миссии увлеченность ею стала быстро исчезать и в элите, и в обществе. К концу же существования Советского Союза сформировался невероятный по силе общественный и элитарный запрос на прагматизм.

Как бы сейчас ни называли внешнеполитический курс Бориса Ельцина и Андрея Козырева – наивным или идеалистическим, на самом деле он формировался именно в прагматических категориях. Избавление от излишней и идеологически обоснованной внешнеполитической нагрузки трактовалось как прагматизм, а не как идеализм (по сути, этот подход продолжал горбачёвское «новое мышление», практическим содержанием которого стало освобождение перенапрягшегося и пораженного внутренним кризисом СССР от бремени ответственности за «второй мир».)

В дальнейшем прагматизмом стали считать не столько редуцирование внешнеполитических интересов, сколько их расширение, но опять же ради удовлетворения прикладных интересов, а не воплощения в жизнь абстрактных идеалов. Хотя конкретное выражение прагматического начала в российской внешней политике в последнюю четверть века очень сильно менялось, твердая приверженность прагматизму после опыта советского мессианства все-таки остается.

Россия не является мессианской державой в «большом» смысле: она не готова убивать других и посылать на смерть своих за абстрактные идеалы и доктрины. Российское чувство миссии другое.

Россия – государство, собранное на огромном пространстве из множества неоднородных элементов, расположенное в сложных климатических и природных условиях, подвергавшееся крупным нашествиям. Своей миссией это государство всегда считало собственную способность быть – и быть не дикими, не варварами. В одной интерпретации миссия состоит в том, чтобы суметь стать развитой частью мира, то есть Западом, и в таком качестве добиться принятия в какую-то общую систему политических и социальных отношений. В другой – миссия сводится к тому, чтобы быть без (не путать с против) Запада. Эта трактовка имеет другой обязательный компонент – представление о том, что есть могущественные силы внутри и вовне, постоянно мешающие России исполнить свой долг, стремящиеся подорвать ее возможности.

Территориальная экспансия, участие в мировых делах, вершение судеб мира – все это явные свидетельства способности быть и успешности существования. Российская элита, особенно после Петра I, считала такую программу действий естественной для Российского государства. И для подобной традиции выпасть из первого ряда мировых держав – историческая катастрофа, там надо оставаться любыми средствами – миром или войной. Не случайно противодействие риску скатиться во второй, а то и третий эшелон международной политики было объявлено лейтмотивом президентства Владимира Путина в его программной статье «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной за день до того, как он стал исполняющим обязанности главы государства после досрочной отставки Борис Ельцина.

Насколько чувство державности распространилось на весь народ – вопрос спорный. По всей видимости, общественные настроения по этому поводу могут колебаться в очень широкой амплитуде. Но всегда находились и те, кто был за сосредоточение на себе, за снижение бремени вовлеченности в мировые дела или даже за полное выключение из них. Великие русские писатели дают яркие примеры таких мыслей. Лев Толстой еще в «Севастопольских рассказах» обращал внимание на то, как чужда война русским крестьянам, а в дальнейшем чрезвычайно саркастично представлял геополитические, военные предприятия («Сказка об Иване-дураке и его двух братьях…») и даже характеризовал войну как «вредное учреждение», ставя ее в таком качестве в один ряд с рабством и проституцией (эссе «Так что же нам делать?»). Или Александр Солженицын в манифесте «Как нам обустроить Россию?»: «Пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана. (…) Это вреднейшее искривление нашего сознания: “зато большая страна, с нами везде считаются”. (…) Могла же Япония примириться, отказаться и от международной миссии, и от заманчивых политических авантюр – и сразу расцвела. Надо теперь жестко выбрать: между Империей, губящей прежде всего нас самих, – и духовным и телесным спасением нашего же народа».

Споры о том, в каком виде России существовать, продолжатся – у них давняя традиция. Но мощное стремление быть вопреки нескончаемым препятствиям (быть собой, но не пространством, признанным варварским) и стало миссией России. За века осуществления этой миссии у страны появился и некоторый собственно мессианский элемент. Но состоит он не в том, что Россия хочет переделать мир в соответствии с какой-то определенной программой, а в вере, что с Россией мир лучше, чем без нее.

П – Прагматизм

Мария Ходынская-Голенищева

В основе понятия «прагматизм» лежит примат пользы/выгоды, которую способно принести то или иное действие. Эвентуальные практические последствия определяют целесообразность конкретных шагов и одновременно служат критерием их эффективности. Философский словарь приводит слова одного из видных представителей прагматизма, американца Уильяма Джеймса: «Истина есть то, что лучше всего работает на нас».

Прагматизм – один из основополагающих принципов российской внешней политики. При некоторой абстрактности термина он имеет вполне конкретное содержание. Так, Концепция внешней политики России от 2016 г. ориентирует дипломатов на работу в пользу создания благоприятных внешних условий для поступательного и устойчивого внутреннего развития. Среди них – обеспечение безопасности страны, ее суверенитета и территориальной целостности, формирование пояса добрососедства с сопредельными государствами, содействие повышению конкурентоспособности экономики России, ее технологическому обновлению, повышению уровня и качества жизни населения.

Рациональна российская интеграционная политика на постсоветском пространстве и в Евразии (СНГ, ЕврАзЭС, ШОС), которая должна привести к формированию широкого интеграционного контура (инициатива Большого евразийского партнерства). Позитивная, неконфронтационная повестка этих объединений предоставляет возможность не распылять ресурсы и сосредоточиться на задачах обеспечения ускоренного темпа развития в государствах-членах. Прагматична линия России и в относительно новых, отвечающих духу времени институтах глобального управления. Например, в БРИКС, где, кроме всего прочего, проводится курс на создание альтернативы доллароцентричной валютно-финансовой системе: наличие подобной «подушки безопасности» приобрело для России особую важность в контексте деградации отношений с Западом после 2014 г., включая обмены санкционными ограничениями.

Единственно рациональным с военно-политической точки зрения (и соотнесенным с общественным запросом, обусловленным ощущением исторической несправедливости) стало решение о воссоединении Крыма с Россией. Реалистичная, трезвая оценка ситуации вкупе с глубокой проработкой возможных сценариев и их последствий предопределили активное участие Москвы на уровне высшего руководства в выработке Минских договоренностей, связавших Киев и крупных европейских игроков соответствующими обязательствами с выгодной для России последовательностью шагов.

Высоким уровнем прагматизма характеризуется российская политика на сирийском направлении. В основе принятого руководством страны решения о начале военной операции в Сирийской Арабской Республике (САР) лежали интересы, связанные прежде всего с обеспечением национальной безопасности. В 2015 г. в рядах террористических групп сражались, по разным оценкам, до 6 тыс. выходцев из России и постсоветских республик, существовала угроза их возвращения. Нарратив Запада, пытавшегося навязать впечатление о российской линии в Сирии как о иррациональной («Москва поддерживает диктатора-союзника»), противоречил предыстории конфликта: Башар Асад посетил Москву на пятый год президентства (первый его зарубежный визит в качестве главы государства состоялся в Париж, второй – в Лондон); до кризиса Россия занимала лишь девятое место в товарообороте Сирии (3%).

Исключительный прагматизм российской линии на сирийском направлении проявился в деидеологизированном подходе, позволившем договариваться по отдельным аспектам урегулирования (прекращение огня, параметры политического урегулирования, выправление гуманитарной ситуации и так далее) со всеми внешними игроками. Так, в период, когда российско-американские отношения находились в низшей точке развития, Москва и Вашингтон выполняли роль сопредседателей Международной группы поддержки Сирии (2015–2016 гг.), согласовали параметры режима прекращения боевых действий в САР (февраль 2016 г.), достигли договоренностей о деэскалации в Восточном Алеппо (декабрь 2016 г). С учетом неоднократно озвученной Россией принципиальной позиции о нелегитимном характере военного присутствия США в Сирии ничем, кроме как соображениями прагматизма, нельзя объяснить российско-американские договоренности о деконфликтации, в течение нескольких лет обеспечивающие отсутствие инцидентов «в воздухе» и «на земле».

Россия с рациональных позиций подходила к подбору внешних партнеров для диалога по сирийскому урегулированию. Яркий пример – астанинский формат (Россия, Иран, Турция) – объединение трех государств с несовпадающей, порой прямо противоположной повесткой. Сугубо реалистичный подход, продемонстрированный всеми странами-гарантами, позволил достичь важнейших договоренностей по прекращению боевых действий в САР, созданию зон деэскалации (2017 г.), а также сформировать Конституционный комитет (2018 г.). Сепаратная переговорная работа на двустороннем уровне с крупными региональными игроками, имевшими влияние на группы вооруженной оппозиции, – Турцией, Катаром, Саудовской Аравией, Египтом и другими – позволила перевести под контроль сирийского правительства такие стратегические районы (бывшие «зоны деэскалации»), как Восточный Алеппо, Восточная Гута, Хама/Хомс, Восточный Каламун, части провинций Сувейда, Кунейтра, Дераа, при этом не подорвав потенциала астанинского формата, создавшего эти зоны.

Отдельно стоит упомянуть российско-турецкий переговорный трек. Прагматизм вновь позволил преодолеть глубокий кризис между Москвой и Анкарой, который вызвали действия турецких ВВС, сбивших российский бомбардировщик Су-24 из состава группировки ВКС России, – тогда погиб один из катапультировавшихся пилотов Олег Пешков. После жесткой реакции Москвы и принесенных Анкарой (далеко не сразу) извинений диалог между Россией и Турцией возобновился и был максимально плодотворным: удалось договориться по окончательному решению проблемы Восточного Алеппо и согласовать условия деэскалации в Идлибе (2018 г.) и на северо-востоке САР (2019 г.).

Лишенная догматизма и конъюнктурных колебаний, последовательная линия России в сирийском урегулировании, вопреки некоторым прогнозам, не только не привела к ухудшению отношений нашей страны с суннитскими государствами, но, напротив, способствовала упрочению позиций Москвы в ближневосточных делах, закрепила за Россией образ надежного партнера.

На этом фоне некоторая отстраненность России в йеменских делах и осторожное балансирование в Ливии – также пример прагматичности и основанной на ней неготовности повышать ставки в ситуациях, развитие которых мало затрагивает национальные интересы России. Это не мешает Москве оставаться участником многосторонних форматов урегулирования йеменского и ливийского конфликтов, оказывать ощутимую поддержку соответствующим усилиям ООН.

Посредничество (как минимум в предоставлении московской площадки) в межпалестинском и межафганском примирении, без которых во многом девальвируются коллективные усилия по стабилизации ситуации на Ближнем Востоке и в Афганистане, – также мера, не превышающая полезную норму вовлеченности, но позволяющая оказывать необходимое влияние на соответствующие процессы.

Н – Национальный интерес

Павел Цыганков

Крен в сторону национальной политики, заметный сегодня во многих странах, в том числе ранее ориентированных на «трансферт суверенитета», вновь привлекает внимание к несколько подзабытому понятию «национальный интерес». Парадокс, однако, в том, что в науке о международных отношениях не прекращаются дебаты о его содержании. Будучи центральным для политического реализма, оно энергично оспаривается другими теоретическими школами.

С точки зрения канонического реализма конфликтная природа международных отношений является неизбежным следствием отсутствия в них верховной власти. В таком контексте государства постоянно испытывают страх за своё существование и им приходится полагаться только на свои собственные силы. Поэтому национальный интерес – это, прежде всего, рациональное осознание потребности государства в безопасности, что предполагает защиту не только физического выживания, но и территориальной целостности, независимости, экономического благосостояния и культурной идентичности. Безопасность зависит от положения государства в международной системе относительно других государств. А поскольку это положение производно от распределения способностей государств (в первую очередь в военном отношении), постольку национальный интерес определяется «в терминах власти (силы)», как считал один из основоположников реализма Ганс Моргентау.

Однако уже в рамках самого канонического реализма разгораются дискуссии. Так, Моргентау и Генри Киссинджер разошлись в оценке соответствия вьетнамской войны американскому национальному интересу. Возникшие впоследствии новые версии реализма – неореализм, наступательный реализм, неоклассический реализм – внесли дополнительные нюансы в релятивизацию понятия национального интереса.

Еще большей критике оно подверглось со стороны других теоретических течений. Позитивисты указали на его неоперациональность и даже антинаучность, ввиду невозможности его эмпирической верификации. В свою очередь, согласно либералам, национальный интерес определяется не внешней средой, а внутренними социетальными потребностями государства, которые являются не унитарными, а плюралистическими. В конечном счете национальный интерес представляет собой совокупность интересов тех групп, которым удается навязывать собственные политические предпочтения в качестве государственных. Хотя национальные интересы отражают приоритеты частного характера, они необязательно являются эгоистическими. По мнению неолибералов, понятие «национальный интерес» правомерно использовать только при условии, что его содержание составляют моральные нормы и глобальные проблемы, например, индивидуальные свободы. Сторонники экономического неолиберализма готовы согласиться с рациональностью, движущей силой национального интереса, и стремлением к безопасности как его главной составляющей, но лишь в аспекте рыночного измерения.

Конструктивисты предлагают свое объяснение интересов и условий, в которых они формируются и изменяются. С их точки зрения, национальные интересы основаны на идентичности и конструируются не столько самими государствами, сколько разделяемыми нормами и ценностями, которые структурируют международные отношения и придают им смысл. Критические теории, исследуя дискурс национального интереса, находят в нем интересы тех, кто его формулирует. Наконец, специалисты такого научного направления, как анализ внешней политики, настаивают, что она зависит от индивидуальных особенностей лиц, принимающих решения и от организационных процедур, представляя собой результат компромисса между бюрократическими структурами, члены которых зачастую думают вовсе не о национальном интересе.

Таким образом, содержание понятия «национальный интерес» выглядит размытым, а его роль во внешней политике – неочевидной.

Впрочем, сегодня в международно-политической науке сложилось понимание того, что разнобой в трактовке национального интереса не доказывает его «отсутствия» как мотива внешней политики и неэффективности как аналитического инструмента. Дискуссии полезны уже тем, что позволяют понять, каких ошибок следует избегать при анализе содержания и роли национального интереса в международном поведении государства. Уроки таких дискуссий сводятся к следующему.

Во-первых, необходимо помнить, что ни одна теория не дает полного объяснения национальных интересов. Поэтому не стоит опираться на одну из них, но использовать достижения каждой. Конкурируя, они дополняют друг друга и выявляют ошибки.

Во-вторых, не стоит противопоставлять интересы и ценности. Национальные интересы не могут не опираться на ценности, точно так же, как ценности невозможно понять вне национальных интересов. Не случайно реалисты (Арнольд Уолферс), говорят о том, что национальная безопасность объективно означает отсутствие угроз для приобретенных ценностей и субъективно – отсутствие страха, что эти ценности подвергнутся нападению.

В-третьих, в основе объясняющей функции национального интереса лежит признание связи внешней политики государства с его историей, географией, культурой, ментальностью и традициями народа, с его самобытностью. Хотя национальная идентичность со временем меняется, нельзя отрицать и ее преемственности.

Наконец, опора на интересы помогает лучше понять мотивы и оценить эффективность внешней политики государства в контексте конкретной международной обстановки, связанной с политикой и действиями других государств. Как писал еще в XIX веке русский дипломат Сергей Татищев, «в международных отношениях пользы и нужды родины – в постоянном столкновении со стремлениями и потребностями чужих стран».

Иначе говоря, реализация национальных интересов, как и внешней политики в целом, зависит не только от осознанного, научно обоснованного формулирования их содержания, но и от восприятия лидерами государства «польз и нужд своей родины и стремлений других стран».

В российских дискуссиях начала 1990-х гг. о национальных интересах страны доминировала идея, согласно которой ценности либеральной демократии автоматически должны были решить проблемы безопасности и развития страны. Устами главы МИДа Андрея Козырева было заявлено, что никаких особых национальных интересов у России нет: главное – присоединиться к сообществу цивилизованных стран Запада. Сотрудничество с ними будет сопровождаться серьезной экономической помощью США и стран ЕС. Во внешней политике был провозглашен общий курс с Западом на дружеские, даже союзнические отношения. Однако, несмотря на все уступки, экономических и финансовых дивидендов от Запада Россия не получила. Займы МВФ и Мирового банка были предоставлены ей на обычных, то есть крайне жестких условиях. Западные партнеры не только не оказали постсоветской России масштабной помощи, но и всячески препятствовали восстановлению ее экономического потенциала.

Интервенция НАТО в Боснии (1994), решение о расширении альянса на Восток, резкий рост антилиберальных настроений внутри страны вынудили Бориса Ельцина в 1995 г. заменить Козырева на посту министра иностранных дел Евгением Примаковым. С самого начала Примаков проводит линию на отстаивание национальных интересов страны и выступает с идеей многополярного мира. Будучи реалистом, Примаков считал нормальным, что на пути проведения независимой внешней политики у России могут возникать противоречия с другими странами. В то же время он видел свою задачу не в противостоянии Соединенным Штатам и Евросоюзу, а в отстаивании права России на самостоятельные позиции в вопросах, касающихся ее национальных интересов и собственных ценностей.

Придя к власти в 2000 г., президент Владимир Путин провозгласил деидеологизацию и прагматизм российской внешней политики. Вместе с тем, несмотря на резкое осуждение натовских бомбардировок Белграда и силовое отделение Косово от Сербии, он не собирался дистанцироваться от Запада. Так, в 2001 г. он был первым главой государства, кто выразил сочувствие и солидарность Вашингтону в связи с террористическими актами против Америки и предложил совместные действия против общей угрозы.

Однако последующий опыт взаимодействия с евроатлантическим сообществом постепенно создавал у значительной части российских правящих элит и политического класса устойчивое представление о нежелании «партнеров» идти на равноправное сотрудничество и признавать право России иметь собственные интересы, осуществлять внутренний и внешний национальный суверенитет. Запад все больше воспринимается как «другой» с отрицательным знаком, а российская идентичность – как незападная. Это стало одним из важных факторов поворота России на Восток, дальнейшего укрепления отношений стратегического партнерства с Китаем на основе взаимных интересов.

Постепенно повышая военно-силовой потенциал, Россия проводит все более активную национально-ориентированную политику на мировой арене. Рубежными в этом смысле стали 2007 г. («мюнхенская речь» Путина), 2008 г. («пятидневная война» с Грузией), 2014 г. (кризис вокруг Украины). В 2015 г. Российская Федерация начала военную операцию в Сирии по просьбе правительства этой страны. Борьба против международного терроризма – один из приоритетов российской политики национальной безопасности.

Успехи российской дипломатии несомненны. Они особенно заметны на Ближнем Востоке, где посредничество России позволило сблизить позиции, казалось бы, непримиримых противников (Сирия, Иран, Турция), отчасти в СНГ, где удалось добиться единых подходов России и Запада по урегулированию политического кризиса в Молдавии. Сложнее ситуация в Европе, по-прежнему далек от серьезных сдвигов в сторону разрешения украинский конфликт. И практически на нуле находятся отношения с Америкой, несмотря на противоречивые сигналы со стороны Дональда Трампа.

Западные санкции не смогли ослабить российскую внешнюю политику, но серьезно повлияли на экономику. Не сломив ее, они обнажили остроту проблемы модернизации и выхода на новый уровень производительности. Эксперты сходятся в том, что именно экономическое отставание, недостаточный уровень благосостояния и качества жизни представляют собой самое слабое звено российского национального интереса.

Р – Равноправие

Николай Косолапов

Равноправие – одна из ключевых социальных ценностей в современном мире. Во внешней политике бывшего СССР и постсоветской России ей придается большое значение. Упоминание равноправия как принципа, ценности и цели содержится во всех основополагающих документах РФ – от Конституции до концепций и стратегий. Но каковы реальные проявления равноправия в межгосударственных отношениях?

За последние две тысячи лет мысль о равенстве претерпела в еврохристианской культуре сложнейшую и далеко не завершенную эволюцию. Равенство людей как акта и результата творения; равенство их перед Богом; равенство между собой как следствие первого и второго; равенство независимо от их социального положения, званий, рода занятий, доходов… Все эти интерпретации равенства распространяются лишь на межличностные отношения.

Вопрос, распространяется ли идея равенства на людей, принадлежащих к разным вероисповеданиям, в рамках религиозного сознания неизменно решался отрицательно. Однако сам этот вопрос выводил идею равенства на социальный уровень. Светская жизнь востребовала право, а с ним пришла необходимость установления критериев равноправия (или отсутствия, отрицания оного). Этот подход открывал принципиальную возможность (не всегда реализовывавшуюся) признания равенства людей даже в мультиконфессиональной среде. Классовый подход (не Марксом придуманный) окончательно перенес проблемы равенства и равноправия на уровень массовых социальных явлений и процессов.

Но при ближайшем рассмотрении взаимоотношения церкви и светских властей, последних между собой, власти и народа, социальных групп и классов оставались по сути межличностными. Восстававшие рабы и крестьяне, Реформация, революционеры во Франции XVIII в. и в России начала XX в., все общественные движения прошлого неизменно боролись с персонализированным противником и только потом и реже – с институтами и порядками.

Вестфальская система международных отношений, затем колониализм и распространение капитализма по миру выдвинули проблему равноправия на уровень межгосударственных отношений. В Вестфальских соглашениях особо оговаривалось, что их положения не распространяются на мусульман и исламские страны. Европейское международное право конца XIX – начала XX вв. делило страны на цивилизованные (западно-христианские), полуцивилизованные (к ним причислялись православно-христианские) и нецивилизованные (все прочие). Причем если войны между первыми считались недопустимыми, то в отношении вторых применение силы рассматривалось как приемлемое, а третьих – как иногда необходимое[1]. Проблема равноправия захватила тем самым интенсивно развивавшийся уровень межинституциональных отношений.

Войны и революции первой половины ХХ в. связали три уровня равенства и равноправия – межличностный, макросоциальный и институциональный (включая межгосударственный) – в единый и уже нерасторжимый комплекс со многими присущими ему внутренними противоречиями.

На первый план вышло равноправие. Оно предполагает наличие правовой системы, в рамках которой только и могут быть определены права. В межгосударственных отношениях роль такой системы выполняет международное право, являющееся по сути сложным и внутренне также противоречивым комплексом межправительственных соглашений. Это означает, что при серьезных изменениях внутри наиболее весомых государств и/или в международном порядке производная от них международно-правовая система может и, скорее всего, будет меняться. При этом политическое сознание в разных частях мира способно еще долгое время сохранять инерцию прошлых представлений, стандартов и норм.

Декларация прав человека (1948 г.) и ряд последующих международных документов в целом конкретизировали современное понимание этих прав. Устав ООН, Венская конвенция 1961 г., ряд других хорошо известных документов выполнили схожую функцию применительно к суверенитету государств и их политическому равноправию. Источником дестабилизаций остается уровень макросоциальный, на котором «обитают» такие неопределенные явления и понятия, как «права народов» (кто и по каким критериям признается «народом»; есть ли у народов не только права, но и обязанности, и если да, то по отношению к кому; могут ли народы наказываться за недолжное отправление их обязанностей, и если да, то кем, на основании чего и как) или «права меньшинств» (кто такие «меньшинства», по отношению к кому, на какой территории и прочая – см. выше).

Глобализация ставит объективный вопрос: будет ли институт государства встроен в какую-то надгосударственную систему – финансовую, религиозную, идеологическую, иную – или же, напротив, сами государства (или какая-то их часть) станут определять политико-экономическое, культурное ее содержание. В ответе на этот вопрос особое значение приобретает политико-правовой и социально-политический статус государства в международной системе.

Но в какой конкретно системе? Для Соединенных Штатов, уверовавших в реальность своей «победы» в холодной войне, это американоцентричный (в жестком варианте) или западоцентричный (в мягком) миропорядок. Россия как страна, «проигравшая» холодную войну, обязана встраиваться в этот порядок на условиях Запада – что, в общем-то, по-своему логично. Однако для России, Китая и ряда других государств международная система 2000-х гг. – переходная от американоцентричности к полицентричности. Состоится такой переход или возникнет нечто неожиданное, время покажет. Но и с западной, и с незападной, в том числе российской, точек зрения мир пребывает в состоянии перехода – значит, четкие критерии порядка, прав, статуса государств и их реального (а не политико-правового только) равноправия либо его отсутствия нарушены. Причем процесс их размывания продолжается, кристаллизация новых критериев пока не просматривается.

После развала СССР Россия признана в мире как государство – продолжатель бывшего Союза, а не его правопреемник. В 1990-е гг. это позволило успешно решить задачи тактического плана, прежде всего, сохранить место страны – постоянного члена Совета Безопасности ООН, членство в других международных организациях, решить вопросы с зарубежной собственностью бывшего Союза и ряд других. Но закономерно, что в долговременном плане все заметнее становятся и издержки такого решения: Россия де-факто по всем характеристикам все-таки другое государство, а не продолжение СССР. Как другое государство, Россия – главный победитель в холодной войне. Без ее усилий не рухнул бы СССР, и в этом плане ее претензии на весомую роль в мире и на равноправные отношения с Соединенными Штатами и Западом в целом более чем обоснованы. Как государство-продолжатель – она лишь страна, потерпевшая поражение в холодной войне и – с точки зрения Запада – ищущая реванша, стремящаяся изменить комфортное для Запада мироустройство.

Переходный характер современной международной системы ставит и другой вопрос: равноправие – с кем и в чем. Вряд ли России нужно равноправие с американцами в «праве» на интервенции, организацию «цветных революций», замену неугодных режимов и тому подобное. Конечно, логика международных процессов может в отдельных случаях вынудить действовать схожим образом. Но в долговременной перспективе России нужно не равноправие с США или кем бы то ни было еще в проведении имперской политики, а принуждение Соединенных Штатов к равноправию с другими государствами. Разумеется, одной России такая задача не под силу.

У проблемы равноправия есть и политико-психологическая сторона. Как идея и ценность равноправие может быть мощным источником мотивации и эффективным инструментом построения более безопасного и справедливого мира. Но, как и любая иная идея и ценность, равноправие при определенных обстоятельствах способно превращаться в свою противоположность. И тогда стремление уравнять всех во всем и со всеми может вести в лучшем случае к потере здравого смысла, в худшем – к слиянию с исторически сложившимися фобиями и комплексами, что чревато эффектом «вечно обиженных» и/или наделением себя полномочием отказывать тем или иным государствам, социальным группам в равноправии или даже в правах вообще.

С – Справедливость

Вера Агеева

Справедливость – одно из центральных и наиболее часто упоминаемых понятий российской внешней политики начала XXI века.

Категория справедливости по отношению к межгосударственным делам вошла во внешнеполитический лексикон еще в XIX веке: Александр Горчаков не раз повторял, что «нет таких расходящихся интересов, которые нельзя было бы примирить, ревностно и упорно работая над этим делом в духе справедливости и умеренности»[2]. Данный подход позволил ему, с одной стороны, отстаивать российские стратегические интересы, в частности, путем пересмотра Парижского мирного договора 1856 г. и возврата Черного моря в зону российского влияния, с другой – сохранять взаимовыгодные отношения с ведущими европейскими державами сообразно текущей расстановке сил.

Идеи справедливого миропорядка также легли в основу концепции Гаагских мирных конференций, проведенных по инициативе российского императора Николая II в 1899 и в 1907 гг., по итогам которых были приняты первые международные конвенции о законах и обычаях войны, заложившие основы международного гуманитарного права. Как подчеркивал Федор Мартенс, российский юрист, дипломат, один из главных организаторов Гаагских конференций, цель заключалась не в поисках утопических рецептов установления вечного мира, а в «устройстве международной жизни на основах права и справедливости», в наведении порядка «там, где царит произвол»[3].

В условиях холодной войны и биполярного противостояния категория справедливости была почти исключена из словаря советских дипломатов: ни Вячеслав Молотов, ни Андрей Громыко не видели в ней отображения реалий мирового устройства того времени.

Однако в новейшей истории России произошел ренессанс идей справедливости по отношению к международному миропорядку. Редкий внешнеполитический термин мог бы конкурировать по числу упоминаний и в программных документах, и в официальных выступлениях политического руководства современной России. Интересно, что нынешняя внешнеполитическая интерпретация идеи справедливости явно перекликается с традициями русской философии конца XIX – начала XX века. Российская внутренняя политика не раз вдохновлялась идеями русских философов: в посланиях Федеральному собранию Владимир Путин ссылался и на Алексея Лосева, и на Льва Гумилева, и на Николая Бердяева, объясняя российскую модель консерватизма и ее укорененности в российской ментальности. По отношению к внешней политике востребованными оказались образ «цветущей сложности» Константина Леонтьева и идеи справедливости и правды Владимира Соловьева и опять же Николая Бердяева.

