Всего новостей: 4281161, выбрано 99689 за 1.443 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
Президент Приднестровья Евгений Шевчук на встрече с главой делегации Евросоюза в Молдавии Пирккой Тапиолой отметил паузу в переговорах между Кишиневом и Тирасполем из-за чего не решаются проблемы в отношениях Молдавии и Приднестровья, сообщила пресс-служба приднестровского лидера.
В переговорах в формате "5+2" участвуют Молдавия и Приднестровье как стороны конфликта, Россия, Украина и ОБСЕ — в качестве посредников, Евросоюз и США — как наблюдатели. Последний раунд переговоров в этом формате прошел в 2014 году.
"К сожалению, переговоры практически не ведутся, и из-за этого, в том числе, не решается целая группа вопросов, которые стоят в повестке дня. Промедление в решении отдельных проблем усугубляет вопросы экономического взаимодействия", – приводит пресс-служб слова лидера Приднестровья.
Обсуждались и вопросы, связанные с возбуждением в Молдавии политически мотивированных уголовных дел в отношении приднестровских граждан, а также односторонней договоренностью между Кишиневом и Киевом об установке совместного таможенно-пограничного контроля на приднестровской границе.
Тапиола отметил, что конструктивный подход в решении существующих проблем в диалоге Приднестровья и Молдавии является приоритетом для Европейского союза. В ходе встречи подчеркивалась также важность достигнутой договоренности, связанной с сохранением для Приднестровья оптимального режима экспорта продукции в страны Европейского союза, отмечается в сообщении.
Приднестровье, 60% жителей которого составляют русские и украинцы, добивалось выхода из состава Молдавии еще до распада СССР, опасаясь, что на волне национализма Молдавия присоединится к Румынии. В 1992 году, после неудавшейся попытки властей Молдавии силой решить проблему, Приднестровье стало фактически неподконтрольной Кишиневу территорией.
Владимир Сандуца.
Послание Киссинджера
Игорь ШУМЕЙКО
Приезд 92-летнего патриарха международной дипломатии Генри Киссинджера в начале февраля в Москву, его встреча с президентом России Владимиром Путиным, выступление на следующий день в московском Фонде поддержки публичной дипломатии (Горчаковском фонде), тут же опубликованное в виде статьи на сайте американского журнала The National Interest, продолжают интриговать аналитиков.
Тесно связанный с семьёй Рокфеллеров и влиятельными кругами Республиканской партии Киссинджер имеет репутацию мастера того политического искусства, которое со времён Бисмарка зовётся Realpolitik. (Не следует, однако, заблуждаться, думая, что «реальная политика» более свободна от идеологии, чем любая другая).
В истории мировой дипломатии ХХ Генри Киссинджер останется как архитектор сближения США и Китая, разрядки в отношениях между Америкой и Советским Союзом, Парижского мирного соглашения, положившего конец войне во Вьетнаме, Кэмп-Дэвидского мира между Египтом и Израилем. Есть нечто, что роднит эти достижения киссинджеровской дипломатии: всякий раз речь шла о снижении уровня конфронтации в международных отношениях, о восстановлении позиций международного диалога – как между американской и советской сверхдержавами, так и между протагонистами горячих региональных конфликтов.
Очередной приезд Киссинджера в Москву – это также приглашение к диалогу. Ничуть не настаивая на причинно-следственной связи двух событий февраля, мы не можем всё-таки не отметить, что не прошло и трёх недель после встречи Путина и Киссинджера, как 22 февраля появилось Совместное заявление России и США о прекращении боевых действий в Сирии, а ещё через пять дней Совет Безопасности ООН принял новую резолюцию на основе совместного проекта, представленного Российской Федерацией и США (в пятилетней истории сирийского конфликта - случай уникальный).
Пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков отмечал, что февральская встреча состоялась «в продолжение давнего дружеского диалога президента Путина с Генри Киссинджером, которых связывают давние отношения; они постоянно общаются…». Путин «очень дорожит такой возможностью в плане обсуждения текущих вопросов мировой политики, обмена мнениями о перспективах развития ситуации в дальнейшем», подчеркнул Песков.
Появление Киссинджера в Москве - это некое послание, у которого, смеем думать, есть несколько адресатов и которое предстоит внимательно прочитать. Собственно, единственным открытым источником, позволяющим такое прочтение, является на сегодняшний день статья Kissinger Vision for U.S.-Rissia Relations, размёщённая в The National Interest через день после встречи бывшего госсекретаря США с Путиным.
Отправной точкой рассуждения ветерана американской дипломатии во время его публичного выступления в Москве стала бесспорная констатация: «Наши отношения (отношения между США и Россией. – И.Ш.) сегодня намного хуже, чем они были десятилетие назад. На самом деле они, возможно, являются самыми плохими со времени окончания холодной войны. С обеих сторон исчезло взаимное доверие».
Всё верно. Остаётся понять, почему это произошло.
Киссинджер сожалеет, что «существовавшие поначалу надежды на то, что тесное сотрудничество (между Россией и США. – И.Ш.)… может привести к партнёрству по более широкому кругу проблем», полностью рухнули после того, как Россия предприняла «военные акции на Кавказе в 2008-м и на Украине в 2014 году».
Так ли, господин бывший государственный секретарь США?
Не следует ли вспомнить, что диалог как таковой – это обоюдная работа по сближению изначально не совпадающих точек зрения и даже мировоззрений? Пока Россия остаётся Россией, а Америка Америкой, их точки зрения на мир не совпадут никогда, но ни беды, ни даже проблемы здесь нет. Это та данность, из которой следует исходить, если мы действительно хотим диалога и стремимся к нему.
И здесь стоит не отделываться мимоходом брошенной репликой о «военных акциях» России на Кавказе и на Украине, а обсудить гораздо более фундаментальную причину ухудшения российско-американских отношений, а именно – продолжающееся уже четверть века безостановочное продвижение Североатлантического альянса на восток, вглубь Евразии, всё дальше и дальше в сферу геополитических и культурно-исторических интересов России. Или такое геополитически безрассудное «расширение» НАТО, по мнению Киссинджера, совместимо с «уважением жизненно важных ценностей и интересов друг друга», к которому он призывает?
«Может ли Россия занять достойное место в мировой политике, при этом не вызывая ненужной реакции США? – спрашивает Киссинджер. – Возможно ли, чтобы США, отстаивающие свои ценности, не воспринимались как навязывающие их?» Эти риторические вопросы – неплохая отправная точка для американо-российского диалога. Последние российско-американские договорённости по Сирии подтверждают, что диалог не только возможен, но уже идёт. Чтобы он продолжился, в параллель к риторическим вопросам Киссинджера, российской стороне, видимо, следует сформулировать свои вопросы, которые она не только вправе, но и должна поставить.
Вот эти вопросы. Может ли Америка оставаться великой державой, не вызывая при этом ненужной американцам реакции России? Возможно ли, чтобы защита Россией своих жизненно важных ценностей и интересов не воспринималась Западом как агрессия? Если это возможно, то Россия и Америка, безусловно, смогут, как выразился Генри Киссинджер, «смело взглянуть в лицо общем вызовам, с которыми столкнутся наши страны в будущем».
Думается, что адресатами «послания Киссинджера» в равной мере являются и российское политическое руководство, и будущий президент США, имя которого мы скоро узнаем, и те могущественные непубличные силы, которые поддались соблазну продолжить с Российской Федерацией рискованный геополитический эксперимент, завершившийся в прошлом веке развалом Советского Союза.
С 26 февраля все энергоблоки Ривненской и Хмельницкой АЭС работают на номинальном уровне мощности и вырабытывают 4855 МВт. Работа со 100% нагрузкой блоков обеих электростанций одновременно происходит впервые в истории эксплуатации АЭС Украины.
Это стало возможным благодаря введению в действие новой линии электропередачи напряжением 750 кВ в конце прошлого года, сообщается на сайте Энергоатома. В торжествах по случаю этого события принял участие Президент Украины Петр Порошенко.
«Цель строительства воздушной линии 750 кВ "Ривненская АЭС - подстанция "Киевская" - обеспечение перетока мощностей Ривненской и Хмельницкой АЭС в дефицитный Центральный регион, что позволяет повысить надежность электроснабжения потребителей Киевской области, города Киева, центральных и восточных регионов Украины. Кроме того, реконструкция ОРУ-750 кВ РАЭС, где использована лучшая мировая практика и установлено современное оборудование отечественного и европейского производителя, обеспечивает эффективную и стабильную работу РАЭС с максимальным использованием установленной мощности (2835 МВт), повышает надежность объединенной энергетической системы Украины», - комментирует заместитель главного инженера РАЭС Андрей Козюра.
Реализация в прошлом 2015 году проекта строительства новой линии электропередачи 750 кВ «РАЭС - п/с «Киевская», связавшей запад и центр страны, позволила поднять работу атомной электростанции на новый технический уровень.
На Ривненской АЭС эксплуатируется два энергоблока ВВЭР-440 и два ВВЭР-1000. Ежегодное производство электроэнергии на РАЭС превышает 17 млрд кВтч. На Хмельницкой АЭС эксплуатируется два энергоблока ВВЭР-1000 общей мощностью 2000 МВт. Станция ежегодно генерирует около 15 млрд. кВтч электроэнергии.
«Блокады нет, есть высказывание»
Украинские радикалы продолжают блокаду российских фур
Анатолий Караваев
На Украине радикальные активисты продолжают блокировать российские фуры. Даже после возобновления грузоперевозок между двумя странами в ряде регионов дальнобойщикам из России продолжают чинить препятствия. При этом власти Украины заявляют о том, что транзит осуществляется без проблем, а местные полицейские в ситуацию не вмешиваются.
После нормализации 25 февраля российско-украинских отношений в сфере грузоперевозок полностью решить проблему транзита фур не удалось. Несмотря на миролюбивые заявления представителей профильных министерств, российские дальнобойщики продолжают испытывать проблемы на дорогах соседнего государства.
Сразу в нескольких регионах активисты националистических организаций продолжают попытки блокирования дорог.
Так, во Львове местные радикальные националисты из партии «Свобода» в воскресенье организовали стихийный блокпост «Брама Лева» («Ворота льва») на въезде в городе.
«За первый день блокпост остановил 22 московские фуры, которые в сопровождении конвоя Авакова (сотрудников национальной полиции Украины. — «Газета.Ru») пытались попасть к государственной границе Украины», — сообщили в партии.
Еще раньше активисты партии начали блокировать проезд в Житомирской и Сумской областях. В первом случае речь идет о блокаде украинско-белорусской границы — радикалы не дают российским фурам заехать в страну. Во втором случае активисты расположились на трассе Москва — Киев. В районе Конотопа они остановили шесть фур.
Еще один грузовик, по словам радикалов, не стал останавливаться и, едва не сбив одного из них, скрылся в сторону России.
Эпизоды с блокированием фур отмечены также в Ровенской и Волынской областях.
Примечательно, что украинская полиция не пытается помешать действиям активистов и в лучшем случае лишь вступает с ними в дискуссии. При этом ранее между странами была достигнута договоренность, что колонны российских грузовиков будут сопровождать к границе сотрудники правоохранительных органов. Судя по всему, полицейского конвоя на всех дальнобойщиков не хватило.
На этом фоне власти Украины изо всех сил пытаются доказать, что транзит российских фур осуществляется в штатном режиме. По данным главы Закарпатской области Геннадия Москаля, по состоянию на 11.00 понедельника через регион за последние сутки проехали 58 грузовиков из России, из которых 56 проследовали в страны ЕС и две в сторону России.
«В частности, через контрольно-пропускной пункт «Дяково» на украинско-румынской границе девять российских фур выехали в Румынию, тогда как из Румынии в Украину — ни одной. Через КПП «Ужгород» на украинско-словацкой границе 24 фуры выехали в Словакию и одна — в Украину. Через КПП «Тиса» 23 фуры выехали в Венгрию, а в обратном направлении — одна», — говорится в сообщении на сайте главы области.
Там отмечается, что «никакого блокирования российских фур в пределах Закарпатской области нет», а все КПП пограничников и полиции работают в нормальном режиме.
Не видят проблем и в министерстве инфраструктуры страны.
«По состоянию на утро 29 февраля согласно сообщению оперативного штаба (ведомства) транзит свободно осуществляется по территории Украины. Все грузовики, которые въехали в нашу страну в последние дни, или уже уехали за границу, двигаются по нашей территории без препятствий», — говорится в сообщении ведомства. По данным украинских чиновников, транзитные автомобили с украинской регистрацией свободно передвигаются по территории РФ.
«Позиция государства остается неизменной: Украина продолжает выполнять свои обязательства по обеспечению беспрепятственного транзита, оперативный штаб полностью контролирует ситуацию и готов предоставить разъяснения и поддержку по вопросам транзита по территории Украины», — подчеркнули в украинском министерстве.
При этом там не скрывают, что боятся исков от европейских партнеров в ВТО. «Наши европейские партнеры в случае, если будет блокирование транзита, могут подать иски во Всемирную организацию торговли против Украины по блокированию транзита», — предупредил министр Андрей Пивоварский. Он подчеркнул, что по международным правилам любое блокирование транзита запрещено.
Комментируя действия членов «Свободы», Пивоварский заявил, что ситуация не является блокадой. «Блокады нет, есть высказывания позиции общественных активистов от партии «Свобода». Автомобили с российской регистрацией, которые с 25 февраля заходили на территорию Украины из Европейского союза, Беларуси или РФ, все или выехали за пределы Украины, или сейчас отдыхают и продолжат движение завтра», — заявил министр в воскресенье.
Четкую позицию чиновников, которые даже в наиболее сложный период взаимной блокады фур были сторонниками разблокирования грузов, можно объяснить и статистикой. Украинских фур в России значительно больше, чем российских на Украине.
За последние три дня с момента возобновления обычного режима транзита фур с украинской регистрацией, которые пересекали границу в направлении России или оттуда, было в 5,5 раза больше, чем российских.
За период 26–28 февраля через границу Украины в направлении РФ выехали 1129 грузовиков украинской регистрации, вернулись — 691. За это же время на территорию Украины въехали всего 211 транзитных фур, зарегистрированных в РФ, выехали — 119.
«Статистика свидетельствует о том, что объемы украинского транзита по территории России в разы больше. Именно поэтому Украина, отечественный бизнес и перевозчики заинтересованы во взаимном беспрепятственном транзите по территории обеих стран», — отметили в министерстве инфраструктуры.
Напомним, что поводом для противостояния вокруг транзита фур через Украину стало обострение ситуации с Польшей. С 1 февраля, так и не договорившись по взаимным квотам, Россия и Польша прервали транзит грузовиков. Таким образом, самый простой и дешевый путь в Европу для России оказался закрыт и российские перевозчики были вынуждены искать пути объезда — через Прибалтику и Украину.
Несмотря на соглашение о беспрепятственном взаимном транзите, 11 февраля радикалы из патриотических организаций на западе страны начали в массовом порядке стихийно блокировать российских дальнобойщиков. Ситуация быстро обострилась после того, как сначала Россия в ответ на действия радикалов, а затем и Украина в ответ на действия России, запретили транзит уже на официальном уровне, а сотни грузовиков в обеих странах оказались заблокированы. В конце концов профильным ведомствам удалось достичь компромисса. С 17 февраля (официально с 15 февраля. — «Газета.Ru») фуры начали движение, а с 25-го взаимный запрет на транзит грузовиков был отменен на официальном уровне.
Лейла Алиева: "Отношения между Москвой и Баку всегда будут дружественными и теплыми" (Эксклюзив)
В ночь с 25 на 26 февраля 1992 года националисты захватили азербайджанский город Ходжалы и убили 613 мирных жителей, в том числе 106 женщин, 70 стариков и 63 ребенка. Уже 24 года подряд в эти дни трагическую дату отмечают не только в Азербайджане, но и в России, и в других странах. Вчера в Москве, в Конгресс-парке гостиницы "Украина" в рамках международной информационной кампании "Справедливость к Ходжалы" открылась выставка картин азербайджанских художников "Память", где "Вестнику Кавказа" удалось поговорить с вице-президентом Фонда Гейдара Алиева, главой представительства фонда в России Лейлой Алиевой.
- Какую цель преследует кампания "Справедливость к Ходжалы"?
- Главное, чтобы в разных странах мира как можно больше людей узнали об этой трагедии. Это необходимо, в первую очередь, для того, чтобы подобное больше никогда и нигде не повторялось: в мире не должно быть места таким жестоким убийствам и насилию. На данный момент нашу кампанию "Справедливость к Ходжалы" поддерживают 115 организаций, более 120 тыс. человек, но я думаю, что со временем число людей будет увеличиваться, и все больше и больше стран будут признавать этот геноцид.
- В России эти мероприятия проводятся не первый год. Насколько, по-вашему, близки РФ и Азербайджан?
- Наши страны связывают долгие годы дружбы и добрососедства. Мне всегда очень приятно находиться в Москве, в России. Сегодня наше мероприятие посетили 700 человек. Это очень многое значит для меня. Это очень важно, и я думаю, что отношения между нашими странами будут всегда оставаться такими дружественными и теплыми.
На открытии выставки Лейла Алиева также заявила: "Прошло уже 24 года со дня этой трагедии, но наша боль не стала меньше, а жертвы этой трагедий навсегда останутся в нашей памяти. Ходжалинская трагедия - это самая страшная, кровавая и бесчеловечная страница в нагорно-карабахском конфликте. Вот уже почти 30 лет длится этот конфликт, в результате чего 20% азербайджанских земель находятся под оккупацией. В стране около миллиона беженцев и вынужденных переселенцев. На захваченных землях уничтожаются архитектурные шедевры, исторические памятники. Стирается все, что связывает этот край с азербайджанской культурой".