Правда-истина и правда-справедливость всегда были одними из центральных категорий русской мысли, которая изначально зародилась как историософская и социально-ориентированная. Она была сосредоточена на вопросах: что замыслил Творец о России, что есть Россия, какова ее судьба и какова ее роль в мировом историческом процессе, целью которого является построение справедливого миропорядка. «Всем предписана одна правда в двух своих степенях: как закон справедливости и заповедь совершенства. Вторая предполагает первый, то есть закон справедливости, безусловно, обязательный всегда и во всем», – писал Соловьев. Однако мировая справедливость не должна ограничиваться юридической интерпретацией: согласно Бердяеву, законническая трактовка не только онтологически неверна, но и практически опасна, так как «насильственное осуществление правды-справедливости во что бы то ни стало может быть очень неблагоприятно для свободы, как и утверждение формальной свободы, может порождать величайшие несправедливости».

В отличие от философов начала ХХ века российские дипломаты и политики эпохи глобализации стремятся подчеркнуть важность юридических норм и верховенства права как основы справедливой международной системы. Данная идея проходит красной нитью сквозь все редакции Концепции российской внешней политики с 2000 года. Согласно главному внешнеполитическому документу России, центральным элементом системы была и должна оставаться ООН, которая обладает «уникальной легитимностью» (2008) и является основной организацией, регулирующей международные отношения. Залогом стабильности справедливой международной системы выступают равноправные и партнерские отношения между странами, которые совместно должны выстраивать международную архитектуру «на коллективных началах».

Интересно, что в современной интерпретации понятие справедливости всегда соседствует с демократическими принципами. Так, одной из основных целей внешней политики декларируется «формирование стабильного, справедливого и демократического миропорядка», а в сфере экономического сотрудничества – построение «справедливой и демократической глобальной торгово-экономической и валютно-финансовой архитектуры».

На протяжении 2000–2013 гг. целый ряд региональных конфликтов оценивался Кремлем именно сквозь призму идеи справедливости. В Концепции внешней политики 2000 г. утверждалось, что требуется справедливое рассмотрение статуса Каспийского моря, который бы учитывал законные интересы всех сторон; там же постулировалось, что Россия будет «содействовать достижению прочного и справедливого урегулирования ситуации на Балканах, основанного на согласованных решениях международного сообщества» и гарантирующего территориальную целостность Союзной Рес­публики Югославии. Разрешение конфликта в Афганистане также видится современным российским лидерам с точки зрения справедливости: Россия всегда стремилась и продолжает стремиться к прочному и справедливому политическому урегулированию афганской проблемы и недопущению экспорта терроризма и экстремизма из этой страны.

В 2013–2014 гг. запрос на справедливость в международных отношениях фактически стал лейтмотивом Валдайских речей Владимира Путина, которые были обращены в первую очередь к широкой мировой общественности. В октябре 2013 г. президент заявил, что Россия, демонстрируя в своей внешней политике силу, всегда проявляла ее благородно и справедливо. Миропорядок, установленный по итогам и Венского конгресса 1815 г. и ялтинских соглашений 1945 г. при очень активной роли России, обеспечил долгий мир и справедливое мироустройство, которое отображало текущее распределение сил в мировой политике. При этом Путин подчеркнул, что Россия всегда дистанцировалась от несправедливных международных решений, каким, к примеру, был Версальский договор, создавший предпосылки для будущей Второй мировой войны.

В посткрымский период категория справедливости стала особенно важной. В Валдайской речи в октябре 2014 г. российский президент упомянул это слово в разных вариациях 8 раз. Речь преисполнена горечью от понимания образовавшейся пропасти между Россией и коллективным Западом. Истинной причиной явился отнюдь не Крым и будущее Украины, а накопившиеся противоречия, основанные на различных интерпретациях мирового порядка, который с российской точки зрения представляется однозначно несбалансированным и несправедливым. Истоки его – в итогах холодной войны, которая завершилась не заключением «мира» с понятными и прозрачными договорённостями о соблюдении имеющихся или о создании новых правил и стандартов, а иллюзией победы одного блока над другим и последующей за ней эйфорией, абсолютизирующей одну социально-экономическую модель как идеальную и всем подходящую. Объективность и справедливость принесли в жертву политической целесообразности, а юридические нормы подменили произвольным толкованием и пристрастными оценками. Вдобавок так называемые победители, объединившись, ввели практику наказаний для несогласных: к ним Путин относит и силовые акции, и экономическое и пропагандистское давление, и вмешательство во внутренние дела, и апелляции к некой «надправовой» легитимности, когда надо оправдать неправовое урегулирование тех или иных конфликтов, и устранение неугодных режимов. Заканчивая описание сложившейся в мире ситуации, Путин сказал: «Давайте зададимся вопросом, насколько всем нам комфортно, безопасно, приятно жить в таком мире, насколько он справедлив и рационален?».

В 2016 г. справедливость становится одной из основных российских внешнеполитических категорий: в Концепции внешней политики 2016 г. появляется отдельный параграф под названием «Формирование справедливого и устойчивого мироустройства», который входит в раздел «Приоритеты Российской Федерации в решении глобальных проблем». В этом параграфе вновь повторяются идеи о верховенстве права и закона, а также о центральной роли ООН. Новеллой раздела является установка на обеспечение «устойчивой управляемости мирового развития», которая должна строиться на «коллективном лидерстве ведущих государств», круг которых не должен быть ограничен привычным списком развитых стран, но в обязательном порядке должен отображать географическое и цивилизационное (sic!) мировое разнообразие. В практической плоскости российская идея справедливости по отношению к международному мироустройству апеллирует к более значимой роли интеграционных объединений развивающихся стран – таких, как G20, БРИКС, ШОС и РИК.

Цивилизационное измерение идеи справедливости появляется также в разделе «Современный мир и внешняя политика Российской Федерации» Отдельное внимание уделено формированию «ценностных основ совместных действий с опорой на общий духовно-нравственный потенциал основных мировых религий, а также на такие принципы и понятия, как стремление к миру и справедливости, достоинство, свобода, ответственность, честность, милосердие и трудолюбие». Согласно документу, только на основе таких ценностей можно достичь подлинного объединения усилий международного сообщества.

Также с 2016 г. для Российской Федерации становится важным установление справедливой системы регулирования интернета, поскольку за последние годы всемирная сеть стала отдельным, требующим специального подхода измерением международных отношений. Позиция России по этому вопросу была отражена и в Концепции внешней политики, и в Доктрине информационной безопасности 2016 года. Суть ее состоит в том, чтобы содействовать справедливому распределению между странами ресурсов, необходимых для обеспечения безопасного и устойчивого функционирования Интернета, основанного на принципах доверия.

Установки на поиск и создание справедливой модели мироустройства, закрепленные в основополагающих внешнеполитических документах Российской Федерации, являются отражением видения российской политической и дипломатической элитой мировой политики и места в ней России. Евгений Примаков в своих трудах по внешней политике уделял значительное внимание этому направлению работы российского МИДа. Его размышления помогают глубже понять, почему категория «справедливости» стала одной из основных. В книге «Мир без России? К чему ведет политическая близорукость» (2009) Примаков возвращается к истокам сложившегося в начале XXI века миропорядка и доказывает, что «однополярный момент» был, во-первых, стратегической целью США, которые стремились к безраздельному доминированию в международных отношениях, а во-вторых, по сути являлся иллюзией, которая строилась на убежденности зарубежных партнеров в их «победе» над СССР в холодной войне. Данная интерпретация показала свою несостоятельность во время финансового кризиса 2008 г., который продемонстрировал, что Соединенные Штаты неспособны единолично управлять ни мировой политикой, ни мировой экономикой. Более того, такого рода концепция уже тогда не соответствовала международным реалиям, в которых развивающиеся страны начали играть более весомую, в том числе финансовую, роль.

Согласно Примакову, уроки конца XX – начала XXI вв. должны быть усвоены мировым сообществом, а новая система международных отношений – построена на сбалансированных и справедливых началах, которые не позволят позволять одной стране брать на себя слишком большие обязательства и одновременно будут отображать изменившуюся архитектуру мировой политики.

C – Стратегия

Андрей Сушенцов

Осыпание мирового порядка – метафора, вокруг которой строится доклад Валдайского клуба 2018 г., – продолжается. Наблюдатели все чаще затрудняются объяснить логику происходящего и указать направление перемен. В условиях нарастающего хаоса все большее значение обретают действия отдельных государств. Таким образом, внимание с уровня системы переключается на уровень ее участников, конкретных стран.

Но как измерить субъектность стран в международной системе? Какие из них более или менее важны? Ведь разница между потенциалами бывает драматична, но далеко не всегда потенциалы конвертируются в значимые внешнеполитические достижения. Вероятно, наиболее точным общим знаменателем является качество внешнеполитической стратегии государств. В этом контексте важны не только крупнейшие игроки, но и малые страны, которые смогли разработать комплексную внешнеполитическую стратегию, ставшую для них мультипликатором мощи. Можно сказать, что в высшей лиге мировой политики играют только качественные стратегии.

Прототип модельного государства в анархичном мире – Израиль. Эта небольшая и молодая страна, находящаяся во враждебном окружении, выстроила внутреннюю мотивацию и внешнеполитическую стратегию, нацеленные на максимальное использование ограниченных ресурсов для национального развития. Кандидатами в число государств с оптимальными стратегиями можно назвать несколько стран, находящихся в сложных геополитических условиях: Южная Корея, Финляндия, Узбекистан. Но каковы критерии качества стратегии?

Попробуем деконструировать само понятие стратегии. Классическое определение гласит, что стратегия – это способность правильно соотносить внешнеполитические цели с ресурсами. Но не менее важными составными частями ее являются и несколько других компонентов.

Во-первых, способность элит правильно выстраивать причинно-следственные связи в происходящем и формировать цели внешней политики, исходя из подлинных, а не мнимых потребностей развития. Другими словами, умение адекватно осознавать собственные потребности и не выдвигать ложных целей.

Во-вторых, стратегическая культура, которая выступает как своеобразная «кредитная история» использования силы в прошлом и является продуктом накопленного опыта великодержавной политики. Европейские страны с обширным опытом применения силы и ведения переговоров (всякая война неизбежно заканчивается миром) нередко более искусные стратеги, чем молодые государства с неопытной элитой, которая пускается во внешнеполитические эксперименты.

В-третьих, лидерство, являющееся продуктом воли и целеустремленности, готовности к жертвам. В мире, который становясь все более анархичным, остается сравнительно безопасным и сытым, готовность к жертвам – величина убывающая.

В-четвертых, эмпатия как способность построить конструктивную стратегию с учетом интересов всех вовлеченных сторон. Только комплексный подход, принимающий во внимание общий контекст и специфику других игроков, будет устойчив в долгосрочной перспективе.

Наконец, организационный ресурс, подразумевающий потенциал для внутренней мобилизации и навыки сосредоточения на ключевых задачах развития. Сытость и расслабленность препятствуют мобилизации и часто не позволяют даже богатым и состоятельным державам достигать целей.

Если разложить эти параметры и применить их к анализу ведущих государств, будет видно, что у каждого из них имеется существенный изъян, препятствующий реализации наиболее эффективной стратегии. Иногда он неустраним.

Так, у Китая, Саудовской Аравии, Индии, Японии есть проблема конвертации серьезного экономического и политического потенциала в пропорциональное влияние на международной арене. Несмотря на явные преимущества по ряду показателей (а в случае КНР – и по большинству из них), перечисленные державы испытывают трудности в достижении важных для них стратегических целей.

США и Европейский союз объединяет проблема самопоглощенности, зацикленности на внутренних обстоятельствах и идеологической ангажированности. Страны Запада взрастили самодовольные политические элиты, которые, уверившись в собственной абсолютной правоте и устав от стратегического мышления, взяли каникулы и часто принимают решения, мало связанные с подлинными национальными интересами. В Соединенных Штатах под воздействием острейшей внутренней поляризации стратегические линии, прежде незыблемые, размываются.

Для Ирана, Израиля, Кубы и Северной Кореи наиболее жгучей проблемой является внешнее давление. В большинстве случаев оно настолько велико, что оказывает определяющее влияние на формирование их идентичности. Если давление ослабнет или исчезнет, это повлечёт значительные последствия для внутриполитической жизни стран.

Бразилия, Мексика и Индонезия испытывают трудности с внутренней мобилизацией и концентрацией на решении принципиально важных задач. Неоднородность и глубокое расслоение населения не позволяет государствам сосредоточиться на достижении ключевых целей развития.

Наконец, Украину, Грузию, Палестину можно поставить в один ряд и отнести к группе стран, не сформулировавших целей развития и опирающихся на мнимые, а не на подлинные потребности. Трудно представить себе, как добиться успеха, если его условием объявляется крушение более сильного оппонента.

Россия представляет собой с точки зрения стратегии особенный случай. Ей (как и Турции) присуща проблема внутренней хрупкости, способная подкосить даже самую искусную внешнеполитическую стратегию. Однако в текущей международной ситуации у российских элит есть ряд преимуществ. Выработанный с опытом прагматизм (нередко на грани цинизма) позволяет лучше соотносить цели внешней политики с доступными ресурсами. Прагматизм сочетается с достаточным уровнем эмпатии, готовности учитывать интересы соперников. Именно по этой причине России удается быть эффективным диспетчером безопасности на Ближнем Востоке или строить комплексные отношения с Китаем. Правда, российская эмпатия не распространяется на США и многие страны Европы – причина кроется в концептуальной дистанции между отечественным реализмом и западным идеализмом.

У России имеется обширный исторический опыт применения силы и дипломатии, и это делает ее стратегическую культуру одной из наиболее плодотворных. Российские элиты обладают большим запасом решимости и умеют мобилизовывать ресурсы для достижения внешнеполитических целей. Вероятно, стратегия, вытекающая из этих качеств, лучше прочих работает в условиях осыпания международного порядка и возрастающей анархии.

У каждого из названных государств есть существенные проблемы по части стратегий. Правда, наиболее крупные из них обладают тем преимуществом, что могут позволить себе ошибаться. По крайней мере, куда чаще, чем малые страны, у которых ресурс прочности существенно меньше и всякая ошибка грозит стать фатальной. Но и небольшие страны бывают значимы для международной системы, если их стратегия учитывает слабые места и формирует цели развития, опирающиеся на подлинные национальные потребности.

С – Стратегическая стабильность

Дмитрий Суслов

Д.В. Суслов – заместитель директора Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Понятие стратегической стабильности вошло в российский внешнеполитический вокабуляр на рубеже 1980-х – 1990-х гг. одновременно с появлением соответствующей концепции. При этом уже в 1990-е гг. выявились отличительные особенности именно российского подхода. После распада СССР поддержание стратегической стабильности стало для Москвы не только вопросом национальной и международной безопасности – предотвращения ядерной войны и гонки вооружений, но и поддержания международно-политического статуса великой державы.

В США в период холодной войны для концептуализации отношений с Советским Союзом в области ядерного оружия использовались понятия «кризисная стабильность», «стабильность первого ядерного удара» и «стабильность гонки вооружений». В Советском Союзе открытых теорий ядерного сдерживания до конца 1980-х гг. не было.

Концепция стратегической стабильности возникла, когда острая конфронтация холодной войны уже сошла на нет, но СССР и биполярная структура международной системы еще существовали, равно как и огромные ядерные запасы обеих сверхдержав. Эта концепция совмещает в себе «стабильность первого удара / кризисную стабильность» и «стабильность гонки вооружений» и при этом призвана подчеркнуть стремление сторон подходить к вопросам стратегического сдерживания позитивно, через сотрудничество.

Впервые понятие упоминается в Договоре о ликвидации ракет средней и меньшей дальности[4], подписанном в 1987 году в Вашингтоне Михаилом Горбачёвым и Рональдом Рейганом. Затем оно получает развитие в «Совместном заявлении СССР и США относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и дальнейшему укреплению стратегической стабильности» (июнь 1990 г.). В этом документе говорится, что цель переговоров – «уменьшить опасность возникновения войны, особенно ядерной войны, обеспечить стратегическую стабильность, траспарентность и предсказуемость посредством дальнейших стабилизирующих сокращений стратегических арсеналов обеих стран. Это будет достигнуто путем поиска договоренностей, повышающих выживаемость, устраняющих стимулы для нанесения первого ядерного удара и воплощающих соответствующую взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами».

То есть понятие «стратегическая стабильность» носило двусторонний российско-американский характер, касалось только стратегических ядерных вооружений и включало в себя как принципы развития ядерных арсеналов России и США, так и отношений двух стран.

Прежде всего, понятие «стратегическая стабильность», как и «стабильность первого удара / кризисная стабильность», означало поддержание такого состояния ядерных арсеналов двух стран и такого характера российско-американских отношений, при котором ни у одной из сторон нет стимула для нанесения первого удара. Это подразумевало, во-первых, наличие у обеих сторон надежного потенциала ответного удара, способного нанести неотвратимый неприемлемый ущерб, – то есть ситуацию взаимного ядерного сдерживания. Во-вторых, отсутствие у сторон вооружений, наиболее опасных с точки зрения ядерной эскалации. На тот период – систем ПРО и ракет средней и меньшей дальности, которые действительно могли бы создать соблазн нанести обезоруживающий (в случае с ПРО) или упреждающий (в случае с РСМД) удар. В-третьих, прозрачность и предсказуемость, что давало бы сторонам относительную уверенность в том, что угроза неожиданного ядерного удара минимальна и вторая сторона не стремится явным образом к стратегическому превосходству. Это обеспечивалось постоянным российско-американским диалогом по контролю над вооружениями, мониторингом и верификацией выполнения обязательств по ограничению и сокращению вооружений.

Общими для Москвы и Вашингтона целями укрепления стратегической стабильности (посредством двустороннего контроля над ядерными вооружениями и поддержания надежных потенциалов ответного удара) были уменьшение угрозы ядерной войны, ограничение гонки вооружений, постепенное сокращение ядерных вооружений в целом, а также укрепление двусторонних политических отношений.

Подобное понимание создало концептуальную основу для переговоров по Договору СНВ-1 (подписан в июле 1991 г.), а также установило тесную связь между понятиями «стратегическая стабильность» и «контроль над вооружениями». Мнение, что именно контроль над вооружениями является единственно надежным способом обеспечения стратегической стабильности, стало доминирующим. В дальнейшем эти понятия воспринимались как синонимы.

Однако распад СССР вскоре после подписания договора СНВ-1 и резкое сокращение международного веса России существенно скорректировали ее подход к концепции стратегической стабильности. Москва начала видеть в ней и в соответствующем взаимодействии с Вашингтоном способ обеспечения не только безопасности, но и статуса великой державы.

Это выразилось, прежде всего, в приверженности России приблизительному количественному паритету с Америкой в области стратегических ядерных сил (СЯС) и ситуации взаимного гарантированного уничтожения (ВГУ) в варианте «зрелого» периода холодной войны – несмотря на прекращение холодной войны и резко изменившееся положение России и США в мире. Изначальная концепция стратегической стабильности не настаивает на паритете и способности сторон стереть друг друга с лица Земли. В ней речь идет о сдерживании, понимаемом как сохранение потенциала для неотвратимого ответного удара с заведомо неприемлемым для агрессора ущербом, что отнюдь не обязательно обеспечивается паритетом. В отношениях Вашингтона и Пекина, например, сдерживание не имеет какого-либо намека на паритет (так называемое «минимальное сдерживание»).

Россия же на протяжении 1990-х и 2000-х гг. последовательно рассматривала любые отклонения от паритета и ВГУ как угрозу стратегической стабильности и собственной военной безопасности. Даже в период наибольших финансово-экономических трудностей 1990-х гг. Москва строго следила за тем, чтобы ее арсенал СЯС был приблизительно равен американскому и чтобы все последующие российско-американские договоры об ограничении и сокращении стратегических ядерных вооружений носили паритетный характер и не допускали приобретения одной из сторон количественного превосходства.

Также Россия жестко критиковала стремление Соединенных Штатов создать ограниченную систему стратегической ПРО. Именно фактор ПРО похоронил Договор СНВ-2. Сразу после одностороннего выхода Вашингтона из Договора по ПРО 1972 г. (и выхода России из ДСНВ-2) Москва начала создавать вооружения, способные преодолевать любые перспективные системы противоракетной обороны, включая новейшие тяжелые жидкостные МБР и гиперзвуковые носители ядерного оружия.

Разумеется, изначальное понимание стратегической стабильности тоже рассматривало системы ПРО как дестабилизирующие, указывая на «взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами». Однако даже в российском, не говоря уже об американском, экспертном сообществе преобладает мнение, что никакие системы ПРО, которые США гипотетически могут создать в обозримой перспективе и тем более те, что создавались администрациями Джорджа Буша-младшего, Барака Обамы и Дональда Трампа, не способны поколебать российский потенциал ответного удара. Более того, наличие продвинутой системы предупреждения о ракетном нападении означает, что на практике речь в случае ядерной войны будет идти не об ответном, а об ответно-встречном ударе, минимизировать который средствами ПРО физически невозможно.

Причина жесткого подхода России в том, что она воспринимала создание Соединенными Штатами системы ПРО не только как фактор ослабления сдерживания, а как угрозу для стратегического паритета и ВГУ в классическом смысле.

Еще один пример приверженности России паритету и ВГУ – нежелание идти на дальнейшие сокращения СЯС после ДСНВ-3, как указывалось в официальной позиции, «без учета всех факторов, влияющих на стратегическую стабильность». Действительно, к началу 2010-х гг. США продвинулись существенно дальше России в области ПРО и высокоточных вооружений в неядерном оснащении, и эти системы стали рассматриваться как ослабляющие стратегическое сдерживание. Заговорили о «стирании грани» между ядерными и высокоточными обычными вооружениями в части их способности наносить обезоруживающий удар. Соответственно, Россия стала требовать их ограничения как условия дальнейшего сокращения СЯС.

Опять-таки на уровне теории российский подход полностью соответствует первоначальному пониманию стратстабильности. Однако на практике способность высокоточных неядерных вооружений вывести из строя значительную часть СЯС невелика, особенно в реалиях начала 2010-х годов. Россия стремилась не столько сохранить сдерживание как таковое, сколько предотвратить общий военный дисбаланс с США по мере их прогресса в области неядерных вооружений.

Наконец, доказательством приверженности России ВГУ и ее стремлению не допустить общий военный дисбаланс с Соединенными Штатами и НАТО служит повышение значимости ядерного оружия в ее военной доктрине после распада СССР. Это выразилось в отказе от советского принципа неприменения ядерного оружия первым (нынешняя ядерная доктрина РФ предполагает готовность применить ядерное оружие в ответ на неядерное нападение «в случае угрозы самому существованию государства») и в повышении значимости тактического ядерного оружия (ТЯО), которое стало рассматриваться как способ компенсировать превосходство НАТО в области неядерных средств. В связи с этим Москва жестко выступает против попыток Вашингтона включить ТЯО в контроль над вооружениями и установить для него какие-либо ограничивающие лимиты и правила.

Главная причина приверженности России стратегическому ядерному паритету и ВГУ – политическая. После распада СССР только в этих областях у Москвы сохранялось равенство с США и значительное превосходство над всеми другими центрами силы, включая Китай, а потому они стали важнейшими индикаторами статуса России как великой державы. Указание на особую ответственность России и Соединенных Штатов как стран, у которых свыше 90% мирового ядерного арсенала, за глобальную безопасность – одна из излюбленных тем внешнеполитической риторики Москвы.

Восприятие Россией статуса ядерной сверхдержавы как чуть ли не несущей опоры ее великодержавности предопределило и ее отношение к контролю над вооружениями. Москва воспринимала его не только как механизм уменьшения угрозы ядерной войны и ограничения гонки вооружений, но и как важнейший способ подчеркивать и институционализировать свой статус уникального партнера США по управлению стратегической стабильностью, державы, на которую возложена великая миссия обеспечивать мир и безопасность на всей планете.

Это выражалось, во-первых, в стремлении России сохранять процесс и континуум российско-американского контроля над вооружениями, не допускать периодов отсутствия действия договоров по типу СНВ-1 вопреки периодическим попыткам США положить этому процессу конец. Так, после одностороннего выхода Вашингтона из Договора по ПРО и гибели ДСНВ-2 Москва приложила немалые усилия, убеждая администрацию Буша-младшего, утверждавшую, что контроль над вооружениями потерял актуальность, все же не допускать его полного развала. Результатом стал Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, который, хотя и казался легковесным по сравнению с Договорами СНВ-1, СНВ-2, все же был юридически обязывающим документом, сохранявшим формат двустороннего сотрудничества России и США по контролю над вооружениями. Аналогичные усилия Москва предпринимает сегодня, пытаясь убедить администрацию Трампа продлить ДСНВ-3.

Во-вторых, торжественное подписание «больших» договоров с американцами часто рассматривалось как признание лично президента России мировым лидером. Своего рода международная легитимация. Во многом именно соображения статуса толкали Москву к тому, чтобы подписать с США Договор СНВ-2 ещё до вступления в силу Договора СНВ-1: Борису Ельцину хотелось выглядеть не менее значимым мировым лидером, чем был подписавший ДСНВ-1 Михаил Горбачёв.

В-третьих, Россия болезненно реагирует на нынешние призывы администрации Трампа лишить ее статуса эксклюзивного партнера США по вопросам стратегической стабильности и включить в переговоры по контролю над вооружениями Китай. Негативное отношение к этой идее связано не только с невозможностью ее воплощения в жизнь в силу нежелания Пекина участвовать в подобном процессе, пока Москва и Вашингтон не понизят свои ядерные арсеналы до его уровня, и не только с тем, что оно в целом выглядит как попытка найти оправдание для непродления двустороннего российско-американского ДСНВ-3 на новый срок. Подключение Китая ликвидирует последнюю область мировой политики, в которой Москва заведомо важнее и влиятельнее Пекина. Вот почему Россия продолжает уговаривать администрацию Трампа все же продлить действие ДСНВ-3 до 2026 г. и использовать этот период для выработки новых или коррекции прежних подходов к поддержанию стратегической стабильности.

В последнее время в мире происходят настолько серьезные изменения, что и российский подход к стратегической стабильности, характерный для периода после распада СССР, и ее понимание образца 1990 г. стремительно устаревают. Приобретение неядерными вооружениями стратегических свойств и стирание грани между войной и миром в корне меняют содержание угрозы ядерной войны: сегодня ее начало гораздо более вероятно вследствие эскалации неядерного конфликта, нежели неожиданного ядерного нападения. Стремительная диверсификация средств нанесения стратегического ущерба, которые сегодня включают в себя в том числе киберсредства, меняют природу гонки вооружений и делают продолжение традиционного процесса ограничения и сокращения СЯС нереализуемым технически и бессмысленным с военной точки зрения.

Все это разрывает казавшуюся в 1990 г. незыблемой связь между стратегической стабильностью и контролем над вооружениями в виде системы соглашений и режимов по сокращению и ограничению СЯС. Последние уже не в силах гарантированно свести угрозу ядерной войны к минимуму. Они также перестают оказывать решающее влияние на гонку вооружений. Она ведется в других средах, ставших стратегическими. Гонка же ядерных вооружений теряет военный смысл в условиях появления гиперзвуковых носителей, позволяющих нанести агрессору неприемлемый ущерб при любом количественном уровне его СЯС и ПРО. Да и сами эти договоры последовательно отмирают.

Диверсификация стратегических вооружений делает поддержание количественного паритета с Соединенными Штатами по СЯС невозможным и еще более бессмысленным с точки зрения сдерживания. Даже новейшие российские гиперзвуковые системы – шаг в сторону от паритета и возможность отказаться от него на политико-доктринальном уровне.

Конфронтация США с Китаем, которая имеет все шансы стать главной темой международных отношений ближайших десятилетий, вкупе с совершенствованием стратегических сил КНР ставят крест на двусторонней российско-американской природе стратегической стабильности. Экономические и технологические ресурсы Китая позволяют ему совершить в случае необходимости рывок и выйти на уровни СЯС России и Соединенных Штатов к 2030-м годам. Уже сейчас Россия, как заявил в октябре 2019 г. Владимир Путин, содействует модернизации китайской СПРН, укрепляя тем самым ситуацию ВГУ между США и Китаем.

С – Суверенитет

Александр Филиппов

Понятие «суверенитет» – несомненно, одно из ключевых для российского политического, в том числе внешнеполитического, нарратива.

«Суверенитет» является, прежде всего, формулой политической риторики, то есть публичной речи, опознаваемой как политическая. Риторика суверенитета может иметь вид описания фактического положения дел, однако по сути это всегда послание о должном и недолжном. Упоминание о суверенитете есть способ напомнить о нем, утвердить требование, указать на возможность утраты и необходимость восстановления.

Смысл слова «суверенитет» ясен: это высшая власть. Поэтому суверенен в государстве тот, за кем, хотя бы на словах, она признается. В международных отношениях суверенитет есть признание, опять же – хотя бы на словах, независимости внутренней суверенной власти от внешних политических сил, от других государств, а еще более точно – независимость внутренних суверенов одних государств от внутренних суверенов других. Утверждение «такая-то страна есть суверенное государство» означает, что верховная власть в этой стране принимает решения, которые не продиктованы верховной властью других стран.