"В ночь с 25 на 26 февраля 1992 года армянские боевики захватили азербайджанский город Ходжалы и жестоко убили 613 мирных жителей, в том числе 106 женщин, 70 стариков и 63 ребенка. Оборвалась жизнь будущих врачей, инженеров, учителей, людей, которые могли бы сделать жизнь Азербайджана лучше, светлее и интереснее. Этой трагедии должна быть дана справедливая оценка со стороны международного сообщества, а виновники должны понести наказание. В 2008 году стартовала международная кампания "Справедливость к Ходжалы!". Наша цель - донести правду до мирового сообщества об этой трагедии и сделать все, что подобное больше никогда и нигде не повторялось. В мире не должно быть место таким жестоким убийствам и насилию", - подчеркнула вице-президент Фонда Гейдара Алиева.
"Сегодня нашу кампанию "Справедливость к Ходжалы!" поддерживают десятки государств мира. Парламенты Канады, Мексики, Колумбии, Перу, Пакистана, Сербии, Боснии и Герцеговины, Румынии, Чехии, Иордании, Судана, Панамы, Гондураса. И законодательные органы более 10 штатов США, и Организация исламского сотрудничества признают факт геноцида в Ходжалы. Мы организовываем петиции в самые высокие международные организации, включая ООН и международный суд в Гааге. Наш голос звучит на самых важных конференциях и форумах в мире. В Сараево, столице Боснии, был установлен памятник жертвам геноцида в Сребренице и Ходжалы. Также был перезапущен сайт "Справедливость к Ходжалы!", где есть вся информация. И мы снимаем фильмы, печатаем книги об этой страшной трагедии. Вот уже много лет подряд во многих странах мира проходят мероприятия, посвященные Ходжалы - конференции, выставки, семинары и лекции. Благодаря усилиям наших активистов сегодня нашу кампанию поддерживают 115 организаций и более 120 тысяч человек", - рассказала Лейла Алиева.
По ее словам, "Азербайджан всегда был страной крайне толерантной и мультикультурной, где в мире и согласии проживают люди различных национальностей и религий. Несмотря ни на что, дух нашего народа не был сломлен. А жертвы Ходжалы навсегда останутся живыми в нашей памяти. Сегодня мы подготовили для вас выставку художников Азербайджана и детей. Вы сможете почувствовать эту трагедию, увидеть ее глазами людей искусства. Возможно, в этих работах много боли и грусти, но мы искренне верим, что в скором времени армяно-азербайджанский нагорно-карабахский конфликт найдет свое справедливое завершение. Территориальная целостность Азербайджана будет восстановлена, а все беженцы и вынужденные переселенцы вернутся в свои дома и на свои родные земли".
Турецкие скидки Газпрома
Противостояние между Россией и Турцией продолжается. Теперь оно перекинулось на взаимоотношения в газовой сфере между «Газпромом» и турецкими компаниями-импортерами, безальтернативно обреченных, по крайней мере в настоящий период, на сотрудничество с российской корпорацией. Камнем преткновения в этих отношениях стали цены. Российская монополия, понимая, что партнерам некуда деваться, решила более жестко подойти к ценообразованию и увеличила стоимость на поставляемый газ, отменив скидки. Потребители топлива из Турции естественно выразили недовольство и получили в ответ ограничение поставок. Но российская сторона уверена, что турки не найдут газ нигде, кроме как у них, что вынудит их пойти на уступки. Возможно, в краткосрочной перспективе Россия и выиграет. Но что касается времен более далеких, то здесь у «Газпрома» могут возникнуть проблемы, аналогичные украинским и прибалтийским, когда корпорация серьезно ослабила свои рыночные позиции.
С февраля 2016 года объем газа по Трансбалканскому газопроводу сократился почти на 23% по сравнению с 2015 годом. Источник, близкий к министерству энергетики Турции, подтвердил данный факт, объясняя, его спорами по поводу цены между турецкими частными импортерами газа и российской корпорацией, что спровоцировало ограничение газовых поставок.
Все дело в скидке на газ, которую «Газпром» решил отменить, заявляя, что стоимость топлива и так серьезно снизилась. Скидка составляла 10,25%. Срок ее действия с 1 января 2015 года по 1 января 2016 года. Январский газ турецкие импортеры должны были оплачивать уже по старой цене, без учета скидки. Но, они продолжили платить, как раньше, это и послужило основанием для снижения газовых поставок со стороны «Газпрома». Российская корпорация уверена, что данный конфликт решаем, так как выгоден обеим сторонам.
Невыгодные цены
Частные турецкие импортеры, тем не менее, заявляют, что они за поставленный газ рассчитались полностью и ничего не должны российской корпорации. С их слов, новые «старые» цены для них невыгодны, что негативно сказывается на отношениях с потребителями топлива - с ними уже заключены договора на 2016 год. В настоящее время с «Газпромом» имеют контракты на поставку газа шесть частных турецких компаний. Совокупный объем газа турецких импортеров составляет около 10,0 млрд. куб. в год.
«Газпром», в свою очередь, утверждает, что снижение объемов топлива турецким потребителям не является критичным для газовых потребителей Турции. Та же государственная корпорация Botas, например, даже не выбирает всех контрактных объемов. Более того, она также, как и частные импортеры, правда на год раньше из-за закрытия «Турецкий поток», лишилась скидки и сегодня «Газпром» и Botas по этому поводу постоянно судятся.
Отсутствие альтернатив
Ценовой конфликт российской корпорации с частными турецкими импортерами газа принес ей существенные убытки. Недополученная выручка «Газпрома» только за период с 1 по 24 февраля составила приблизительно 30,0 млн. долларов США. Более того, турки готовы за недопоставленный газ, а это почти 117,0 млн. куб., выставить «Газпрому» неустойку в размере 2,5 млн. долл.
В 2014-2015 годах ограничения поставок газа в Европу через Украину из-за конфликта реверсных поставок обошлись российской газовой монополии в миллиарды долларов. Без сомнения, потеря турецкого газового рынка для «Газпрома» недопустима и он надеется на урегулирование конфликта. Основным аргументом для положительного исхода в переговорах является отсутствие у турецких импортеров какой-либо альтернативы. В корпорации полагают, что «частники» протянут недолго и вынуждены будут в конце концов согласиться на условия «Газпрома». А вот с Botas все гораздо сложнее – это мощная государственная газовая структура, которая в состоянии судиться столько, сколько нужно. Другое дело, что все эти газовые российско-турецкие «войны» могут отрицательно сказаться в дальнейшем и тому уже есть масса примеров.
Автор: Кононов Игорь
Как российский нефтяной гигант может справиться с санкциями
Санкции Евросоюза были введены в отношении компаний типа Роснефть в 2014 году сразу же вслед за аналогичными мерами со стороны США. Эти меры были попыткой надавить на Россию в связи с аннексией Крыма и предполагаемой поддержкой повстанцев, что привело к разжиганию гражданской войны в Украине.
Санкции перекрыли нефтяному гиганту доступ к иностранному финансированию и приостановили запуск совместных с Западными компаниями проектов, что осложнило положение компании, уже и без того переживающей последствия низких цен на нефть, упавших примерно на 70% с середины июня 2014 года.
В Роснефти назвали санкции незаконным наказанием рыночных игроков, не играющих никакой роли при принятии государственных решений.
Но попытки получить сатисфакцию могут быть продиктованы политикой. Роснефть, безусловно, это публичная компания, но при этом 69% гиганта принадлежат российскому правительству.
«В любом случае Москва, как только может, пытается отчаянно подорвать режим санкций, - юридические шаги предпринимаются параллельно с политическими усилиями», - написал в электронном сообщении CNBC старший аналитик компании Verisk Maplecroft Дараг Макдауэлл. «Запрет на предоставление финансирования Роснефти и другим нефтяным гигантам чрезвычайно губителен в сложившейся на сегодня ситуации в отрасли, как и тот факт, что государство становится все менее способным оказывать компаниям финансовую поддержку».
Неудобный прецедент
Иск Роснефти, поданный изначально в судебные инстанции Великобритании, в начале этого месяца был направлен Лондоном в Европейский суд в Люксембурге. Теперь решение суда может создать прецедент и для других российских компаний, таких как Сбербанк и ВТБ, которые также предпринимали подобные шаги, чтобы вернуться на Западные рынки.
Тем ни менее, в конечном счете, это может стать предметом особой гордости для Кремля.
«Отмена секторальных санкций не станет панацеей для текущей рецессии в российской экономике, вызванной, в большей степени, ценами на нефть, но это стало бы главной политической победой и способствовало бы снижению нагрузки на государство в поддержке Роснефти и других крупных неэффективных государственных компаний, хотя бы частично», - считает Макдауэлл.
И у Роснефти может появиться шанс, как показывает судебное разбирательство, инициированное иранским банком Mellat. Сейчас финансовое учреждение добивается от британского правительства денежной компенсации, после того, как в начале месяца Европейский суд вынес решение о неправомерности заморозки активов банка Европейским Советом в связи с ядерными санкциями в отношении Тегерана. По данным Reuters, сумма компенсации составляет $4 миллиарда.
Однако Макдауэлл объяснил, что даже в случае, если санкции отменят, не понятно, станет ли Роснефть обращаться за подобной компенсацией и предъявлять иск каждой стране-участнице ЕС в судах этих государств.
Решение по иску Роснефти будет известно в ближайшие два-четыре месяца. В компании от комментариев отказались.
Автор: Макортофф Кальена @CNBC
Губернаторам «подтянут» язык
Ученые создали специальную программу подготовки чиновников к публичным выступлениям
Артем Казанцев
Институт русского языка имени Пушкина сообщил о разработке программы подготовки к публичным выступлениям госслужащих и чиновников высшего уровня. Самыми грамотными среди российских политиков ученые-лингвисты считают федеральных министров, а вот главам регионов рекомендуют штудировать словари.
Заявление о разработке программы сделала ректор Государственного института русского языка имени Пушкина Маргарита Русецкая на международном форуме «Система обеспечения изучения русского языка: история и современность» в Женеве. Ранее, в середине текущего месяца, стали известны результаты проведенных институтом двух мониторингов для анализа грамотности в средствах массовой информации и публичных выступлениях политиков.
Самыми грамотными среди российских политиков были признаны федеральные министры. А вот главы регионов, депутаты Госдумы и руководители муниципальных образований довольно часто допускают ошибки в публичной речи. Наиболее распространенные из них – неправильное ударение, нарушение норм сочетаемости и норм управления и построения предложений, а также неправильное употребление фразеологизмов (например, «не покладая своего труда»). Институт дал чиновникам рекомендации по улучшению грамотности, в частности необходимо читать словари.
Доктор педагогических наук, президент Всероссийского фонда образования Сергей Комков полагает, что после обучения у чиновников высшего уровня «хоть какой-то след останется». «Я лично знаю нескольких региональных руководителей, общающихся с подчиненными матом, – сообщил ученый «НИ». – Многие из высших должностных лиц регионов получили должности не из-за умственных качеств, а по иным причинам. Они не владеют целым комплексом необходимых знаний, в том числе литературным русским языком. Если программу утвердит федеральное правительство и она станет обязательной для чиновников – хоть какой-то эффект от этого наступит».
Кинорежиссер, глава Фонда защиты гласности Алексей Симонов считает, что высокие чиновники, в том числе главы регионов, по меньшей мере научатся доходчиво изъяснятся с собеседниками. «Сейчас многие из них скрывают свои мысли во время публичных выступлений. Программа обучит их грамотно общаться с окружающими, в том числе сообщать важную информацию», – высказал свою точку зрения «НИ» Алексей Симонов.
Бывший депутат Госдумы, лидер общероссийского движения «За права человека» Лев Пономарев уверен, что «подтянуть» грамотность чиновникам не помешает, но кардинальных изменений вследствие этого в стране не произойдет. «Если совместно с программой им не будут внушать «об этом говори, а о том не говори» – положительный эффект вполне может случиться, – сказал «НИ» правозащитник. – Но ситуацию в стране в лучшую сторону это обучение, конечно, не изменит».
В Украине ранними зерновыми засеяно 18 тыс га
В трех областях Украины начался сев ранних яровых зерновых. По состоянию на 26 февраля засеяно 18 тыс. га (1% к прогнозу), в т.ч. яровым ячменем засеяно 14 тыс. га (1%), горохом – 4 тыс. га (2%). Об этом сообщила пресс-служба Министерства аграрной политики и продовольствия Украины.
Отмечается, что в Одесской области яровыми засеяно 7,9 тыс. га (5%), Херсонской – 6,3 тыс. га (4%), Николаевской – 3,9 тыс. га (2%).
Украина. Взошло 93% озимых — МинАПК
Из 7,1 млн га посеянных озимых зерновых культур взошло 6,6 млн га.
Проверка посевов озимых зерновых культур по состоянию на февраль 2016 года показывает, что с посеянных 7,1 млн га всходы получены на площади 6,6 млн га (93%). Об этом сообщает пресс-служба Минагрополитики.
С озимых в хорошем и удовлетворительном состоянии 4,4 млн га (67%), в слабом состоянии — 2,2 млн га (33%), погибло — 0,08 тыс. га. По подсчетам 7% посевов не образовали лестницы, больше всего таких площадей в Полтавской, Днепропетровской и Харьковской областях.
Кроме того, с посеянных 655,1 тыс. га всходы озимого рапса получены на площади 588,8 тыс. га (90% к посеянной), из них в хорошем и удовлетворительном состоянии 393 тыс. га (67%), в слабом и сжиженном состоянии — 190,7 тыс. га (32%), погибло 5,2 тыс. га, или 1%. По подсчетам около 10% посевов (66,3 тыс. га) не образовали лестницы, больше всего таких площадей в Полтавской, Николаевской, Днепропетровской и Донецкой областях.
По предварительным данным регионов вся посевная площадь сельскохозяйственных культур во всех категориях хозяйств под урожай 2016 ожидается на уровне 26700000 га или на уровне 2015 года.
Зерновые культуры во всех категориях хозяйств прогнозируется посеять на площади 1,46 млн га или 55% в структуре посевных площадей, что соответствует нормативам оптимального соотношения культур в севооборотах.
Посев яровых зерновых культур прогнозируется на площади 7,5 млн га, в том числе ранних яровых зерновых — 2,6 млн га. При этом структура зернового клина под урожай 2016 может корректироваться в зависимости от условий перезимовки озимых культур за счет оптимизации площадей яровых зерновых культур, в частности, кукурузы на зерно и поздних крупяных культур.
Из-за тёплой погоды весенний сев на Ставрополье начался на 18 дней раньше
Одной из главных тем обсуждения планёрки в правительства края стала работа агропромышленного комплекса региона. Глава региона сообщил об обсуждении стратегических перспектив развития отрасли на Северном Кавказе, которое состоялось на прошлой неделе в Пятигорске с участием полномочного представителя президента РФ в СКФО Сергей Меликова, министра по делам Северного Кавказа Льва Кузнецова, министра сельского хозяйства России Александра Ткачева.
— Ставрополье – один из лидеров аграрной отрасли страны, это отмечалось участниками совещания. АПК – надёжная основа развития края, и все показатели сегодня об этом говорят. Но нам не хватает амбициозных планов дальнейшего развития этого комплекса. Определите высокие целевые показатели по наиболее важным направлениям: производству мяса, молока, зерна, овощей защищённого грунта, по садам и виноградникам. Здесь нужен серьёзный рост, — обратился Владимир Владимиров к краевому правительству.
Был обсужден также ход весенних полевых работ. Как доложил первый заместитель председателя краевого правительства Николай Великдань, на сегодня все территории Ставрополья уже приступили к весеннему севу. По причине тёплой погоды он начался на 18 дней раньше, чем в прошлом году. Уже засеяно 50 тысяч гектаров площадей или 8% от плана.
Владимир Владимиров поручил краевому Минсельхозу просчитать возможные риски от наступления раннего тепла, в частности, вероятность засухи, и заблаговременно принять меры для предотвращения потерь.
Объем экспорта зерновых из морпортов Украины продолжает снижаться
Согласно данным мониторинга ИА «АПК-Информ», в период с 22 по 28 февраля т.г. объем экспорта зерновых из морпортов Украины уменьшился до 353,8 тыс. тонн против 484,4 тыс. тонн, отгруженных неделей ранее. Так, пшеницы было экспортировано 10,6 тыс. тонн, кукурузы – 343,2 тыс. тонн.
Стоит отметить, что лидерами по отгрузкам зерновых в указанный период стали Одесский МТП (113,3 тыс. тонн), компания ТИС (107,5 тыс. тонн) и Ильичевский МТП (101,5 тыс. тонн).
Основными импортерами украинского зерна на минувшей неделе стали Египет (55 тыс. тонн), Китай и Греция (по 52,5 тыс. тонн).
Обьем производства подсолнечного масла в Украине снизился на 17,3%
В Украине по итогам 2015 г. объем производства нерафинированного подсолнечного масла в Украине снизился на 17,3% по сравнению с 2014 г.
Об этом свидетельствуют расчеты AR-group, передает AgroPortal.
Rрупнейшим игроком рынка украинского подсолнечного масла по итогам 2015 г. стала компания "Кернел" с долей 28,4%, снизив объем производства продукции в натуральном выражении на 7,9% по сравнению с годом ранее.
Далее в рейтинге разместились корпорация "Агрокосм" (9,3%), "Мироновский хлебопродукт" (8,3%), компания Vioil (7,7%) и компания "Каргилл" (5,3%).
Аналитики отмечают, что по сравнению с 2014 г., в 2015 г. в рейтинг ТОП-10 компаний производителей подсолнечного масла не вошла группа компаний "Креатив".
"Креатив" снизил объемы производства подсолнечного масла на 84,1%, тем самым уменьшив свою долю в объеме производства до 1,8%, и сместилась со второго места рейтинга на тринадцатое.