Но здесь-то и начинаются проблемы. Международное право и международные организации могут быть проблемой для тех, кто принимает суверенные решения, а внутренний суверенитет может быть проблемой для международного права и международных организаций. Способы постановки проблемы и ее решения меняются с годами, и если в 2000-е гг. и немного позже мы часто слышали, что время классического суверенитета ушло[5], что само понятие может считаться чуть ли не устаревшим, то в середине и ближе к концу 2010-х гг. ситуация изменилась. «Для нас суверенитет означает контроль над своим правительством. Таким образом, те, кто предлагает “разделить” или “объединить” американский суверенитет с международными организациями, чтобы вместе справляться с “глобальными” проблемами, говорят в реальности вот что: мы должны уступить часть нашего суверенитета институтам, которые будут находиться под влиянием или даже контролем также и других наций. Это, несомненно, формула уменьшения автономии США и нашего контроля над своим правительством»[6], – писал в начале десятилетия Джон Болтон. Болтон был последователен. Он атаковал не только Барака Обаму, левых университетских интеллектуалов и глобалистов, глобальное управление во всех его видах, но и саму идею международного права, проницательно, как оказалось впоследствии, указывая на то, что вопрос о роли и границах международного права и суверенитета станет ключевым в дискуссиях ближайших лет[7].

Действительно, чуть ли не наугад выбранное в источниках 2016 г. суждение в пользу Дональда Трампа кажется просто продолжением предыдущего: «Как следует нами править – посредством ли американского конституционализма или международного права? Должно ли правление быть укоренено в американском суверенитете или в глобальном управлении? … Есть ли право у американского народа сохранять и продолжить свой образ жизни или нет? Есть ли у американцев право быть законодателями самим себе или важнейшие решения будут принимать за них другие (например, иностранные судьи)?».[8]

Эти вопросы имеют риторический характер, все «да» и «нет» уже известны заранее. Однако такова риторика суверенитета! Несмотря на все значение этой позиции для Америки и Америки для всего мира, в самой сути этих формулировок нет ничего специфически американского, как нет ничего специфически американского в том более общем движении, которое эти формулировки иллюстрируют и которое, как мы видим, набирает силу в последние годы. Суверенитет видится в этой перспективе как род очевидности, безусловного блага. Мы должны рассмотреть эту очевидность, не останавливаясь на исследовании истории и множества источников, которые часто противоречат друг другу, хотя бы потому, что побеждающее в наши дни понимание суверенитета, в общем, достаточно простое и достаточно старое, словно бы выносящее за скобки всю интеллектуальную работу, которая совершается по сей день.

Что собой представляет это понятие? Прежде всего, оно предполагает, что суверенитет имеет отчетливо территориальный характер. Это далеко не очевидно по отношению ко всей вообще высшей власти, но имеет принципиальное значение в современном мире. Суверенная территория, то есть территория, на которую распространяется власть и на которой действуют законы, и является интуитивной очевидностью, опорой для политиков и политических публицистов. «Суверенитет – это территориальное определение политической власти. Территориальность стала принципом основания суверенной государственности в период раннего модерна и остается такой до сих пор»[9]. Территория, в принципе, может быть огорожена. Вокруг нее можно поставить забор, опутать колючей проволокой, закрыть небо над ней при помощи разного оружия… То же касается и людей: люди находятся на территории, и в понятие территориального государства недаром включено понятие физической силы, насилия, направленного на тело, которое находится в пределах досягаемости и, в целях реализации суверенной власти, может быть ограничено в перемещениях, подвергнуто чувствительному наказанию или, наоборот, снабжено пищей, теплом и средствами передвижения. Не в наказании и не в поощрении и поддержке как таковых состоит дело. Дело именно в живом теле. Из тел состоит население, народ, граждане, которые в большинстве современных стран объявлены носителями суверенитета, неотчуждаемым истоком власти.

Таким образом, суверенитет, как мы видим, без сомнения распространяется на людей в их телесности, поскольку они находятся на принципиально огораживаемой территории. Он распространяется на них, как на вещи, поскольку они доступны прямому физическому воздействию. Суверенитет также распространяется и на неодушевленные предметы, про которые можно сказать, например, что они находятся в собственности государства и под его контролем, а также на те нормы, в соответствии с которыми это воздействие на тела и предметы могло бы совершаться. Народ, что кажется вполне очевидным, располагается, как правило, на территории, является солидарным сообществом, которое определяет самое себя. Такова идея народного суверенитета, в ней так или иначе зашита идея «политического тела», как бы это ни называлось.

Конечно, это метафора, но иногда метафоры, употребляемые как бы полусознательно, без дополнительной работы над ними, начинают словно бы мыслить за нас, вместо нас. Полезно бывает вернуться к истокам собственной мысли, чтобы проверить, не связана ли с ней такая подспудная работа метафоры. В данном случае без метафоры тела все очевидности, все традиционные интуиции суверенитета кажутся бессмысленными.

Но чем больше мы отходим от этой, говоря языком философии, непосредственной телесности, тем сложнее говорить о суверенитете. Вся критика суверенитета так или иначе связана с оспариванием его основной метафоры и связанных с нею понятий. Здесь важно провести различия.

Один из самых распространенных способов борьбы против суверенитета государства связан не с отказом от метафорики политического тела как таковой, а с ее переинтерпретацией. Сначала связь государства и политического тела народа должна быть поставлена под сомнение. «Население», если оно очевидным образом разнородно, а территория, на которой оно находится, велика, риторически перестает считаться народом, за этим народом больше нет очевидности коллективного тела, зато она есть за другими, как правило, меньшими группами, однородность которых подтверждается языком, религией, подлинным или вымышленным общим происхождением и тому подобным. Логика сопряжения народа и территории, логика суверенитета сохраняется, но переносится на меньшие образования.

Иной случай – это сохранение ставки на телесность, но уже не коллективную, а индивидуальную. Отказ от метафорики политического тела и акцент на то, что самым подлинным, интуитивно неоспоримым, достоверным является индивид как живое смертное существо, приводит к идее естественных прав индивида, от имени которых можно оценивать, ставить под сомнение, оспаривать права любой общности, прежде всего, конечно, традиционного суверенного государства. Современное международное право, строго говоря, уже ставит права личности выше прав политической общности. Защита прав человека образует ядро международного права, в котором далеко не всегда удается находить баланс между уважением к правам человека и соблюдением принципа суверенитета. Однако критики суверенитета последовательны, они идут еще дальше, усматривая в перспективе «глобальный легальный порядок» всего человечества[10].

Наконец, третье направление – это радикальная детерриториализация социального.

Современные средства коммуникации уничтожают расстояния. Еще в самом начале XX века Георг Зиммель проницательно замечал, что деньги побеждают пространство. Если у вас есть деньги, недоступные прежде товары окажутся у вас, а события в мире денег подействуют одно на другое, даже если биржи, например, сильно отдалены друг от друга.

С введением электронных средств коммуникации не только в экономическую, но и в повседневную жизнь указание на уменьшение роли традиционно понимаемого физического пространства стало общим местом. Идеи, культурные образцы (например, образовательные системы, способы подачи новостей и многое другое) преодолевают государственные границы, не будучи телами, то есть, строго говоря, не преодолевают их, а существуют помимо них, в другом измерении. Новые пространственные образования вроде «мировых городов» иначе организуют территории, становятся узлами мировой системы коммуникаций, которые находятся, с одной стороны, в теле государств, а с другой – на совершенно особом, автономном положении.

Международные организации и международно-правовые регуляции, ими производимые, безусловно, требуют реализации на территориях. Отсюда, собственно, известная концепция «R2P» (Responsibility to Protect), которая широко обсуждалась международными юристами в начале 2000-х гг. Данная концепция «берет за отправную точку человеческие потребности и перемещает фокус с прав государства на обязанности государства (и его ответственность)», трансформируя тем самым понятие суверенитета[11]. 

Во всех этих случаях более традиционно понимаемый суверенитет размывается, находится под угрозой, кажется, ему грозит если и не исчезновение, то еще более существенное, чем прежде, ограничение. Но все ли чисто в этих аргументах? С одной стороны, мы видим, что пространство, тело и суверенитет действительно не могут быть сохранены в привычных форматах. Но с чем же тогда связаны успехи тех движений, которые в буквальном смысле слова могут быть названы реакционными, то есть являются реакциями на далеко зашедшие процессы глобализации и детерриториализации политики.

Возможно, вопрос о суверенитете должен быть действительно поставлен по-новому. Вот несколько оснований. Во-первых, его нужно радикально отделить от идеи коллективного тела, у которого есть некая особая, привилегированная естественность по сравнению с другими коллективными образованиями. Дело не в том, что государство не имеет здесь преференций, а в том, что в современном мире оно проиграет эту войну риторик другим поднимающимся общностям с их притязаниями. Радикальный отказ от этой риторики не подрывает государство, он подрывает притязания его соперников.

Во-вторых, государства должны перепроверить то, что может и что не может находиться в зоне их ответственности. Притязать на права там, где не способен проявить ответственность, – не лучшая тактика и худшая стратегия.

Russia. ЕАЭС > Foreign economic relations, politics. Mass-media, IT > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305437

«ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ – ЕЩЕ ОДНО ПРОСТРАНСТВО, ГДЕ РЕШАЮТСЯ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ»

2020 год пройдет под знаком 75-летия окончания Второй мировой вой­ны. В России Великая Победа – ключевое событие для формирования национальной идентичности, стержень внутри- и внешнеполитического нарратива. Между тем в Европе вовсю идет пересмотр оценок того исторического периода, причин и хода Второй мировой. И это будет иметь существенные политические последствия. Чтобы обсудить происходящее, мы собрали небольшой круглый стол в редакции журнала. В нем приняли участие Юрий ВАСИЛЬЕВ, Федор ГАЙДА, Дмитрий ЕФРЕМЕНКО, Александр ЛОМАНОВ, Алексей МИЛЛЕР, Андрей ТЕСЛЯ, Александр ФИЛИППОВ. Вел дискуссию Федор ЛУКЬЯНОВ.

ЛУКЬЯНОВ: Мы давно хотели обсудить тему исторической памяти и ее роли во внешнеполитическом позиционировании, а тут информационные поводы один за другим. Президент несколько раз ярко высказался на тему ревизии истории Второй мировой, особенно отмечая неприглядную роль Польши. Видимо, подготовка к году 75-летия Победы. Ну и реакция на сентябрьскую резолюцию Европейского парламента к 80-летию начала войны, в которой СССР официально называется ее виновником наряду с Германией. К сожалению, кажется, что процесс эрозии, который мы видим в Европе, никакие доводы затормозить не способны. А это вообще можно сделать?

МИЛЛЕР: Понимание сути политики памяти меняется и в Европе, и в России. Идея, что мы возвращаемся к исторической памяти, чтобы преодолеть политические разногласия и вражду, уступила место пониманию памяти как еще одного пространства, где решаются политические задачи. Соответственно, конфликт неизбывен.

Мы влились в эту тенденцию, не понимая ее механизмов и совершая бесконечную череду ошибок. До определенного момента Россия апеллировала к Западной Европе, жалуясь на «плохое поведение» новых восточноевропейских членов. И резолюция Европарламента стала столь неприятным сюрпризом, потому что оказалось, что нарратив «двух тоталитаризмов» заместил собой нарратив холокоста и получил поддержку подавляющего большинства.

У нас создаются информационные поводы, очень удобные для оппонентов. Например, высказывания наших официальных лиц о том, что пакт Молотова – Риббентропа был большой победой советской дипломатии. Хотя еще в 2009 г. Владимир Путин, выступая на Вестерплатте, сформулировал точную позицию: нам нечем гордиться в связи с пактом Молотова – Риббентропа, мы о нем сожалеем, но это было звеном в длинной череде событий, в которой далеко не только мы участвовали. Однако уже с 2014 г. президент стал называть пакт Молотова – Риббентропа правильным решением, вслед за ним и остальные. Так войны памяти не выигрывают.

Мы не понимаем, как мы воюем, кто наши потенциальные союзники, кто непримиримые враги. Один союзник очевиден. В январе Путин едет в Израиль – там открывается памятник жертвам блокады. Это очень важный шаг, потому что блокадники ставятся на один пьедестал с жертвами холокоста.

Голосование за упомянутую резолюцию на самом деле скрывает глубокие внутренние разногласия в Европе. Важно понять, кто наши союзники, как с ними работать, как не поддаваться на провокации. Скажем, в Германии сейчас разворачивается конфликт по поводу того, как будет коммеморироваться память жертв войны на уничтожение в Восточной Европе. Есть проект отдельного памятника полякам, который предлагается в ответ на проект общего памятника всем жертвам нацизма на Востоке. Понятно, почему поляки не хотят, чтобы их коммеморировали вместе с русскими. Это обсуждение происходит внутри Германии, а у нас как будто никто внимания на это не обращает, не ведется работа с немцами, которые придерживаются благоприятной для России линии. А ведь вопрос вполне серьезный при правильной постановке. Например, никакого памятника ни остарбайтерам, ни советским военнопленным тоже нет, а их там полегло по разным данным несколько миллионов человек. В их числе и казахи, и украинцы, и белорусы… Так что это – площадка, на которой может произойти какая-то реконфигурация. Двигать надо такую коалицию: это, мол, не Путин, а народы Восточной Европы взывают к памяти. И немедленно.

Подобных линий разделения много во всех странах. Пожизненный сенатор в Италии Лилиана Сегре, выжившая в холокосте узница концлагерей, призвала к созданию комиссии для борьбы с расизмом и антисемитизмом и стала получать лавину угроз и проклятий. Недавно прошла демонстрация итальянских мэров – они собрались все вместе, сто человек, в поддержку этой женщины. Во Франции все острее дискуссия на тему антисемитизма, которая неизбежно связана и с событиями войны. В Европарламенте есть левые депутаты, высказавшиеся против резолюции, их поддержали 150 европейских интеллектуалов. Наша проблема, что у нас нет разных «лиц», которые обращались бы к разным группам. Скажем, какие-то наши левые, которые адекватно взаимодействуют с европейскими левыми и так далее.

Европейцы поняли, что закончился нарратив, который они называли космополитическим – построение транснациональной памяти, франко-германские учебники, франко-германско-польские пособия… Исходная позиция: «мы все виноваты в убиении евреев, наша тема – это покаяние, никогда больше». Приход восточных европейцев изменил подход. Евреи, мол, поддерживали советскую власть, а те, кого обвиняют в причастности к холокосту, сражались против сталинизма. Нашли идеального героя – Витольда Пилецкого, которого теперь собираются чествовать как воплощение европейского подхода. Он был сторонником лондонского правительства Польши во время оккупации. Нарочно попал в Аушвиц, чтобы собрать данные о том, что там происходит, сбежал оттуда, участвовал в Варшавском восстании, был снова у немцев в плену, потом, осенью 1945 г., вернулся как агент Лондонского правительства в коммунистическую Польшу, где был вскоре арестован и расстрелян. Идеальная фигура, поляк, жертва двух тоталитаризмов, что и требуется.

В Европе разворачивается дискуссия о том, что антагонистический подход к памяти наносит ущерб. Но и космополитический подход не работает, поскольку он мог существовать только до тех пор, пока любая попытка поставить его под сомнение жестко подавлялась. Теперь не получается: политическая система расшаталась, в ходу тезис о том, что антагонистическому подходу нужно противопоставить принцип агонизма, то есть диалога, основанного не только на конфликте интересов, но и на взаимном уважении спорящих. Вместо идеи, что мы говорим о прошлом для того, чтобы уничтожить нашего противника, следует построить разговор о прошлом, который учитывает то, что мы не согласны, но подразумевает, что мы уважаем друг друга в этом несогласии. Принцип «политика памяти нас объединяет за счет того, что мы в очередной раз назначили Россию нашим врагом», – слишком прост и поизносился.

На верхушке политической системы требуется понимание того, что с верхнего этажа должны спускаться очень правильные, отутюженные и кооперативные вещи. Не надо ввязываться в эту войну. Судя по тому, что говорил Путин в течение последнего месяца, он этого пока не осознает. Надо провести разграничение между государственными органами и «общественниками», которым все можно. У нас есть организация «Историческая память», пусть разоблачения «гнусной сущности» тех или иных деятелей и стран исходят оттуда. Они, кстати, эффективно это делают. А государственным органам – запретить, потому что на деле их заявления адресуются прежде всего внутренней аудитории, а внешняя это использует. На худой конец – есть Дума, пусть она и спорит с Европарламентом.

Руководству страны необходимо сформулировать положительную повестку, как использовать память не для усугубления конфликта. Это игра в долгую. Переход от космополитической к антагонистической памяти занял довольно много времени. Он начался на пороге XXI века, идеологически оформился в 2004 г., окончательно утвердился еще лет через десять. В каком-то обозримом будущем тенденции должны поменяться – нельзя ехать в одну сторону слишком долго.

Станет ли поворотным, скажем, 2020 год? Он начинается с ударного визита в Израиль, потом – празднование Победы с уже подтверждённым визитом мировых лидеров, 75 лет ООН. Предстоит целый ряд мероприятий, где можно закрепить позицию ухода от клинча в рамках политики памяти. Естественный союзник – Израиль, который, конечно, никогда не согласится с тем, что делают институты национальной памяти в Польше и – особенно – на Украине, или с политикой памяти в Эстонии, Латвии, Литве. Но нельзя ограничиваться этим.

ЛУКЬЯНОВ: Получается парадокс. Мы симпатизируем в Европе тем силам, которые, как на беду, отдаленно наследуют тем, кто во время Второй мировой войны воевал против нас. Я имею в виду так называемых правых популистов. Они, кстати, дружно проголосовали в Европарламенте в поддержку резолюции. Как с этим быть?

ГАЙДА: Надо исходить из двух ограничителей нашей деятельности. Первый: какой бы нарратив мы ни выстраивали, как таковой он нам ничего не принесет, потому что есть конфликт интересов. Надо искать точки соприкосновения, и тогда нарратив будет действовать. Отсюда второй ограничитель. Если в рамках выстраивания нарратива мы начнем фантазировать об исторических фактах, это будет работать исключительно против нас. Нас будут просто выводить на чистую воду, не прикладывая особых усилий, и мы будем выглядеть очень некрасиво, даже если станем передергивать по мелочи.

ЛУКЬЯНОВ: Фантазировать – это, например, отстаивать какую-нибудь самобытную версию событий 1939 года?

ГАЙДА: Да, сочинять победоносные мифы. Ничего хорошего это не даст в принципе, будет только хуже. Но нам нужно искать союзников в противоположном лагере – он все-таки не един. И это наша единственная формула успеха. В плане выстраивания концепции нужно работать на контрасте (выявлять светлое и темное), чужие концепции – доводить до абсурда (благо, больших усилий тут не требуется).

Что делать с проблемой начала Второй мировой войны? Ставить вопрос максимально широко во времени и пространстве.

Уходить назад в историю, говорить о том, что Вторая мировая война началась не в 1939 году. Мы забываем, что был второй очаг напряженности – Дальний Восток. Там война разразилась в 1937-м – китайцы считают, что это и было началом Второй мировой. Если говорить про август-сентябрь 1939 г., давайте вспомним, что в это время Советский Союз ведет войну с Японией. Мы заключаем пакт с Германией, воюя с японцами, которые являются союзниками Германии и тоже несут ответственность за развязывание Второй мировой. Японцы, кстати, очень болезненно отреагировали на пакт – практически, как на предательство со стороны Гитлера.

Напоминать об истоках: похабный Версальский мир с его торжеством национализма («национальные границы», о которых у всех всегда есть собственные суждения), Германия – униженный изгой, изоляция России как стратегическая ошибка Запада, а результат – авторитарные режимы Центральной и Восточной Европы… Маленькие диктатуры ничем не лучше больших, просто они послабее. Но их роль в дестабилизации общей картины часто даже сильнее. Чем Пилсудский лучше Муссолини? В Прибалтике и Румынии режимы тоже были вполне на уровне итальянских фашистов.

Сталинизм – отдельная тема. В публичном обсуждении Сталин должен постоянно увязываться с теми, в союзе с кем он вел Вторую мировую войну. Что говорил про Сталина Черчилль, Рузвельт, де Голль? Кто главный либерал начала ХХ века в России? Павел Милюков. А что говорил Милюков про Сталина в войну? Что Сталин вынужден отстаивать национальные интересы. У нас не публикуют статьи Милюкова с анализом советской внешней политики периода Второй мировой. Он выстраивал апологию, говорил, что Советский Союз вынужден поступать так, а не иначе, что совершенно правильно. Сталина надо увязывать с ООН, Декларацией Объединенных Наций 1 января 1942 года. Если мы говорим о нем, сразу должна возникать «Большая тройка»… Соответственно, неплохо было бы вспомнить, что европейские политики говорили о Гитлере до 1939 года – там было немало комплиментов. А СССР тем временем воевал с Гитлером в Испании за конституционный режим.

Итак, есть противники, есть союзники. Главный козел отпущения у нас, получается, Польша. Если нам с евробюрократами нужно найти общего врага, наверное, Польша и будет первым кандидатом. Роль Польши, на мой взгляд, должна быть освещена наиболее выпукло, что сейчас и делается. Наш главный союзник – да, это Израиль. Совершенно согласен, тему надо развивать: евреи в Красной Армии и так далее. На Украине есть государственный праздник – День защитника Украины, дата создания Украинской повстанческой армии (УПА), который отмечается 14 октября, на Покров. И в этот же день произошло восстание в лагере смерти Собибор. Отмечать годовщину на общегосударственном уровне в этот же самый день!

МИЛЛЕР: Все детали, все подробности, все частности – они, к сожалению, идут мимо. Мельчить нельзя, надо строить большой нарратив, а этого нарратива нет. Заход, что как-то нужно защищать Сталина, – заведомо проигрышный, нам вообще не надо его трогать.

ГАЙДА: Я не говорю, что надо защищать Сталина. Я говорю, о том, что, если мы топим Сталина, то топим его вместе с Рузвельтом, Черчиллем, де Голлем и всеми создателями ООН. Главное отличие Сталина – он был в «Большой тройке» и подписывал Декларацию Объединенных наций, а Гитлер не был и не подписывал. Гитлер, как известно, подписывал план «Ост».

МИЛЛЕР: Рассуждения про авторитарные режимы уже звучали в европейской дискуссии накануне момента, когда в 2009 г. было принято знаменитое постановление о том, что 23 августа – День памяти жертв двух тоталитаризмов. Изначально название было другим – «День памяти жертв тоталитарных и авторитарных режимов», «авторитарных» по дороге потеряли, и это произошло неслучайно – решили прикрыть те самые восточноевропейские государства. Вновь поднимать эту тему бессмысленно, потому что так мы играем на руку тем, кто говорит, что русские специально сеют вражду между европейскими народами.

Еще раз повторяю, нужна положительная повестка, положительный нарратив. Негатив оставить для НПО – у нас достаточно этих структур, надо эффективно их использовать. В этом смысле продуктивным будет включение Азии, потому что это направление у нас все время выпадает.

ГАЙДА: Надо уйти от тезиса, что Российская Федерация внесла решающий вклад в разгром немецко-фашистских захватчиков. Нельзя делать даже намека на умаление роли других республик. Подчеркивать только коллективный характер победы. Мы были вместе с евреями, армянами, узбеками, американцами, китайцами.

ЕФРЕМЕНКО: Происходит изменение модальности диалога по вопросам исторической памяти: переход от диалога несогласных к диалогу глухих. Это отражает то, что фактически наши отношения с Западом, а также с некоторыми другими странами постсоветского пространства соответствуют логике игры с нулевой суммой. В радикальном варианте здесь воспроизводится классическая дилемма безопасности, но применительно к проблемам идентичности и исторической памяти. Можно назвать это дилеммой мнемонической безопасности.

Если коротко, то суть в следующем. Например, есть исторический нарратив, который служит мифом – основанием для некоего государства X и играет большую роль в сплочении стоящего за этим государством сообщества. Он на систематической основе оспаривается влиятельными силами, выступающими от лица сообщества, которое стоит за государством Y. Если институты государства Y оказывают устойчивую поддержку этим усилиям, то политические элиты государства X оказываются перед выбором – либо игнорировать такого рода действия, либо разработать комплекс мер, направленных на противодействие подрыву своего нарратива и дискредитацию исторических установок, значимых, соответственно, для государства Y. Это выход на очень опасную траекторию, что мы сейчас и наблюдаем. Мы близки к этому в балто-российских и польско-российских интеракциях по вопросам исторической памяти. Последние годы мы уверенно двигались в направлении подобного конфликта исторических нарративов и с Украиной, по крайней мере, когда основным рупором «украинской национальной памяти» был Владимир Вятрович. Не знаю, удастся ли теперь переломить этот тренд Зеленскому. Оснований для оптимизма пока не очень много.

Резолюция Европарламента – один из финальных штрихов. Надо почувствовать общую опасность ситуации: это не просто дополнение к общей конфронтации, но ее глубокая фундаментализация.

Вместе с тем не стоит пренебрегать возможностями аналитической деконструкции нарратива, который представлен в резолюции Европарламента. Ведь резолюция – это попытка симбиоза того, что восходит к европейской космополитической культуре памяти конца XX века и той интерпретации исторических событий, которая сейчас наиболее удобна для политических элит Польши, Балтии и ряда других европейских стран. Она в конечном счете позволяет оправдать соучастие в преступлениях нацизма противостоянием сталинизму. Кстати, надо смотреть и на терминологическую игру, поскольку в резолюции используются термины «сталинизм» и «советский тоталитарный режим». По сути дела, там должен стоять термин «коммунизм», но авторы резолюции постарались этого избежать.

МИЛЛЕР: Там еще интереснее, потому что в резолюции говорится о тоталитарных режимах прошлого и настоящего. Я вас уверяю, имеется в виду не Северная Корея.

ЕФРЕМЕНКО: Реальные и потенциальные союзники в дискуссиях об исторической памяти – это, несомненно, Израиль и мировое еврейство, причем как раз здесь важно делать упор на отличии идеологии нацизма от коммунизма. В последнем хотя бы нет антисемитизма и установки на геноцид по принципу расовой, этнической и религиозной принадлежности. Принципиальное значение имеет роль Красной Армии в спасении той части европейского еврейства, которая не была уничтожена нацистами до весны 1945 г., но, безусловно, находилась в смертельной опасности, если бы Вторая мировая война в Европе продлилась еще несколько месяцев. Неприемлема перспектива девальвации уникального значения холокоста, здесь мы можем занимать единую позицию.

Что касается других потенциальных союзников в Европе, то это часть европейских стран, особенно в Южной Европе, где левые, коммунистические силы были и остаются влиятельными. В свое время они были вполне самостоятельны по отношению к Москве. Скажем, применительно к Испании резолюция Европарламента, фактически уравнивающая нацизм и коммунизм, в каком-то смысле работает на реабилитацию франкизма. А это, как показывает и свежая история с переносом останков Франко из Долины Павших, – до сих пор живая и очень болезненная тема. Примерно то же и в случае с Грецией, если вспомнить нацистскую оккупацию и гражданскую войну во второй половине 1940-х годов. Надо работать с соответствующими политическими элитами, объяснять им, к чему все идет.

ЛУКЬЯНОВ: А США мы не упоминаем совсем. Они вообще в этом контексте имеют место?

ЕФРЕМЕНКО: Конечно. Во-первых, партнер для диалога – опять-таки еврейское лобби в США, во-вторых, очень важна апелляция к опыту союзничества как чуть ли не единственному светлому пятну в истории российско-американских отношений последнего столетия. Америка – сложносоставное общество, здесь многое накладывается на внутренние расколы, особенно в последнее время. Надо вести диалог с американским университетским сообществом, оно весьма влиятельно.

Кстати, не стоит пренебрегать и международным сообществом экспертов, профессионально занимающихся исследованиями исторической памяти. Оно интенсивно формируется, создана Ассоциация исследований памяти, а внутри нее – сеть специалистов из постсоциалистических стран. Среди представителей этого сообщества немало экспертов, имеющих выходы на политические элиты. Отдельные представители рекрутируются в состав институций, созданных для проведения политики памяти на уровне национальных государств. От этого сообщества нужно не отгораживаться (в 2019 г. на протяжении нескольких месяцев англоязычный сайт Ассоциации исследований памяти в России был заблокирован), а вести активную работу с ним и внутри него через квалифицированных российских экспертов. Представители России могут ставить вопросы о недопустимости содействовать на экспертном уровне разжиганию войн памяти. Возможна и постановка вопроса о разработке специального этического кодекса для тех исследователей, которые занимаются проблемами исторической памяти.