Турецкая Galaxy&Sunny организует производство древесной щепы на юге Украины
Турецкая компания Galaxy&Sunny Ltd. организует на базе Херсонского судостроительного завода производство древесной щепы, сообщает официальный сайт облгосадминистрации региона.
Инвестиции по реализации проекта составят $1,5 млн. Сырье для производства щепы станут закупать на Западной и Центральной Украине, готовая продукция будет экспортироваться в Турцию. Открыть производство планируют в апреле 2016 г., благодаря реализации проекта будет создано 10-15 новых рабочих мест.
На повестке дня – российско-арабский стратегический диалог
Александр КУЗНЕЦОВ
Последние пять лет были ознаменованы глубоким религиозным, политическим и военным кризисом на Ближнем Востоке. Рушились границы, лилась кровь, не прекращался исход населения в другие части света. Именно в такие кризисные периоды, как правило, проясняется, кто является настоящим другом арабских народов, их надежным партнером, а кто эксплуатирует их беды.
Одним из важнейших международных факторов последнего времени стало повышение влияния России на Ближнем Востоке. В немалой степени это было обусловлено тем, что в отличие от США, с легкостью сдавших своего многолетнего стратегического партнера, президента Египта Хосни Мубарака, Россия решительно поддержала своего союзника – Сирию, отстаивая ее суверенитет и территориальную целостность. Последовательная политическая линия России привела к тому, что к партнерству с ней стремятся сегодня такие разные государства, как Египет, Ирак, Иордания. На Москву с надеждой смотрят противоборствующие силы в Йемене. И даже среди монархий Персидского залива, упорно стремящихся к смене режима в Сирии, зреет убеждение в необходимости стратегического диалога с Россией.
Как реагировал Арабский мир на установление с 27 февраля перемирия в Сирии?
Ливанская газета «Ан-Нахар», которая, вообще-то, всегда симпатизировала сирийской оппозиции, противоборствующей правительству Башара Асада, пишет, что сегодня именно Россия, а не США определяет условия мира в Сирии(1). Россия, по мнению газеты, в противовес эскалации сирийского конфликта выбрала единственно правильный путь - мирное урегулирование. «На руках у русских нет крови сирийцев, поэтому умеренная сирийская оппозиция предпочтет договариваться с русскими, а не с Асадом», - подчеркивает «Ан-Нахар». Для ливанских журналистов важно, что своими действиями в Сирии Россия доказывает приверженность международному праву, в частности резолюции 2254 Совета Безопасности ООН и женевским договоренностям. Любопытна ещё одна деталь в комментарии «Ан-Нахар»: по мнению ливанских журналистов, США и Россия в Сирии не доверяют друг другу.
Другая ливанская газета Daily Star, финансируемая лидером движения «Мустакбаль», просаудовским политиком и бывшим премьер-министром Ливана Саадом Харири, пишет: «Россия в Сирии, как и ранее в 2014 году на Украине, переиграла американцев». По мнению редакции газеты, вооруженное вмешательство России в сирийский конфликт, которое началось 30 сентября 2015 года, стало для США и стран Евросоюза полной неожиданностью. Благодаря действиям российских ВКС, позиции террористической группировки ДАИШ («Исламское государство») и некоторых других оппозиционных вооруженных формирований были существенно ослаблены, а Запад во многом утратил влияние на ситуацию. Ливанская газета цитирует характерное высказывание президента Франции Франсуа Олланда, который заявил в одном из интервью: «Если бы США сделали что-либо для ограничения влияния России в этом вопросе, мы бы к этому присоединились. Но так как США молчат, Европе тоже нет резона противодействовать России».
Ливанская «Аль-Ахбар», которая отражает взгляды «Коалиции 8 марта», возглавляемой движением «Хезболла», акцентирует внимание на так называемом «плане Б», о котором первым завёл речь госсекретарь США Джон Керри, заявивший, что в случае провала перемирия в Сирии у Вашингтона имеется альтернативный план по разделу страны.
«Аль-Ахбар» полагает(2), что осуществлением этого плана может стать саудовско-турецкая интервенция, при которой саудовские войска вторгнутся в Сирию с юга, со стороны Иордании, а турки - с севера. Опасность саудовско-турецкой интервенции, которая перечеркнула бы договорённости России и США и растоптала резолюцию СБ ООН от 27 февраля, полностью не снята до сих пор. Предлогом для такого вооружённого вмешательства стала бы борьба против «Исламского государства», а действительной целью – всё та же смена режима в Сирии.
При этом Турция вынашивает собственные планы раздела Сирии. Эрдогана страшит, что после состоявшейся легитимации автономии иракских курдов и грядущего создания автономии сирийских курдов появится и автономия турецких курдов с центром в Диярбакире.
Главный вывод, который делает ливанская газета, анализируя пресловутый «план Б», состоит в том, что осуществление планов раздела Сирии несет потенциальную опасность всем странам региона, не исключая и вынашивающую эти планы Саудовскую Аравию.
Любопытная точка зрения на политику России на Ближнем Востоке высказана(3) в статье Рагиды Дергам «Необходим российско-арабской стратегический диалог», опубликованной в общеарабской газете «Аль-Хаят». Журналистка пишет, что в настоящее время арабы имеют ограниченное влияние на ситуацию в своем регионе. «Хозяевами положения в регионе являются сейчас русские и американцы. Пора перестать уподобляться страусу и признать эту истину», - пишет Р.Дергам, призывая к выработке консолидированной арабской позиции в общении с великими державами. Учитывая ориентацию «Аль-Хаят», понятно, что данная позиция должна отражать в основном интересы монархий Персидского залива.
Р.Дергам ссылается на наработки Бейрутского института стратегических исследований. Этот think tank советует ответственной арабской элите покончить с разногласиями и сосредоточиться на решении наиболее острых проблем региона – сирийского и йеменского кризисов, после чего приступить к урегулированию в Ираке и Ливии. При этом, по мнению аналитиков Бейрутского института, сотрудничество с Россией в решении данных конфликтов не только возможно, но и необходимо. «У некоторых представителей арабской элиты укоренилось мнение о том, что Россия и Иран в Сирии являются стратегическими партнерами. Это не так. Эти государства преследуют разные цели. До российского военного вмешательства в сирийский кризис Иран держал ключи от Сирии. Можно сказать, что русское вмешательство было даже благотворным. Если бы его не было, Сирия в конце концов оказалась бы разделенной между Ираном и «Исламским государством». Ведь ненависть суннитской оппозиции в Сирии к шиитскому Ирану настолько велика, что она никогда не пошла бы на договор с ним. Между тем Россия нейтральна в религиозном отношении. Она не собирается «шиитизировать» суннитскую Сирию. Более того, в России проживают 17 миллионов мусульман, в большинстве своем сунниты, и Москва должна учитывать их мнение. На повестку дня выходит, таким образом, арабско-российский стратегический диалог и сотрудничество по урегулированию сирийского кризиса», - пишет Рагида Дергам.
Даже этот беглый взгляд на то, какие точки зрения высказываются в арабских СМИ по поводу перемирия в Сирии, показывает, что общественное мнение Арабского мира во многом вполне самостоятельно по отношению к западным влияниям, что даёт основание для развития не только российско-американского и российско-иранского, но и российско-арабского диалога - особенно с учётом возросшего влияния России на Ближнем Востоке.
1. Бутин: Ана сахибу аль-карар ва ляйса Асад.// newspaper.annahar.com
2. Димашк таввафакка аля вакафа иттеляк ан-нар. Мин ас-сааби бакау Сурийя муввахида. Керри йальвау би-ль –таксими.// al-akhbar.com
3. Р.Дергам. Нахва хивар эстратеджи араби-руси // alhayat.com
Как сельское хозяйство Украины превращали в нищую отрасль
Элла ВОРОБЬЁВА
Мало кто обратил внимание на фразу Порошенко, произнесённую им на одной из январских пресс-конференций. «Сегодня украинский АПК является приоритетной отраслью», - объявил президент страны, еще 25 лет назад обладавшей одним из сильнейших индустриальных комплексов Европы. На фоне такого заявления померкла даже история закрытия концерна с мировым именем «Антонов», поставившая жирную точку на уничтожении самолётостроительной и космической отрасли Украины. Не менее жирная точка поставлена и на развитии металлургии. «Металлургия? — удивился Порошено вопросу, заданному ему на пресс-конференции. - Больше нет, требует больших инвестиций». Да. Одной из самых мощных в прошлом отраслей экономики Украины больше нет. Была и нет. Какие вопросы?
Ну а как всё-таки обстоит дело с «аграрным путём развития» Украины, деиндустриализация которой близка к завершению?
Беру в руки книгу известного норвежского экономиста Эрика Райнерта «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными». Один из тезисов Райнерта гласит: развитые страны, добровольно свернувшие свои экономики и переключившиеся исключительно на сельское хозяйство, обречены быть нищими с голодающим населением.
А теперь вспомним, что от Советского Союза самостийной Украине досталось прекрасно развитое сельское хозяйство, имевшее полноценные аграрные комплексы, сеть предприятий по производству сельхозтехники и удобрений, средств защиты растений, множество элеваторов, хранилищ, перерабатывающих предприятий пищевой промышленности. Была развита полноценная инфраструктура по производству животноводства и его переработке. Доля сельского хозяйства в ВВП УССР к 1991 года составляла около 26%, сейчас оно даёт менее 10% ВВП и только 1% налоговых поступлений.
Почему так произошло? Налаженный механизм работы украинского сельского хозяйства дал катастрофический сбой уже на переходе к независимости, а дальше было только хуже. Если в 1990 году УССР собрала 51 млн. тонн зерновых, то в 1991 году в закрома незалежной Украины легло лишь 38 млн. тонн тех же зерновых культур. К концу же 90-х этот показатель упал до 24 млн. тонн.
Причиной был полный развал сельскохозяйственных предприятий, которых в УССР насчитывалось 9959, из них 2383 совхозов и 7576 колхозов. У каждого сельхозпредприятия пахотных земель было от 5 до 10 тысяч гектаров. Незалежная от всего этого отказалась и стала проводить разного рода эксперименты с формой собственности. Главным результатом экспериментов было то, что имущество крупных сельскохозяйственных предприятий, существовавших в УССР, стремительно теряло свою ценность, старея и ломаясь, а вновь организованные предприятия передавали друг другу ещё и долги, которые росли, как снежный ком.
Тогда все думали, что на Украине возникнет новый класс фермеров. Как на Западе. О том, что на том же Западе – в иных, подчеркнём, естественно-природных условиях – культура фермерства создавалась веками, не думали. Сегодня на Украине работают примерно 40-42 тысячи фермеров, которые в сумме обрабатывают до 4,5 млн. гектаров пахотных земель, что составляет менее 10 % наличного объема земельного ресурса. Щирые украинцы, наверное, не знают, что в европейских странах фермеров сотни тысяч, в США - более трёх миллионов.
Короче, за первые 10 лет незалежности сельское хозяйство Украины превратилось в нищую отрасль. Началась варварская эксплуатация земли, прекратилось внесение удобрений, средств защиты растений, стали беспощадно экономить на агротехнологиях. Вдобавок к этому – дорогие кредиты, рост цен на горюче-смазочные материалы, отсутствие запасных частей и пришедшая в негодность техника советских времён.
В конце 90-х годов указом президента Украины была упразднена коллективная собственность на землю и начался раздел сельскохозяйственных земель по паям. Так называемые земельные паи получили 7 млн. человек, или 41,2% от общей из численности сельского населения на 1991 год (17 млн. человек). Однако согласно Земельному кодексу Украины (ЗКУ), пай - это всё равно что чемодан без ручки. Иметь земельный пай не означает иметь земельный участок, так как у пая отсутствует физико-географический признак. Другими словами, ни один украинский сельский житель, имеющий пай, не может пальцем указать на свой участок, нет места этому бедолаге и в кадастровом учёте. «Земельный пай» на Украине является не объектом права собственности, а объектом права требования. Пай можно сдать в аренду, можно передать по наследству, но не продать. На продажу сертификатов «земельных паёв» наложен мораторий.
* * *
Если УССР ежегодно производила около 51-52 млн. тонн зерна, 6,5 млн. тонн мяса, 24,5 млн. тонн молока, 6 млн. тонн сахара, то к сегодняшнему дню эти величины снизились в разы. При этом, когда смотришь на данные Госкомитета статистики Украины, видно, что наметившаяся четверть века назад кривая падения украинского сельского хозяйства после «революция достоинства» резко пошла вниз.
|
Наименование показателей |
2013 г. |
2014 г. |
2015 г. |
|
1 |
2 |
3 |
4 |
|
Темпы роста сельскохозяйственного производства, % |
+13,6 |
+2,8 |
-5,4 |
|
Производство основных сельскохозяйственных культур, % |
|
|
|
|
- зерновые и зернобобовые |
+36,3 |
+2,4 |
-6,4 |
|
- сахарная свекла |
-41,7 |
+44,2 |
-28,7 |
|
- подсолнечник |
+31,6 |
-7,7 |
-6,3 |
|
- картофель |
-4,3 |
-8,4 |
-5,4 |
|
- плоды и ягоды |
+14,3 |
-7,8 |
-7,8 |
|
Поголовье основных видов скота и птицы, % |
|
|
|
|
- крупный рогатый скот |
+1 |
-3,4 |
-8 |
|
- свиньи |
+4,1 |
-1,9 |
3 |
|
- овцы и козы |
+4,4 |
-1,8 |
-6,8 |
|
-птица |
+7,3 |
-1 |
-7,3 |
|
Производство основных видов продукции животноводства, % |
|
|
|
|
- мясо |
+8,2 |
+4,5 |
-3,3 |
|
- молоко |
+1,1 |
+0,4 |
-4,2 |
|
- яйца |
+2,5 |
+4,3 |
-12,9 |
|
Экспорт, % |
|
|
|
|
- продукты животного происхождения |
+12,8 |
-6,3 |
-22,8 |
|
- продукты растительного происхождения |
-3,7 |
-1,3 |
-15,1 |
|
- жиры и масла |
-16,7 |
+9,3 |
-13,2 |
|
- готовые пищевые продукты |
+1,8 |
-11,5 |
-24,9 |
Только к началу 2000-х годов стали создаваться большие агрохолдинги, как правило, с преобладанием иностранного капитала из Европы и США. Особенно активны были на этом поприще бизнесмены из Польши и стран Прибалтики. Впрочем, транснациональные гиганты агробизнеса, такие как Cargill или Cargill, появились ещё раньше. И тем не менее до настоящего времени Украине так и не удалось достичь уровня сельскохозяйственного производства 1991 года.
Если посмотреть на структуру сельхозпроизводителей, то мы увидим, что на Украине сложилась гибельная практика, не имеющая ничего общего с практикой хозяйствования в агросфере Европы или США. Там законодательно закреплён стандарт соблюдения продовольственной безопасности и обеспечения занятости населения с распределением сельхозугодий между крупными агрохолдингами и фермерскими хозяйствами. В разных странах эта система работает по-разному, но везде – в Европе, США, Канаде - существует система дотаций фермерских хозяйств, гарантирующая продовольственную безопасность. На Украине этого нет и в помине. Здесь, как видно из приведенной ниже диаграммы, доминируют агрохолдинги. По существу, Украина уже потеряла село в качестве базиса, потеряла мелкого собственника земли. И, скорее всего, этот класс на Украине уже никогда не возродится. Число тех, кто ещё остаётся, с каждым годом будет уменьшаться.
Из диаграммы видно, что в Евросоюзе, с которым Украина декларативно «ассоциировалась», 68,7% всех сельскохозяйственных предприятий обрабатывают земли площадью от 0 до 5 га (в расчете на одно предприятие). На Украине предприятий, обрабатывающих такие площади, всего 10,8%. Наибольшее количество украинских сельскохозяйственных предприятий (27,3% и 35,5%) сосредоточено на обработке площади соответственно по 20-50 га и более 100 га.
Украинские власти ничего не делают ни для сохранения баланса между сельскими жителями и городским населением, ни для обеспечения занятости населения.
В настоящее время на Украине насчитывается порядка 43 млн. га сельскохозяйственных угодий и 32,5 млн. га пахотных земель, причем 60% из них – это черноземы. И несмотря на поглощение малых предприятий агрохолдингами, продолжается сокращение использования сельскохозяйственных площадей. Только за один 2014 год площадь угодий уменьшилась на 494 тыс. га, число личных подсобных хозяйств сократилось более чем на 60 тыс. единиц.
В настоящее время численность аграрного населения Украины составляет 14,1 млн. человек (31,3 % общей численности населения). Смертность населения в сельской местности в 1,5 раза выше, чем в городе. Особенно велик удельный вес сельских жителей в Закарпатской (почти 63%), Черновицкой (57,3%), Ивано-Франковской (56,2%), Тернопольской (55,7%) и Ровенской (52,2%) областях. Однако и там число сельских населенных пунктов продолжает сокращаться.
Так о каком же «аграрном пути развития» твердит украинский президент? Идя на поводу разорительных требований Международного валютного фонда, власти Украины затеяли налоговую реформу, которая предусматривает отмену действия специального режима налога на добавленную стоимость (НДС) для сельскохозяйственных товаропроизводителей с 1 января 2016 года. До этой реформы все сельхозпредприятия имели возможность аккумулировать НДС на специальных счетах, чтобы в дальнейшем использовать эти средства в производственной деятельности. Кроме того, сельхозпредприятия имели льготы по налогу на прибыль. Теперь по требованию МВФ эти льготы должны быть ликвидированы. Мера совершенно убийственная, и если учесть ещё, что стоимость кредитов для сельхозпроизводителей на Украине увеличилась до 30% годовых, то станет понятно, что остатки фермерских хозяйств будут вскоре поглощены агрохолдингами.
Вернёмся ещё раз к книге Эрика Райнерта «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными». Истины, формулируемые норвежцем, являются азбучными, но, поскольку украинские власти знать их не хотят, напомним их.