ТЕСЛЯ: Нам не нужно создавать универсальный текст, который сразу зацепит всех и обратится ко всем. Принципиально важный момент – отношение к социалистическому опыту, которое не сделает нас врагами всего мирового левого сообщества. Как ставить вопрос? Да, Советский Союз – трагическая тема, достойная осуждения, но это сюжет про сбой, про срыв, а не про системный недостаток. Когда мы говорим о логике эволюции правых, то движение разных вариантов фашистов, фалангистов и прочих к нацизму – это движение в рамках внутренней логики, скатывание к крайности, но закономерной. Советское прошлое – не закономерность, а эксцесс.

То, что достаточно часто звучало в речах первых лиц в нулевые и отчасти даже в десятые годы и должно повторяться, – это критичность по отношению к своему прошлому. Не оправдание и защита собственных деяний, какими бы они ни были, а иной подход: с нашей стороны выступали отнюдь не воины света, чего только ни случалось, но с другой стороны было абсолютное зло.

Уход назад в прошлое – к Версалю и другим событиям предыстории – усугубляет восприятие того, как все было сложно и нелинейно. Признавая, что святых там не было, переходим к логике решающего испытания. Неважно, что было прежде, главное – в момент истины ты оказался на светлой стороне. Здесь хорошо работает связка про итоги, про выход из Второй мировой войны, 9 мая и 2 сентября 1945 г., Организацию Объединенных Наций, Советский Союз в числе учредителей – это, собственно говоря, то, что создает и Декларацию ООН и Всеобщую декларацию прав человека 1948 г., момент сообщества. Более того, базовые принципы, на основании которых мы сейчас говорим о прошлом, ведем «войны памяти», все эти принципы, во-первых, связаны с советской идеей. Во-вторых, то, что эти принципы стали универсальными, оказалось возможно благодаря 1945 г. и роли СССР. Каким образом мы можем отбросить левую идею, если мы так или иначе – наследники Союза? Двадцать раз осудим, но никуда от нее не денемся. Попытаться выбросить левое означает попадание в сюжет про два близких, кровнородственных режима. И когда мы работаем с крайне правыми, мы сразу же даем полное эмпирическое подтверждение этому. Здорово, да?

Соответственно, какой разговор нужен? Мы, например, говорим не в осуждение левых, мы говорим о современном консерватизме, о консервативной повестке, а современная консервативная повестка включает все лучшее из социалистического наследия. Быть консерватором сейчас – значит, в том числе, быть отчасти и социалистом.

МИЛЛЕР: Важно не перепутать левых и большевиков. Мы должны говорить о широком спектре левой традиции в России, которая пострадала. Тот большевизм, который превращается в сталинизм, защищать не нужно, а вот левую традицию, социал-демократию, можно использовать.

ЛОМАНОВ: При обсуждении проблем исторической памяти нельзя забывать про наших соседей в Азии, тем более на фоне российского поворота на Восток. В Китае конструируется обновленная трактовка истории, которая сообразна заявке на превращение в могущественную державу под руководством КПК. В прежние десятилетия официальная версия китайской роли в истории Второй мировой войны была приглушенной, с Японией ведь сражалось гоминьдановское правительство во главе с Чан Кайши. Но затенять роль КПК и Мао Цзэдуна было негоже. К тому же в начальный период реформ стремление к сближению с Японией ради получения инвестиций и технологий перевешивало националистическую мотивацию исторической памяти. Дэн Сяопин старался сгладить исторические споры и переложить бремя их решения на будущие поколения. Китайская память о войне состояла из двух основных тем – напоминаний о жестокости японских агрессоров (прежде всего, о трагедии «Нанкинской резни») и героических повествований о действиях партизан и военных соединений под руководством КПК.

Теперь привычная картина изменилась. В 2015 г. в ходе подготовки к празднованию 70-летия Победы китайское руководство заявило, что Война сопротивления Японии была «важной частью мировой антифашистской войны». Си Цзиньпин поручил историкам заняться сквозным изучением четырнадцати лет Войны сопротивления начиная с японской аннексии Маньчжурии в 1931 году. Были расширены прежние рамки военного восьмилетия – с 1937 по 1945 годы. Такая точка зрения означает, что «мировая антифашистская война» началась не в Европе и не в 1939 году. Развязала эту войну Япония, и потому любые обвинения в адрес СССР становятся бессмысленными.

В современной трактовке Китай – «главное восточное поле битвы» в «мировой антифашистской войне». Сохраняется добрая память о роли советских летчиков-добровольцев и о вкладе Красной армии в освобождение северо-восточного Китая в 1945 году. Это очевидный контраст с Европой, где приходится постоянно спорить об оценке освободительной миссии советского солдата. Даже в годы «культурной революции», когда напряженность между КНР и Советским Союзом была крайне высока, а советских лидеров поносили как «ревизионистов» и «новых царей», хунвейбины не позволяли себе поднять руку на памятники советским воинам и их могилы.

Вместе с тем с китайской стороны ощущаются ожидания, что российский исторический нарратив будет дополнен признательностью за то, что именно благодаря Китаю СССР не пришлось в 1941 г. после германского нападения воевать еще и с Японией на Дальнем Востоке. В качестве встречного шага мы можем рассчитывать на китайское признание роли СССР в качестве «главного западного поля битвы в мировой антифашистской войне».

Подобная трактовка будет служить весомым противовесом современным европейским попыткам ревизии истории войны. Солидаризация с китайским историческим нарративом чревата для России политическими издержками в связи с усугублением обвинительного уклона в отношении Японии. Однако Китай заинтересован в развитии связей со странами Центральной и Восточной Европы и потому вряд ли будет участвовать в полемике о коллаборационизме и холокосте на стороне России. Соответственно, и Россия может позволить себе не встревать слишком глубоко в китайско-японские споры по истории войны.

Китайский нарратив сохранил много знакомых нам с давних лет позитивных образов «великого Советского Союза» и «могучей Красной Армии», внесших решающий вклад в разгром фашизма. В условиях строгого контроля над исторической памятью в Китае «стихийное» появление критики роли СССР во Второй мировой войне невозможно. Нарратив создается сверху и контролируется правящей элитой.

Можно попробовать опереться на эту основу, чтобы создать общую версию военных событий на Дальнем Востоке 1930-х годов. Она должна быть яркой и зрелищной – нечто вроде приквела к советской киноэпопее «Освобождение», который начинался бы с рассказа о подвиге советских летчиков-добровольцев в небе Китая. Такой фильм следовало бы снять в современном «заклепочном» стиле с тщательным вниманием к правдоподобности технических деталей, делающим изложение убедительным. В частности, рассказать, как в феврале 1938 г. советские летчики на бомбардировщиках СБ без потерь сумели уничтожить японский военный аэродром на Тайване.

Искать общие точки в памяти о войне следует с учетом того, что в КНР происходит ужесточение контроля над историческим нарративом. Прежде китайские интеллектуалы позволяли себе искать человечное начало у японских агрессоров, одновременно допуская критическое переосмысление канонических историй о подвигах китайских солдат. В рамках кампании по борьбе с «историческим нигилизмом» таких отклонений все меньше. В кинофильмах уже не встретить «хороших» и «совестливых» японских солдат на китайской земле. Попытка историка Хун Чжэнькуая в 2013 г. усомниться в истории о пяти солдатах 8-й армии, уничтоживших при обороне горы Ланъя несколько десятков японцев и потом прыгнувших со скалы, чтобы не сдаваться в плен, завершилась скандалом, судебными тяжбами и полной сменой состава сотрудников журнала «Яньхуан чуньцю», напечатавшего статью.

В преддверии празднования 75-летия Победы в Китае, вероятно, появятся новые акценты в трактовке военной истории. Чтобы лучше ориентироваться в переменах, следует развивать диалог с китайскими учеными. Если взаимное понимание по чувствительным темам будет устойчивым, надо подумать о совместных выступлениях на научных площадках третьих стран, прежде всего – в Европе. Китайские коллеги могут убедительно рассказать, что войну развязал не Сталин, а японские милитаристы. Использование потенциала китайского исторического нарратива, опирающегося на мощный пропагандистский аппарат и поддержку государства, возможно и для проведения совместных конференций, совместных вылазок на западные дискуссионные площадки, создания берущих за душу военных фильмов. Также следует больше общаться с историками из Монголии и Кореи (в том числе из КНДР), дабы иметь представление об их взглядах на историю войны и роль в ней Советского Союза.

Перед нами две объективные данности. С одной стороны, растущее отчуждение между Россией и Европой, которое не будет вылечено скоро. С другой, это объявленная на официальном уровне новая эпоха российско-китайских отношений, главной нормативной характеристикой которых является беспрецедентный уровень взаимного доверия. Полное доверие к китайской версии, провозглашающей Китай победителем на восточном фронте Второй мировой войны, невозможно без встречного понимания уровня китайской поддержки российской трактовки военной истории. В Китае помнят не только о советских летчиках-добровольцах, но и, к примеру, об американцах из сражавшегося с японцами соединения Flying Tigers.

Надо внимательно наблюдать за тем, как будет меняться исторический нарратив о сотрудничестве Китая и США в годы Второй мировой войны на фоне нынешнего ухудшения китайско-американских отношений – станут ли их память замалчивать или, наоборот, превозносить в процессе поиска общих позитивных воспоминаний.

ЛУКЬЯНОВ: А у КНР не было идеи, что логично было бы включить в нарратив Гоминьдан с поправкой: «Да, они были буржуазные, но все же это были китайцы, которые воевали против захватчиков, и мы ценим их за это»?

ЛОМАНОВ: Сталкиваются два пропагандистских импульса. С одной стороны, «китайская мечта» о национальном возрождении дает возможность для патриотической консолидации. Это позволяет признать, что национальная армия под началом Чан Кайши сражалась с японцами, а в некоторых случаях и одерживала победы. Однако в контексте прославления исторической роли КПК невозможно дать позитивную оценку гоминьдановского руководства и военачальников. В итоге все сводится к подвигу простых китайских солдат и их командиров, сражавшихся под гоминьдановскими знаменами. На стыке двух юбилейных дат – 75-летия Победы и празднования 100-летия основания КПК в 2021 г. – акцент на роли компартии в разгроме японцев будет все более отчетливым. Этот фактор следует учитывать при планировании исторического диалога с китайскими коллегами.

ЛУКЬЯНОВ: А что делать с Германией? Германия – ключевой центр всего этого нарратива. На авансцену выходит очередное политическое поколение. Какова должна быть позиция России? Надо ли напоминать немцам без конца, что они натворили? Или наоборот, в духе вышесказанного, примирительно, что «это была жуткая трагедия, мы все помним, но давайте»…

ВАСИЛЬЕВ: И в отношениях с Германией, и в отношениях со всем комплексом нарратива войны и нарратива Победы предстоит весьма четко определиться. Прежде всего в том, насколько это разные истории и что в них общего. Во-вторых, придется осознать, что каждое наше слово о войне и о Победе, сказанное здесь, отзывается там. Когда речь идет о войне и о Победе, старый добрый принцип all foreign policy is local преображается в свою противоположность – all local policy is foreign.

В целом сложилось так, что нарратив войны и нарратив Победы у нас – примерно одно и то же. Замечательно было сказано о старом жестком нарративе наших восточных соседей. У нас тоже нарратив довольно стар, жёсток и монументален. В контексте отношений с западными партнерами – возможно ли иное определение войны и Победы? Это касается и вопроса о памятниках, и разнообразных демаршей, и своеобычных трактовок истории Второй мировой. Возможен ли более гибкий, тактический, оборонительный извод этих представлений? Возможен ли, условно говоря, «нарратив по вызову» в таком довольно крупном, неповоротливом, деле? Мне кажется, что нет. Этот нарратив так просто в тактическую оборонную единицу не преобразуется.

Можно, однако, предположить, что с течением времени преобразования вполне возможны. Вопрос лишь, в какую сторону и насколько этот нарратив будет соответствовать хоть каким-то фундаментальным задачам.

Последний казус в Орловской области с плакатом «Мы ценим наших ветеринаров», который прошел все стадии производства, включая редактуру, приемку и так далее, – вкупе со многими другими подобными случаями говорит нам, помимо прочего, и о неизбежности подобных изменений. 75-летие Победы – по сути, последняя дата, на которой ветераны как таковые могут присутствовать в сколько-нибудь заметном числе. К 80-летию Победы столетних ветеранов будет совсем не так много, как мы бы этого ни хотели. Соответственно, коррекция нарратива – именно тактическая, внутренняя – должна иметь еще и вполне прикладную цель: чтобы потомки победителей не ляпали на плакаты «ветеринаров». Остальное – приложится.

Можем ли мы в чем-то другом переосмыслить представления о войне? Такого опыта у нас нет. Точнее, опыт есть, но не переосмысления, а отмены военного нарратива – я говорю о Великой войне, то есть Первой мировой. Но отменить этот опыт вообще, вывести за скобки удалось только одним способом, – заместив его войной гражданской, причем с четким разграничением на «своих» и «чужих», оказавшимся губительным для национального согласия и жизни страны в целом.

ЛУКЬЯНОВ: Разве период конца 1980-х и какой-то части 1990-х – не попытка если не отмены, то радикальной коррекции нарратива Великой Отечественной, нарратива Победы?

ВАСИЛЬЕВ: Конечно, попытка. Что из этой попытки вышло? Судя по тому, что мы сегодня, через много десятилетий, собрались по тому же вопросу – ничего…

Итак, у нас есть опыт отмены нарратива Великой войны. Но для этого потребовалась еще одна война, а перед ней – две революции. Почему-то ни того, ни другого не хочется. Есть опыт, я бы даже назвал, исторической карнавализации нарратива войны – Отечественной 1812 г., но для этого тоже понадобился опыт другой войны, Великой Отечественной. Потому что между отменой того нарратива, который был в царской России, и появлением фильмов про князя Андрея и фельдмаршала Кутузова, которые, собственно говоря, составили нарратив Отечественной (просто Отечественной) войны, тоже прошло много времени и большая Великая Отечественная война. Да и то вопрос, что у нас больше вспоминается – фельдмаршал Кутузов или поручик Ржевский.

Что мы в данном случае можем сделать с нарративом Великой Отечественной войны, не прибегая к другой войне, не выжидая большую историческую дистанцию? Для меня вопрос открытый. По-моему, как и в случае с китайским опытом осмысления того же периода, перед нами довольно-таки монолитная структура, где переключение может быть только одно, абсолютно естественное с течением времени – в ближайшие пять-десять-пятнадцать лет. А именно: переход от нарратива Великой Отечественной к нарративу Второй мировой.

Грубо говоря, у нас есть тумблер: на одной стороне – 22 июня и 9 мая, на другой – 1 сентября и 2 сентября. Переходить ли от одного к другому – вопрос стратегический. И решение лежит прежде всего, как мне кажется, в области не столько чисто общественного, сколько еще и административно-управленческого консенсуса, причем на самом высоком уровне. Но резервов переосмысления нарратива Великой Отечественной в его сложившемся виде я не вижу – кроме ухода в область чисто исторической памяти.

ЛУКЬЯНОВ: Как следует относиться к тому, что сейчас опять в связи с неослабевающим вниманием к памятнику Коневу и идеей установки памятника власовцам в Праге встал вопрос о сносе советских военных монументов и сооружении других? С одной стороны, хамство, с другой, это чужая страна – мы же не можем навязать другой стране, как ей смотреть на свое прошлое.

МИЛЛЕР: То, что мы рисуем как уникальное, беспрецедентное явление, на самом деле – абсолютная норма. Каждая смена режима ведет к перелопачиванию, к зачистке памятников. Поэтому перестаньте дергаться. Надо опираться только на документы, которые мы подписали, например, с поляками, что места воинских захоронений – не трожь. Вот они и не трогают. А там, где не лежит тело, считают себя свободными. Надо понимать, что это тоже пространство борьбы, ввязываясь в которую мы становимся заложниками.

ФИЛИППОВ: У нас в стране практически сформировался внятный нарратив единства и совершенства всей нашей истории, во всяком случае предвоенной и далее, в ходе которой мы всегда были хорошими, правыми и рациональными. Невзирая на отдельные ошибки, конечно, от которых никто не застрахован. И обсуждение рискует превратиться в перебор тактических средств, наиболее пригодных для того, чтобы донести эту мысль внешнему миру с максимальной эффективностью.

Но это задача для пропаганды, а ученым довольно сложно обсуждать вопросы тактики, не трогая стратегии. Чем плохи, на мой взгляд, некоторые элементы этой стратегии? В принципе, для государства нормально представлять себя хорошим и правым, а если оно обращается к истории и связывает ее с настоящим, – представлять себя и в истории хорошим и правым, во всяком случае если это идет на пользу и внутренней, и внешней политике. Но мы, таким образом, утверждаем некоторую историческую непрерывность, полную преемственность по отношению к сталинскому СССР не только как к победителю Гитлера, но и к упорному борцу за мир в предвоенные годы. Оставим в стороне то, что советское понимание войны и мира было не всегда одним и тем же, и, возможно, если уж обращаться к нему как основному ресурсу, необязательно воспроизводить все основоположения пропаганды, нашедшие себе наиболее полное художественное выражение в знаменитом фильме «Падение Берлина».

Обратим внимание на одну важную деталь. Из всей этой истории – не из памяти, конечно, но из главных рассказов – как-то незаметно исчез Коминтерн. Между тем все то время, пока Советский Союз боролся за мир, ему было на кого опереться. А именно – на мировое коммунистическое движение и всех симпатизирующих ему левых и вообще людей доброй воли. В то время как западные страны, в этой версии истории, вели себя подло и трусливо, народы этих стран, в первую очередь трудящиеся, сочувствовали первому в мире государству рабочих и крестьян, а впоследствии возглавили подпольную борьбу против фашистов на оккупированных территориях. Проблема здесь в том, что Коминтерн, как мы знаем, в переломные годы войны, оказался помехой сотрудничеству с союзниками, так что его прикрыли, а вопросы мировой революции стали решаться позже и по-другому. Тут получается, что нам легче объяснить поведение западных правительств, чем отношение к своим политическим агентам в западных странах. Однако вопрос ведь не в том, какую историческую парадигму мы придумаем, чтобы убеждать самих себя. Когда СССР снова понадобились общественное мнение и политические агенты в западных странах, коммунистическое движение и борьба за мир всех людей доброй воли обрели новое дыхание, новые горизонты, новое финансирование и новые инструкции. Все это базировалось на определенной концепции мировой истории, в которой коммунизм был неизбежным будущим планеты. Те, кто боролись с коммунизмом, были поджигателями войны, сторонниками старого мира, врагами не просто нашей страны, но человечества. Постепенно стало ясно, что мы вообще-то не за рабочий класс и тем более – не за временные корыстные интересы, а за все человечество, поэтому лучшие люди земли на нашей стороне. Мы своей тогдашней версией истории вербуем колеблющихся стать на сторону мира и человечества. Так форматировалась и память: память работает как сегодняшний синтез вчерашнего, бывает выгодно помнить для сознания своего «вчера» с точки зрения предполагаемого завтра.

Если нас сейчас не устраивает изменение трактовок прошлого у наших бывших союзников, сателлитов и отколовшихся от Советского Союза стран, то надо спросить, зачем им наша существенно упрощенная и редуцированная даже по сравнению с поздним СССР трактовка прошлого? Они-то что получают, оказавшись то ли трусливыми предателями в борьбе против фашизма, то ли временами чуть ли не хуже Гитлера?

Ясно, что существует фундаментальный тренд в переформатировании памяти. В новой истории будут два тоталитарных гиганта, между которыми метались маленькие, бедные и честные страны и которым не всегда удачно противостояли старые крепкие демократии. Этот тренд тактическими средствами не изменить. Если это все равно неизбежно, эволюция, которую мы сейчас наблюдаем, никуда не денется. Они сносили и будут сносить памятники, потому что наличие их на самом деле – не вопрос того, заслужил ли монумента человек из прошлого, а того, как на это смотрят люди сегодня. Им нужно снести памятник для своей самоорганизации, решения внутренних вопросов. Предвидя то, что они его снесут, и за десять лет до того зная, что этому условному памятнику не уцелеть, что надо делать? Предъявить порцию исторических документов или какого-то краснобая послать разговаривать? Если вопрос решаемый, тут обсуждать нечего. А что делать, зная точно, что никакой краснобай ничего не изменит? Крутить по RT «Падение Берлина»? Тоже выход, конечно, но ради чего? На кого, на какие силы, на поддержку какого направления в будущей эволюции это работает, если от старых схем мы отказались? Если мы не видим социалистического будущего у всего человечества и даже не готовы признать, что мы его до войны приближали иначе, чем после войны, то кто наши естественные союзники и какова их картина мира?

Ситуация складывается таким образом, что, возможно, скоро верх будут брать не те силы, которые исторически восходят к славным годам борьбы с фашизмом, с нацизмом. Не коммунисты, не левые, не исторические симпатизанты СССР (хоть десять двадцатых съездов проведи, – они за нас). А кто тогда?

Хорошо, солидаризуйтесь со всеми оставшимися евреями мира. Во-первых, это благородно, во-вторых, может принести какие-то тактические успехи. Но раскручивающийся европейский (и не только) антисемитизм будет и дальше раскручиваться, подпитываться из разных источников. Он, между прочим, отсылает исторически к эпохе, когда совсем не нацисты, но люди, предпочитавшие лучше пожимать руку Гитлеру, чем Сталину, говорили: «Зачем большевизм на Востоке, когда у нас есть нормальные немецкие националисты, они правильно себя ведут по отношению к мировому олигархическому еврейскому капиталу в Германии?». Эти же самые люди, националистическая консервативная волна со всем ее прошлым, весь культурный национализм, он будет работать на кого? На тех, кто скажет: «Мировая олигархическая еврейская либеральная клика столкнула националистические здоровые силы всей Европы между собой. Nie wieder, никогда не дадим этому кошмару больше повториться, дави их всех». У них своя версия прошлого. И тогда что? Тогда, собственно, тренд на развитие, хотя бы даже очень осторожное, внутреннего национализма, который у нас имеется, столкнется с нарративом «бей, спасай»: вот, мол, вечные игрушки еврейского лобби, которое выступает то в виде большевизма, то в виде либерализма, то в виде сионизма, но всегда остается самим собой, нацеленным на то, чтобы сделать плохо Великой России. Солидаризоваться с этим по ряду очевидных причин трудновато.

Единственной позицией, которую имело бы смысл занимать, могла бы быть та, о которой говорил Андрей Тесля, что советское – эксцесс, а не закономерность. Но тогда должна быть полная ясность. Например, в следующем виде. Мы до сих пор являемся в первую очередь наследниками универсалистского гуманистического общечеловеческого проекта. На пути его реализации мы не то чтобы временно отклонялись в сторону эксцессов, а, скорее всего, совершали чудовищные преступления. Тем не менее никакого другого проекта в ресурсах нарратива у нас нет. Если вы не берете его, вы берете проект Третьего Рима, который спасает все человечество известно каким способом. Или в распоряжении окажется один из вариантов этнокультурного национализма, который достаточно жалким и неубедительным образом пытается доказать, будто националисты разных стран могут безо всякого империализма мирно сосуществовать на нашей маленькой красивой планете.

Чем это хорошо в плане международного разговора? Хотя бы тем, что сохраняет важные элементы западной дискурсивной культуры, что, конечно, не требуется, если главная цель не предполагает сохранения этой общей платформы. У меня нет надежд на то, что выбор будет сделан в сторону какого-то умеренного и аккуратного варианта. И нужно понимать, что мы не в Китае, – не то к сожалению, не то к счастью. У нас нет единого идеологического центра, который мог бы достаточно эффективно изменить характер внутреннего дискурса, даже в целях наибольшей солидаризации. У нас другое понимание способов аргументации в гуманитарной сфере и накоплен большой опыт работы с памятью, который невозможно ни игнорировать, ни отменить.

ЛОМАНОВ: Исторический нарратив в Китае – это не вещь в себе, которая не имеет к нам никакого отношения. Решительная борьба с «историческим нигилизмом» – реакция китайской элиты на распад Советского Союза. Эта политика основана на осознании того, что если начать каяться и пересматривать устоявшиеся интерпретации истории, то авторитет правящей партии рухнет, а потом распадется страна.

В трактовке истории КПК не настроена на покаяния и уступки. Противодействие попыткам «очернения» героев войны и революции тесно связано с защитой легитимности власти, не допускающей рассуждений о том, что выбор в пользу социализма был «исторической ошибкой». Официальный нарратив нацелен на героизацию и максимальное возвышение роли Китая в войне. Лишь в самой неформальной беседе китайские коллеги-историки готовы признать, что характер затяжной низкоинтенсивной войны с Японией сильно отличался от советских битв с немецкими войсками, а китайский флаг так и не был поднят над зданием парламента в Токио подобно красному стягу над Рейхстагом.

ЛУКЬЯНОВ: Года два назад я был на конференции в Сеуле, и на финальном банкете корейские коллеги, два симпатичных профессора левого толка, после хорошего пиршества взялись петь известные им песни на русском языке. Знали они немало, и надо было видеть, с каким задором и страстью, вкладывая всю душу, они распевали: «…И летели наземь самураи // Под напором стали и огня». Непростая вещь – историческая память. Большое спасибо всем за этот разговор.

Материал подготовила Евгения Прокопчук, аналитик Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Russia. Весь мир > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305435

ОТ ЛИЧНОГО К ОБЩЕСТВЕННОМУ

АЛЕКСАНДР БАУНОВ

Эксперт Московского центра Карнеги, главный редактор сайта Carnegie.ru

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПУТИНА КАК ЗЕРКАЛО ИСТОРИИ И СОВРЕМЕННОСТИ

Этой осенью преобразился очередной уголок Москвы. Смоленская площадь, известная всему миру как синоним российской дипломатии, из плешивого пустыря в тени министерского небоскреба превратилась в общественное пространство, обустроенное по современной урбанистической моде. Владимир Путин лично открыл на ней памятник бывшему министру иностранных дел и премьеру Евгению Примакову, который больше всего запомнился самой радикальной в новейшей российской истории формой отмены визита в США – разворотом правительственного самолета над Атлантикой, когда натовские войска начали бомбардировки Югославии. Тому самому Примакову, который должен был победить на выборах 2000 г. команду Бориса Ельцина и ее нового фаворита Владимира Путина, но проиграл в медийной войне и отступил на старте.

Российский «стеснительный авторитаризм» не грешит прямым возвеличиванием своего лидера. К изумлению многих иностранцев, представляющих себе Россию по тоталитарным антиутопиям из кинематографа, здесь нет ни улиц, названых в честь правителя, ни его громадных портеров, ни статуй. Максимум, что позволяет себе лично скромный и уже по этой причине гибридный российский режим – это прославление образцов из прошлого с намеком на то, что их мечты сбываются.

Во время своего временного премьерства Владимир Путин почтил статуей Петра Столыпина — царского премьер-министра реформатора и патриота, строителя новой капиталистической России под государственным главенством, врага революционеров и слишком буквально понятого народовластия. Бронзовый Столыпин у дома правительства – памятник экономическому курсу Путина, тем самым двадцати годам покоя, после которых царский премьер обещал сделать Россию неузнаваемой, а Путин сделал – что по сравнению с советским временем, что с девяностыми – постоянной и удобной для нынешнего правления референтной точкой. Бронзовый Примаков – памятник собственному внешнеполитическому курсу, который эти двадцать лет покоя обеспечил. Он наметился при Примакове, но обрел полную силу при новом президенте. Это памятник тому самому развороту над Атлантикой – к себе самим и прочь от несправедливого Запада, который требует поддержки без вопросов, одобрения без совета, следования без равенства. Важно, как и со Столыпиным, что герой памятника наметил направление, но не прошел путь до конца, начал, но не реализовал. И тот, и другой – памятники не человеку-успеху, а человеку-идее, человеку-попытке. А реализованы и та, и другая сейчас.

Парадокс в том, что Путин поставил памятник не ушедшему деятелю собственного времени, а политику эпохи девяностых, от которых при каждом упоминании отталкивается. Ведь и разворот над Атлантикой произошел тогда, и особая позиция по югославской войне, Ираку, и возражения по поводу расширения НАТО, и отрицательное отношение к смене режимов, и обвинения в двойных стандартах – всё это относится ко времени, когда Россия считалась молодой демократией, которая движется на Запад, будущим союзником, чьи выборы были честными, пресса – свободной, а экономика – рыночной. Таким образом, путинская внешняя политика была сформулирована – как идея и как попытка – в ельцинский демократический период, к которому у Запада почти нет претензий и который там принято вспоминать с ностальгией.

Личное и сокровенное

Внешняя политика России называется «путинской» по тому же принципу, по которому всё после двадцати лет правления Владимира Путина (слегка, как неглубоким сном, прерванного на рубеже 2010-х гг.) в России можно назвать «путинским»: политическую систему, государственную машину, сельскохозяйственную и промышленную политику, финансы, моду, кухню, кинематограф, рассветы, закаты и движения комет. Так устроены все долгие правления, в этом их привлекательность для правящего.