Основную долю себестоимости сельхозпродукции составляют стоимость семян, стоимость минеральных удобрений, стоимость средств по защите растений, стоимость горюче-смазочных материалов, стоимость запасных частей и материалов, амортизационные отчисления. Всё перечисленное участвует в формировании себестоимости продукции, но ничего из этого уже давно не производится на Украине. Химическая промышленность стоит, сельскохозяйственное машиностроение убито, сырья для производства горючих и смазочных материалов не было никогда, семенные станции уничтожены ещё в начале 90-х. Как, спрашивается, при этом продукция сельского хозяйства Украины может быть конкурентоспособной? Ведь наличие у страны естественных преимуществ, таких как богатая почва и благоприятный климат, сами по себе не только не создают процветания, но, наоборот, провоцируют беспощадную эксплуатацию ресурсов с целью получения легкой прибыли за счет экспорта сырьевой продукции. А ставка на торговлю сырьём неизбежно примитивизирует экономику страны.
Что ждёт Украину и украинского сельхозпроизводителя в той аграрно-сырьевой модели, на которую её обрекли?
А ждёт её вот что. Постоянное снижение продуктивности производства. Растущая зависимость от внешних факторов в вопросе о цене своей продукции (сырьё - это в основном биржевые товары, и, продавая сырьё, производитель имеет очень ограниченные возможности влиять на цену товара). Угроза перепроизводства (хороший урожай принесет значительную прибыль, только если во всем остальном мире урожай был плохим). Характерная для сырьевой экономики большая доля неквалифицированного труда и отсутствие предпосылок для роста зарплат. Нарастающая трудовая эмиграция и прогрессирующее запустение «житницы Европы».
Остаётся ответить на вопрос: по чьей воле все режимы после 1991 года вели Украину к превращению из развитой аграрно-индустриальной державы в нищающую страну, население которой шаг за шагом лишают возможности прокормить себя на собственной территории?
Путь на этот вопрос читатель ответит сам.
Вьетнамские «Гепарды» с немецкими дизелями?
ВМС Вьетнама намерены к 2017 году иметь в своем составе 17 ракетных кораблей и катеров, сообщает «Военный Паритет» со ссылкой на aseanmildef.com (28 февраля).
Флоту уже поставлена первая пара ракетных эскортных кораблей (missile escort vessel) класса «Гепард» - 011-Dinh Tien Hoang («Динь Тьен Хоань») и 012-Ly Thai («Лю Тай»), вторую пару намечено получить в 2017 году. Корабли строятся на Зеленодольском судостроительном заводе (Россия).
Однако строительство второй пары идет медленно, так как Украина перестал поставлять судовые двигатели. Скорее всего, будущие «Гепарды» будут оснащены немецкими дизелями MTU-8000. Ранее Германия обязалась поставить, по меньшей мере, два дизеля для оснащения ракетных кораблей BPS-500 (их строительство во Вьетнаме отложено «по субъективным и объективным причинам» (has been postponed for reasons both subjective and objective) - прим. Военный Паритет). Сообщается, что вторая пара «Гепардов» будет иметь больше возможностей для ведения противолодочной войны и, таким образом, превратятся в универсальные боевые единицы. Переговоры о покупке третьей пары кораблей этого класса все еще ведутся, контракт официально не подписан. Эта пара кораблей должна иметь повышенные возможности ПВО для прикрытия других единиц вьетнамского флота.
По состоянию на начало 2016 года все шесть малых ракетных катеров «Молния» российского производства переданы Вьетнаму – два получены в готовом виде из России, четыре построены во Вьетнаме корпорацией Bason по лицензии и российским технологиям.
На рубеже 1990-2000-х годов Вьетнам получил четыре быстроходных ракетных катера «Тарантул» - предтечи «Молний». В случае оснащения современными противокорабельными ракетами KCT-15 эти катера могут прослужить еще несколько десятилетий.
Экспорт продукции Made in Italy в Россию в январе 2016 года достиг минимальной отметки за последние 10 лет, снизившись на 24% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года, сообщает в воскресенье агентство Ansa со ссылкой на данные крупнейшей ассоциации итальянских сельхозпроизводителей Coldiretti.
Отношения России и Запада ухудшились в связи с ситуацией на Украине. В конце июля 2014 года Евросоюз и США от точечных санкций против отдельных физлиц и компаний перешли к мерам против целых секторов российской экономики. В ответ Россия ограничила импорт продовольственных товаров из стран, которые ввели в отношении нее санкции. В июне 2015 года в ответ на продление санкций Россия пролонгировала продуктовое эмбарго на год — до 5 августа 2016 года.
По мнению экспертов, основным фактором сокращения экспорта является "полное эмбарго, которое Россия ввела 7 августа 2014 года на продовольственные товары из ЕС, США, Канады, Норвегии и Австралии", в частности, "запрет ввоза фруктов и овощей, сыров, мяса и колбасных изделий и рыбы".
"Эта мера стоила Италии только в агропродовольственном секторе 240 миллионов евро в 2015 году", — отмечает Coldiretti.
Российское эмбарго из-за нехватки рынков сбыта привело к снижению цен на многие европейские сельскохозяйственные продукты, особенно на молочную, мясную и плодоовощную продукцию.
"Продукция Made in Italy понесла также и имиджевый урон из-за распространения в России так называемых имитационных продуктов", — подчеркивает организация.
В целом же, отмечает Coldiretti, итальянский экспорт в Россию в 2015 году достиг отметки 7,1 миллиарда евро, сократившись на 3,7 миллиарда по сравнению с 2013 годом.
Наталия Шмакова.
Охлаждение отношений между РФ и странами Запада существенно не повлияло на сотрудничество Финляндии и Карелии, зарубежные инвестиции в российский регион продолжают поступать, сообщил РИА Новости глава Карелии Александр Худилайнен.
"Финны через Евросоюз в условиях санкций умудрились продавить 23,8 миллиона евро в рамках приграничного сотрудничества программы Еврорегион "Карелия", - рассказал глава республики, отвечая на вопрос корреспондента РИА Новости о сотрудничестве с финской стороной.
"У нас экспортно-ориентированная экономика, две трети товарооборота - это экспорт, почти миллиард, не в рублях", - отметил Худилайнен.
Он также сообщил, что финский капитал инвестируется в 53 предприятия республики, добавив, что правда есть ужесточение некоторых нормативов по экологии.
По словам главы республики, основным направлением сотрудничества с Финляндией является лесная отрасль.
Худилайнен также подчеркнул, что с Финляндией Карелия активно сотрудничает по "побратимским связям". "Более 60 договоров с муниципальными образованиями (Карелии - ред.)", - добавил глава республики.
"С финнами дружим, дружили и будем дружить", - сказал Худилайнен.
Отношения России и Запада ухудшились в связи с ситуацией на Украине. В конце июля 2014 года ЕС и США от точечных санкций против отдельных физлиц и компаний перешли к мерам против целых секторов российской экономики. В ответ Россия ограничила импорт продовольственных товаров из стран, которые ввели в отношении нее санкции. В июне 2015 года в ответ на продление санкций Россия пролонгировала продуктовое эмбарго на год — до 5 августа 2016 года.
Святослав Павлов.
Явлинский бросил вызов Кремлю и Ходорковскому
Партия «Яблоко» одобрила выдвижение Явлинского на президентских выборах в 2018 году
Владимир Дергачев
Воскресный съезд «Яблока» одобрил кандидатуру Григория Явлинского на президентских выборах — 2018. Партийцы говорили, что их лидеру придется разгребать «авгиевы конюшни» после нынешней власти, а сам Явлинский критиковал Михаила Ходорковского, якобы спонсировавшего «Яблоко» по указанию Владимира Путина. Все это уменьшает шансы появления объединенного списка демократических кандидатов в Госдуму от ПАРНАС и «Яблока».
На съезде новый председатель партии Эмилия Слабунова резюмировала, что после убийства Бориса Немцова, которое произошло год назад, позитивных перемен от власти можно не ждать. По ее словам, и «операция «Преемник», и перевыборы президента России Владимира Путина могут привести страну к социальным потрясениям. Рецепт спасения страны партийцы предлагают простой: по старой традиции выдвинуть в президенты Григория Явлинского, который и «обеспечит европейский путь развития» стране.
С этим согласились гости съезда: потенциальные одномандатники от «Яблока» депутат Госдумы (ГД) Дмитрий Гудков и Владимир Рыжков, лидер движения «Выбор России», а также экс-сопредседатель РПР-ПАРНАС.
Рыжков выступил неожиданно жестко, назвав демократический список в ГД и единого кандидата в президенты от демократов альтернативой «террору» и «мракобесной диктатуре». Дмитрий Гудков сказал, что, если демократы не создадут общий список, они будут «конкурировать за места в автозаке или на кладбище».
Бывший кандидат в лидеры «Яблока» Лев Шлосберг заявил, что все последние 15 лет проходят выборы только одного человека, президента Путина, и сегодня «Яблоко» является противником не просто «Единой России», а «антигосударственной, антинародной системы власти».
В партии, видимо, воспринимают вновь перестраиваемое «Правое дело» во главе с Борисом Титовым как конкурента: член политкомитета «Яблока» Виктор Шейнис назвал Титова «клоуном».
Не хотят в партии объединяться и с ПАРНАС на условиях его лидера Михаила Касьянова. «Вирус самодовольства (в ПАРНАС. — «Газета.Ru») не вполне преодолен, надо вести диалог и видеть в этих людях равных партнеров», — заявил член политкомитета «Яблока» профессор Виктор Шейнис.
Бывший председатель партии Сергей Митрохин сказал, что Явлинскому придется разбирать «авгиевы конюшни» после нынешней власти.
Скандал вокруг денег Ходорковского
Большая часть выступлений свелась к похвалам в адрес Григория Явлинского, исключением стал лишь правозащитник Сергей Ковалев. Он пожурил пресс-службу «Яблока» за неуважительное отношение к бывшему главе ЮКОСа Михаилу Ходорковскому. И напомнил, что тот незадолго до своего ареста в 2003 году спонсировал партию. «Не было к нему претензий, кроме одной: зачем он спонсирует не одно «Яблоко»?» — вспомнил Ковалев.
Явлинский же в ответ поспешил заявить, что «Яблоко» поддерживало Ходорковского при его отсидке, но «уважительно» просило не финансировать партию из-за различия во взглядах. По его словам, Ходорковский полтора года финансировал «Яблоко» и КПРФ по указанию Путина, когда не было госфинансирования. А Анатолий Чубайс, опять же по указанию Путина, финансировал «Союз правых сил», утверждал Явлинский.
«Опыт финансирования в 2003 году у нас был не очень приятный. Мы просим больше этого не делать, потому что у нас разные взгляды на политические вопросы», — подытожил сооснователь «Яблока».
Собеседник «Газеты.Ru» в партии рассказал, что переговоры от имени Ходорковского с «яблочниками» вел Владимир Кара-Мурза-младший, координатор «Открытой России» (ОР). Однако «Яблоко» отказалось сотрудничать с ОР из-за принципиальной позиции по приватизации (партия выступает против олигархов) и антирейтинга ОР, утверждает источник.
Ходорковский саркастично заметил в соцсети Twitter, что с «интересом узнал от Явлинского, что помогал им в 2003-м (в том числе уже из тюрьмы) по поручению Путина».
«Россия в тупике»
В программной речи Явлинского говорилось о зашедшей в тупик стране и утрате людьми «ощущения исторической перспективы, куда должна прийти страна через 20–30 лет». По его словам, за 15 лет действующие власти страны растратили гигантские деньги на престижные мероприятия и «геополитических союзников», которые тяготятся положением «младших братьев» и за небольшие деньги «легко изменят свою ориентацию».
Сооснователь партии критиковал большие траты на ВПК РФ без создания сильной экономики — это все равно что «строить мосты без дорог». Как и на прошлом съезде, он предлагал властям определиться: либо геополитические авантюры, либо собственное развитие и модернизация.
Явлинский сказал, что, несмотря на быстро нарастающее разочарование народа, «вредно и бесполезно метаться между надеждой на взрыв народного возмущения и констатацией того, что якобы «русский народ — носитель рабской психологии». По его словам, именно элиты оказались виновны в реформах, проводимых не для людей, а для строек: «социализма, капитализма, создать энергетическую сверхдержаву, завоевать Новороссию, чтобы людей из Кремля уважали и боялись в мире».
В общем, главной своей задачей сооснователь партии назвал создание в России нормального европейского государства, которое «уважает своих граждан».
На съезде Явлинский заявил, что предстоящая парламентская кампания может быть «честной, содержательной и успешной» только в контексте борьбы за всю полноту власти, то есть за президентский пост. Сооснователь партии «Яблоко» назвал парламентские выборы первым этапом президентской кампании.
За выдвижение Явлинского в качестве кандидата на пост президента России проголосовали 135 делегатов съезда, один высказался против. Это был делегат из Твери Алексей Доманов.
В резолюции съезда говорится, что Явлинский — политик, «олицетворяющий альтернативный образ будущего, ценности, приоритеты, принципиально отличающиеся от того, что принято в сегодняшней российской политике». Явлинского партийцы называют принципиальным противником национализма и большевизма, а также продолжателем политической традиции «прагматического идеализма» Андрея Сахарова.
Демократы не объединяются
Выдвижение Явлинского было ожидаемым, его анонсировали давно. Не менее ожидаемыми были и трения с демократической коалицией, в частности с лидером ПАРНАС Михаилом Касьяновым и основателем «Открытой России» Михаилом Ходорковским.
Ранее Касьянов предложил «Яблоку» заключить союз, а позже — объединить партии. В это же время в «Новой газете» появилось обращение от либеральной интеллигенции с призывом «идти на выборы единым сплоченным отрядом».
В «Яблоке» же кивали на коалиционное соглашение, которое предлагает партия. «Яблочники» готовы выдвигать своих кандидатов, если они согласятся подписать политический меморандум и возьмут обязательства поддержать кандидатуру Явлинского на выборах президента. В итоге тема с объединением постепенно заглохла. Судя по опросам активистов с обеих сторон, отношения между демократами остаются холодными.
На съезде Явлинский подчеркнул, что «Яблоко» сделает «все возможное» для объединения демократов на предстоящих выборах. Однако было ясно, что общий список при взаимных претензиях демократов — сценарий малореальный.
Впрочем, несмотря на позицию «Яблока», зампред ПАРНАС Илья Яшин заявил «Газете.Ru», что предложение о создании политического союза «Яблока» и ПАРНАС на выборах в Госдуму остается в силе. «Мы готовы обсуждать и формирование единого списка, и разделение одномандатных округов. Ключевая задача — создание демократической фракции в парламенте, — рассказал политик. — Обсуждать кандидатуры на президентские выборы сейчас преждевременно».
Другой собеседник, близкий к руководству ПАРНАС, считает, что «администрация президента никогда в жизни не позволит «Яблоку» создать единый список с демкоалицией», поскольку единый список — это практически гарантированная фракция в Госдуме.
Впрочем, пока «яблочники» и «парнасовцы» с большой вероятностью могут договориться о разводе кандидатов в одномандатных округах.
Пока, по опросам «Левады», все непарламентские либеральные партии получают на выборах в Госдуму 1%.
Рано выдвинули
Прокремлевские политологи скептично оценивают шансы Явлинского, уже несколько раз выдвигавшего свою кандидатуру на пост главы страны. Экс-глава управления администрации президента по внутренней политике Константин Костин в интервью РСН дает Явлинскому на выборах-2018 всего 5%.
В последний раз Явлинский не смог выдвинуться в президенты в 2012 году из-за отбракованных ЦИК подписей.
В то же время советник Явлинского Сергей Григоров говорит, что сооснователь партии — наиболее сильная кандидатура для президентских выборов в лагере демократов. С этим согласны и другие опрошенные партийцы, а также замдиректора Центра политической конъюнктуры Олег Игнатов.
«А кого еще может выдвинуть «Яблоко» в президенты? Шлосберг не тянет в кандидаты в президенты. Ему не хватает опыта в федеральной политике. Митрохин тем более не тянет. Его опыт руководства партией нельзя назвать успешным. Не будут его поддерживать и либералы из других партий, — размышляет Игнатов. — У либералов есть два очевидных тяжеловеса — Явлинский и Касьянов. Оба узнаваемы как в России, так и на Западе. У Явлинского нет таких проблем с репутацией, как у Касьянова. Кремль его считает приемлемой и в целом договороспособной фигурой. Трудно представить сейчас негативную пиар-кампанию против Явлинского. Скорее, Кремлю его удобно не замечать».
Вопрос и в том, почему партия анонсировала выдвижение за два года да выборов, первой из всех политических сил. В официальном заявлении говорится про связку думской и президентской кампании. По логике Явлинского, если партия претендует на горстку мандатов в парламенте, а не на всю полноту власти, то это ничего не изменит.
Политолог Игнатов полагает, что теперь в «Яблоке» будут говорить, что у либеральной оппозиции уже есть кандидат в президенты, который «безупречен с репутационной точки зрения». Кроме того, выдвижение Михаила Касьянова или кого-либо другого может быть представлено как стремление реализовать сугубо личные амбиции, а не как работа в интересах либерального движения, полагает эксперт.
В итоге выдвижение дает «Яблоку» весомый аргумент и в переговорах о формировании единого списка оппозиции на базе партии на парламентских выборах.
По словам Игнатова, Кремль всегда считал «Яблоко» договороспособной политической силой, но при радикализации партии в случае составления единого списка в Госдуму с ПАРНАС ситуация может измениться. В таком случае, по мнению эксперта, Кремль усилит давление на «яблочников», а также даст дополнительные ресурсы «Правому делу» с Борисом Титовым для перехвата электората демократов.
ДТЭК снизила отпуск и передачу электроэнергии по сетям
В 2015 году отпуск электроэнергии составил 38,3 млрд кВт•ч (-19,9%), передача электроэнергии по сетям — 45,1 млрд кВт•ч (-16,2%).