Поскольку период, когда Путин персонифицирует российское государство, теоретически подходит к концу, должна подходить к концу и путинская внешняя политика, которая доставила Западу столько неприятностей, а за ней начаться какая-то другая, не путинская внешняя политика, которая неприятностей доставлять не будет.

Эта убежденность основана на том, что Путин и есть самая большая неприятность, которая могла случиться с Россией. В этом виде тезис не выглядит доказанным даже для самого поверхностного рассуждения, поэтому больше принят другой его вид: Путин – неприятность, которой могло бы не случиться. И такова же его внешняя политика – случайный узел на полезном канате, затяжка на гладком вязании, яма на дороге. Бронзовый Примаков призван напомнить, что это не обязательно так.

В персоналистском правлении все персонально, но, если выделить в деятельности Путина самое персональное, личное и сокровенное, – это внешняя политика. На всех прямых линиях и пресс-конференциях президент говорит о ней с очевидно большей увлеченностью, чем об остальном. Можно представить себе решения в области экономики, госстроительства, выборов, принятые не Путиным, не его репрессии, не его кадровые назначения, не его слияния и поглощения компаний. Но сколько-нибудь серьезных внешнеполитических решений, принятых не им, представить себе нельзя. Значит ли это, что их не случилось бы без него?

Правление Франсиско Франко в Испании – один из самых поучительных примеров персоналистского правления в развитом мире. Профиль каудильо чеканился на монетах до самого 1975 г., и все важные решения в стране были персональными. Тем не менее во внешней политике Испания ориентировалась сначала на державы «оси», затем, обличая весь в мир в двойных стандартах, добивалась членства в ООН, строила особые отношения с Америкой на прочном фундаменте антикоммунизма, а с 1960-х гг. во времена экономических реформ добивалась членства в ЕЭС, хотя так и не была принята до смены режима на демократический. Тогда же под бесконечные требования вернуть домой Гибралтар Испания – так же, как ее демократические соседи по Европе и даже более мирно, – распустила колониальную империю, отпустила Марокко и Гвинею, быстро сдалась в короткой войне за Сиди-Ифни и в момент смерти Франко не стала препятствовать мирной, хоть и не одобренной ООН, марокканской аннексии Испанской Западной Сахары (Испанской Западной Африки). При всех оттенках трудно представить себе, чтобы демократическое правительство на месте франкистского делало бы что-то совсем другое, противоположное. Персоналистским был способ действий, но не сами действия.

В декабре 2019 г. лауреат Нобелевской премии мира, лидер демократической оппозиции, которая стала властью, бывшая политическая узница и героиня западных газет Аун Сан Су Чжи оправдывала действия бирманских военных, своих недавних тюремщиков, против народности рохинджа в Международном суде по правам человека в Гааге на слушаниях по иску Гамбии, обвиняющей Мьянму в геноциде. Оказалось, что действия молодой демократии Мьянмы под руководством одной из самых известных в мире демократических оппозиционерок не сильно отличались от образа действий военной хунты. Разве что ее глава не поехал бы ответчиком в Гаагу.

Мы можем предположить, что российская внешняя политика тоже имеет ряд черт, которые существуют сами по себе – как силовые линии и магнитные поля, как гравитация и климат, но приписаны Путину по принципу: «а кому же еще». Разбирая внешнюю политику путинской России, надо определиться, где в ней Путин, а где Россия.

Витки спирали

Самый верный ответ на вопрос, чем занимался Путин в эти свои двадцать лет у власти: восстанавливал утраченный международный статус России. Сначала препятствовал его дальнейшему падению, а потом любовно выращивал и ограждал от внутренних и внешних посягательств. Это главный мотив всех действий в экономике, по отношению к оппозиции и главный принцип выбора будущего устройства власти после 2024 года.

Популярные и непопулярные меры, рыночные и антирыночные действия, наймы и увольнения, приговоры или их отсутствие нужно рассматривать под тем же углом, под которым их видят в Кремле: насколько они способствуют сохранению возвращенного международного престижа, который является формой национальной безопасности: чем больше престижа, тем безопаснее.

Предыдущий президент Борис Ельцин решал другую задачу: его приоритетами были рыночные реформы, демонтаж власти Коммунистической партии, создание и защита нового класса собственников, остановка распада России посредством ее большей федерализации, интеграция в мировую капиталистическую систему, в том числе на правах младшего партнера США.

Тем не менее оба президента России, которых принято противопоставлять друг другу, Ельцин и Путин, проделали сходную эволюцию во внешнеполитическом поведении, которая заняла примерно один и тот же срок – пять-семь лет.

Период Ельцина начался сворачиванием российского военного присутствия за рубежом, нестандартными для главы России визитами и дружбами, терпимым отношением к западным силовым акциям и стремлением вступить в западные структуры. А закончился жестким оппонированием западной военной операции в Сербии, борьбой против расширения НАТО и напоминанием о собственном ядерном оружии.

Период Путина начался сворачиванием остатков российского военного присутствия за рубежом – закрытия военных баз в Лурдесе на Кубе и в Камрани во Вьетнаме, напряженно-шутливым предложением вступить в НАТО, которое могло бы перерасти в серьезное, желанием присоединиться к единой Европе по формуле «все общее, кроме институтов», нерадостным, но относительно спокойным восприятием расширения НАТО и попыткой закамуфлировать его посредством привилегированного Совета Россия – НАТО, в котором, как говорили тогда чиновники, у России будет даже больше прав, чем у новых членов. А кончился гибридной войной и возвращением к статусу глобального противника, который мало того, что мешает реализовывать национальные интересы США в разных частях мира, но и атаковал Америку на ее собственной территории, нанес ей киберпоражение в виде избрания Дональда Трампа.

В противоположную сторону развивалась внешняя политика Дмитрия Медведева, который начал с войны, навязанной ему Михаилом Саакашвили, и перешел к поддержке западного варианта резолюции о бесполетной зоне в Ливии. Впрочем, его правление было короче, чем у коллег, а временная поддержка западных действий в Ливии обернулась раздосадованным: «мы не за это голосовали».

И для Ельцина, и для Путина поворотными моментами были действия Запада в Югославии, в Ираке, на Кавказе, в Восточной Европе, которые в России воспринимали как кричащую несправедливость не только президенты, но и большая часть населения. В каком смысле тогда можно говорить о персоналистской внешней политике Путина, если она по настроению совпадает с представлениями граждан о справедливом ответе на внешнеполитические обиды?

Продавец зонтиков

У России есть одна черта, которая отличает ее от всех стран западного лагеря и которая никуда не исчезла бы, стань Россия его членом. Россия может защитить себя сама. Больше того – Россия может защитить не только себя, но и других, предоставляя уникальные услуги в области безопасности и обороны: помог себе, помоги товарищу. Во всем западном мире есть только одна такая страна – Соединенные Штаты Америки. С Россией их было бы две.

Речь идет о защите от глобальных, тотальных угроз. От угрозы завоевания, раздела, оккупации, взятия столицы, смены власти насильственным путем, изменения границы извне и отторжения территорий. Эта способность России ставит ее в мире, независимо от несовершенства политических институтов, технологического отставания и среднего уровня экономики, на совершенно особенное место. Подобной способностью защитить самих себя и при желании – других обладают всего несколько стран. Судя по всему, эту группу государств Путин и называет «полностью» или «подлинно» суверенными, когда снова и снова настойчиво возвращается к теме суверенитета.

Составными частями этого понятия можно считать ядерное оружие и количество обычных вооружений, размер населения и территории, водного и воздушного пространства, обеспеченность природными ресурсами и промышленностью, способность самостоятельно заместить выбывшие вооружения, наличие достаточно большого числа людей, готовых сражаться за родину (территории и даже армии Франции и Германии в 1940 г. были сопоставимы, но настроения различны). И – это критически важно – способность нанести любому, абсолютно любому противнику ущерб, после которого он не сможет продолжить прежнее существование. Грубо говоря: Россия – страна, которую нельзя завоевать и сама попытка ее завоевания обойдется неоправданно дорого.

На протяжении нескольких десятилетий второй половины ХХ века таких стран было две – Соединенные Штаты и Советский Союз. В девяностые казалось, что остались только США. Позже к ним присоединился Китай. Несомненно, к группе слишком больших, чтобы пасть, относятся Индия и даже Пакистан. Изо всех сил старается взломать дверь и присоединиться к клубу Северная Корея, которая для этого попросту слишком мала. Данный недостаток она станет компенсировать дерзостью.

Однако даже ядерные Индия и Пакистан пока являются такими непобедимыми скорее на региональном уровне, чем на глобальном. Трудно представить себе их эффективную оккупацию, но вполне возможно – военное поражение или попытку его нанести, которая необязательно будет сопровождаться неприемлемым уроном для того, кто такую попытку предпримет. Чувство неотвратимости ответа, чувство фатальной его неизбежности совсем не так сильно, как в случае с Россией. То же относится к ядерным Великобритании и Франции, если рассматривать их отдельно, вне военного союза с Соединенными Штатами.

Из всех полностью суверенных и слишком больших для внешнего правления государств только в отношении России – как снаружи, так и внутри нее самой – возможен и продолжается разговор о том, может ли она и на каких условиях стать членом западного мира. В отношении Индии или Китая такой разговор не ведется.

То есть Россию продолжают рассматривать как возможного участника западного, европейского и атлантического мира, и главная претензия к ней по-прежнему состоит в том, что она не соответствует условиям этого потенциального членства.

Конечно, западный мир – общество демократий, а Россия не демократия. И все же Россия не так уж сильно отличается от множества стран, которые западный мир считает союзниками. Умеренный российский авторитаризм с рыночной экономикой и большой потребительской свободой похож на те режимы, которые США в период сдерживания коммунизма объявляли бастионами свободного мира.

Но есть одна претензия, одно условие, которое не относится к области справедливого и несправедливого. От западных демократий Россия отличается именно тем, что не нуждается в чужой защите, в частности – ей не нужны гарантии лидера западного мира, Соединенных Штатов Америки. Россия была бы в западном мире вторым государством, которое повторяло бы уникальные свойства США – способность защититься и защитить – и тем самым размывало бы уникальность и исключительность США на их канонический территории. Не нуждаясь в защите, Россия и внутри западного лагеря вела бы себя независимо, не имела бы стимулов подчиняться общим решениям. Репетиция будущего неповиновения произошла во время югославской и особенно косовской войны, когда Россия была членом «Большой восьмерки» и еще считалась идущей к соединению с западным миром.

На услуги альтернативного защитника в западном лагере нашелся бы спрос, игра на создании коалиции внутри коалиции, своего лагеря внутри западного была почти неизбежна, как и особое мнение по ряду вопросов. А значит, полноценное вхождение любой России – в том числе демократической – было почти немыслимым.

Метод избегания прошлого

На саммите глав стран СНГ в декабре 2019 года Владимир Путин прочел сорокаминутную лекцию о начале мировой войны, обещал написать статью, где распишет по дням и часам, как всё было, и покажет, что вины России тут нет – или она уж точно не больше, чем вина Запада. Президент, как утверждается, читает много книг по истории. Опрос о возможности сдачи Ленинграда вместо обороны в блокаде решил судьбу «Дождя» в национальных кабельных сетях. Очевидно, Путина не оставляет мысль о том, что можно выиграть на поле боя и проиграть на страницах газет и телеэкранах. Рубеж личной битвы Путина за историю – Россия ошибалась внутри (революция, репрессии, колхозы), но всегда была права (или вынужденно, контекстуально права) снаружи. Отступления признаются неудачными: совместная память о Катыни с прагматиком Дональдом Туском не улучшила отношений с Польшей.

Бывшая государственная граница СССР и границы суверенных государств на его месте для Путина очевидно разной прозрачности. Он неустанно объясняет Бушу, Меркель, Обаме, Трампу сложное внутреннее устройство Украины и Грузии, которые для них выглядят просто пятнами на карте – такими же, как Голландия или Эквадор. Нарушение этих призрачных, нарисованных большевиками границ – столь же призрачное преступление, за которое нельзя наказывать, как за настоящее.

Не колонии, а несправедливо утраченные части русской земли и русского этноса, который с украинцами и белорусами – почти один народ. И этот самый единый русский этнос подарил казахам, да и другим народам, их государственность (как если бы национальное строительство не происходило бы в любом случае).

Выход за украинские границы для Путина обусловлен их ментальной прозрачностью: они все еще административные, межреспубликанские, а не межгосударственные. С другой стороны, Россия пересекает их не просто так, а в тот момент, когда другая сторона пытается уничтожить их прежнюю гуманитарную и экономическую межреспубликанскую прозрачность, сделать их межгосударственными и даже межблоковыми, приблизить НАТО к Ростову и Курску. С точки зрения Запада, Россия напала на соседнее государство. С точки зрения России – наоборот. «Все войны Путина – оборонительные» – лучшая гипотеза для объяснения действий его России в мире.

Личные черты во внешней политике Путина могут скрываться совсем не там, где мы их ищем. Прежде всего, они окрашены опытом советского человека, не желающего повторять ошибок советских руководителей. И они не всегда соответствуют зарубежному мифу о Путине.

Важнейшая среди них – приверженность капитализму, который рассматривается как фундамент безопасности и конкурентоспособности России. СССР проиграл и распался, потому что пытался создать систему, полностью альтернативную рынку. В результате его плохо накормленное и неказисто одетое население превратилось в народ завистников, готовый, как говорилось в популярном анекдоте, объявить войну Финляндии и через день сдаться. В каком-то смысле так и произошло, только без объявления войны. Поэтому нужно не выдумывать альтернативу, а строить капитализм для себя.

Путин скептически относится к возникшему в девяностые классу крупных собственников, разделяет народное мнение, что большие состояния появились не благодаря талантам их обладателей, а благодаря умению вовремя захватить кусок государственного достояния. Поэтому он относится к частным активам без священного трепета и всегда готов, если посчитает нужным, перераспределить их в пользу государства или других, более патриотично настроенных либо подконтрольных собственников. Однако он не сделал за двадцать лет того, чего ждало на рубеже 1990-х – 2000-х гг. едва ли не большинство простых граждан: не отменил итоги приватизации и не вернулся к государственной экономике, то есть так и не превратил Россию в большую Белоруссию.

На месте лихого капитализма девяностых не возникла белорусская модель с госпланом, государственными заводами и совхозами. Путин – стихийный или, вернее, интуитивный рыночник, как и всякий трезвомыслящий человек его лет, который помнит советскую экономику. В первые годы у власти он поощрял вхождение российского класса крупных собственников в мировой клуб, поддерживал слияние деловых элит, предполагая, что это сделает Россию сильнее. Одобрял сделки вроде слияния ТНК и BP или сорвавшуюся попытку «Северстали» купить Arcelor. После 2008 г. и санкций 2014 г. был взят противоположный курс на репатриацию элиты и создание патриотического бизнеса, который живет, тратит и инвестирует в России. Проблем здесь пока не меньше, чем успехов, но сам рыночный тип отношений не становится предметом пересмотра. Даже с санкциями современная Россия – более конвенциональный участник глобальной рыночной экономики, чем СССР или любая другая соцстрана без санкций.

По той же причине Путин не форсирует социальное государство внутри страны. Раздутое социальное государство слишком дорого и подрывает глобальную конкурентоспособность России. Советский Союз проиграл, несмотря на социальные гарантии, которыми так хвалился перед собой и миром, а население распадающейся страны не вышло его защитить. Поэтому желанные меры, о которых граждане не устают говорить с социологами, вроде фиксированных цен на базовые товары, раннего выхода на пенсию, разовых массовых повышений зарплат и пенсий из государственной копилки – не принимаются.

Финансовая безопасность считается важнее рейтинга. В первые годы правления правительство России сохраняло очень низкие пенсии и зарплаты бюджетникам, по сути, принимало коррупционную ренту как форму вознаграждения чиновников, но ускоренными темпами расплатилось с зарубежными кредиторами. С тех пор внешний долг России остается одним из самых низких в мире. Тогда же ради балансировки бюджета монетизированы (с небольшой компенсацией, растворившейся в тогдашней высокой инфляции) сотни советских льгот, несмотря на протесты населения и падения рейтингов власти. Зато в 2009 г., когда мировой финансовый кризис грозил «олигархам» потерей бизнеса, Путин выделил им бюджетные средства на спасение от margin calls их компаний, под залог докризисной стоимости которых они брали кредиты. Не слишком популярная мера была призвана сохранить стратегические активы в руках российских бизнесменов. Точно так в совершенно другую эпоху, но по сходным соображениям «прозападный» Борис Ельцин не допустил зарубежный капитал к приватизации.

В 2014 г., несмотря на падение цен на нефть и распугавшие инвесторов санкции, Путин не стал задерживать переход рубля к полной конвертируемости. Правительство и ЦБ ничего не предприняли, хотя в этих условиях переход очень быстро спровоцировал двукратную девальвацию. Она вызвала недовольство среднего класса и сократила доступность импорта и путешествий, зато сохранила сбалансированность бюджета: валютная выручка давала теперь в два раза больше рублей, и это позволило выполнить бюджетные и социальные обязательства в рублевом выражении.

Кремль не остановился перед непопулярной пенсионной реформой, уронившей рейтинг президента, – наоборот, президент лично взялся объяснять ее населению.

Зато Путин готов на социальные траты там, где они направлены не просто на поддержку потребления или своей популярности, а там, где поддержка напрямую связана с темой безопасности. Материнский капитал – беспрецедентно реальная субсидия в мире символических российских пособий. С 2007 г. его размер вырос с 250 до 453 тысяч рублей. Массированное вложение в рождаемость – борьба с депопуляцией русских просторов – тоже рассматривается как вопрос безопасности.

По контрасту с архаичным характером политических институтов в его России и тем, что сам Путин является скорее аналоговым, чем цифровым и сетевым человеком, электронные государственные сервисы и быстрый интернет для максимально большого числа людей признаны способом сократить технологическое отставание и не пропустить пятую технологическую революцию. Технологическое отставание разрушило СССР, нового допустить нельзя.

Россию нельзя победить во внешнем противостоянии, единственный способ – сделать это изнутри. Внешнюю политику России часто трактуют как продолжение внутренней (война – средство повышения рейтинга). В действительности дело обстоит скорее наоборот: внутренняя политика в России Владимира Путина – продолжение внешней.

Все ограничения, наложенные на деятельность политических институтов и на гражданские свободы, все технологии управления выборами и прессой направлены на то, чтобы Россия, которую нельзя победить снаружи, не была побеждена изнутри.

Аполитичная политика

Забота о безопасности – следствие восприятия России как слабого, хрупкого государства. Поколение Путина, как и – пока еще – большинство ныне живущих граждан России, застало коллапс собственной страны, изменение ее границ, флага и гимна, потерю накоплений, утрату союзников и международного авторитета (модные в восьмидесятые, особенно при Михаиле Горбачёве, русские стали совсем немодными в девяностые), полную смену жизненных планов, хотя у многих в конечном счете корректировка произошла в лучшую сторону. В то же время еще поколение деда Владимира Путина и его ровесников из первых уст рассказывало своим внукам о полном разрушении предыдущей российской государственности, которая исчезла в огне и дыме революции и гражданской войны и возродилась в полную силу только после того, как вышла из смертельной опасности Второй мировой.

По всему видно, как Путин не любит революционеров и критически настроенную интеллигенцию, дважды в прошлом столетии разрушивших великую российскую державу. Даже если они действовали с лучшими намерениями, результатом воспользовались геополитические конкуренты – с худшими.

Большевики были слишком идеологизированы и политизированы, сказал он на большой пресс-конференции 2019 года в Кремле, и забыли о геополитике. Отсюда вывод: бессмысленно заниматься преобразованием страны изнутри, не думая о том, какие последствия это повлечет снаружи. Россия никогда не будет достаточно хороша для похвалы, Россию превозносят, только когда она слабеет, поэтому внешним аудитом действий российской власти вообще можно пренебречь. Имеют значения лишь оценки службы собственной безопасности – вроде той, в которой работал сам Путин.

Из принадлежности к спецслужбам – неверие в случайность и стихийность. В лесу может вырасти гриб, но не айфон. Да и гриб, вероятнее всего, кто-то и зачем-то посадил. Не бывает случайных протестов, статей, оговорок. Всё – части плана. Алексею Мордашову не удалось купить Arcelor не просто потому, что его переиграл Лакшми Миттал, а потому, что русский бизнес не хотели пустить в Европу. Подтверждение такому анализу всегда можно найти: достаточно посмотреть на историю «Южного» и второго «Северного» потоков. Сравниваем случайное с неслучайным, спонтанное с запланированным (такое ведь тоже бывает) и получаем картину мира, построенного по чужому генплану. А жителей спросили?

Так Россия, которая внутри культивирует стабильность, во внешнем мире оказывается проводником дестабилизации – вроде независимых депутатов на выборах в Мосгордуму 2019 года. И жертвой мирового «московского дела», когда ее пытаются за это наказать – в том числе поддерживая тех, кто дестабилизирует ее изнутри. На них она и отыгрывается.

К 75-летию Победы во Второй мировой войне Путин обещает написать статью, где покажет правомерность действий советского руководства в ее начале. В отличие от ленинского Совнаркома революционеров оно руководствовалось не идеологией, а геополитикой (отсюда и готовность подружиться с империалистами, и пакт с ненавистными фашистами), значит – действовало верно.

Это полностью соответствует современной российской внешней политике. Она по сравнению с советской – предельно безыдейна. Друзей и врагов больше не выбирают, сверяясь с руководящей линией. Мир не разделен на своих и чужих по идеологическому принципу, экономическому или государственному строю.

Строго говоря, друзей и врагов в старом смысле тоже нет. Друзья – любые страны, когда они не отрицают права России отстаивать свои интересы и заседать за столом мирового совета директоров. Противники – те, кто реализации этих прав препятствуют. Иногда это одни и те же страны. Отсюда немыслимая для советской и даже современной американской политики неразборчивость (официально называется «прагматизмом»): партнер может быть демократией или диктатурой, монархией или республикой, правительство – левым или правым: нужна не любовь, а признание интересов. Отсюда же – немыслимый для советской дипломатии одинаковый уровень отношений с государствами, враждующими друг с другом. Однако подход, такой успешный в мире развивающихся стран, вдруг начинает плохо работать с западными странами, где принципы и ценности – когда реально, когда декларативно – составляют часть внешней политики.

Похвалы геополитическому прагматизму советских правительств сталинского и последующих времен по сравнению с более радикальными соратниками (маоистский Китай был готов войной решить вопрос о превосходстве систем, Фидель Кастро – принести Кубу в жертву победе мировой социалистической идее) подтверждают, что Владимир Путин видит собственный режим по сравнению с режимами Ельцина и Горбачёва как власть эпохи реставрации. Но власть такую, которая должна зафиксировать не только убытки, но и прибыли, принесенные нежеланной, хотя и неизбежной революцией рубежа восьмидесятых-девяностых, а не просто вернуть все как было и поставить мебель, как она стояла при Людовике XVI. Иногда, впрочем, все равно получается, как при Людовике, например в разговорах про единый народ русских, белорусов и украинцев, хотя 30 лет в разных странах уже сделали народы разными.

Цель внешней политики российского президента тоже можно назвать контрреволюционной и реставрационной – пересмотреть итоги «конца истории» 1990-х гг. и вернуть утраченные позиции России в мире. Но методы не равны простой реставрации методов СССР. Основным способом восстановления утраченных позиций является тщательное избегание старых ошибок, которые привели СССР к геополитическому проигрышу.

Но ошибки забываются по мере удаления от них. Новые поколения помнят их смутно. Социологи говорят: общество, которое только что молилось на стабильность, больше не опасается неопределенности, оно вновь ждет перемен, даже радикальных. Журналисты независимых СМИ жалуются в частных разговорах – в непокорном Шиесе, где протестуют против ввоза мусора из Москвы, трудно найти ракурс палаточного лагеря, чтобы в кадр не попадал флаг с профилем Сталина.

Продление путинизма – так власть, судя по всему, видит транзит 2024 г. – принесет косметические изменения и отложит ответ на вопрос о внешней политике России после Путина. Если любая следующая власть возьмет курс на ее пересмотр, здесь, как и во внутренней политике, возможно два исхода. Один из них – уход от борьбы за советский статус несоветскими методами и реставрация не только цели сделать Россию снова великой, но и способа действия. Ограничитель в виде тщательного избегания, обтекания ошибок позднего СССР падет, но может выясниться, что личное, путинское во внешней политике России лежит не с той стороны спектра, где ожидается. За Путиным не мягче, а еще упрямее.

А интеллигентским, или технократическим, вариантом пересмотра накопившегося в нынешнем периоде наследия будет попытка обеспечить собственный статус и безопасность через отказ от самоутверждения вопреки Западу. Тогда нас ждет очередной сезон сближения с европейским миром на общей культурной платформе. В ходе которого, несмотря на несходство многих интересных подробностей, выяснится, что главный герой неисправим, и внешняя политика, которую мы называем «путинской», получит новое, еще неизвестное нам имя.

Russia. Весь мир > Foreign economic relations, politics > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305434 Александр Баунов

Почему McDonald’s отменил акцию по продаже бургеров за три рубля?

Компания объяснила свое решение рекомендациями столичного правительства воздержаться от массовых мероприятий из-за угрозы коронавируса. Впрочем, о таких рекомендациях ничего не известно, в мэрии отрицают, что делали такое распоряжение

McDonald’s на Пушкинской площади не будет проводить акцию, запланированную на 31 января, из-за опасности заражения коронавирусом. В заявлении компании говорится, что прислушались к рекомендациям московского правительства «в ближайшее время воздержаться от проведения массовых мероприятий» и отметят 30-летний юбилей сети позднее. «Для нас нет ничего более приоритетного, чем здоровье наших гостей и сотрудников», — заявил гендиректор McDonald's в России Марк Карена.

Мэр Москвы Сергей Собянин 28 января сообщил на своем сайте о мерах по предупреждению распространения коронавируса в столице. По его словам, создан оперативный штаб, под особый контроль взяты гостиницы и другие места массового пребывания туристов.

В мэрии Москвы заявили, что не имеют отношения к отмене акции McDonald’s. Глава департамента торговли и услуг Алексей Немерюк сообщил «Подъему», что мэрия не давала подобных рекомендаций. «Нет рекомендации что-либо проводить или не проводить. Есть штаб, который наблюдает в целом обстановку. Просто мы приняли ряд организационных мер, чтобы все были спокойны, что ведется контроль за ситуацией в целом. Каких-либо рекомендаций относительно крупных мероприятий не было. Больше никаких мероприятий не отменялось», — отметил он.

Получить расширенный комментарий McDonald’s на момент публикации материала не удалось. Компания таким образом перестраховывается, считает партнер креативного digital-агентства Possible Владимир Гарев.

«Рекламный рынок довольно чувствителен ко всяким историям, связанным с безопасностью, есть вполне повод отменить какие-то маркетинговые активности. Я не думаю, что это может быть каким-то продуманным маркетинговым ходом, чтобы привлечь к себе внимание. Скорее всего, запланированы какие-то активности в других каналах коммуникации в онлайне. Эти активности будут вовремя проведены, они не требуют сборища людей. Когда чуть-чуть спадет паника по поводу коронавируса, то прекрасно все эти скидки в ресторане отработают не в начале февраля, так в его второй половине. Насколько мне известно, ряд брендов действительно сейчас довольно осторожно реагируют на темы с коронавирусом».

Возможно, McDonald’s в перспективе вообще откажется от проведения этой акции. Сеть могла оценить риски не только в связи с коронавирусом, предполагает исполнительный директор «Русбренда» Алексей Поповичев.

«На каком-то этапе, видимо, компания поняла, что возможно огромное стечение народа, давка. Плюс они, наверное, не смогли достаточно просчитать, сколько потребуется продать гамбургеров в течение дня. Плюс власти могли не оказать необходимое полицейское сопровождение. Вы же помните, тогда выставляли специально заградительные решетки, были привлечены значительные дополнительные силы милиции. И народ тогда все-таки был более организованный и привыкший к очередям. Если мы возьмем и положим на чашу весов потенциальные негативные последствия и разочарование отдельных людей, которые хотели посетить мероприятие, наверное, все-таки те риски, которые могли бы создаться именно с точки зрения больших публичных мероприятий, негативные последствия возможного «штурма» этого McDonald’s, травмированных людей, конечно, эти риски перевешивают. Поэтому, мне кажется, компания приняла достаточно разумное решение. McDonald’s, я думаю, показывает свою социальную ответственность, заранее увидев риски, которые она, может быть, раньше пропустила».

Предполагалось, что акция будет проходить только один день и лишь на Пушкинской. Ожидалось, что бигмак, гамбургер, чизбургер в самом первом российском заведении сети можно будет приобрести за 3 рубля 75 копеек, а за 30 рублей — вишневый пирожок, кока-колу, фанту, спрайт, картофель фри и «Хеппи мил».

UPS вложился в электромобильный стартап Arrival экс-главы Yota

Американская компания, специализирующаяся на услугах экспресс-доставки и логистики, заказала 10 тысяч электромобилей. Сумма сделки может достигнуть 600 млн евро

Американская компания United Parcel Service (UPS), которая специализируется на экспресс-доставке и логистике, заказала 10 тысяч электромобилей у британского стартапа Arrival экс-главы Yota Дениса Свердлова, сообщает The Guardian.

Издание оценило сумму контракта в 400 млн евро, однако зависимости от комплектации электрокаров сумма контракта может возрасти до 600 млн евро. Кроме того, в стартап вложилось и подразделение UPS по венчурным инвестициям. Подробности сделки не указываются.

Ранее в проект Свердлова вложились концерны Hyundai и Kia, стартап они оценили в 3 млрд евро. Впрочем, несмотря на весомые инвестиции, напрямую Tesla и Arrival конкурировать не будут, считает автоэксперт Артем Бобцов.

«UPS — это один из лидеров отрасли, и она, конечно, смотрит наперед. То есть она смотрит, как будет меняться индустрия доставки, индустрия почтовых отправлений в следующие три-пять лет. Компания делает ставку на эти автомобили неспроста, поскольку понимает, что в горизонте трех-пяти лет большая часть транспорта в развитых мегаполисах будет законодательно переведена на электромобили. Заявкой на конкуренцию с Tesla это считать нельзя, поскольку автомобили, которые сейчас создаются в Великобритании, — это акцент на коммерческий транспорт. Tesla таких машин не делает, и, насколько я знаю, в планах пока у них этого нет. Вопрос в том, что этот сегмент очень активно растет и он очень перспективен».

Arrival — стартап бывшего замминистра связи и бывшего главы оператора Yota Дениса Свердлова. Он покинул Россию в 2014 году, создав в Люксембурге инвестфонд Kinetik. Пока стартап прибыли не приносит, и готового продукта еще нет. Ожидается, что первые электромобили Arrival появятся в этом году. По словам самого Свердлова, основные рынки для Arrival — США и Европа, затем возможен выход на Азию. Ежегодно планируется выпускать 670 тысяч электрокаров, а к выходу на основные рынки Arrival намерен подойти через 15 лет.

Пока первый электрокар не сошел с конвейера, делать выводы еще рано, говорит исполнительный директор VSK Group Максим Тищенко.

«Европа, наверное, начала задумываться об экологии, то есть видит за электромобилями будущее, развивает эту тему достаточно активно. С другой стороны, это можно рассматривать как некий пиар, который мы видели не раз, то есть когда начинали за здравие, заканчивали за упокой. Для стартапа это, конечно, хорошо, я бы даже сказал, очень хорошо. Но даже российский пример — «Ё-мобиль». Запись была аж на четыре года вперед на автомобили, было все шикарно разрекламировано. То есть был такой грандиознейший стартап. Чем закончилось? Жириновскому один сделали, еще два, по-моему, сделали. Любой стартап — это высокорискованный проект, тем более на таком рынке, который только-только развивается. Я бы здесь относился не то что с подозрением, но с легким, минимальным, наверное, оптимизмом, что еще один серьезный игрок может появиться на рынке. Впрочем, пока что с опасением, что, скорее всего, он и не появится в дальнейшем».

С 2015 года Arrival разрабатывает программное обеспечение, компоненты, материалы и модульные платформы для электромобилей. Штаб-квартира Arrival находится в Лондоне, центры разработок — в Великобритании, США, России, Германии и Израиле. В компании работают более 800 сотрудников.

Ракеты, выпущенные по объектам Saudi Aramco, сбиты системами ПВО

Силы противовоздушной обороны Саудовской Аравии сбили на прошлой неделе ракеты, нацеленные на нефтяные объекты саудовской нефтегазовой госкомпании Saudi Aramco, сообщила американская газета The Wall Street Journal, ссылаясь на представителей королевства. «Представители Саудовской Аравии по этому поводу заявили, что все удары были сорваны на прошлой неделе. Aramco от комментариев отказалась», — уточняет издание.

Саудовская Аравия и США обвиняют в нападениях Иран, который поддерживает хуситов. Иран, отмечает WSJ, свою причастность отрицает.

29 января правящие на севере Йемена мятежники из движения «Ансар Алла» (хуситы) заявили о нанесении ракетных ударов по объектам Saudi Aramco и двум аэропортам в городах Джизане и Абхе на юго-западе королевства.

Удары по объектам Saudi Aramco в Саудовской Аравии в 2019 году, за которые взяли на себя ответственность хуситы, привели к падению наполовину нефтедобычи в королевстве, отмечает ПРАЙМ.

Нефть может подорожать до $183 к 2050 году

Цена нефти марки Brent может достигнуть $183 за баррель к 2050 году (по курсу 2019 года), прогнозирует статистическое подразделение Минэнерго США в Годовом энергетическом прогнозе 2020 года с прогнозом до 2050 года.

Агентство смоделировало самую высокую и самую низкую цену. По сравнению со $105 за баррель в контрольном примере цена может составить $46 в случае низкой стоимости нефти. Цены на нефть в будущем будут определяться балансом мировых рынков, на которые в первую очередь влияют факторы, не просчитываемые Национальной системой энергетического моделирования.

Распространение нового вида коронавируса в Китае, крупнейшем импортере нефти в мире, и связанные с этим опасения по поводу снижения спроса на сырье вызвали дискуссии относительно будущего сделки ОПЕК+. Текущее падение цен на нефть во многом вызвано другими факторами — теплой зимой и ослаблением геополитической напряженности вокруг Ирана, отмечает «Коммерсант».

Болгария меняет российский газ на азербайджанский и американский

Болгария, получающая почти весь потребляемый газ из России — около 3 млрд кубометров в год, — собирается к концу 2020 года получать 50% этого объема из других источников, сообщила министр энергетики Болгарии Теменужка Петкова. По ее словам, из всего потребления природного газа в стране половина будет диверсифицирована за счет поставок газа из Азербайджана по газопроводу TANAP и поставок СПГ. При этом Петкова рассказала «о прогрессе в реализации» ключевых инфраструктурных проектов для Болгарии, включая строительство соединительного звена между Грецией и Болгарией.

Болгария и США, отметила министр, имеют широкое поле сотрудничества в области СПГ. В ходе рабочего визита в США Петкова встретилась с замминистра энергетики США Марком Менезесом, замминистра торговли США Дейлом Ташарски, другими чиновниками и представителями СПГ-компаний США, сообщает «Интерфакс».

Первые партии СПГ из США Болгария получила в июне 2019 году. Всего же в минувшем году страна импортировала 500 млн кубометров газа в виде СПГ.

Петкова напомнила, что правительство Болгарии приняло решение приобрести через «Булгартрансгаз» 20% в проекте СПГ-терминала под Александруполисом (Греция). «Это еще один шаг на пути к выстраиванию общей концепции Балканского газового узла, которая предусматривает развитие связи между газовыми рынками государств Центральной и Восточной Европы посредством строительства и развития газотранспортной инфраструктуры», — считает Минэнерго Болгарии.

«Стратегически важно сохранить ключевую роль Болгарии в газовой карте Европы», — цитируют Петкову «Вести.Экономика».

На 3,5 млн баррелей увеличились запасы нефти в США за неделю

За неделю, завершившуюся 24 января 2019 года, коммерческие запасы нефти в США, исключая стратегический резерв, увеличились на 3,5 млн баррелей, или на 0,8% — до 431,7 млн баррелей, сообщается в еженедельном обзоре управления энергетической информации Минэнерго США. Между тем аналитики, опрошенные Reuters, ожидали менее сильного роста этих запасов — всего на 0,5 млн баррелей.

Добыча нефти в США за неделю, по данным министерства, при этом не изменилась, оставшись на уровне 13 млн б/с.

Запасы нефти на крупнейшем в стране терминале в Кушинге (Cushing) выросли на 0,7 млн баррелей — до 35,6 млн.

Запасы бензина поднялись на 1,2 млн баррелей, или на 0,5%, до 261,2 млн баррелей. Эксперты, однако, ожидали роста на 1,3 млн баррелей. Запасы дистиллятов за неделю уменьшились на 1,3 млн баррелей, или на 0,9%, составив 144,7 млн баррелей. Прогнозировалось снижение на 1,1 млн баррелей.

Стратегический резерв нефти в стране по сравнению с предыдущей неделей, по данным министерства, не изменился, оставшись на отметке 635 млн баррелей, отмечает ПРАЙМ.

Информационный бюллетень о ситуации и принимаемых мерах по недопущению распространения заболеваний, вызванных новым коронавирусом

По информации Роспотребнадзора, в связи с неблагополучной ситуацией, связанной с новым коронавирусом в Китайской Народной Республике (КНР), Роспотребнадзором продолжается проведение комплекса противоэпидемических мероприятий, начатых в декабре прошлого года после появления первой информации о случаях неизвестного заболевания в г. Ухань.

По данным Государственной Комиссии здравоохранения в Китайской Народной Республике (КНР) на 02-00 30.01.2020 зарегистрировано 7711 подтверждённых случаев заболевания, вызванных новой коронавирусной инфекцией (2019-nCoV), прирост за сутки 29 % (1737). Наибольшее количество заболевших зарегистрировано в провинции Хубэй (4587). Летальность составляет 2,2 % (170 случая), что ниже, чем при вызываемых возбудителями семейства коронавирусов атипичной пневмонии SARS/ТОРС (9,6%) (вспышка 2003 году) и Ближневосточного респираторного синдрома (36%). Отслежено 88693 контактных лиц, 81947 находятся под наблюдением.

Подтверждено 74 случая завоза нового коронавируса в 15 стран (Австралия, Вьетнам, Германия, Канада, Корея, Камбоджа, Малайзия, Непал, Таиланд, Сингапур, США, Франция, Шри-Ланка, Япония).

С первых дней осложнения ситуации организован мониторинг за эпидемиологической обстановкой, приняты дополнительные меры по усилению санитарно-карантинного контроля в пунктах пропуска через государственную границу Российской Федерации, отработан алгоритм действий медицинского персонала при подозрении на новую коронавирусную инфекцию; обеспечен контроль за готовностью медицинских организаций к приему больных из неблагополучных территорий; проработаны вопросы немедленной изоляции лиц с подозрением на заболевание и установления медицинского наблюдения за контактными лицами; определен предварительный алгоритм лабораторной диагностики в случае выявления лиц с подозрением на коронавирусную инфекцию; приняты меры по обучению медицинского персонала. В регионы направлены методические рекомендации по лабораторной диагностике, дезинфекционным мероприятиям, противоэпидемическому режиму медицинских организаций.

24.01.2020 вступило в силу зарегистрированное в Минюсте России по поручению Председателя Правительства Российской Федерации Постановление Главного государственного санитарного врача Российской Федерации «О мероприятиях по недопущению распространения новой коронавирусной инфекции, вызванной 2019-nCoV», в котором определен перечень мероприятий по недопущению распространения новой коронавирусной инфекции в Российской Федерации.

29.01.2020 Роспотребнадзором внесен в Правительство Российской Федерации проект Национального плана по предупреждению завоза и распространения новой коронавирусной инфекции на территории Российской Федерации.

В региональные организации Роспотребнадзора доставлены диагностические тест-системы для выявления нового коронавируса, определен алгоритм лабораторной диагностики.

Во всех пунктах пропуска через государственную границу Российской Федерации проводится усиленный двойной контроль прибывающих из неблагополучных регионов лиц с использованием стационарного и переносного тепловизионного оборудования.

Все граждане с симптомами острых респираторных инфекций (ОРВИ), прибывшие из КНР, как выявленные в ходе санитарно-карантинного контроля, так и обратившиеся за медицинской помощью в течение 14-ти дней после прибытия, в обязательном порядке изолируются, госпитализируются и обследуются лабораторно на весь перечень возможных возбудителей ОРВИ, включая новую коронавирусную инфекцию.

За период мониторинга выявлено 184 заболевших с признаками острых респираторных вирусных инфекций. При проведении скрининговых исследований получены результаты: у 30 больных – респираторная инфекция (аденовирусы, риновирусы, РС-вирусы, метапневмовирусы, бокавирусы, стрептококк), 23 - грипп А, 10 - грипп В, 7 - парагрипп, в 2 случаях - сезонная коронавирусная инфекция, у 10 -х заболевших микстинфекция.

Больных новой коронавирусной инфекцией (2019-nCoV) не зарегистрировано.

По результатам оперативного мониторинга за внебольничными пневмониями в Российской Федерации, превышения среднемноголетних уровней заболеваемости не наблюдается.

С 31 декабря 2019 года Роспотребнадзором установлено оперативное взаимодействие с китайскими партнерами и Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ), эксперт Роспотребнадзора включен в состав Чрезвычайного комитета в рамках Международных медико-санитарных правил (2005) ВОЗ.

Роспотребнадзором совместно с Ростуризмом отработан механизм возврата денежных средств российским гражданам, отказавшимся от поездок в КНР до стабилизации эпидемиологической ситуации.

Роспотребнадзором с 28.01.2020 начато обследование в аэропортах прибытия всех возвращающихся из КНР российских туристов на коронавирусную инфекцию, что встретило полное понимание и содействие российских граждан.

В целях оперативного реагирования при сборе эпидемиологического анамнеза у лиц с подозрением на новую коронавирусную инфекцию, в Едином консультативном центре Роспотребнадзора (8 800 555 49 43) организована работа русско-китайских переводчиков.

Проведение противоэпидемических мероприятий продолжается, ситуация находится на строгом контроле Роспотребнадзора.

«Сделка века»: о чем договорились Путин и Нетаньяху

Путин и Нетаньяху обсудили «сделку века»

Анна Юранец

В Москве состоялась встреча Владимира Путина с премьер-министром Израиля Биньямином Нетаньяху, который возвращается домой из США через Москву. В Вашингтоне политик побывал на презентации «сделки века» Дональда Трампа по урегулированию конфликта Израиля и Палестины. Именно это соглашение Нетаньяху и обсуждал с Путиным. Кроме того, премьер выразил желание лично забрать освобожденную из российской тюрьмы Нааму Иссахар.

Президент России Владимир Путин встретился с премьер-министром Израиля Биньямином Нетаньяху. Политик прибыл в Россию, чтобы обсудить с российским лидером план президента США Дональда Трампа по урегулированию многолетнего конфликта Израиля и Палестины — «сделку века», как ее называет глава Белого дома.

Нетаньяху возвращается домой «не с пустыми руками» — вместе с премьером на его самолете в Израиль полетит помилованная Путиным Наама Иссахар.

Как сообщил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков, Кремль продолжит анализировать соглашение по урегулированию палестино-израильского конфликта. При этом лидеры детально обсудили предложение главы Белого дома, двусторонние отношение, а также ситуацию в Сирии.

«Была продолжительная, глубокая и основательная беседа о деталях «сделки века» и ее влиянии на регион. Кроме этого, лидеры обсудили развитие событий в Сирии и необходимую координацию между Израилем и Россией», — сказал источник ТАСС.

После встречи в официальном аккаунте премьер-министра Израиля появилась совместная фотография политиков.

«Важная рабочая встреча с президентом России Владимиром Путиным в Москве. Отношения между Израилем и Россией никогда раньше не были столь хорошими и прочными. Спасибо вам, президент Путин», — говорится в подписи к снимку.

28 января Биньямин Нетаньяху находился с визитом в Вашингтоне, где президент США представил «сделку века». Этот день израильский премьер назвал «историческим», поскольку Трамп стал первым зарубежным лидером, признавшим законность присоединения к Израилю Западного берега реки Иордан. Представителя Палестины на презентации плана Дональда Трампа не было.

Еще до того, как Вашингтон раскрыл подробности сделки, президент Палестины Махмуд Аббас заявил, что она окажется на «свалке истории».

Американский лидер предложил признать Иерусалим неразделимой столицей Израиля, хотя в восточной части города Палестина сможет построить свою столицу. При этом арабскому государству и всему мировому сообществу следует признать суверенитет Израиля над Западным берегом реки Иордан, следует из сделки.

Палестина, по словам Трампа, вдвое увеличит свои территории, если согласится на план США. Так, в качестве компенсации от потери территории на Западном берегу Иордана глава Белого дома предложил выделить арабскому государству две зоны в пустыне Негев к югу от Газы.

Кроме того, президент США считает целесообразным установить контроль Палестины над сектором Газа. Через Израиль, по мнению Трампа, можно было бы провести тоннель или эстакаду. Это даст арабской стране выход к морю, однако построить там порт можно будет только спустя пять лет после заключения соглашения и, что примечательно, только с разрешения Израиля.

В рамках предложенного плана Вашингтон готов выделить 50 млн долларов. Палестина же должна быть демилитаризована, а движение ХАМАС — полностью разоружено. В обмен Израиль должен согласиться на замораживание новой деятельности по строительству еврейских поселений сроком на четыре года. Именно столько времени отводится на переговорный процесс о формировании палестинской государственности.

Территориальный конфликт между странами тянется с 1967 года. Противостояние неоднократно пытались разрешить международные посредники, однако ни к каким результатом это не привело. Разработка «сделки века» администрацией Трампа длится уже почти три года. Ее главным архитектором считается Джаред Кушнер — советник и зять главы Белого дома.

Обсудить план Вашингтона Нетаньяху решил с российским лидером и уже спустя два дня после презентации сделки прибыл в Москву.

«Мы провели некоторые переговоры с нашими американскими друзьями. Я смогу вам сказать о некоторых вещах, связанных с этим... Вы являетесь первым мировым лидером, с которым я встречаюсь после визита в Вашингтон [и встречи с президентом США Дональдом] Трампом. У нас сегодня новая возможность, хотел бы с вами поговорить, услышать Ваше мнение, [о том] как мы можем собрать все силы для мира и спокойного существования», — цитирует «Интерфакс» слова израильского премьера в начале его встречи с Путиным.

Однако ожидать полной поддержки Россией сделки Трампа не приходится.

Москва уже обращала внимание на тот факт, что США не консультировался с палестинской стороной, прежде чем представлять политическую часть «сделки».

«Не они [США] должны принимать решения. Они предлагают инициативу израильскому руководству... но не проконсультировались с палестинским», — заявлял замглавы МИД РФ Михаил Богданов.

Реакция от Палестины последовала однозначная и вполне ожидаемая. Палестинский лидер Махмуд Аббас назвал сделку «пощечиной». Постоянный наблюдатель Палестины Совете Безопасности ООН Рияд Мансур заявил журналистам, что Аббас примет участие в заседании Совбеза ООН для представления резолюции против опубликованного США плана.

«Они позволяют Израилю немедленно аннексировать палестинские территории, — сказал Мансур. — Если они собираются в ближайшее время аннексировать 40% Западного берега реки Иордан, а затем давать нам время для переговоров, то в этом нет никакого смысла».

Глава МИД России Сергей Лавров за несколько часов до презентации плана Вашингтона также заявлял, что успех сделки можно будет оценить по реакции Палестины.

«Когда такой текст будет обнародован, самое главное — узнать позиции сторон, прежде всего позицию палестинцев… Безусловно, нужно будет понять реакцию арабских друзей Палестины, Лиги арабских государств», — сказал он, отметив, что проанализировать предложение Трампа могли бы международные посредники — Россия, США, ООН, ЕС.

Представив свою сделку, глава Белого дома добьется как минимум запуска нового раунда дискуссии вокруг палестино-израильского конфликта с участием международных игроков. И Россия, судя по всему, намерена принять активное участие в этом обсуждении.

В свою очередь, премьер-министр Израиля с энтузиазмом предоставляет Москве эту возможность. В марте Нетаньяху предстоит пройти через третьи за 11 месяцев парламентские выборы. Сказать, что премьер чувствует себя уверенно в преддверие выборов, нельзя. Против него заведено сразу три уголовных дел, по которым ему уже были предъявлены обвинения со стороны генпрокуратуры (в том числе израильского премьера подозревают в коррупции и обмане общественного доверия).

В рамках предвыборной кампании Нетаньяху разыгрывает карту политика, установившего весьма хорошие отношения со сразу несколькими зарубежными лидерами, что играет ему на руку как главе страны, втянутой в непростые противостояния с соседями.

Кроме того, очередным бонусом, призванным повысить симпатии израильтян к премьеру, должно стать его триумфальное возвращение с осужденной в России Наамой Иссахар.

Как заявил адвокат помилованной девушки, Нетаньяху выразил желание лично забрать Иссахар из России. Российский лидер подписал помилование израильтянки накануне встречи с премьером. Нетаньяху встретился с девушкой и ее матерью в аэропорту «Внуково».

«Очень тронут встречей с вами. Теперь пора возвращаться домой», — цитирует обращение Нетаньяху к Нааме и ее матери канцелярия премьера.

«Ни о чем не договорились»: Минск требует от Москвы денег

Минск объявил о повышении тарифа на транзит нефти из России

Отдел «Бизнес»

Переговоры между Москвой и Минском ничем не закончились. С 1 февраля тариф на транзит российской нефти по территории Белоруссии вырастет на 6,6%. Однако вряд ли такой расклад устроит Минск. Белоруссия хотела бы гораздо больших компенсаций.

Минск и Москва не договорились об увеличении тарифа на транзит по территории Белоруссии российской нефти. В итоге он вырастет с 1 февраля более чем на 6%, сообщил в четверг, 30 января, министр антимонопольного регулирования и торговли страны Владимир Колтович.

«Переговоры (с российской стороной — «Газета.Ru») закончились, мы ни о чем не договорились. Поэтому вступает в силу статья инструкции, которой установлен порядок повышения тарифа на транзит нефти: это среднегодовой темп инфляции, установленный прогнозом России, увеличенный на три процентных пункта. Больше 6%, по-моему, 6,6%», — сказал министр журналистам.

Как заявляла ранее Федеральная антимонопольная служба (ФАС), решение по тарифу на транзит российской нефти через Белоруссию будет принято в ближайшее время. Размер тарифа будет зависеть от взаимных договоренностей по расходам на транспортировку, пояснял журналистам замглавы ФАС Анатолий Голомолзин.

«Методика говорит о том, что цена должна меняться по формуле: [прогнозная] инфляция [в России] плюс не более 3%. Прогнозная инфляция — 3%. Какой итоговой будет величина тарифа — это вопрос, придут ли стороны к окончательному пониманию согласованных расходов по транспортировке. Вопрос в том уровне расходов, которые стороны считают для себя обоснованными, — сказал Голомолзин. — Если не придут к обоснованным объемам, тогда работает эта формула. Если придут, то может быть другой уровень».

Белоруссия планировала в 2020 году повысить тариф на прокачку российской нефти на 16,6%. В него Минск хотел включить недополученную выручку за 2019 год из-за инцидента с загрязненной российской нефтью.

Напомним, ЧП на нефтепроводе «Дружба», по которому нефть поступает из России в Европу, произошло в апреле прошлого года. Прокачку на время пришлось остановить.

Но российскую сторону предложенное Минском увеличение тарифа не устраивало.

Для России это означает рост издержек, а для Белоруссии — способ хотя бы бы частично компенсировать убытки своих НПЗ из-за закупок более дорогой нефти, говорит Артем Деев, руководитель аналитического департамента AMarkets.

«Мы наблюдаем очередной акт трагедии под названием «российская нефть для Белоруссии: кто победит».

Это очередной виток конфликта, когда градус взаимных претензий повышается. В краткосрочной перспективе (в плане возможности дополнительного заработка для Белоруссии) это положительный момент. Но очередное ухудшение отношений с Россией республике вряд ли поможет в долгосрочной перспективе, скорее, наоборот», — предупреждает эксперт.

Повышение тарифа в среднем запланировано до 6,6%, что не выгодно Белоруссии, указывает между тем управляющий партнер экспертной группы Veta Илья Жарский. Минску необходима индексация как минимум на 21-23%. В прошлом году, даже до того, как в «Дружбу» попала некондиционная нефть, Минск пытался значительно поднять тариф.

Так, в апреле Белоруссия выступала повышение на 23,1%. По словам Минска, это необходимо сделать, чтобы обеспечить безопасность в процессе транспортировки.

В конце июня 2019 года была предпринята еще одна попытка , но и здесь поддержки со стороны РФ не последовало.

«Третий раз Минск предлагал повысить тариф, уже указывая на непоправимый урон, который нанесла инфраструктуре и государству «грязная нефть». В прошлом году с начала августа «Гомельтранснефть» предлагала «Транснефти» поднять тариф до 21,7%», — напоминает Жарский.

Параллельно требованиям о повышении тарифа ведомства президента Белоруссии Александра Лукашенко ведут также торг о снижении цены на поставки, пугая российских партнеров закупками нефти из стран дальнего зарубежья, говорит Петр Пушкарёв, шеф-аналитик TeleTrade.

Страна уже закупила нефть у Норвегии и продолжает поиски дальше. В числе альтернативных источников назывались страны Балтии, Украина, Польша, ОАЭ, Саудовская Аравия и даже США.

Маски нарасхват: как аптеки наживаются на коронавирусе

Средний чек на покупки медицинских масок вырос на треть

Ксения Чемоданова

Крупнейшие интернет-магазины Amazon и Alibaba фиксируют дефицит медицинских масок из-за коронавируса. Ритейлеры уже перестали отпускать товар поштучно, а в Китае ввели лимит на его продажу. Ажиотаж наблюдается в США, где китайцы начали сметать маски с полок аптек для отправки родственникам. Раскупают средства защиты и в России: с начала недели спрос на маски вырос более чем в три раза.

На крупнейших онлайн-площадках Amazon и Alibaba медицинские маски начали исчезать из продажи, пишет Bloomberg. По данным издания, в данный момент фактически невозможно купить самые популярные респираторные маски N95 производства 3M Со.

У другого онлайн-ритейла Taobao маски пока имеются в наличии, но их число ограничено. За два последних дня компания продала рекордные 80 млн масок, заявив, что запасы на складах уменьшаются.

Некоторые продавцы перестали продавать их поштучно и разрешают заказать только партии от двух до десяти тысяч масок.

В итоге по всему Китаю, Гонконгу и Сингапуру люди часами стоят в очередях в магазинах и аптеках в надежде получить хоть какое-то средство защиты от инфекции. «Я прошел десятки аптек, прежде чем мне удалось купить маски в достаточном количестве» — сетовал собеседник издания из Токио.

В Китае некоторые магазины начали ограничивать продажи. Крупнейшая международная сеть аптек Watsons заявила в своем официальном аккаунте в Facebook, что в ближайшее время планирует ограничить количество покупок до 50 масок на человека и только в порядке живой очереди.

При этом китайцы, живущие за границей, отправляют посылки с масками своим родственникам в Китай. Например, одна из жительниц Калифорнии отправила своим родственникам более двух тысяч масок, сообщает Financial Times. Также предприимчивые пользователи перепродают их через специальные сообщества в китайском мессенджере WeChat.

Кроме того, воспользовавшись ситуацией и паникой среди китайцев, ритейлеры на Alibaba стали продавать и поддельные маски популярных медицинских брендов.

На фоне растущего массового спроса фармацевтические корпорации уже начали подсчитывать прибыль. Так, стоимость акций производителя хирургического оборудования Medtecs International с начала года выросла более чем в пять раз. Капитализация компании Jiangsu Bioperfectus Techologies, которая накануне заявила, что разработала новый способ быстрее выявлять признаки вируса, резко увеличилась. Ее акции взлетели в цене на 20%, что стало рекордным показателем за всю историю существования компании.

Примечательно, что защитные маски стали предметом дефицита и в США, хотя медики диагностировали пока всего пять случаев заражения коронавирусом. Нехватка этого вида медицинской продукции наблюдается как в столице страны Вашингтоне, так и, по свидетельствам The Washington Post, в других городах.

Вопреки возникшему ажиотажу, минздрав США подчеркивает, что главной защитой от вируса для американцев сегодня является личная гигиена — тщательное мытье рук, дезинфекция и избежание контактов с больными.

Заработать на болезни

Несмотря на то что врачи не считают медицинскую маску основным средством защиты от вируса, в России на этот товар также наблюдается ажиотажный спрос. Как рассказали «Газете.Ru» в одной из крупных сетей аптек Москвы, дефицита масок пока не наблюдается, хотя люди стали заказывать товар намного чаще.

«Если ранее маски заказывал один из 15 посетителей, то сейчас примерно каждый пятый просит включить товар в заказ. Особенно много масок берут китайцы, бывает, что покупают за раз более 100 штук. Пока товар есть на складах, но если ажиотаж продолжится, то есть вероятность возникновения сложностей с поставками», — отметил представитель сети.

Похожая ситуация наблюдается и в Санкт-Петербурге, где в некоторых аптеках исчезли с прилавок медицинские маски. Как рассказал источник «Интерфакса», в части аптек Петербурга они закончились еще 22 января, а основными покупателями также были путешественники из Китая.