«Украинская энергетика, к большому сожалению, продолжает работать в условиях системного кризиса. Это негативно отразилось на основных производственных показателях ДТЭК. Но компания в полной мере осознавала ответственность за энергобезопасность страны и сделала все возможное, чтобы успешно пройти отопительный сезон, — отметил генеральный директор ДТЭК Максим Тимченко, комментируя итоги работы компании в 2015 году. — Шахтеры выполнили заявленные планы и полностью обеспечили газовым углем ТЭС.
Совместно с железнодорожниками ДТЭК восстановила пути и мосты, разрушенные боевыми действиями, в результате чего удалось наладить поставки украинского антрацита на станции. Компания завершила модернизацию энергоблока №9 Кураховской ТЭС, чтобы повысить устойчивость Объединенной энергосистемы Украины. Весь прошлый год тепловая генерация несла убытки из-за заниженного тарифа и миллиардных долгов ГП „Энергорынок“. На объективные трудности в обеспечении тепловых электростанций углем накладывалось отсутствие своевременных отраслевых решений, которые бы сбалансировали работу Объединенной энергосистемы Украины. Надеемся, что 2016-й станет годом системной работы и конструктивного диалога между государством и участниками рынка.
Это необходимое условие для выхода из кризиса».
На Луганской ТЭС из 6 рабочих энергоблоков ежедневно задействованы в работе только 3. Из-за работы в режиме выделенного энергоострова вне энергосистемы Украины, из-за перебитых линий электропередачи, выработка электроэнергии снизилась в январе 2016 года к аналогичному периоду 2014-го на 33%.
На сегодня запасы топлива на станции составляют 165 тыс. тонн. Это почти в четыре раза больше, чем годом ранее.
На Украине продолжается падение потребления электроэнергии, и сегодня тепловая генерации востребована по остаточному принципу. Загрузка ТЭС существенно снижена в пользу атомной энергетики, за 2015 год падение составило 35%. Луганская ТЭС работает в режиме «энергоострова» — обеспечивает электроэнергией только жителей Луганской области. Поэтому наполовину простаивает. В январе 2016 года ТЭС выработала электроэнергии на 33% меньше, чем в январе 2014 года. При этом все 6 работающих энергоблоков ДТЭК Луганской ТЭС полностью обеспечены углем, технически исправны и при воссоединении с Объединенной энергосистемой Украины готовы работать в маневренном режиме.
«К счастью, накануне боевых действий ДТЭК успела модернизировать на Луганской ТЭС два энергоблока из восьми. Благодаря этому электростанция работала в сложных технических условиях. Старое оборудование с этим бы не справилось. В 2014-2015 годах энергетики Луганской ТЭС не на словах, а на деле ощутили на себе какой это колоссальный труд и риск для города — восстанавливать работу станции после полного аварийного останова. Сегодня, из-за того, что Луганская ТЭС отсоединена от энергосистемы Украины, уже полтора года жители области ощущают на себе прямую зависимость от работы электростанции — любые технологические сбои из-за боевых действий приводят к временному отключению света и тепла. А город Счастье знает, как трудно выживать при 20-ти градусном морозе до 8 часов не только без света, но и без тепла в доме», — отметил директор Луганской ТЭС Станислав Валантир.
В настоящее время НЭК «Укрэнерго» и Министерство энергетики и угольной промышленности инициируют отмену так называемого правила по минимальному составу работающего оборудования на ТЭС. Это приведет к тому, что генерирующие предприятия не смогут поддерживать работоспособность невостребованных простаивающих энергоблоков, а энергосистема Украины может лишится части мощностей, которую нельзя будет восстановить. Снижение нагрузки ниже минимального состава энергоблоков, ускорит износ оборудования, увеличит аварийность и крайне негативно скажется на экологических характеристиках станций.
Напомним, правила по минсоставу были коллегиально приняты участниками Совета Энергорынка в 2005 г. Они утверждены НРКЭКУ и согласованы Министерством энергетики и угольной промышленности, им предшествовал детальный анализ и технические заключения инженеров Львовского и Донецкого ОРГРЭС. Исключение требования по минимальному составу оборудования ТЭС несет в себе серьезные риски для теплоснабжения городов-спутников в случае аварийного останова ТЭС.
Правила евроремонта
Как проводится капитальный ремонт в других странах
Полина Быховская
Пока россияне до сих пор раздумывают, платить или нет новые сборы на капремонт, а также пишут петиции за отмену этого платежа, европейцы уже много лет успешно пользуются своим правом самостоятельно заботиться о состоянии домов. И даже в некоторых случаях получают от этого выгоду. Как именно — выяснила «Газета.Ru».
Утром стены, вечером деньги
В соседней Украине, по данным минрегиона страны, в капитальном ремонте нуждаются 75% многоэтажек. Особенно больной вопрос — с эффективностью теплоснабжения. Действующий Жилищный кодекс был принят еще в 1983 году, тогда еще в Украинской ССР. И четкого порядка финансирования капремонта в Украине до сих пор нет.
В середине октября 2015 года в Верховной раде зарегистрирован законопроект, касающийся финансирования капремонта, но только в тех домах, которые принадлежат объединениям совладельцев (ОСМД). Сейчас такие объединения созданы только в одной трети украинских многоэтажек. И украинские власти ищут способы мотивировать собственников на их создание уже не первое десятилетие.
Согласно документу, общее имущество дома члены ОСМД могут получить только после проведения первого капремонта, или они могут согласиться принимать дом как есть, но при условии, что дом все-таки обновят потом. То есть если у жилищных служб (ЖЭУ) нет средств на ремонт, жильцам, которые хотят создать ОСМД, придется закрыть на это глаза и ремонтировать дом за свой счет — либо же отказаться от идеи создания ОСМД.
Зато после создания ОСМД жильцы получают возможность разделить затраты на капремонт с государством. Например, компенсацию до 40% от стоимости работ и материалов, если они привели к улучшению энергоэффективности дома. Ответственность за составление смет, поиск подрядчиков и контроль над ремонтными работами на Украине, как и в России, лежит на собственниках жилья.
Еще у домов с ОСМД есть возможность использовать дом для получения дохода.
Так, например, сдача нежилых помещений в аренду или размещение рекламных баннеров на фасаде могут окупить ремонтные работы.
Смета на миллион «зайчиков»
Белорусские граждане обязаны производить отчисления на капремонт по тарифам, которые установлены совмином. Сейчас тариф равен 600 белорусским рублям (на русские деньги — 2,3 рубля) за один квадратный метр общей жилой площади.
Этот налог платят все собственники без исключения. И он не зависит от степени износа и возраста многоквартирного дома.
Деньги хранятся на спецсчете ответственной за дом организации (ЖРЭО, ТС и т.д.), которая самостоятельно решает, на ремонт какого дома их потратить. И накопления средств не происходит — то есть если вы продаете квартиру, компенсации вы не получите. Кстати, в российской системе этого также не предусмотрено.
По жилищному законодательству Белоруссии капремонт должен проводиться не реже чем раз в 40 лет. По оценке минжилкомхоза, чтобы за это время накопить на капремонт многоэтажки, нужно каждый месяц перечислять примерно по 3,6 тыс. рублей за 1 кв. метр, а не 600, как сейчас.
Несколько лет назад правительство Белоруссии предлагало сделать капитальный ремонт всего старого фонда и затем передать дома в полное управление собственникам, чтобы дальше уже они заботились о недвижимости самостоятельно. Но проект не приняли.
Платят на век вперед
В большинстве стран Европы вопросами капремонта занимаются только собственники жилья. Они поручают обслуживание домов управляющим компаниям — частным фирмам с опытом и соответствующими компетенциями. Жильцы общим собранием (в разных странах кворумом может считаться от 50 до 100% явки собственников) проводят тендер, чтобы выбрать оптимальное соотношение цены и качества услуг, и платят компании за заботу о своем доме от €10 до €100 в месяц.
В Литве решение о проведении капремонта принимают союзы жильцов, а расходы государство и собственники делят пополам. Чаще всего собственники берут на капремонт целевой кредит на 10–15 лет с низкой процентной ставкой.
Важный фактор в принятии решения о капитальном ремонте — экономия ресурсов. Так, жильцы компенсируют свои расходы на капремонт последующим снижением затрат на текущие платежи, например за отопление или электричество.
Управляющие компании, в свою очередь, организуют сбор средств на капремонт на специальном счете в банке или берут кредит. Стоимость определяется в каждом конкретном случае — в зависимости от состояния дома, климатических условий и, конечно, пожеланий жильцов: капремонт делают по необходимости, а не по плану. Дом стараются не доводить до состояния ветхости и предпочитают регулярно модернизировать ту или иную систему понемногу.
В Великобритании земля, на которой построены многоквартирные дома, чаще всего принадлежит членам королевской семьи.
Британцы берут квартиры в аренду на несколько десятков, а то и сразу сотню лет у лендлордов. При этом чем старше дом — тем короче срок аренды и ниже цена квартиры.
По истечении срока аренды собственник может решить снести дом и построить новый. А жилец — арендовать другую квартиру. Эта система называется «лизгольд», и она сформировалась в Британии и Уэльсе несколько сотен лет назад.
Капитальным ремонтом по закону в Великобритании считаются только те работы, которые добавили то, чего раньше не было: например, дополнительный туалет или окно. Но модернизация устаревающей недвижимости также проводится регулярно, а не раз в 100 лет. Управляющую компанию, как правило, девелопер выбирает еще при строительстве. Жильцы могут поменять ее, если недовольны качеством услуг. В этом случае проводится тендер.
По данным агентства Halifax, за 2013 год британцы в среднем заплатили 716 фунтов стерлингов за содержание и ремонт домов — отдельного пункта про капремонт в британских платежках нет. По нынешнему курсу это больше 6 тыс. рублей в месяц. При этом, для примера, средний годовой счет за электричество составил 1727 фунтов, а ежемесячный платеж по ипотеке — 3571 фунт стерлингов.
Немецкое качество и испанские цены
В Германии ежемесячные взносы на капремонт составляют примерно 40 евроцентов за 1 кв. метр ремонта (31 рубль). И так же, как и в России, при продаже квартиры накопленные на ремонт деньги переходят следующим жильцам. Функции управляющей компании здесь часто выполняют сами жильцы. По немецкому законодательству для принятия решений по капремонту или другим вопросам достаточно собрать три четверти собственников.
При этом выбора, платить или не платить взносы, у европейцев нет. Президент инвестиционной группы SESEGAR Ирина Жарова-Райт рассказала об одном российском покупателе, который приобрел квартиру в Берлине и полгода не оплачивал услуги ЖКХ. «Его выселили через суд, и квартиру в Берлине выставили на продажу мгновенно», — рассказала она. Квартиру продадут с торгов, и бывший собственник получит компенсацию с вычетом процентов, штрафов и стоимости неоплаченных коммунальных услуг. «Это при том, что квартиру продадут, скорее всего, по низкой цене», — добавила Жарова-Райт.
Иногда покупатели недвижимости специально выбирают квартиру в ветхом доме, чтобы отремонтировать его и потом продать недвижимость в два-три раза дороже. Этот способ инвестирования требует дополнительных затрат после покупки и содержит определенные риски: не каждый инвестор может адекватно оценить потенциальный размер вложений в ремонт, а затем найти компанию-подрядчика и проконтролировать ее работу.
На это случай власти некоторых стран ввели специальный налог. Например, в Испании помимо цены самого капремонта собственники платят государству около €500 за лицензию на право его проведения.
В целом цены на ремонт в Испании считаются одними из самых низких в Европе. Например, замена труб обойдется примерно в €3,5 тыс., а ремонт фасада — €10–20 тыс. В год за капремонт испанцы платят примерно €2 тыс. В пересчете на российские деньги это получается больше 12 тыс. рублей в месяц.
Российский опыт
В России новая система оплаты капитального ремонта многоквартирных домов действует с 2014 года. «Газета.Ru» поговорила с директором направления «Городское хозяйство» фонда «Институт экономики города» Сергеем Сиваевым о том, как система софинансирования капремонта проявила себя в России.
— С прошлого года взносы на капремонт стали платить по всей стране. Можно ли уже подводить какие-то первые итоги?
— Строго говоря, налог на капитальный ремонт — это не налог, а квазиналог. Люди могут распоряжаться судьбой этих денег самостоятельно, если проявят какую-то минимальную инициативу, пусть государство и не очень заинтересовано в том, чтобы люди такую инициативу проявляли. С содержательной точки зрения цель здесь такая: собственник должен отвечать за состояние своего имущества.
С традиционным имуществом мы привыкли тратить определенное количество денег на его ремонт, если оно не соответствует определенному уровню качества. Хорошим примером здесь будет дача.
С точки зрения реконструкции многоквартирного дома ситуация аналогичная: это тоже частные владения. Единственное, что структура собственников здесь будет сложной: этим домом по кусочку владеет много собственников, с которыми может быть трудно найти общее решение.
В странах, где культура проживания в таких кондоминиумах достаточно развита, собственники формируют клуб для капитального ремонта. Как правило, все работы происходят за счет заемных и привлеченных денег. Собственники собирают часть денег, а затем берут кредит, чтобы провести определенные работы, которые повышают энергоэффективность дома. Уменьшение платежей за коммунальные услуги станет основанием, чтобы вернуть этот кредит.
У нас государство ведет патерналистскую политику и предлагает позаботиться о собственниках. Государство вводит обязательный платеж, собирает деньги в общий фонд и на них планирует по очереди отремонтировать дома. Сознательные граждане могут создать индивидуальный счет дома, куда эти деньги можно положить, чтобы решать их судьбу самостоятельно. Но по факту в региональный фонд у нас сдает порядка 97% от всех взносов.
Истории с обязательными капитальными взносами цивилизованный мир не знает:
сначала это было белорусское изобретение, а потом и российское. Пример бывших социалистических стран будет очень показательным для нас: это Прибалтика, Польша, Чехия, где людей стимулировали к тому, чтобы они собирали определенную сумму денег на капитальный ремонт. К этим деньгам потом добавлялись бюджетные деньги, а также создавалась система кредитования. В результате чего можно было взять относительно дешевый потребительский кредит, чтобы привести свой дом в порядок. Тема энергоэффективности в этих странах была очень острой в тот момент, когда энергоресурсы резко подорожали.
Мы же традиционно пошли своим путем. Сейчас чиновники жалуются, что это абсолютно неэффективно, что этих денег хватает только на латание дыр в самых тяжелых ситуациях.
Решить серьезные проблемы энергоэффективности на эти деньги невозможно. Федеральный закон даже не предполагает проводить на эти деньги мероприятия по энергоэффективности. В любом случае процесс начался и на большинстве территорий все еще идет, так что подводить итоги пока рано. Ремонтные работы большей частью проводятся летом, и денег собрано еще не так много. Лето 2016 года покажет эффективность этих реформ, а на данный момент можно констатировать определенный пессимизм: собираемость платежей за капитальный ремонт довольно низкая. Если за ЖКХ в России платят достаточно дисциплинированно (собираемость платежей составляет 93–94%), то за капитальный ремонт по стране составляет не более 70%. И определенный скепсис населения и экспертов оправдан.
— Какие меры было бы разумно принять, чтобы исправить ситуацию?
— Я бы взял за пример опыт наших соседних стран. Никаких обязательных платежей: но в то же самое время для того, чтобы получить кредит или бюджетную субсидию, собственники должны собрать определенное количество денег — однократно. Нужно просто набрать некоторый резерв, с которым можно было бы прийти в банк и сказать: «У нас есть программа, связанная с капитальным ремонтом и модернизацией. В рамках этой программы мы собрали 20% средств, можем ли мы на оставшуюся сумму получить кредит и на каких условиях?» Тогда решение будет добровольным, а не принудительным.
Сейчас у нас два пути: один путь от чиновников, которые будут это по очереди ремонтировать. В результате деньги просто не будут накапливаться — и на какое количество домов их хватит, представляет собой отдельный вопрос. Если же люди оставляют деньги у себя, то они могут положить на депозит в банке. Но ставки по этим деньгам существенно ниже инфляции: по существу деньги постоянно обесцениваются, и накапливать их таким способом просто глупо. В этих случаях кредитные механизмы очень важны, потому что, как показывает практика, их возможно возвращать просто за счет повышения энергоэффективности и сокращения расходов.
— Как бы вы охарактеризовали ситуацию в ЖКХ в настоящий момент? Год назад вы указывали на то, что замороженные тарифы рано или поздно приведут к коллапсу.
— Как финансовая, так и управленческая ситуация с ЖКХ сейчас крайне сложная. Финансовые показатели ухудшаются, долги накапливаются, операционных решений нет.
Пока нас спасают фантастические показатели надежности неэффективной советской системы.
Реальные показатели в это время растут ниже инфляции.
Ситуация мне очень напоминает то, что было в начале 2000-х при правительстве Примакова, когда тарифы были заморожены и эксперты говорили о периоде коммунальной катастрофы. Тогда власть призвала всех олигархов создавать государственно-частное партнерство — и тарифы отпустили. Если мы вспомним, то начиная с 2002 года тарифы резко пошли в гору. Во-первых, причиной этого была отложенная инфляция: суммарная инфляция за 98-й и 99-й годы была 100%, и замороженные тарифы реально обесценились в два раза. Затем случился процесс сокращения бюджетных субсидий, и к 2007 году ситуация пришла в норму.
Сейчас мы повторяем тот же путь: по отчетным материалам получается, что физический износ инфраструктуры критичен, а потери энергии по причине неэффективности системы колоссальны. За это мы платим: когда эффективность теряется, то мы либо не получаем услуги, либо платим за потери. Сложность ситуации растет, и я могу только порадоваться тому, что зима теплая: холодная зима увеличивает нагрузку на коммунальную инфраструктуру, повышая риски катастрофы.