Высокий спрос неминуемо привел к росту цены на товар. На прошлой неделе средний чек при покупке медицинских масок вырос на 30% в сравнении с аналогичным периодом прошлого года, рассказал «Газете.Ru» оператор фискальных данных «Платформа ОФД». Аналитики сравнивали агрегированную обезличенную информацию о продажах по всей стране, поступающую с более чем 900 тыс. онлайн-касс.

По их данным, средний чек в период с 20 по 26 января составил 59 рублей, в то время как еще в начале месяца показатель находился на уровне 49 рублей. При этом объем продаж вырос в сравнении с аналогичным периодом прошлого года на 31%.

В начале текущей недели средний чек на маски вырос еще на три рубля и составил 62 рубля. Вдобавок объем продаж превысил показатель всей прошлой недели и увеличился в сравнении с аналогичным периодом прошлого года в 3,2 раза.

«На этой неделе больше всего покупок таких товаров совершается в Москве и Московской области, в Санкт-Петербурге и городах-миллионниках. В топе товаров данной категории — трехслойные маски с фиксатором на резинке, предназначенные для защиты от вирусно-бактериальной флоры, в упаковке по 50 шт», — указал директор по работе с партнерами IT-компании «Платформа ОФД» Дмитрий Афанасьев.

Напомним, что в Китае с декабря начал распространяться новый коронавирус, вызывающий пневмонию. Все первые заболевшие посещали рынок морепродуктов в Ухане. За истекшие сутки в Китае зарегистрирован 1731 новый подтвержденный случай заболевания новым типом пневмонии и 38 случаев летального исхода, сообщил госкомитет КНР по делам здравоохранения в четверг, 31 января.

Фармацевтическая компания Gilead Sciences объявила о регистрации в России препарата комбинированного препарата для лечения ВИЧ-1 у взрослых пациентов. Речь идет о комбинации биктегравира, тенофовира алафенамида и эмтрицитабина. Решение о выдаче регистрационного удостоверения было принято Министерством здравоохранения 22 января 2020 года.

В клинических исследованиях была продемонстрирована эффективность препарата, в том числе у пациентов с высокой вирусной нагрузкой и низким уровнем клеток CD4. Препарат не повышает кардиоваскулярный риск у ВИЧ положительных пациентов и имеет благоприятный профиль переносимости в отношении функции почек, в частности, в клинических исследованиях не было зафиксировано случаев прерывания лечения из-за развития нежелательных явлений со стороны почек и мочевыводящих путей.

Комбинированный лекарственный препарат также обладает высоким барьером резистентности – в ходе клинических исследований не было зарегистрировано ни одного случая ее развития, и хорошей переносимостью – менее 1% прерывания терапии из-за нежелательных явлений, связанных с приемом препарата. Наиболее часто регистрируемыми нежелательными реакциями в клинических исследованиях были головная боль (5%), диарея (5%) и тошнота (4%). Эффективность и безопасность препарата у пациентов младше 18 лет не установлена.

В 2018 году данный препарат под торговым наименованием БиктарвиТМ получил одобрение FDA. Затем маркетинговое разрешение было получено в странах Европейского союза.

Исследователи Samsung Advanced Institute of Technology (SAIT) совместно с учеными из Массачусетского технологического института (MIT) разработали инновационный неинвазивный метод контроля уровня глюкозы в крови с применением технологии под названием Рамановская спектроскопия. В январе вышла статья об этом методе в Science Advances.

В связи с увеличением количества людей больных сахарным диабетом во всем мире, эффективный мониторинг уровня глюкозы в крови представляет особенную важность. Как правило, для этого требуется сделать укол в палец, чтобы получить каплю крови, поэтому ученые давно искали неинвазивные методы забора биоматериала, не причиняющие боль и дискомфорт.

«Неинвазивный мониторинг уровня глюкозы в крови активно обсуждался на протяжении десятилетий, и я верю, что наша работа поможет определить направление будущих исследований в этой сфере, – прокомментировал д-р Сон Хён-Нам (Sung Hyun Nam), магистр лаборатории мобильного здравоохранения SAIT. – Мы продолжим искать решения сложных задач и надеемся, что это приведет к выходу неинвазивных датчиков глюкозы в крови на рынок и в конечном итоге поможет облегчить жизнь людям с диабетом».

Рамановская спектроскопия использует лазеры для идентификации химического состава крови. Исследования применения этого способа для определения уровня глюкозы продемонстрировали способность измерять его прежде всего путем представления статистических корреляций с контрольной концентрацией этого вещества в биоматериале. При этом перед учеными возникли вопросы об эффективности и точности применения такого метода, поскольку результаты не были подтверждены.

Чтобы преодолеть ограничения, которые возникли в ходе предыдущих исследований, ученые Samsung разработали внеосевую систему комбинационного рассеяния света, которая позволяет непосредственно наблюдать пики комбинационного рассеяния глюкозы в коже in vivo. Используя эту систему, они продемонстрировали одно из самых высоких значений точности прогнозирования среди неинвазивных технологий. Исследовательская группа также разработала инновационную технику для снижения влияния артефактов движения на определение глюкозы путем спектроскопии комбинационного рассеяния.

Строительство новой столицы Египта на 20% финансируют иностранцы

Жильё в новом городе будет слишком дорогим для тех, кто должен там работать.

Что случилось? В Египте полным ходом идёт строительство новой столицы, сообщает ZDNet. Город площадью более 700 кв км возводится к востоку от Каира, между Нилом и Суэцким каналом. По планам, министерства переедут уже в этом году. Тем не менее, новый город пока не получил даже официального названия.

Что там будет?

   -комплекс правительственных учреждений и дипломатический квартал,

   -крупнейший аэропорт Египта,

   -самая высокая башня в Африке,

   -крупнейший оперный театр на Ближнем Востоке,

   -развлекательный район стоимостью $20 млрд

   -гигантский городской парк, по площади превышающий Центральный парк в Нью-Йорке.

И всё это будет построено в пустыне.

Причины. Официально говорится о том, что нынешняя столица, Каир, перенаселена. Ожидается, что к 2050 году его население удвоится и составит 40 млн чел. Кроме того, город входит в лидеры по загрязнённости воздуха. Однако многие эксперты считают истинной причиной желание президента Ал-Сиси оставить память о себе.

Умный город. Новая столица видится аванпостом прогресса и идеальной средой для бизнеса. Там будут присутствовать все атрибуты умного города, такие как автоматический контроль трафика и предотвращение аварий, умные здания, оптимизация коммунальных расходов, а также управление энергопотреблением с акцентом на возобновляемую энергию. В частности, будет построена «солнечная ферма» площадью 90 кв км. Кроме того, новую административную столицу хотят сделать первым безналичным городом в стране.

Финансы. Прогнозируемые затраты колеблются от $45 до 58 млрд. Критики считают, что эти деньги были бы с бОльшим смыслом потрачены на решение существующих в стране проблем, таких как быстрая инфляция, безработица, спад в туризме и неразвитая инфраструктура. Кроме того, правительство Египта не в состоянии профинансировать проект из бюджета.

Цитата. «Нам нужно очень обширное финансирование, – рассказывает Ахмед Заки Абдин, генерал в отставке, возглавляющий компанию-застройщика нового города. – И у государства нет денег, чтобы дать их мне». В результате на сегодняшний день около 20% инвестиций поступило из-за рубежа.

По словам Абдина, Китай выделил до $4,5 млрд на покрытие расходов, также государственная китайская строительная компания обучает 10 000 египетских строителей. Как отметил Мэтт Уокер из MTN Consulting в статье для Daily News Egypt, значительная часть вклада Китая – это кредиты, а «китайские банки дают средства только для покупки китайского оборудования».

Проблемы. Строительство в пустыне сопряжено с другими проблемами. Самая очевидная из них – город будет потреблять около 650 000 кубометров воды в день из скудных ресурсов Северной Африки. Кроме того, он будет слишком дорогим для тех, кто, как предполагается, будет там работать. Сюда планируется переселить более 6,5 млн чел, большинство из них - государственные служащие. Как пишет The Economist, они зарабатывают в среднем $70 в неделю, а, по данным министерства жилищного строительства, цены на квартиры будут превышать $700 за квадрат.

Автор: Ксения Ватник

Ученые обнаружили в основании антарктического ледника теплую воду

Ученые обнаружили под ледником Туэйтса в Антарктиде рекордно теплую воду, указывающую на активное таяние ледникового покрова южного континента. Об этом сообщает сайт Нью-Йоркского университета.

Ледник Туэйтса в Западной Антарктиде известен своим быстрым движением в сторону океана. Из составляющей части антарктического ледникового покрова он превращается в шельфовый ледник, готовый в любой момент отколоться, что создает реальную угрозу подъема уровня океана в глобальном масштабе.

Ученые, работающие в рамках международного проекта MELT, цель которого — понять, какие процессы происходят в основании ледника Туэйтса, сообщили об очередном открытии.

В начале января 2020 года исследователи пробурили скважину глубиной 600 метров и диаметром 35 сантиметров и установили в нее устройство для измерения параметров водного режима в основании ледника, таких как температура и турбулентность. Работы проводились сотрудниками Нью-Йоркского университета и Центра глобального изменения уровня моря в Абу-Даби.

Прибор обнаружил в основании ледника, в том месте, где он сползает с твердого континентального основания в океан, слой рекордно теплой воды температурой два градуса Цельсия. По мнению ученых, именно эта теплая вода в основании ледника является главной причиной его ускоренного движения в сторону океана.

"Теплые воды в этой части мира, какой бы отдаленной она ни казалась, должны послужить предупреждением для всех нас о потенциальных глобальных последствиях, вызванных изменением климата, — приводятся в пресс-релизе университета слова одного из руководителей проекта MELT, Дэвида Холланда (David Holland). — Если эти воды вызывают таяние ледников в Антарктиде, результирующие изменения уровня моря будут ощущаться в более населенных частях мира".

Ученые считают ледник Туэйтса самым уязвимым элементом системы ледников Антарктиды. Сегодняшний вклад ледника Туэйтса в глобальное повышение уровня океана составляет примерно четыре процента, но в случае его обрушения уровень Мирового океана может подняться почти на один метр, что представляет реальную угрозу для многих прибрежных густонаселенных районов.

"Тот факт, что такая теплая вода обнаружена в зоне контакта ледника с континентальным основанием, предполагает, что таяние и отступление ледника только усилятся, а это может иметь огромные последствия для глобального повышения уровня моря", — говорит профессор Холланд.

Исследователи выяснили, что для водного слоя в основании ледника характерны не только повышенная температура, но и сильная турбулентность, которая только усиливает процесс таяния. Результатом турбулентности является смешивание пресной талой воды ледника и соленой воды океана.

"Это очень важный результат, поскольку измерения турбулентной диссипации в критической зоне заземления Западного Антарктического ледяного щита проводятся впервые", — отмечает Кейт Николлс (Keith Nicholls), ученый из Британской антарктической службы, еще один руководитель проекта MELT.

Ученые обнаружили у африканцев гены неандертальцев

Американские исследователи из Принстонского университета установили, что жители Африки имеют значительно больше неандертальских генов, чем считалось ранее. Обнаружить их помогли новые вычислительные методы. Результаты исследования опубликованы в журнале Cell.

После того, как в 2009 году был прочитан геном неандертальца, выяснилось, что современные жители Азии, Европы и Америки унаследовали от неандертальцев приблизительно 2 процента своей ДНК. А у африканцев генов неандертальца не обнаружилось. Отсюда был сделан вывод о том, что эпизоды скрещивания между людьми и неандертальцами имели место уже после того, как люди ушли из Африки.

В последующих исследованиях, используя все более совершенные методы, ученые продолжали каталогизировать гены неандертальцев в неафриканских популяциях, стремясь лучше понять историю человечества, а также влияние ДНК неандертальцев на современного человека и его болезни.

При этом каталог генов неандертальцев в африканских популяциях так и не был составлен из-за технических ограничений и предположения, что неандертальцы и исконные африканские популяции были географически изолированы друг от друга.

Ученые из Принстонского университета во главе с Джошуа Аки (Joshua Akey) разработали новый метод цифровой обработки генетической информации, позволяющий искать в геноме свидетельства неандертальских предков.

Авторы назвали свой метод IBDmix — от названия генетического принципа "идентичность по происхождению" (identity by descent — IBD), в соответствии с которым идентичность фрагментов ДНК у двух индивидуумов считается признаком наличия общего предка, а длина сегмента IBD зависит от того, как давно эти люди имели общего предка. Например, братья и сестры имеют длинные сегменты IBD, а четвероюродные кузены — более короткие, потому что их общий предок удален на несколько поколений.

Таким образом, ученые получили возможность не просто идентифицировать в геноме современных людей ДНК неандертальцев, но и отличить последовательности, принадлежащие общим предкам, которые у них были 500 тысяч лет назад от тех последовательностей, которые возникли в результате более позднего эпизодического скрещивания, имевшего место примерно 50 тысяч лет назад.

Предыдущие методы, чтобы отличить общее происхождение от недавнего скрещивания, использовали принцип "эталонных популяций". Получилось так, что отобранные в качестве эталонов референтные популяции африканцев не имели ДНК неандертальцев. Новый же метод исследователи назвали "безреферентным", так как в нем, чтобы отличить общее происхождение от недавнего скрещивания, используются внутренние характеристики самой последовательности ДНК, такие как частота мутаций или длина сегментов IBD.

Авторы применили метод IBDmixдля обработки данных по африканским и неафриканским популяциям и обнаружили, что все современные люди, включая африканцев, имеют гены неандертальцев. Причем европейцы и азиаты имеют как ранние, так и поздние их варианты, а африканцы — только ранние. То есть, африканцы, имея неандертальцев в дальних предках, позже с ними уже не скрещивались.

"Это первый раз, когда мы обнаружили у африканцев фактический сигнал об их происхождении от неандертальцев, — приводятся в пресс-релизе университета слова Лу Чен (Lu Chen), сотрудницы Института интегративной геномики при Принстонском университете и соавтора исследования. — И результат показал, что этот уровень довольно высокий".

Как появились неандертальцы в Африке, ученые пока не знают. Возможно, это было связано с обратной миграцией древних европейцев обратно в Африку. Открытие подтвердило, что гибридизация между людьми и близкородственными видами периодически имела место в эволюционной истории.

Авторы отмечают, что если научным сообществом будет признано, что метод, основанный на эталонных панелях, несет в себе системную ошибку, возможно, придется пересмотреть большинство из опубликованных ранее результатов изучения геномов разных популяций современных людей.

"Главная угроза современности". Помпео обрушился на Китай с критикой

Радио Sputnik. Главной угрозой современности является Китай – Соединенные Штаты и союзные страны должны продемонстрировать свою военную и технологическую мощь, чтобы этот век руководствовался западными принципами, заявил госсекретарь США Майк Помпео, пишет Reuters.

"Пока мы остаемся чрезвычайно бдительными в отношении терроризма … Коммунистическая партия Китая представляет главную угрозу современности", – цитирует издание госсекретаря США.

В ноябре 2019 года Помпео раскритиковал правительства России и Китая и призвал Запад бороться за ценности "свободных обществ". По словам госсекретаря США, Россия якобы вторгается к своим соседям и уничтожает политических оппонентов. В свою очередь, Коммунистическая партия формирует новое видение авторитаризма, считает Помпео.

Глава Пентагона Марк Эспер в минувшем сентябре также назвал Россию и Китай угрозой для европейских стран. В частности, глава Пентагона "посоветовал" России разделять западные ценности.

Ранее радио Sputnik сообщило, что в Минобороны оценили заявление Помпео о действиях России в Сирии.

Москалькова обсудила с Миятович нарушение прав россиянина Винника

Уполномоченный по правам человека в РФ Татьяна Москалькова обсудила с комиссаром Совета Европы по правам человека Дуней Миятович дело экстрадированного во Францию из Греции россиянина Александра Винника, говорится в официальном аккаунте омбудсмена в Instagram.

Москалькова встретилась с Миятович в ходе рабочей поездки в Страсбург.

"Обратила внимание госпожи Миятович на нарушение прав гражданина Российской Федерации Александра Винника. Учитывая все обстоятельства данного дела, я оставила обращение о содействии в восстановлении нарушенных прав российского гражданина", - говорится в аккаунте.

Российский специалист по информационным технологиям Винник был арестован в Греции 25 июля 2017 года по запросу США, где его обвиняют в нарушении американского законодательства и создании без лицензии американских властей биржи криптовалют, через которую, по утверждению США, отмывались миллиарды долларов. Выдачи Винника добивались также Россия и Франция.

Винник с 23 января находится на территории Франции, куда его перевезли из Греции. В ночь со вторника на среду суд в Париже постановил, что россиянин должен оставаться под стражей.

Париж обвиняет Винника в том, что он "с 1 января 2016 года по 14 июня 2018 года" и "в другой период" "на территории Франции" занимался вымогательством и отмыванием денег в составе преступной группировки.

Согласно французскому запросу, Винник обвиняется во взломе электронной почты тысяч человек и вымогательстве у них денег. Через платформу BTC-e с помощью вымогательства было получено 20,643 тысячи биткоинов, что соответствует 130 миллионам евро, от 5,7 тысячи жертв по всему миру, в том числе из Франции, говорится в документе. Франция считает, что действовала группа киберпреступников, и Винник имеет важное значение для расследования.

США будут корректировать свое присутствие в Африке, заявил Эспер

США будут корректировать свое присутствие в Африке, речи о полном выводе военнослужащих оттуда не идет, заявил журналистам на брифинге глава Пентагона Марк Эспер.

"Мы корректируем присутствие (в Африке - ред.)", - сказал Эспер. Глава Пентагона не стал комментировать, как именно будет претворяться в жизнь такая корректировка. Однако, по его словам, это проводится в рамках стратегии конкуренции с мировыми державами - Россией и Китаем.

"Мы не будем полностью выводить свои силы из Африки", - подчеркнул он.

В конце декабря газета New York Times со ссылкой на источник сообщила, что министр обороны США Марк Эспер рассматривает предложения о масштабном сокращении военного персонала в странах Западной Африки, вплоть до полного вывода контингента. По данным издания, ведутся обсуждения о прекращении помощи французским военным в борьбе с боевиками в Мали, Нигере и Буркина-Фасо и выводе войск с недавно отстроенной базы беспилотников в Нигере.

США после удара по базам хотят разместить в Ираке системы ПВО Patriot

США работают с правительством Ирака по вопросу размещения в стране своих систем ПВО Patriot, заявил журналистам в Пентагоне министр обороны США Марк Эспер.

Один из журналистов задал ему вопрос, почему Штаты не переместили системы ПВО Patriot в Ирак после ракетного обстрела Ираном по иракским военным базам.

"Мы должны обеспечить разрешение со стороны правительства принимающей страны. Мы должны это разработать и проработать", – приводит РИА Новости слова Эспера.

Председатель Объединенного комитета начальников штабов ВС США генерал Марк Милли, в свою очередь, заявил, что Штаты работают над этим вопросом с Ираком.

Обстановка на Ближнем Востоке накалилась после удара американских войск по объектам шиитской "Катаиб Хезболлы" в Сирии и Ираке в конце декабря. Тогда сторонники движения начали штурм американской дипмиссии в Багдаде. Затем в ходе спецоперации Вашингтона были убиты иранский генерал Касем Сулеймани и замглавы иракского шиитского ополчения Абу Махди аль-Мухандис, которых США считают причастными к организации штурма посольства.

В ночь на 8 января Иран нанес ракетные удары по американским базам в Ираке, назвав это возмездием за убийство Сулеймани.

Ранее радио Sputnik сообщило, что число пострадавших при обстреле Ираном американских баз в Ираке выросло до 50.

США продлили исключения из санкций для ряда ядерных проектов в Иране

Татьяна Смайловски. США продлевают исключения из санкций для четырех ядерных проектов в Иране на 60 дней, заявил спецпредставитель по Ирану Брайан Хук.

"США продлевают на 60 дней четыре ядерных исключения из санкций, которые позволят продолжить реализацию проектов по нераспространению, ограничивающих действия Ирана в ядерной области", - сказал он. В то же время он предупредил, что госсекретарь США Майк Помпео может в любой момент принять решение об обратном, в зависимости от развития ситуации.

Исключения из санкций позволят странам, в том числе и России, продолжить взаимодействие с Ираном по тяжеловодному реактору в Араке, АЭС Бушер, по тегеранскому исследовательскому реактору и другим инициативам в области атомной энергетики.

Ранее агентство Рейтер сообщило, что по вопросу продления исключений из санкций были разногласия между госдепом и минфином, однако в итоге позиция последнего ведомства перевесила.

В 2015 году "шестерка" (Великобритания, Германия, Китай, Россия, США, Франция) и Иран объявили о достижении Совместного всеобъемлющего плана действий. Соглашение предполагало снятие санкций в обмен на ограничение ядерной программы Ирана. Сделка в первоначальном виде не прожила и трех лет: в мае 2018 года США объявили об одностороннем выходе из нее и восстановлении жестких санкций против Тегерана. Иран заявил о поэтапном сокращении своих обязательств в рамках соглашения.

Отношения США и Ирана еще более обострились после гибели в начале января в Ираке иранского генерала Касема Сулеймани в результате американской спецоперации. Иран в ответ выпустил ракеты по базам в Ираке, где расположен военный контингент армии США. По данным Пентагона, при обстреле баз пострадали 50 американских военнослужащих.

США продлили четыре ядерных исключения из санкций по Ирану на 60 дней, заявил спецпредставитель по Ирану Брайан Хук.

"США продлевают на 60 дней четыре ядерных исключения из санкций, которые позволят продолжить реализацию проектов по нераспространению, ограничивающих действия Ирана в ядерной области", – цитирует его РИА Новости.

При этом он заявил, что госсекретарь США Майк Помпео в зависимости от развития ситуации может отменить это решение.

Введенные исключения позволят странам, в том числе России, продолжить взаимодействие с Ираном по тяжеловодному реактору в Араке, АЭС Бушер, по тегеранскому исследовательскому реактору и другим инициативам в области атомной энергетики.

Соглашения о совместном плане действий "шестерка" (Великобритания, Германия, Китай, Россия, США, Франция, – ред.) и Иран достигли 14 июля 2015 года. Предполагалось снятие санкций в обмен на ограничение иранской ядерной программы.

Однако в мае 2018 года США объявили об одностороннем выходе из сделки и восстановлении жестких санкций против Ирана. Тегеран в ответ объявил, что прекращает выполнять ряд пунктов СВПД.

В Иране прокомментировали новые санкции США

Тегеран продолжит развитие ядерной программы, несмотря на санкции США против главы Организации атомной энергии Ирана (ОАЭИ), заявил ее официальный представитель Бехруз Камальванди.

"Внесение лиц в так называемый санкционный список, в том числе главы ОАЭИ Али Акбара Салехи, является своего рода политической игрой со стороны США, связано с их бессилием и не имеет какого-либо смысла", - сказал Камальванди агентству Fars, назвав новые санкции "ребячеством".

"(Развитие – ред.) ядерной программы будет продолжено", - добавил он.

США в четверг расширили санкции против Ирана, ограничительные меры введены в отношении главы Организации атомной энергии Ирана Али Акбара Салехи и самой организации. Теперь их активы на территории США, согласно общим правилам, заморожены. Кроме этого, любые сделки с ними третьих лиц являются объектом вторичных санкций.

"Неправильный подход". Матвиенко оценила "сделку века" Трампа

Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко прокомментировала представленную президентом США Дональдом Трампом "сделку века" по урегулированию палестино-израильского конфликта, передает РИА Новости.

"Отсутствие вовлеченности Палестины в подготовку этих планов – это, конечно, неправильный подход. Обе стороны должны участвовать в подготовке таких документов, а этого не было соблюдено", – заявила Матвиенко.

По словам председателя Совета Федерации, палестино-израильское урегулирование по-прежнему является очень острой проблемой, требующей взвешенного подхода.

"Инициатива новая, она требует тщательного изучения, МИД России сейчас проводит такой анализ. Согласна с МИД, что на этом этапе должны активно подключиться к рассмотрению этой инициативы международный "квартет" по ближневосточному урегулированию, Лига арабских государств", – подчеркнула Матвиенко, также отметив необходимость анализа деталей "сделки века" и последующей выработки позиции мирового сообщества и Совбеза ООН.

Как ранее сообщало радио Sputnik, премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху встретился с президентом России Владимиром Путиным для обсуждения "сделки века" Трампа.

В минувший вторник в Вашингтоне в присутствии Нетаньяху Трамп представил план мирного урегулирования, известный как "сделка века". В частности, план признает Иерусалим единой и неделимой столицей Израиля, отбрасывает принципиальную для палестинцев проблему возвращения палестинских беженцев, открывает для Израиля возможность занять палестинские территории на Западном берегу реки Иордан и распространить свой суверенитет на Иорданскую долину.

Кроме того, план Трампа предполагает создание демилитаризованного палестинского государства, лишенного контроля над своими границами и воздушным пространством.

Белый дом предлагает в качестве будущей столицы Палестины деревню Абу Дис, расположенную в восточном пригороде Иерусалима за забором безопасности. Кроме того, экономическая часть плана Трампа предусматривает выделение Палестине 50 миллиардов долларов в течение 10 лет, прежде всего за счет стран-спонсоров из Персидского залива.

Ранее радио Sputnik сообщило, что в Кремле рассказали об отношении к "сделке века" по Палестине.

Экс-дипломат США в двух словах выразил отношение к Украине

Бывший спецпредставитель США по Украине Курт Волкер назвал эту страну "жертвой импичмента" президента Соединенных Штатов Дональда Трампа, следует из публикации Foreign Policy.

В своей статье под названием "Как Украина скрылась в тумане импичмента" Волкер утверждает, что противостояние между Республиканской и Демократической партиями вынудило американцев забыть о важности украинского государства для внешней политики.

В частности, Волкер называет Украину "потенциальным экономическим и агрикультурным двигателем".

В то же время экс-чиновник администрации Трампа считает, что на данный момент украино-американские отношения в целом и президент Украины Владимир Зеленский оказались "изолированными".

Бывший спецпредставитель также выразил надежду, что предстоящий визит в Киев госсекретаря Майка Помпео поможет придать новый импульс отношениям стран, которые в последние месяцы "потеряли фокус и энергию".

Ранее в эфире радио Sputnik политолог Александр Дудчак перечислил возможные темы встречи Зеленского и Помпео в Киеве.

Оливер Стоун отметил качество работы RT

Американский режиссер Оливер Стоун в интервью ведущему RT и экс-президенту Эквадора Рафаэлю Корреа возмутился отношением в США к работе СМИ.

"Я хочу сказать, что в настоящее время канал RT предлагает качественную информацию, и тем не менее его постоянно высмеивают в моей стране. До меня доходит искаженная, крайне искаженная информация. Я могу читать американскую прессу, но все СМИ всегда пишут одно и то же", — заявил он.

Стоун добавил, что американские СМИ не освещают альтернативные точки зрения.

"Окей, я понимаю вашу точку зрения, но мне хочется услышать также альтернативное мнение. Однако мы не слышим точку зрения Ирана или Китая, мы не слышим точку зрения Кореи, Венесуэлы… Нам это недоступно. И это возмутительно. В итоге люди глупеют на глазах", — сказал режиссер.

Он назвал подобную ситуацию "массовым гипнозом", когда владеющие медиапространством люди блокируют доступ к альтернативным источникам информации.

Полную версию интервью смотрите на сайте RTД.

Конгресс США отменил разрешение на применение силы в Ираке

Палата представителей конгресса США проголосовала за отмену разрешения на военные действия в Ираке от 2002 года, свидетельствуют результаты голосования. Это разрешение администрация Дональда Трампа использовала как обоснование операции против иранского генерала Касема Сулеймани в Багдаде.

Отмену разрешения конгресса поддержали 236 членов палаты представителей, против были 166. Трамп уже обещал наложить вето на данное решение конгресса.

В США по конституции конгресс решает вопросы объявления войны и выделения на нее средств. При этом де-факто администрации США используют прошлые разрешения конгресса для широкого спектра силовых и военных операций в ряде стран.

США провели в Багдаде 3 января операцию по ликвидации иранского генерала Касема Сулеймани. В ответ Иран нанес ракетные удары по иракским базам, где расквартированы американские военнослужащие, 50 американцев получили контузии. На фоне ожидания возможных атак США иранские военные в тот же день по ошибке сбили украинский пассажирский самолет, погибли 176 человек.

Демократы в конгрессе резко критиковали Трампа за действия против Ирана, заявляя, что президент подверг страну опасной военной эскалации.

Ученые подтвердили передачу коронавируса от человека к человеку

В США отмечен первый случай передачи нового типа коронавируса от человека к человеку, сообщает RT со ссылкой на информацию Центра по контролю и профилактике заболеваний.