Партия «Яблоко» первой выдвинула кандидата в президенты России
Это Григорий Явлинский. Его кандидатуру поддержали в воскресенье 135 делегатов съезда партии, который прошел в Новой Москве, один голос — против
На съезде «Яблока» предложили создать единый оппозиционный блок на базе партии, который смог бы побороться за места в Госдуме. Идею высказали экс-сопредседатель партии ПАРНАС Владимир Рыжков и депутат Госдумы Дмитрий Гудков. Они также поддержали выдвижение кандидатуры Григория Явлинского на президентских выборах 2018 года.
Принципиально важно, что «яблочники» первыми определились с кандидатом, сказал Business FM председатель псковского регионального отделения и член федерального политического комитета партии «Яблоко» Лев Шлосберг.
Лев Шлосберг
председатель псковского регионального отделения и член федерального политического комитета партии «Яблоко»
«Явлинский является принципиальным противником Путина с момента появления Путина во власти. У него с ним идет личный поединок - интеллектуальный и политический. Совершенно нормально, что за два с половиной года до президентских выборов участники этих выборов заявляют о своих намерениях. Вообще, на выборы выходят не за два месяца, а за два года — это совершенно нормально. Явлинский — председатель политкомитета «Яблока», действующий председатель политкомитета. У него есть амбиции продолжить борьбу за воплощение в политике своих представлений о государстве, экономике, социальной жизни. Это представление очень высокого качества. Решение съезда «Яблока» открывает в России президентскую кампанию. Это ведь политическое выдвижение — не юридическое. Юридическое может быть только тогда, когда выборы будут назначены. Мы не исключаем, что президентские выборы в России состоятся раньше 2018 года — досрочно. Допустим, в 2017 году. И тогда до них осталось всего 1,5 года. На данный момент никто из политиков демократического плана, ни один человек не заявил о своей готовности, о своем будущем выходе на президентские выборы. А такой человек должен быть. Возможно, сейчас, в ответ на наше выдвижение другие политические партии и политики заявят о своей готовности участвовать в президентских выборах. Мы это приветствуем: будет общественная дискуссия, сравнение кандидатов, программ, взглядов. Замалчивать президентские выборы нельзя. Потому что даже если мы совершим некоторый гражданский подвиг и политический, и образуется фракция «Яблоко» в Государственной Думе в этом году, она пока что не станет большинством в парламенте. То есть, принимать законы таким образом, чтобы у нас было большинство голосов, мы не сможем. У нас появится возможность влиять, высказываться, представлять интересы избирателей с парламентской трибуны. Но парламентское большинство будет разбросано между другими политическими организациями. Соответственно, изменить положение в президентской республике можно только, претендуя на главный государственный пост в стране — это пост президента. Сегодня «Яблоко» предложило обсудить кандидатуру Явлинского. Если появятся другие кандидаты, они также будут обсуждаться обществом. Это совершенно нормальный политический процесс».
В руководстве партии ПАРНАС поддерживают инициативу «Яблока» идти на думские выборы «единым фронтом». Объединение оппозиционных сил на предстоящих выборах в Госдуму необходимо, работа над этим будет продолжаться, заявил заместитель председателя ПАРНАСа Владимир Кара-Мурза.
Но объединение оппозиции на съезде «Яблока» предложено с некоторыми оговорками. Явлинский, исключил возможность политического сотрудничества с Михаилом Ходорковским.
«Наша предвыборная платформа — защита чести и достоинства человека, реформы должны быть для большинства», — сказал Явлинский. При этом, по его словам, политическое сотрудничество с Михаилом Ходорковским исключено. «У нас разные политические взгляды. Месяц-полтора назад мы просили его не финансировать нас, потому, что у нас разные взгляды», — добавил Явлинский.
Блокада российских фур на Украине. Продолжение
«Свобода» — не парламентская партия. На носу внеочередные парламентские выборы. И эта политическая сила может таким образом просто бороться за голоса как раз радикального патриотического украинского электората»
Представители объединения украинских националистов «Свобода» собираются продолжить акцию по блокированию движения российских грузовиков на Украине, несмотря на договоренности.
Об этом заявил в эфире телеканала «112 Украина» замглавы «Свободы» Анатолий Витив. Посты организации действуют во Львовской, Закарпатской, Ивано-Франковской, Черновицкой, Ровенской областях.
В воскресенье приходили сообщения о том, что националисты также начали блокировать движение российских фур в Житомирской и Сумской областях на границе с Белоруссией.
Тем не менее, позже Минтранс России сообщил, что транзит большегрузов через Украину проходит без препятствий.
Напомним, накануне во Львовской области украинские активисты заблокировали движение 13 российских грузовиков. Как пояснили в Минтрансе, эта ситуация была оперативно урегулирована силами правопорядка. На данный момент все машины, как российские, так и украинские, двигаются без проблем, говорится в сообщении.
Накануне украинские власти предупредили российских перевозчиков, что «акции носят мирный характер и не блокируют движение транспортных средств».
Вместе с тем, перевозчикам предложили либо объезжать указанные точки, либо заказывать сопровождение специализированными автомобилями Национальной полиции.
Почему так называемая блокада продолжается, и в чьих интересах она проходит, комментирует директор украинского Института анализа и менеджмента политики Руслан Бортник.
Руслан БортникРуслан Бортник
директор Украинского института анализа и менеджмента политики
«Сегодня в Украине парламентский и правительственный кризис. «Свобода» — не парламентская партия. На носу внеочередные парламентские выборы. И эта политическая сила может таким образом просто бороться за голоса как раз радикального патриотического украинского электората. Я не исключаю, что нынешняя блокировка, все же, частично согласована с властью. Это такая гибридная игра. Я выгодополучателем этого процесса вижу некоторых внешних игроков. Тех же, например, польских перевозчиков или белорусских перевозчиков, которые могут сегодня на себя перевести этот транспортный поток, который шел через Украину. Я все же думаю, что блокада эта долго не будет длиться. Потому что в субботу министерство экономики и торговли Украины объявило о том, что потери Украины от транзитной блокады составят приблизительно 115 млрд гривен. Чтобы вы поняли, это больше бюджета всех правоохранительных органов и бюджета обороны Украины за год».
Как уже сообщали Business FM представители российских транспортных компаний, тема транзита в Европу через Украину для них закрыта. Риск слишком велик, и есть альтернативный маршрут — через территорию Белоруссии и Прибалтики.
Лолита: «Мы в кризис никому не нужны»
Лолиту Милявскую считают самой откровенной певицей на нашей эстраде. На некоторые мероприятия ее даже боятся приглашать - как бы чего не брякнула со сцены. Но именно за честность народ певицу и любит. А она вместе с ним борется с чиновниками, с коммунальщиками, с несправедливостью...
«ЗА КАПРЕМОНТ ПЛАТИТЬ НЕ БУДУ!»
- Лолита, как вам живется в эпоху экономического кризиса?
- Артисты - последнее, что нужно во время кризиса. Мы же не производим колбасу, мы создаем хорошее настроение. А сегодня люди думают о том, как элементарно выжить, как заплатить за квартиру, и сфера развлечений серьезно просела. Я не оторвана от простого народа, прекрасно знаю, как живется в нашей стране. Сама прошла через нищету, собирала бутылки, жила на пять копеек в день...
- Но вы сказали про квартплату. А сами, насколько слышал, взносы на капремонт не платите и вообще стали головной болью для своего ТСЖ...
- Три с половиной года я борюсь с поборами в области ЖКХ. А что касается капремонта, то этим вопросом занимались разные юристы и выяснилось, что взносы на капремонт собирает некоммерческий фонд, то есть вступление в эту организацию добровольное. И мое личное дело - платить или не платить этому фонду. Я решила не платить по нескольким причинам. Во-первых, эти взносы не застрахованы и государство их сохранность не гарантирует. А мы уже столько раз теряли накопления. Во-вторых, возможно, если бы среди чиновников не было воровства, мое отношение было бы иным. А так мне присылают фотографии платежек со всей страны, и я вижу, как управляющие компании собирают - только вдумайтесь! - например, 100 тысяч рублей на покраску бака для мусора! Или 250 тысяч на уборку снега с мая по август! К счастью, в кризис люди считают каждую копейку и внимательно следят за тем, на что тратят их деньги управляющие компании. Ну и в-третьих, я не понимаю, зачем сейчас платить за ремонт труб, которого ждать 25 лет, если к тому времени в Сколкове придумают какие-то новые технологии и ничего ремонтировать не придется (смеется).
«Я НЕ СТОРОННИК РЕВОЛЮЦИОННЫХ ПЕРЕМЕН»
- Вы верите, что в нашей стране все наладится?
- Глядя на то, что происходит в стране сегодня, мне хочется спросить у власти: «А что вы делали 20 лет? Почему не развивали производство, а надеялись на нефтяные и газовые деньги?» Хотя многие экономисты об этом предупреждали. В итоге, например в Москве, почти все заводы превратились в съемочные павильоны для телешоу и ночные клубы. Вы знаете, я готова терпеть то, что происходит сейчас, но при этом понимать, что через три, через пять лет мы будем жить хорошо, что у нас будут свое сельское хозяйство, своя промышленность. Пока же выясняется, что привозные мясо, сыр или яблоки имеют низкое качество, только когда мы рассоримся с какой-то страной. Хотя, должна сказать, я не сторонник революционных перемен в стране, не люблю ни Ленина, ни Сталина, которые уничтожили интеллигенцию, чьи потомки могли бы стать ориентиром для всех последующих поколений.
- Не поэтому ли для своей дочери Евы вы предпочли школу не в Москве, а в Киеве?
- Многие мои коллеги пытались отдавать детей в заграничные школы. Но потом забирали их оттуда. Кто-то польстился на дорогие частные московские учебные заведения. И я попробовала. Но быстро поняла, что могу сразу заплатить за аттестат, а знаний не будет. А в Киеве Ева учится в старорежимной школе, где и двойку могут поставить и отругать, и требуют так, что она дома падает от усталости. И учителям не важно, ее фамилия Милявская или Иванова, известная у Евы мама или обыкновенная. Там имеют значение только знания. К тому же школа находится в пяти минутах ходьбы от дома - не надо тратить часы на дорогу, как в Москве.
- Но ведь было время, когда вы и маму, и дочь планировали перевезти из Киева к себе. Почему они вернулись в неспокойную Украину?
- Перевозила я их два года назад, когда в Киеве были волнения. Но вскоре мама и Ева вернулись, когда там все улеглось. Я сама к ним сегодня езжу. И знаете, не вижу ни косых взглядов, ни упреков, как можно было бы подумать. Кстати, одно время я попадала в списки нежелательных на Украине россиян. Узнала об этом от канала НТВ. Потом неведомым для меня образом я исчезла из этих списков.
«ЗНАЮ ВСЕ ПРОБЛЕМЫ КРЫМА»
- Многие попали в эти списки за позицию по Крыму. А вы как отнеслись к воссоединению?
- Я лишь была рада, что там не началась война, как в Донбассе, что там не стреляли. Каждую пядь земли в Крыму знаю с детства. Для меня он всегда с Чеховым ассоциировался. Родители даже стояли в очереди на трехкомнатную кооперативную квартиру в Ялте. Слава богу, что так и не получили ее, ибо перспектива жить в Крыму меня никогда не прельщала. Я постоянно бывала и бываю с концертами в Керчи, Севастополе, Ялте и знаю все минусы полуострова. Как была слабая канализация, над которой и раньше потешались плавающие туристы, так пока и остается. При этом цены запредельные на все. Поэтому мне куда ближе Болгария, где у меня есть квартира. Там тоже проблем хватает, но хотя бы чисто и продукты качественные и недорогие.
- Ваши коллеги говорят, что Украина была большим и сладким куском для гастрольных туров, теперь же туда с концертом не поедешь...
- Перед тем как началась вся эта заваруха, я проехала с концертами всю Украину и видела, в какой нищете, среди какого бездорожья живут там люди. И, честно говоря, сегодня ехать туда не считаю честным - люди не знают, где взять денег на еду, лекарства и оплату коммунальных услуг, какие уж там концерты. Моя мама говорит: «Что бы я делала, если бы тебя у меня не было?!» Ее пенсии 1200 гривен (3380 рублей. - Ред.) хватает только заплатить за квартиру. Да и российских артистов не снимают сегодня на украинских каналах. Но дружба не утрачена, рабочие контакты тоже. Я вот недавно в Киеве клип снимала. А украинским артистам сейчас, кстати, полегче живется, если раньше их задвигали из-за москвичей, то теперь дают дорогу. И я не вижу в этом ничего плохого.
- А вот наших артистов хотят прижать - я про законопроект «Об основах деятельности по организации и проведению зрелищно-развлекательных мероприятий в РФ», который недавно разгромили Алла Пугачева и другие деятели шоу-биза. А что вы думаете об инициативе слуг народа, которые хотят объединять артистов в некие структуры и собирать с них членские взносы?
- Это такие же рэкет и вымогательство, как и афера с ТСЖ. Свои зарабатывают на своих же! Поэтому я рада, что справедливо раскритикованный глубоко уважаемыми коллегами закон решили не принимать.
Феликс Грозданов
Россия > СМИ, ИТ > mirnov.ru, 28 февраля 2016 > № 1666665
Лолита Милявская
Дина ДУБРОВСКАЯ
From China with Love
+++ ——
Дина Викторовна Дубровская, по образованию (Институт стран Азии и Африки при МГУ) историк-китаевед, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН. Стажировалась в Китае. Автор двух монографий по истории Китая («Судьба Синьцяна» и «Миссия иезуитов в Китае»), ряда переводов англоязычных авторов и (под псевдонимом Анна Одина) собственной беллетристической трилогии «Четвертый берег» («Амфитрион», «Магистр», «Всадник») в соавторстве со Станиславом Михайловым, выпущенной издательством АСТ.
Не помню, как на самом деле звали того моего китайского друга-русиста, который сразу представился: «Леша». Он пришел ко мне в общежитие Гуманитарного университета сам, каким-то образом разузнав о приезде нашей стажерской группы и миновав местного вохровца-портье, защищавшего то ли нас от китайцев, то ли китайцев от нас. Войдя, юноша объявил, что учит русский язык, что хочет дружить и что он Леша. Прошло время, и у Леши все получилось — мы подружились, он чем-то торгует в России и «Лешей» стал настолько убедительным, что никто теперь и не вспомнит, как его зовут на самом деле.
Я давно уехала из того Китая, где остались Леша и дружба с ним, зато сам Леша как-то приезжал к нам в гости, будучи в Москве. Он расцвел, стал похож на настоящего сюцая1 , приобрел приятную полноту, привез нам в подарок белую вышитую шелковую скатерть и уехал назад. Тогда, в Китае, Леша как-то раз очень помог мне, найдя возможность отправить срочную телеграмму домой в Москву, проводив на почту и пройдя со мной все необходимые формальности до последней запятой (шел тот самый 1989 год, на пекинских перекрестках стояли автоматчики, была доинтернетная, да практически докомпьютерная эпоха… именно в Китае я впервые увидела персональный компьютер и странную штучку на веревочке под названием «мышь»). Помню, я отнекивалась — да не надо, мол, сама очередь достою, а потом до дома дойду. «Нет, — твердо сказал Леша. — Хорошее дело доводи до конца». Так китайский студент Леша стал для меня не только другом, но и совестью.
И вот мы приближаемся
«Каменные львы на мосту Лугоуцяо — не сосчитать».
Китайская поговорка-недосказание
…Они стояли вдоль железнодорожных путей — справа и слева — навытяжку, в синих, неизбежно чуть помятых формах и фуражках; на лицах не значилось ничего, казалось, и самих лиц не было, смотрели они не на нас, а на въезжающий в Срединное государство поезд. И мы въехали.
Мне хочется рассказать именно о том, давнем, путешествии, когда мне довелось увидеть много провинции и когда еще не весь остальной мир был «Made in China», ибо именно эти впечатления, а не беглые восторги, окружающие какую-нибудь конференцию, оставляют ощущение прикосновения к живому народу. И расскажу я, наверное, не обо всех — даже важнейших — сторонах жизни и культуры Китая, не обо всех чертах «национального характера» китайцев. Попытаемся сложить пусть небольшую мозаику, а что получится из нее — складная картинка или китайский росчерк тушью — будет видно.
Так вот, то была длинная полугодичная стажировка, я только-только защитилась и поехала в «страну изучаемого языка» от тогдашнего МинВУЗа — бесплатно и с огромной стипендией, раз в двадцать превышавшей зарплату моих местных китайских профессоров. В сентябре 1989 года мы въехали в Китай на поезде, отмахав всю Россию-матушку: от Москвы, мимо ристалищ, капищ, славного моря священного Байкала, по КВЖД до пограничного городка Забайкальска, находящегося через границу от китайского городка Маньчжурия (Маньчжоули). Там были строго досмотрены китайскими пограничниками, жертвой одной из которых — длинноволосой красавицы все в той же синей форме — стал целлофановый пакет с яблоками, торжественно конфискованный в соседнем купе. Та торжественная встреча поезда — то ли встреча, то ли конвой — произвела довольно тягостное впечатление. Зато совсем не тягостное, а восторженное впечатление произвела китайская провинция. Вот только что окрестности советского Забайкальска окружало двое-трое суток пустоты, великое и никому не нужное ничто, а после условной черты перехода, существующей лишь на карте, но не в природной действительности, та же самая стылая степь почему-то превратилась в колосящийся гаолян2 ростом с человека и прочие агрокультуры.
В Китае мало пахотной земли. Популярная шутка гласит, что распаханы в нем даже промежутки между рельсами. Вот и колосится степь, ведь китайцы, кроме всего прочего, очень трудолюбивы — не сами по себе, а по необходимости. Традиционно у крестьянина не было никаких выходных — только сезонные праздники, свадьбы да похороны. Не менее традиционна, впрочем, китайская бытовая ксенофобия. Белых и любых нежелтых лиц в стране очень мало, поэтому европеец до сих пор будет вызывать повышенное внимание, какой-нибудь ребенок наверняка назовет его гаобицзы — «высоким носом», янгуйцзы — заморским или рыжеволосым дьяволом, и в принципе никакого доверия к иностранцам в традиционном Китае — а мы попытаемся поговорить именно о нем — не было и нет.
Да и откуда взяться этому доверию? Ведь Китай в собственном сознании всегда был именно Срединным государством, окруженным варварами, различавшимися лишь расположением по сторонам света (идея для античной Греции, скажем, вполне понятная). Не нужен был Поднебесной внешний мир, все приезжали к императору сами, привозили дары, клали земные коутоу3 , вступали в номинально даннические отношения (как, например, расценивала Палата внешних сношений приезд европейских посольств тех держав, которые потихоньку пилили Китай на части в XIX веке). Между тем, «дань» и дары были формой международного обмена и торговли — отдаривали данников еще более щедрыми дарами. И все же самооценка великого Срединного государства отнюдь не была беспочвенно завышенной: на Западе был Рим, а на Дальнем Востоке — Китай. Его иероглифика, календарь, системы мышления, культура и управленческие структуры копировались или моделировались странами, входившими в pax sinica4 — от Вьетнама до Японии, — по образу и подобию Срединного государства.
Но наш поезд миновал торжественный конвой пограничников, и мы въехали в Китай, направляясь к Пекину. А пока мы едем, я расскажу вам про Китай не по учебникам, про Китай без гнева и пристрастия и, главное, про Китай без придыхания, а для этого нам нужно будет понять…
Что больше всего ненавидят китаисты?
Удивительным образом это будут три совершенно прекрасные вещи: чай, иероглифы и ушу.
Это все наше время — время повышенных возможностей виновато, счастливая эпоха доступного и нескончаемого образования. Люди, закончившие «для родителей» какой-нибудь юрфак, с облегчением выдыхают и идут (или едут) учиться тому, о чем всегда втайне мечтали. Любители индийского кино в худшем случае едут в Гоа или по маршруту Дели—Агра—Каджурахо, а в лучшем обучаются индийским танцам и языку хинди. Любители Ренуара в худшем случае покупают книги Паолы Волковой, а в лучшем открывают для себя искусствоведение в Высшей школе экономики или в РГГУ. Любители Александра Дюма в худшем случае осваивают французский язык по самоучителю, а в лучшем едут в Париж и находят там площадь Вогезов. Ну а любители Востока? Вот мы и подошли к ответу на заглавный вопрос. Любителем Дальнего Востока быть очень просто: тут тебе и афористичная философия, и красивые понятия типа «благородного мужа», и Брюс Ли с Шаолинем, и жасминовый чай, доступный в любой окрестной «Магнолии». И рисовать по-китайски кажется просто! Купил китайские кисти и тушь (тоже в наши дни не проблема), сел по-турецки, напитался чем-то типа энергии ци5 (которую чаще назовут у нас «чи») и давай расчеркивать! Тут недалеко и до иероглифов.
Все описанные практики не имеют ничего общего с предметом любви нашего гипотетического любителя. Заниматься руко- и ногомашеством в полуподвальной секции тайцзицюань или в пекинской школе ушу здоровью западного человека не намного полезней, чем фитнес-пилатесом в каком-нибудь клубе «World Class», а с точки зрения меридианов и параллелей традиционной китайской медицины-физиологии, в лучшем случае впустую, а в худшем — опасно. Любой китаец умеет заниматься и занимается тайцзицюань — дыхательно-двигательной гимнастикой, доступной здесь любому от мала до велика. По утрам в пекинских (и остальных — по всей стране) парках можно увидеть группки и отдельно стоящих старичков и старушек, красиво «гоняющих облака» плавными округлыми жестами рук, при этом одинокий практик чаще всего будет стоять спиной к дорожкам и лицом к кустам — чтобы прохожие не сбивали концентрацию. Рядом, если повезет и если вы пришли совсем рано, вы увидите людей с птичьими клетками — в Китае принято выгуливать своих пернатых. Но как это — быть в Китае и не освоить тайцзи?!
Мы ответственно принялись учиться этой великой системе дыхания и физической активности у наших китайских друзей, но вскоре оставили это занятие. Механически повторять плавные движения мне с моим боевым фигурнокатательным прошлым слишком легко и бесполезно, нет нагрузки, а неуловимая энергия ци, которая так и норовит правильно протечь через учителя, через европейца не течет и все — хоть ты тресни; так что уж лучше степ-аэробика. Ушу, как известно, — боевая проекция тайцзицюань, и на то, чтобы освоить даже только внешнюю сторону этого восточного боевого единоборства, нужно положить жизнь, но внешняя сторона не имеет никакого смысла без того онтологически естественного для китайца ощущения жизни в потоке ци, которую мы и перевести-то толком не можем, не то что использовать. В общем, как говорят китайцы, не надо «подметать двор, когда дует ветер, и поливать улицы, когда идет дождь». Среди современных отечественных китаистов есть лишь один, всерьез занимающийся ушу, остальные почему-то предпочитают гантели, зумбу6 , бег трусцой и тренажеры. Теперь, приблизительно разобравшись с первой нелюбовью китаиста, оставим чай и иероглифы на потом и поговорим о высоком.
Fluctuat nec mergitur
Это девиз Парижа — «Колеблем волнами, но не тонет», хотя вот уж что действительно не тонет, так это древнейшая в мире, не прерывавшаяся в своем развитии никогда китайская цивилизация. Даже Индию завоевали арии, перебив хребет дравидийской цивилизации и принеся на субконтинент ведическую традицию, а вот Китай, сколько ни завоевывали, ничего особо нового привнести в него не могли. Напротив, что чжурчжэни, что чингизиды, что маньчжуры сами оказывались прочно завоеваны завоеванной цивилизацией, слезали с лошадиных спин, обосновывались в древних застенных столицах, называли себя императорами — хуанди, принимали китайские тронные имена, основывали новые династии, обзаводились гаремами и евнухами. Учились китайской грамоте. В китайской матрице подобное развитие событий заложено издавна и большого чувства трагизма не вызывает: главное, чтобы Поднебесная продолжала жить, шестидесятеричный годовой цикл — «циклировать», оросительная система функционировать, Хуанхэ особенно не шалила и луга заливало по плану, а не непредсказуемыми наводнениями, чтобы хватало чумизы7 , гаоляна и, наконец, риса. Но прежде чем мы посмотрим, как круговращается, бесконечно повторяясь, китайская династийная государственная схема, обратимся ненадолго к сюжету о том, как французы учились жить по-китайски.
После «Книги Марко Поло», после многочисленных, зачастую восторженных отчетов миссионеров-иезуитов, потрясенных эффективностью функционирования и размахом цивилизации Минского, а потом и Цинского Китая, его прагматической конфуцианской мудростью и слаженностью, философы эпохи Просвещения назначили образцом для государей западного мира не кого иного, как китайского императора. Почему? Да потому что, по мысли просветителей, в Китае нет ни государственной религии, ни священнического сословия, и сам богдыхан лично проводит ранней весной первую борозду возле храма Неба и Алтаря Земледелия в Северной столице — Пекине-Ханбалыке, зачиная, таким образом, годовой аграрный цикл Поднебесной.
Вольтер ехидничал по этому поводу: «Что же сделают наши монархи, когда узнают о подобной практике? Станут восторгаться, вспыхнут… и примутся копировать». Как в воду глядел. Вольтер вообще очень показательно восхитился Китаем, заявив знаменитое: «Когда наши предки еще бегали шайками по Арденнским лесам, в Китае уже существовала развитая государственность, монархи, письменность, философия и сословная иерархия». И он, и Монтескье, и вся эпоха Просвещения увидели в далекой стране Катай8 этико-политический идеал, обладавший всеми необходимыми качествами такового: он был далек, практически недостижим, непонятен, экзотичен и красив. Истинное положение дел никого, конечно, не интересовало: далекий Китай был не объектом изучения, но фигурой сравнения, оселком, на котором можно было править прогрессивные идеи. В общем, как говорят китайцы, «собака ловит мышей», или, как скажем мы, — все в сад, где короли сажают капусту.
Идея «монарха-первосвященника и пахаря» понравилась, придясь весьма ко двору при европейских дворах, собранных вокруг абсолютных монархов. В 1756 году Людовик XV — не хуже какого-нибудь минского императора Вань Ли или русского писателя Льва Толстого — самолично провел высоко символичную борозду, в 1770 то же самое сделал его внук — будущий Луи XVI, которому это, как известно, не помогло. За год до того бороздил австрийские поля под городом Брунн император Иосиф II, но все попытки сделать из этой акции нечто большее, чем модный финт, были обречены. Для Китая и его императора вспахивание поля являло не столько даже церемониальный, сколько сакральный акт — тот ключик, который заводил часы Поднебесной. Для европейских кесарей то была лишь шинуазри, модная китайщина.
Распахивая первую в стране борозду после серьезного голодного поста, китайский император выполнял одну из первых своих обязанностей правителя — обладателя Небесного мандата на правление (Тяньмин) — обеспечивал хороший урожай. Там же неподалеку он трижды топал ногой в круглый алтарь-гонг, обращаясь к Небу с молениями и принося ему жертвы. Так что никуда не денешься — давайте посмотрим, как была устроена власть в традиционном Китае, с самых стародавних времен, с 221 и до 1911 года, принадлежавшая императорам.
Китайские пирамиды
«Зонт без распорок — не раскроешь».
Китайская поговорка-недосказание
Почему вообще китайский монарх — «шанди» — это «император», а не, скажем, «король»? Принимаясь за термины такого далекого и отнюдь не индоевропейского языка, как китайский, мы не можем не договориться о соблюдении определенных условностей при переводе. Император — слово латинское, и те имперские коннотации, которые оно приобрело после Гая Юлия, к Китаю прямого отношения не имеют. Тем не менее, китайский носитель Мандата неба — император-«хуанди» — исторически тоже «собиратель земель китайских», объединитель разрозненных царств под своим началом, верховный главнокомандующий.
Китай — страна фантастической вертикальной мобильности, где императором может сделаться крестьянин, если он стоял во главе восставших, опрокинувших зарвавшуюся и утерявшую Небесный мандат династию. Небо выдавало такой «мандат» новому императору — основателю династии, когда прежняя теряла свой «проездной» в силу накопления прегрешений — их свидетельствами могли быть неурожайные годы, какой-нибудь мор, проигранные войны, природные катаклизмы и прочее. Прежнего императора чаще всего убивали, а новая династия могла возникнуть вовсе из ниоткуда, как и случилось, когда монах родом из бедных крестьян — как сказали бы мы, расстрига — Чжу Юаньчжан со товарищи возглавил народное сопротивление, положил конец недолгому семидесятилетнему правлению в Китае монгольской династии Юань и основал новую — великую династию Мин (1368—1644), став императором Тай-цзу (1369—1399 годы правления). То же случилось, когда ослабла Мин и ей на смену пришла чужеродная Цин, последняя династия на территории Поднебесной, свергнутая в 1911 г. уже Синьхайской буржуазной революцией…
Никто не будет проверять кровь нового императора на голубизну, никто не усомнится, что представители рухнувшей династии прогневили Небо недостойным поведением и плохим управлением подданными и что Мандат перешел в руки достойной династии. Еще императору, утерявшему доверие Неба, было полезно повеситься где-нибудь прямо во дворце, в дверях, ведущих на женскую половину.
Традиционное китайское конфуцианское общество — это абсолютная пирамида, идеальная, как пирамиды в Гизе или под Сианью. Просветители были правы: верховным просителем и предстоятелем за народ перед Небом был император. Власть абсолютнее, чем власть китайского императора, представить сложно — император, сносящийся непосредственно с Небом, и стоит на вершине пирамиды, в основании которой находится китайский народ — байсин (сто фамилий). С народом император сообщается через избираемых путем справедливых многоступенчатых государственных экзаменов шэньши — ученое служилое сословие, интеллигенцию, в Китае совпадающую с чиновничеством. Кстати, европейская экзаменационная система была списана с китайской, только ограничилась университетами. Существовала в стране и наследственная знать, которая, впрочем, точно так же смывалась с политического лица страны при смене династии, это гуны, хоу, бо, цзы и нань (в европейской традиции их часто соотносят с князем, маркизом, графом, виконтом и бароном, что достаточно наивно, но, скажем, в случае с гунами-князьями помогает, так как они тоже состояли в родстве с императором).
Итак, среди отличительных черт китайского «абсолютизма», не вполне понимавшихся Вольтером и Кесне, были подотчетность императоров Небесам в форме права народа ниспровергнуть обанкротившуюся династию и отсутствие привязанности к вопросам наследования и крови при смене династий. К милым маленьким мелочам относились множественные имена — табуированное личное, храмовое и посмертное. Надо отметить, что правящих женщин-императриц (если они не узурпаторши, как У-хоу, или не регентши, как знаменитая Цы Си, правившие в обход закона), в отличие от Британии, не бывало. Ну и уж до кучи: императорский цвет — желтый, никто другой не имел права носить одежду такого цвета, символ императора — дракон (китайский, без крыльев).
Менялись династии и правители, входили и выходили из моды привозные и местные религии и верования — от легизма9 первого императора-объединителя Китая Цинь Шихуана до буддизма VI века династии Лян, от несторианства до протестантизма, а Китай в основе своей оставался патриархальным, конфуцианским, ориентированным на семейные, общественные, управленческие ценности. В самом деле, китайские традиционные философские и этико-политические учения — это не религии, Вольтер был прав: у конфуцианцев нет священников и монахов, да и сами конфуцианцы не поклоняются особо ничему и никому, кроме предков.
Конфуций (551—479 гг. до н. э.) для Китая — что-то вроде помноженного на миллион Дейла Карнеги, который раз и навсегда объяснил народу, обществу и власти, что нужно делать, чтобы быть приличным человеком («благородным мужем»), какие обязанности у правителя перед подданными, а у подданных перед правителем, как надо уважать и почитать родителей и вообще — жить не по лжи. Все это было настолько умно, естественно и единственно верно, что император Цинь Шихуан собрал всех современных ему конфуцианцев да и зарыл в землю. Конфуцианство не могло помочь ему объединить разрозненные царства в одну державу, слить разрозненные куски стен, окружавших эти царства, в одну — Великую Китайскую стену, сломить сопротивление объединяемых царств и выиграть необходимые войны, ему нужен был не моральный, а жесткий Закон, и его предоставили легисты.
Но как только схема, созданная Конфуцием для небольшого княжества Лу, будучи расставлена в швах, пришлась по мерке всему большому Китаю, ничего нового уже больше придумывать не требовалось (хотя мыслительная активность китайцев отнюдь не снижалась, никто не отменял мистический даосизм, по Великому шелковому пути пришел и прижился в форме чань буддизм, конфуцианство стало неоконфуцианством, и сто цветов со ста школами расцветали и падали под косой правителя не раз и не два). Не случайно же Мао Цзэдун спустя двадцать один век после Цинь Шихуана начал бороться с конфуцианцами. Победить в китайце конфуцианца — это значит победить китайца. Не удалось. Потому и не тонет китайский кораблик-джонка, выправляется.
Мальчики и девочки
Один из примеров самовыправления — китайская демография. В принципе, за редкими исключениями вроде народа наси, где главную роль в жизни общества играют женщины, население Китая традиционно патриархально (мы ведь понимаем разницу между обществом и населением, правда?). Конечно, луковые коммунистические одежки сделали свое дело, и в определенных сферах деятельности женщины могут работать наравне с мужчинами, но практически ни одна семья, которой был разрешен один ребенок в городе и два в деревне, не хочет, чтобы этими детьми были девочки. Таков традиционный взгляд — испокон веку семью, где родилась девочка, поздравляли с «разбитыми черепками». В крестьянской стране, где сын должен продолжить дело отца или выучиться и стать важным чиновником, где каждому сыну надо дать равный надел земли, а девочку — просто как-то прокормить, пока не выдашь замуж, раньше поступали жестоко: продавали лишних детей в рабство или оставляли на обочинах дорог на съедение диким зверям. В наше время ситуация изменилась: китайцы лучше других научились диагностировать пол ребенка на ранних стадиях беременности, избавляться от нежелательного плода и всеми силами добиваться рождения желанных мальчиков. Не всегда все тут получается гладко, поэтому в современном Китае часты случаи рождения изуродованных и инвалидизированных детей, но погоня за мальчиками не останавливается.
Китайцы очень чадолюбивы. Здесь не кричат на детей, всячески балуют их (по-хорошему, без фанатизма) и удивляются, почему мы так мало рожаем — «ведь вам же можно». Но теперь можно и китайцам. После тридцати шести лет политики «одна семья — один ребенок» демография страны с разбегу врезалась в проблему старения работоспособного населения, и в 2013 году был снят запрет на второго ребенка для пар, где хотя бы один из родителей был единственным ребенком в семье. Это мало помогло — в 2014—2015 годах работоспособного населения в стране стало меньше почти на четыре миллиона человек, так что осенью прошлого, 2015, года запрет на второго ребенка сняли вовсе.
Мы уже поняли, что китайская цивилизация мудра и работает как часы, но иногда их надежная пружина соскакивает, и история времен культурной революции с нанизанными на ниточку воробьями повторяется. Есть китаеведы, полагающие, что китайцы так и не додумались до понятия ego (это правда, не додумались — думали в другую сторону), что значение человеческого фактора как было, так и остается у них низким (и это тоже правда: чем больше людей в стране, тем ближе их сознание к роевому), что именно поэтому становится возможным приравнять лишнего воробья к лишнему ребенку, работать с цифрами, а не с людьми. Это все верно — и не только для китайцев, хотя они и являют собой сферический образец прагматизма в вакууме. Только вот именно те китайцы, которые умудрились родить и воспитывать своих детей не в нищете, носятся с ними так, как европейцам еще поучиться.