"Близкий контакт одного из пациентов в США с коронавирусом стал причиной заражения, что является первым доказательством передачи нового вируса от человека к человеку в Соединённых Штатах", — говорится в сообщении.

Уточняется, что всего на территории Соединенных Штатов подтверждено шесть случаев заражения. Последний на текущий момент случай обнаружили у женщины возрастом около 60 лет, вернувшейся из китайского города Ухань в декабре.

По последним данным, число подтвержденных случаев заболевания коронавирусом в КНР достигло 8152, из них 171 закончился смертью заболевших.

Ранее радио Sputnik сообщило, что вернувшиеся из Китая россияне рассказали об увиденном в охваченной эпидемией стране.

Макрон прокомментировал "сделку века" с Израилем и Палестиной

Президент Франции Эммануэль Макрон, комментируя объявленный США проект израильско-палестинского урегулирования, известного как "сделка века", заявил, что для достижения мира "нужны двое", сообщает газета Figaro.

Президент США Дональд Трамп объявил во вторник об итогах разработки "сделки века" - проекта соглашения между Израилем и Палестиной, который должен положить конец конфликту в регионе. План предусматривает создание государства Палестина и его демилитаризацию, при этом Израиль сохранит контроль над востоком реки Иордан, а Иерусалим останется его неделимой столицей.

"Для достижения мира нужны двое. Нельзя этого достичь с одной стороной", - сказал Макрон журналистам на полях обеда с представителями армянской диаспоры в Париже.

Президента Франции также спросили, верит ли он до сих пор в концепцию "двух государств" для разрешения конфликта. "Я верю в два суверенитета", - ответил Макрон. В материале газеты его ремарка названа "загадочной".

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху заявлял, что сделка предполагает также признание столицей Палестины города Абу-Дис на восточной окраине Иерусалима, "за ограждением" города. Одновременно план предлагает инвестиции в 50 миллиардов долларов для нового палестинского государства. Предполагается, что переговоры по заключению окончательного соглашения должны пройти в течение четырех лет.

Глава ПНА отверг новый план, заявив, что палестинцы настаивают на признании своего государства в границах 1967 года со столицей в Иерусалиме.

Арабская мирная инициатива, принятая на саммите в Бейруте в 2002 году, предлагает Израилю нормализацию отношений со всем арабским миром в обмен на уход с земель, оккупированных в 1967 году, признание палестинского государства со столицей в Восточном Иерусалиме и справедливое решение проблемы беженцев-палестинцев.

Помпео предложил палестинцам представить альтернативу "сделке века"

В плане по урегулированию конфликта между Израилем и Палестиной, который представили США, не все идеально, но палестинцы могут внести свои предложения, заявил госсекретарь США Майк Помпео.

"У них (палестинцев – ред.) есть выбор, который они должны сделать. Они могут делать то, что предусмотрено планом …Это не значит, что у нас там все в полном порядке. Это видение. Это предложение. Представьте встречное предложение. Представьте альтернативу. Представьте варианты. Скажите: "Эй, это то, что нам нравится. Нам нравятся 50 миллиардов долларов. Нам нравится возможность иметь государство. Но, ребята, мы бы хотели видеть А, Б и В", - сказал Помпео в интервью Sky News Arabia, текст которого распространила пресс-служба госдепартамента.

Президент США Дональд Трамп объявил во вторник об итогах разработки "сделки века" - проекта соглашения между Израилем и Палестиной, который должен положить конец конфликту в регионе. План предусматривает создание государства Палестина и его демилитаризацию, при этом Израиль сохранит контроль над востоком реки Иордан, а Иерусалим останется его неделимой столицей. План не учитывает ключевые требования палестинцев, которые изначально отказались участвовать в его разработке.

Глава Палестинской национальной администрации Махмуд Аббас отверг новый план, заявив, что палестинцы настаивают на признании своего государства в границах 1967 года со столицей в Иерусалиме.

В среду Помпео заявил, что Израиль готов к переговорам с палестинцами на основе предложенной "сделки века".

Эксперты сравнили стоимость бигмака сейчас и 30 лет назад

Средний россиянин на свою зарплату может купить в ресторане McDonald's почти в пять раз больше гамбургеров и в четыре раза больше бигмаков, чем 30 лет назад, подсчитало РИА Новости. Впрочем, сложно делать вывод о том, является ли это показателем роста благосостояния граждан, — эксперты указывают, что на это влияют и другие факторы.

Первый ресторан McDonald's в Москве открылся 31 января 1990 года. Тогда гамбургер в ресторане стоил 1,5 рубля, а бигмак — 3,75 рубля. По данным сайта сети ресторанов, сейчас стоимость гамбургера в McDonald's — 48 рублей, а бигмака — 135 рублей (в разных городах цена может отличаться на несколько рублей).

В свою очередь, по данным Росстата, среднемесячная начисленная заработная плата работника в РСФСР в 1990 году составляла 303 рубля, а в ноябре 2019 года номинальная начисленная зарплата в России составляла 46 285 рублей. Это означает, что средний житель России в год открытия первого McDonald's в СССР на свою зарплату мог купить 202 гамбургера или 80 бигмаков, а сейчас — 964 гамбургера или 342 бигмака.

Проректор ГУУ Ксения Екимова напомнила, что для определения паритета покупательской способности используется "индекс бигмака", где валютный курс должен уравнивать стоимость корзины товаров в разных странах по соотношению обмена на бургер.

"Можно ли сказать, что в сравнении с СССР мы стали жить лучше? Наверное, то, что фастфуд стал доступней, — это факт, который показывает, как снизилась себестоимость затрат на продукты, входящие в гамбургер, в России в сравнении с СССР", — сказала РИА Новости Екимова.

Другой фактор, по ее словам, это то, что рубль как валюта сильно недооценен. "И наоборот, валюта, например Швейцарии, переоценена не менее чем на 20%. Говорить о сопоставимости этих и других показателей можно лишь в том случае, когда речь идет об одних и тех же значениях учетных единиц и условия их формирования совпадают. Данные должны быть подобны, точны и надежны. К сожалению, таких данных и показателей не так уж и много", — сетует эксперт.

В свою очередь заведующая лабораторией количественных методов исследования регионального развития РЭУ имени Плеханова Елена Егорова отметила, что статистические показатели важно оценивать в динамике, рассматривая взаимосвязи с социально-экономическими процессами в обществе.

"Если сравнить только рост стоимости гамбургеров и бигмаков и рост средней зарплаты, можно сказать, что зарплата россиян росла намного быстрее — почти в пять раз. Но это только цифры и только расчет. Добавим немного аналитики — это были первые рестораны быстрого питания, был ажиотаж и очереди на несколько часов. Вряд ли в такой ситуации продавец упустит свою выгоду — цены складывались не только исходя из затрат продуктов и производства, но и из-за спроса", — указала Егорова.

Другой пример — сравнение зарплат россиян и жителей Европы. "Конечно, при простом сравнении, в переводе на евро или доллары мы проигрываем. Но если добавить, вернее вычесть, налоги — а в некоторых странах подоходный налог может доходить до 40-50%, — стоимость жилья, коммунальных платежей, продуктов, услуг и прочее, так ли плохо мы будем выглядеть?" — задается вопросом эксперт.

В Крыму заявили, что новые санкции США останутся незаметными

Новые санкции США в отношении Крыма останутся незаметны, считает сопредседатель Ассамблеи славянских народов полуострова Роман Чегринец.

Накануне Вашингтон ввел ограничения против восьми граждан Украины и России, а также компании "Гранд Сервис Экспресс", которая осуществляет перевозки по Крымскому мосту.

В список попали врио губернатора Севастополя Михаил Развожаев, премьер Крыма Юрий Гоцанюк, председатель Заксобрания Севастополя Владимир Немцев, член Совета Федерации от Севастополя Екатерина Албатаева, глава ЦИК Севастополя Сергей Даниленко, его заместитель Лидия Басова, секретарь ЦИК Екатерина Пыркова, а также генеральный директор компании "Гранд Сервис Экспресс" Александр Ганов.

"Санкции контрпродуктивны. В случае с Крымом, да и с Россией в целом они вызывают только противоположный эффект — заставляют наращивать собственное производство, внедрять импортозамещение и способствуют в целом стрессоустойчивому экономическому рывку", — прокомментировал РИА Новости Чегринец.

"Ковбойская тактика"

Глава рабочей группы по международно-правовым вопросам при постпредстве Крыма при президенте России Александр Молохов считает, что США нагнетают международную напряженность.

"В отличие от стран Европы, которые уже ощутимо колеблются, как бы по инерции продлевая раз за разом антироссийские санкции, американцы продолжают идти напролом, действуют нагло, беззастенчиво <...>. Боюсь, что эта ковбойская тактика рано или поздно поссорит США со всем миром", — сказал он РИА Новости.

По его мнению, России не стоит обращать внимание на очередной "пароксизм внешнеполитического маразма" со стороны США.

Позавчера санкционный список расширил и Брюссель. Ограничения коснулись также Немцева, Гоцанюка, Развожаева, Даниленко, Басовой, Пырковой и Алтабаевой.

Интервью директора Латиноамериканского департамента МИД России А.В.Щетинина международному информационному агентству «Россия сегодня», 30 января 2020 года

Вопрос: США расширили санкции против Венесуэлы, включив в них, в частности, Луиса Парру, который был избран на пост спикера парламента вместо Хуана Гуайдо. Считают ли в Москве этот шаг очередным примером вмешательства США во внутренние дела Венесуэлы? Как вообще в Москве сейчас оценивают ситуацию в этой стране? Видят ли риск военного вмешательства США или он исчез?

Ответ: Санкционная политика США против Венесуэлы и ее народа перешагнула все мыслимые пределы контрпродуктивности и антигуманности, давно забыла и попрала международное право. Наша позиция по поводу санкций в целом и в отношении Венесуэлы, в частности, хорошо известна: мы категорически не приемлем использование односторонних неправомерных ограничений против суверенных государств и их представителей. Политика рестрикций, вводимых без одобрения Совета Безопасности ООН, противоречит уставу этой универсальной международной организации, препятствует демократическому развитию государств в соответствии с выбранным их гражданами курсом.

Именно нажим, который оказывают США на законные власти Венесуэлы с использованием различных видов рестрикций, привел в прошлом году к срыву переговоров между правительством и оппозицией в рамках "процесса Осло", осложнил поиск компромиссных развязок в этой стране.

Случай с санкциями в отношении Луиса Парры и поддержавших его депутатов Нацассамблеи Венесуэлы в определенной степени примечателен. Парламентариев, находящихся, к слову, в оппозиции к правительству, наказали исключительно за их право выразить свою волю и проголосовать в соответствии с убеждениями, а не так, как это считали правильным радикалы и их вашингтонские покровители. Ничего не скажешь: сильнейшая трактовка демократии!

Сейчас, спустя год после начала радикальной оппозицией под управлением Вашингтона "операции", смысл которой сформировать в Венесуэле альтернативный законному правительству центр власти в лице бывшего тогда спикера парламента Хуана Гуаидо, можем констатировать провал замышлявшегося "блицкрига". Несмотря на раскачивание уличной стихии, ужесточение санкционного удушения национальной экономики, стремление поощрить военнослужащих к нарушению присяги, наконец, прямую силовую попытку государственного переворота 30 апреля прошлого года, руководство страны во главе с президентом Николасом Мадуро выстояло. Оппоненты – в силу самонадеянности или нехватки профессионализма – явно недооценили степень поддержки наследия Уго Чавеса со стороны венесуэльского народа (и это при всех действительно серьезных социально-экономических сложностях, переживаемых страной), его растущую усталость от политического противостояния и выражаемый запрос на поиск решения проблем на путях инклюзивного диалога между венесуэльцами на основе права и без деструктивного вмешательства извне.

Очевидная востребованность в венесуэльском обществе переговорного пути урегулирования существующих острых противоречий подтверждается определенным прогрессом в рамках начатого в сентябре 2019 года круглого стола национального диалога между правительством Мадуро и так называемой умеренной частью оппозиции, включая предметную дискуссию о путях обновления избирательной системы, проведения экономических реформ и другое.

Как нам видится, провал "блицкрига" осознают и в Вашингтоне. Мы обратили внимание на некоторое изменение риторики представителей администрации США в отношении Венесуэлы. Так, в заявлении госсекретаря Майка Помпео 9 января публично подтверждается отказ от применения силы и не исключается возможность переговоров с правительством Мадуро. Это правильные слова, которым хотелось бы видеть подтверждение на деле. Однако пока получается наоборот: Южное командование США организовало проведение совместных с ВС Колумбии учений на территории этой страны. Как видим, тезис о "всех опциях на столе" не снят с повестки дня.

Убеждены, что в сложившихся условиях Венесуэле и венесуэльскому народу как никогда требуется мирное, политико-дипломатическое решение внутреннего конфликта, которое должны найти сами венесуэльцы посредством инклюзивного диалога, при уважении национального законодательства, при уважении международных норм. Это наша принципиальная позиция. Уверены, что именно такое решение надлежит поддерживать мировому сообществу.

Вопрос: Во время визита президента Венесуэлы Николаса Мадуро в Москву в сентябре прошлого года на встрече с Владимиром Путиным обсуждался вопрос долговых обязательств Каракаса перед Москвой. Есть ли сейчас понимание, как Венесуэла намерена реструктуризировать долг перед Россией? В какие сроки?

Ответ: Венесуэла в полном объеме выполняет взятые на себя обязательства по государственному кредиту, выданному в соответствии с межправительственным соглашением от 2011 года и протоколами к нему. Все платежи осуществляются своевременно в соответствии с установленным графиком. Вопрос реструктуризации в повестке дня не стоит.

Вопрос: Президент Венесуэлы Николас Мадуро по итогам встречи с российским вице-премьером Юрием Борисовым в октябре прошлого года сообщил, что стороны продлили контракты в военно-технической сфере. Планирует ли Россия начать поставки новой техники? Поступали ли запросы от венесуэльской стороны? Планируется ли участие российской военной техники и техперсонала, находящегося в Венесуэле в рамках подготовки венесуэльских специалистов, в военных учениях, которые запланированы в Венесуэле в феврале? Будет ли для этой цели проведена ротация российского персонала или отправлена в Венесуэлу дополнительная группа российских военных специалистов?

Ответ: Мы уже неоднократно говорили, что военно-техническое сотрудничество с Венесуэлой осуществляется в соответствии с межправительственным соглашением от 2001 года и российские военные специалисты находятся в Венесуэле для выполнения обязательств по ремонту и обслуживанию ранее поставленной военной техники.

Ни о каких совместных военных учениях речи не идет. Главную задачу сотрудничества в военно-технической области видим в поддержании обороноспособности Венесуэлы и подготовке национальных кадров.

Вопрос: Гуманитарная помощь Венесуэле со стороны России в текущем году продолжится?

Ответ: Мы уделяем большое внимание совместным проектам, которые несут в себе гуманитарную составляющую. В 2020 году планируется поставить в Венесуэлу более пяти миллионов доз инсулина, что позволит обеспечить порядка 400 тысяч венесуэльцев, страдающих диабетом, жизненно важным препаратом.

Еще один пример – поставки в эту страну вакцин против гриппа. В сентябре прошлого года на переговорах Путина с Мадуро была достигнута договоренность о направлении в Каракас до конца 2019 года 1,5 миллиона доз. Это большой объем, производство было развернуто в экстренном порядке. 30 декабря груз был доставлен в Каракас в согласованном объеме. На 2020-2022 годы запланированы поставки в размере 3 миллионов доз ежегодно.

Вопрос: И позвольте последний вопрос о Боливии, где 3 мая пройдут всеобщие выборы. Планирует ли Москва направлять туда своих наблюдателей?

Ответ: На настоящий момент приглашения российским наблюдателям на выборы в Боливии мы не получали.

Russia. ЛатАмерика > Foreign economic relations, politics > mid.ru, 30 января 2020 > № 3276496 Александр Щетинин

Интервью директора Латиноамериканского департамента МИД России А.В.Щетинина информационному агентству ТАСС, 30 января 2020 года

Вопрос: Россия отмечала, что события в ноябре прошлого года в Боливии имели все признаки госпереворота. Почему же Москва фактически признала отставку Эво Моралеса, назначение временного правительства страны и досрочных выборов президента?

Ответ: Мы анализируем ситуацию в Боливии исходя из норм права — международного и национального — и на основе реализма в оценке хода развития событий и их последствий. Все ранее сделанные российской стороной заявления на этот счет сохраняют свою актуальность.

Просьба об отставке Эво Моралеса — к слову, формально, как того требует конституция, утвержденная решением парламента лишь спустя почти три месяца, — стала результатом соркестрированного радикальными силами при поддержке извне и вышедшего из-под контроля властей развития событий под предлогом не доказанной — ни тогда, ни потом, в том числе пресловутой миссией ОАГ, — фальсификации итогов выборов президента 20 октября 2019 года. Оно имело все признаки государственного переворота, в том числе из-за решающего участия в них командования силовых структур Боливии.

В результате на тот момент в стране образовался опасный вакуум власти, который на фоне захлестнувшей многонациональную Боливию волны насилия грозил привести к затяжному гражданскому противостоянию, в том числе по этническому признаку.

В таком контексте многие страны выступили со схожих позиций: сформированное тогда руководство воспринимается как временное — по-испански есть даже термин referencia de autoridad, де-факто — до проведения новых выборов и формирования легитимного правительства. Именно так нынешние боливийские власти воспринимаем и мы, о чем заявили публично.

Обстановка в этой стране продолжает оставаться напряженной. 22 января срок полномочий Эво Моралеса и состава парламента формально истек. Чтобы заполнить правовой вакуум, Конституционный суд Боливии принял решение о продлении мандата временного президента и парламентариев до вступления в должность тех, кто будет избран на новых всеобщих выборах, первый тур которых назначен на 3 мая.

Уважая суверенитет Боливии, мы данное решение не комментируем. Исходим из того, что только скорейшее формирование легитимных органов власти по итогам демократического и транспарентного голосования при участии всех без дискриминации политических сил способно вернуть эту страну к нормальной жизни. Разумеется, особая ответственность за мирный переходный процесс, обеспечивающий подготовку к честным, открытым, демократическим выборам, лежит на лицах, которые сейчас находятся у руля власти. Международное сообщество вправе ожидать от них эффективных мер по обеспечению избирательного процесса, гарантии конституционных прав всех боливийских граждан. Считаем недопустимым какое-либо вмешательство иностранных государств в избирательный процесс. Это неприемлемо в принципе и в особенности — со стороны тех стран, которые рьяно готовы безосновательно обвинять других в подобного рода действиях, а сами действуют открыто в интересах властных политических сил в другой стране.

Мирная Боливия важна для России как существенный экономический партнер и уважаемый политический игрок в регионе Латинской Америки и Карибского бассейна. Убеждены, что стабильная Боливия нужна и всем гражданам этой страны.

Вопрос: Удалось ли уладить спор с Эквадором относительно вещания телеканала Russia Today? Почему подобные проблемы вообще появляются в отношениях с традиционно дружественными латиноамериканскими странами? Могло ли тут иметь место внешнее вмешательство? И еще один вопрос касается поставок бананов из Эквадора. Будут ли они возобновлены в полном объеме?

Ответ: То, что происходило в Латинской Америке на протяжении уходящего года, порой наводило на воспоминания об уже подзабытом определении "пылающего континента". В целом ряде стран региона произошли вспышки социальных движений, которые в ряде случаев приняли насильственные формы.

Безусловно, в условиях турбулентного развития событий может возникнуть соблазн обвинить "враждебные" внешние силы во всех смертных грехах, в частности в своих внутренних проблемах.

На "руку Москвы" по привычке списывает свои очевидные проколы на латиноамериканском направлении администрация США. Против нас ведется открытая политическая и информационная работа при задействовании всего потенциала глобальных СМИ.

К сожалению, стремление перевести стрелки, переложить вину с больной головы на здоровую не обошло и отдельных наших партнеров в Латинской Америке.

Хотел бы ответить искренне: независимо от того, где в Латинской Америке возникает желание попытаться объяснить свои внутренние проблемы, пытаясь при этом обвинить Москву, мы всегда открыты для спокойного, рассудительного и обстоятельного диалога. Если у кого-то возникли подозрения в действии отдельных лиц, например в интернет-пространстве, — есть правовые рамки международного сотрудничества. Направьте конкретику, факты. Есть специальные органы и службы. Проведем расследование, выясним и т.д. Если, разумеется, это не голословные публичные заявления.

Безусловно, любой оператор телевещания — государственный или частный — вправе определять свою политику и приоритеты, вносить в них необходимые изменения, разумеется, с учетом взятых на себя обязательств по соглашениям и контрактам. При этом ключевым является сохранение свободы слова, предоставление гражданам права на получение разнообразной, освещаемой с различных углов зрения информации, соблюдение свободы творчества журналистов. Обеспечение свободного доступа к информации и свобода выражения мнений являются фундаментальными для всех государств, которые считают себя демократическими. Неприемлемо вмешательство в редакционную политику СМИ. Разумеется, при условии проявления ответственного профессионального подхода со стороны журналистов.

Этими качествами отличается работа телеканала RT. Этим объясняется его высокая востребованность у телезрителей в различных странах. Его передачи носят профессиональный, независимый, сбалансированный и беспристрастный характер.

Рассчитываем, что его так воспринимают и будут воспринимать в странах, которые принимают сигнал RT, и там, где, надеемся, этот сигнал будет восстановлен.

Что касается второго вопроса — о поставках эквадорских бананов, то он обсуждается по линии профильных ведомств и не имеет какого-либо политического контекста.

У российских органов санитарного и фитосанитарного контроля возникли серьезные и обоснованные опасения из-за непринятия в Кито действенных мер по восстановлению соответствия нормам ЕАЭС поставляемой на наш рынок продукции.

Информация на этот счет размещена на сайте Россельхознадзора. Контакты между заинтересованными организациями продолжаются. Рассчитываем на урегулирование возникших проблем.

Вопрос: США настойчиво проводят курс на превращение Латинской Америки снова в свой "задний двор". Эксперты отмечают, что следующей страной на очереди может стать Никарагуа. Какую помощь может Россия оказать партнерам в этой ситуации?

Ответ: Попытки США переформатировать Латиноамериканский регион под свои геополитические интересы вызывают глубокое беспокойство. За идеологическую основу взята "вынутая из нафталина" доктрина Монро. Составными частями этого курса стали усилия по смене неугодных режимов или перенаправлению в "правильное" русло колеблющихся, разобщению региональных интеграционных процессов, навязыванию жестких неолиберальных лекал. Одним из основных инструментов политики Вашингтона стала политика противоправных рестрикций и давления. Ужесточение экономической блокады США в отношении Кубы является тому наглядным свидетельством.

При этом прошедший год продемонстрировал и то, на что, как представляется, в Вашингтоне не рассчитывали, – намеченные планы стали пробуксовывать.

Регион оказался сложнее и многообразнее упрощенческих расчетов американских радикалов. Так, несмотря на жесткое санкционное удушение и методы "цветных революций", блицкриг в отношении Венесуэлы, Кубы, Никарагуа реализовать не удалось.

Мы твердо выступаем против попыток продолжить раскачивать ситуацию в этих странах. Будем и далее оказывать партнерам и друзьям в регионе необходимую политико-дипломатическую поддержку на международной арене, развивать торгово-экономические связи.

Вопрос: В прошлом году прошел первый саммит Россия — Африка. Может быть, стоит провести подобный форум с латиноамериканскими странами? Реальна ли эта перспектива?

Ответ: Первый в истории саммит Россия — Африка, прошедший в октябре 2019 года в Сочи, открыл новую страницу в отношениях России со странами этого континента. Участие в форуме высших представителей всех 54 государств региона заложило прочный фундамент для перевода нашего сотрудничества на качественно новый уровень.

В принципиальном плане идея саммита Россия – Латинская Америка имеет основания для существования.

Встреча лидеров, безусловно, придала бы мощный импульс нашему взаимодействию. Однако очевидно, что для проведения общерегиональной встречи в верхах — с или без участия России — латиноамериканцам предстоит большая работа по преодолению возникших за последний год существенных различий в подходах к ряду важных стоящих перед ними вопросов.

Это в полной мере относится к деятельности Сообщества латиноамериканских и карибских государств (СЕЛАК) — наиболее представительного и авторитетного интеграционного объединения всех государств региона, продвигающего объединительную повестку на неконфронтационной основе. Рассчитываем, что благодаря усилиям Мексики в период ее начавшегося ротационного председательства в СЕЛАК в 2020 году латиноамериканцам удастся преодолеть внутренние разногласия и сформировать общую региональную повестку дня, что позволит спланировать нашу встречу с участниками этого интеграционного объединения. Для России Латинская Америка и Карибский бассейн — самоценное направление внешней политики. Мы не смотрим на регион через призму геополитических интересов и не желаем, чтобы он превратился в арену для противоборства кого-либо с кем-либо.

Российский подход к взаимодействию с латиноамериканцами предельно логичен: никого никому не противопоставлять, не создавать разделительных линий и искусственных барьеров, не делить партнеров на своих и чужих, а укреплять сотрудничество на деидеологизированной прагматичной основе при взаимном уважении и учете интересов.

Вопрос: Есть ли данные о том, сколько жителей стран Латинской Америки остались в России после чемпионата мира по футболу в 2018 году?

Ответ: Действительно, определенное число латиноамериканцев, въехавших в Россию в качестве болельщиков на Чемпионат мира по футболу 2018 года, воспользовались льготным безвизовым порядком и «задержались» в нашей стране.

Мы откровенно предупредили по различным каналам о правовых последствиях нарушения миграционного законодательства. При этом нам особенно не хотелось, чтобы подобные нарушения ассоциировались с гражданами стран региона, во многом определившего "колорит" и атмосферу прошедшего мундиаля.

В настоящее время такой проблемы в отношениях с данной группой государств наши правоохранительные органы не видят.

Вопрос: Существуют ли какие-то негативные аспекты отмены виз с латиноамериканскими странами, например увеличение объемов контрабанды наркотиков в Россию из этого региона?

Ответ: Для России Латинская Америка всегда была и остается регионом политической благонадежности, экономических возможностей, культурной близости и схожего менталитета. Поэтому расширение зоны взаимных безвизовых поездок — логичный шаг, который не только придает дополнительный импульс развитию торгово-экономических отношений, но и — что не менее важно — способствует укреплению культурных, гуманитарных, образовательных, спортивных и туристических обменов. К настоящему времени безвизовые соглашения подписаны с 26 из 33 государств региона. Такой режим распространяется на всю Южную Америку, а также шесть стран Центральной Америки и восемь — Карибского бассейна. Проработка проектов соответствующих договоренностей предусматривает участие целого ряда заинтересованных ведомств, что направлено, в частности, на то, чтобы облегченный порядок передвижения граждан с указанными государствами не привел к осложнению в нашей стране таких проблем, как нелегальная миграция, незаконный оборот наркотиков, распространение инфекционных заболеваний и др. Каких-либо особых обеспокоенностей на этот счет, связанных с действием безвизового режима с латиноамериканскими и карибскими государствами, наши компетентные органы, как мы понимаем, не испытывают.

Вопрос: Считает ли Россия события в Чили в октябре — ноябре 2019 года попыткой государственного переворота? Ожидают ли в Москве продолжения политической нестабильности в этой стране на фоне попыток организовать импичмент президента и провести конституционный референдум?

Ответ: Вернемся к теме социальных движений, произошедших в ряде стран Латинской Америки на протяжении уходящего года.

Разворачивавшиеся там внутриполитические процессы имеют свои причины и динамику. Эксперты утверждают — и, как представляется, не без оснований, — что у них были и некоторые общие черты. Указывается, что экономическое развитие в Западном полушарии, улучшив макроэкономические показатели, к сожалению, не привело к сокращению социального неравенства.

Во многих странах власти не смогли найти ответы на вызовы времени, связанные с укреплением среднего класса, абсолютизацией индивидуальных свобод, развитием интернета и социальных сетей. Отмечается серьезная депрофессионализация существенной части элит, во многом закостеневших в популистской шкале координат.

К сожалению, нормальная, через выборы "подстройка" моделей развития порой уступила место идеологии в политике и экономике, когда смена политического курса и экономической ориентации отдельных стран стала приобретать драматический окрас "правого" или "левого" поворота. Мы не рассматриваем события в Чили в парадигме попытки государственного переворота. Происходящее там — внутреннее дело этой страны. Надеемся, что назначенный на 26 апреля референдум по изменению конституции станет шагом на пути нормализации ситуации и нахождении формулы восстановления внутриполитического согласия в интересах преодоления переживаемого кризиса в рамках правового поля. В России заинтересованы в том, чтобы все страны региона — в своей совокупности и единстве в многообразии — были сильными, политически сплоченными и экономически устойчивыми.

Russia. Bolivia. ЛатАмерика > Foreign economic relations, politics > mid.ru, 30 января 2020 > № 3276495 Александр Щетинин