Зато первая конфуцианская обязанность детей — заботиться о родителях. Ради этого ломались карьеры, люди отказывались от выгодных предложений, а хорошие сыновья должны были подарить родителям гроб. Чтоб была уверенность в завтрашнем дне.
От улыбки станет всем больней
Мой университетский учитель — великий китаевед Михаил Васильевич Крюков, читая нам курс этнографии Китая, на первом же занятии объяснил, что исследовать уклад жизни, обычаи и культуру другого народа нужно не с позиции холодного наблюдателя, хихикающего над тем, что «у них» не так, как «у нас». Взялся исследовать — через отличия или просто через описание — изволь понять, почему «у них» так. Так чем же вообще китайское кровообращение отличается от западного? Первое, что тут нужно понимать, — это то, что оно действительно отличается. И не потому, что китайцы улыбаются, когда мы плачем; если немного последить за собой, начинаешь улыбаться, а не плакать, в абсолютном большинстве штатных ситуаций.
Когда мой второй китайский учитель, доцент, с кем мы разбирали деятельность в Китае иезуитов, рассказывал о том, как в годы культурной революции хунвэйбины ворвались к нему домой и вырвали с мясом телефон из стены, он весело улыбался. Разговор шел дома у доцента — красивого густоволосого седого китайца, потерявшего в тот далекий день не только телефон, но и позицию на кафедре, сосланного «поднимать деревню» и лишь чудом восстановившегося на преподавательской должности в нашем нестоличном университете. Он тогда встал, оторвавшись от чаши с гулаожоу10 , подошел к двери и показал на косяке эту дырку — от бывшего провода. Я была довольно молода и в ответ только похватала ртом воздух — вести политические разговоры нам было не рекомендовано. К концу стажировки я безвозвратно привыкла не только кланяться, складывая руки на груди, благодаря или прося о чем-то, но и радостно улыбалась по поводу и без.
То, что китайцы как бы всегда готовы к трудностям и разного рода «контрольно-демографическим» соображениям, приводит еще к одному результату: они довольно жестоки и терпеливы к боли. Ну, а откуда еще берутся эти безупречные гимнасты, трехлетние пианисты и глухие танцовщицы, поражающие мир? Дисциплина, терпение, дарвиновский отбор. Отбор, впрочем, не всегда был только дарвиновским. При одном цинском императоре существовала практика периодических рейдов по публичным местам вроде рынков и гульбищ: солдаты быстро выдергивали из толпы подозрительных личностей, нищих и бездомных, большинство казнили, уцелевших отправляли в ссылку в Синьцзян — китайскую Сибирь или показательно пороли и заковывали в колодки. Таким образом хоть немного сдерживался прирост того населения, который не «проконтролировали» эпидемия, война или сокрушительное народное восстание.
Так что терпеть было что. Вот и китайские пытки — не легенда и не пустой звук. Казнь с «аппетитным» названием «тысяча кусочков», о которой порядочный европеец вспомнит, только покопавшись в памяти и что-то такое вызвав в ней из романа Стендаля «Саламбо», — реальная практика времен императорского Китая. Можно методично сыпать человеку в нос черный перец, пока не сомкнутся дыхательные пути, можно… можно, скажем, по злобному навету оскопить высокопоставленного чиновника и перевести его из придворных историографов в евнухи. Такова была судьба великого отца китайской истории Сыма Цяня (146/36–86 гг. до н. э.), осмелившегося выступить перед императором в защиту двух полководцев, обвиненных в поражении ханьских войск в кампании против кочевников-сюнну.
Однако китайцы, чинящие подобные безобразия, и сами умеют терпеть. Так, путешествовавший по северному Китаю и Монголии Николай Рерих описывал, как нападавшие на путников бандиты-хунхузы убивали своих жертв по старым монгольским традициям — вспарывая грудную клетку и вырывая из нее сердце. Русские во время этой процедуры страшно кричали, а китайцы лишь скрипели зубами.
К подобной готовности вытерпеть боль — и не одноразовую — отнесем и бинтование ног девочкам (к счастью, ныне устаревшее), и выпускной экзамен в традиционном шаолиньском курсе обучения. После многих лет обучения студенту надо было пройти финальное испытание, чтобы стать полноправным шаолиньским монахом: миновать вошедшие в легенду восемнадцать комнат, наполненных препятствиями, преодоление которых показало бы его силу, мужество и интеллект. В восемнадцатой комнате будущему шаолиньцу предстояло взять голыми руками — в обхват — раскаленный котел и вынести его через ворота так, чтобы отлитые по бокам символические животные тавром отпечатались на внутренней стороне предплечий испытуемого. Чаще всего этими животными были два дракона, иногда дракон и тигр, дракон и феникс, реже всего два журавля. Можно по-разному относиться ко всяческим инициационным легендам, но дерево, на котором шаолиньские монахи тренировались в ударах пальцами, стоит во дворе монастыря и поныне: оно истыкано, как решето.
Интересно, что подобное величие духа разительно контрастирует с обыденными практиками. У китайцев очень распространены разговоры об усталости и необходимости отдыха, причем, говорит об этом обычно даже не сам уставший, а любой человек любому человеку. А как же? Тело надо беречь, холить и лелеять — ведь на это, на программу пестования жизни, и направлены основные усилия любого китайца, китайской медицины и сознания. Жить нужно как можно дольше и как можно здоровее, для этого и энергия ци, и плавная тайцзицюань, и боевая ушу — если уж никак нельзя без того, чтобы выиграть тот бой, которого нельзя избежать. Но давайте сделаем очередной разворот и перейдем от физического к интеллектуальному.
Китайская грамота
Китайское сознание в очень большой степени определяется китайским языком и письменностью. А как может быть иначе, если этой самой письменности больше четырех тысяч лет? Конечно, она менялась… немного. Между комментариями на треснувших черепашьих панцирях и современной «Жэньминь жибао», безусловно, есть разница: первые были довольно пиктографичны, последние — результат нескольких упрощений и всего того, что неизбежно происходит с большим массивом информации, когда он записывается при помощи письменности-конструктора.
Что рядовой человек обычно знает об иероглифах?
Что иероглиф — это слово. Это не так. Иероглиф в современном китайском языке, правильно именующемся путунхуа, — скорее слог-морфема: большинство слов состоит из двух слогов, времена однослогового языка давно в прошлом. Это, впрочем, не значит, что у каждого иероглифа нет собственного смысла. Он есть.
Что иероглифов много. Это правда: чтобы читать газеты нужно знать около пяти тысяч, в пятитомном словаре Ошанина их около шестнадцати, а в китайском языке вообще — около восьмидесяти тысяч.
Что иероглифы сложны и не поддаются разумению. Это заблуждение. Большинство иероглифов состоят из двух основных частей — ключа, подсказывающего, к какому классу вещей относится обозначаемое иероглифом, и фонетика, подсказывающего, как иероглиф читается. Ключей чуть больше двухсот, а слогов-чтений в китайском языке всего 414. Вот и получается, что запомнить надо не восемьдесят тысяч разных значков, а некоторое количество категорий и сочетаний черт — линий, ударов кисти, из которых состоят и ключи, и фонетики.
Если вам показалось, что задача изучения китайской иероглифики существенно упростилась, не спешите выдыхать: слогов-то, положим, четыреста, да только вот и тонов, которыми они могут произноситься (меняя смысл), — четыре. Добавим к этому фантастическую, совершенно не представимую носителем русского языка омонимию, царящую в китайском, и вы поймете, почему сами ханьцы могут зачастую не понимать друг друга и прибегать к рисованию иероглифов пальцем в воздухе. Ну, а как иначе, если и «торговля», и «меховая одежда, свитер» передаются в устной речи одним и тем же сочетанием слогов — mao-yi, различаются только иероглифы и тоны слогов.
Тут нам очень удобно перейти к тонам и музыкальности китайцев. Итак, мы поняли, что каждый слог дает нам целый куст — нет, два куста использований. Первый куст — четыре варианта произнесения слога тонально (у каждого из этих произнесений-тонов, скорее всего, будут омонимы), а второй — иероглифическая запись слога в зависимости от значения. Тут наши тональные слоги тоже дадут большую омонимию. Ну возьмем, скажем, известный всему миру слог ma. Да-да, у китайцев, в отличие от грузин, венгров, финнов, татар и тувинцев, слово «мама» образуется при помощи двух одинаковых слогов ма ровного высокого первого тона. Вот этот иероглиф, состоящий из ключа «женщина» и фонетика «mа» (происходящего от чтения иероглифа ma — лошадь), означает в принципе только то, что и означает: маму и ее производные. А теперь возьмем другой иероглиф, читающийся как «ma» и произносящийся первым тоном. Эта морфема означает «вытирать, меняться» (входит в состав слов «полотенце, сердиться, меняться в лице»). Еще один иероглиф с участием того же фонетика, но с другим ключом означает (в том же тоне) «смеркаться, брезжить».
Примемся за второй тон и иероглиф, который означает: лен, конопля, пенька, шероховатый, отлеживать, затекать (рука затекла), входит в состав слов паралич, холст, мешок, пакля, хлопотный (mafan — одно из самых употребляемых слов путунхуа); проказа, хворост, прохудиться, эфедрин, большая хлопушка, дуб острейший, рябое лицо, онеметь, воробей и фразеологизм «воробьиная война» (это когда воюют врозь и малыми силами), слегка, дать наркоз, кунжутное масло, анестезия, корь, наркотик и производные. Этот иероглиф занимает целую страницу крупноформатного фонетического китайско-русского словаря, выпущенного в Шанхае в 1989 г.
В третьем тоне ма даст нам ту самую лошадь и целый хоровод производных — от седла и хоровода до пиявки, картона, телохранителя, марки (это будет редкое в языке заимствование), марафона, жести, половника, параши и еще целой страницы того же самого словаря. Другой иероглиф — морфий и производные. Третий — агат, четвертый — цифра, пятый — еще один вид пиявки…
И наконец в четвертом тоне ма предстанет перед нами в форме глагола «ругать» с павлиньим хвостом производных, а есть еще и вопросительная или усилительная частица «ма», которая произносится так называемым «легким» тоном — почти никаким.
Итак, наш «ма» дал на выходе четыре тона, двенадцать иероглифов и несколько сотен омонимов. Конечно, при понимании помогут сочетания «ма» с другими слогами, а при чтении собственно иероглифы, но уловить смысл в общем потоке речи можно, только если у слушателя очень хороший слух.
Теперь понятно, почему китайцы не торопятся переходить на латиницу, хотя дети изучают латинскую транскрипцию иероглифики уже в школе. Что толку писать десятки сотен вариантов одних и тех же слогов? Без иероглифов все это теряет смысл. Можно представить, какой памятью обладает самый что ни на есть среднестатистический грамотный китаец: в сущности, интеллектуально его не остановить. В сочетании же с присущим большинству ханьцев здоровым често- и трудолюбием и укорененным в тысячелетиях коллективизмом иероглифическое мышление дает общество людей, которым по плечу любая задача. Так что для того чтобы не вызывать раздражение профессиональных китаеведов, изучайте иероглифы, ну хоть тысяч пять, не надо просто учиться их «рисовать». А мы пока перейдем к чему-нибудь описательному.
В китайском городе Чанчуне
«Деревенский мужик не знает, что такое игра в шахматы, — двигают иероглифы».
Китайская недоговорка-иносказание
Повторюсь: «пощупать» настоящий Китай можно не в туристическом Пекине, безумном Шанхае или, тем более, в жирном буржуазном Шэнчжэне, а в провинции. Нет, автор далек от мысли, что «Москва — не Россия, а Пекин — не Китай», что же есть Пекин, если не Китай, — не Сантьяго ведь де-Чили, правда? Просто Китай тоже не обошла приставучая лихоманка глобализации, и здесь строят большие, прозрачные и овальные стадионы-аэропорты, и здесь стараются не отставать от нью-йорков и парижей местные нувориши, а китайские туристы с фото-, видеоаппаратурой наперевес по количеству обогнали даже японцев в своем желании «сделать» Европу за неделю и перефотографироваться в жанре «я и Колизей» со всеми мировыми достопримечательностями. Этому нельзя не радоваться, потому что Китай более или менее открытый — хотя бы через людей, которые выезжают посмотреть на мир, — всяко лучше, чем Китай закрытый.
Так вышло, что в ту первую поездку я прожила в столице провинции Цзилинь (в Северо-Восточном Китае — Дунбэе) несколько месяцев, стажируясь в тамошнем головном гуманитарном университете. И если ни правильное название провинции — Цзилинь, ни смешное название ее столицы — Чанчунь, скорее всего, ничего не говорят читателю, то ему совершенно точно что-то говорит словосочетание «На сопках Маньчжурии», а представителям старшего поколения — слова «марионеточное государство Маньчжоу-го», «император Пу-И», «провинция Гирин» и, конечно, «Халхин-Гол».
Впрочем, про последнего китайского — вернее, маньчжурского — императора Пу-И знают почти все — и благодаря его душераздирающим воспоминаниям («Первая половина моей жизни»), и благодаря великолепному фильму Бернардо Бертолуччи «Последний император». Так вот, этот самый утонченный и европеизированный нервный гедонист Пу-И, вытесненный в 1911 году в результате Синьхайской революции из пекинского Запретного города на северо-восток, в вотчину своих маньчжурских предков, обосновался в том самом нынешнем городе Чанчуне, а тогдашнем Синьцзине («Новой столице»), где я и стажировалась.
Находившееся под контролем Японии государство Маньчжоу-го было, конечно, обречено. В августе 45-го десант майора Петра Челышева захватил бедного императора и передал его по этапу в лагерь под Хабаровском. В 49-м году, после окончательной победы в Китае коммуно-маоистов, Пу-И понял, что дело плохо, и написал Сталину письмо с просьбой не отдавать его Мао… На будущий год он поехал в Китай, где немедленно отправился в другой лагерь и лишь через девять лет был выпущен по личному указанию Председателя, сделавшись поначалу садовником Ботанического сада, а потом и политическим консультантом правительства. Китайская династийная история неторопливо свернулась в кольцо и сладострастно укусила себя за хвост.
Бывший дворец Пу-И, безусловно, главная примечательность Чанчуня («Длинной Весны») — «маленького» двухмиллионного города, на примере которого можно окунуться в обычную китайскую жизнь. Дворец грустный, как любой дом изгнанника, пусть и императора. В нем сохранился трон императора Маньчжоуго, какие-то половинчатые интерьеры, довольно скромные спальни, садик… Бедный, бедный Пу-И.
В Чанчуне суровые сибирские зимы, там до сих пор носят зимой мягкие бесформенные шинели-одеяла, ездят по льду на древних громыхающих гробах-велосипедах семьями по пять человек и живут в многоэтажных домах с турецкими туалетами-дырками в полу без ванных. Тут осенью сушат на зиму китайскую капусту (длинная, по форме напоминающая батискаф; мы считаем ее салатом, а они называют нашу круглую капусту «большая голова»), раскладывая ее на стадионах или нанизывая на все ту же вездесущую веревочку, только протянутую на балконе. Тут учатся в паре-тройке больших университетов, ходят в зоопарк, гуляют в парке на озере, по праздникам смотрят салют и танцуют под мелодичную музыку. Отсюда рукой подать на поезде как до «русских» Харбина и Даляня, так и до Шеньяна (Мукдена) с потрясающим комплексом гробниц основателей маньчжурской династии Цин. Зимний Харбин холоден, как озеро Коцит на дне Дантова «Ада»; но все это можно вытерпеть, если есть желание увидеть праздник разноцветных фонарей на льду реки Сунгари. Ежегодно там строят фантастический город изо льда команды, съезжающиеся со всего мира.
Здесь гостей из-за границы заставляют пить шестидесятиградусную водку, кормят на убой в ресторанах — а познакомившись получше, и у себя дома, — потом заставляют петь… И мы поем, и пьем, и танцуем, и лепим вместе пельмени, и скучаем по дому — почта оборачивается раз в два-три месяца. По кампусовым склонам бродит тощая корова, но говядину китайцы не очень любят — много с ней мороки, а вот свинина — любимое мясо. На Севере вообще едят довольно много мяса: холодно, иначе не проживешь, тут самые вкусные пельмени — цзяоцзы, те самые, что готовят на пару и подают в плетеных бамбуковых решетах. Здесь празднуют положенные календарные праздники — важнейшие дни равноденствия и противостояния, Рождество начинают отмечать с католиками, а заканчивают — с православными, в Китайский Новый год вся страна приходит в движение и возвращается на родину — у кого она где, иначе нельзя, поэтому железные дороги развиты превосходно и поезда по ним ходят без опозданий. По праздникам на окна наклеивают красные бумажные иероглифы с пожеланиями счастья и долголетия, а вкуснее «лунных пирожков» с соевой пастой внутри (их полагается есть на праздник Середины осени — Чжунцюцзе — по традиционному лунному календарю приходящийся где-то на середину сентября) лакомства не придумано.
Здесь на тебя смотрят, как на жирафа, непонятно зачем затесавшегося в лососевый косяк, говорят, естественно, только по-китайски и долго не могут поверить, что ты по-китайски говоришь тоже. Поверив, подозревают у тебя китайских предков. Здесь два христианских собора; мужской буддийский монастырь совмещен с женским, и вымирают оба. Здесь огромная киностудия и огромное всё: пространства, широченные пыльные улицы, бескрайний зоопарк… Даже удивляешься, почему так много места, где же гаолян?!
Здесь не только старики помнят про «большую дружбу» со «старшим братом — СССР», эта память пока передается от отца к сыну, здесь студенты понижают голос, когда обсуждают в твоей общежитской комнате события на Тяньаньмэнь, но все же говорят о них и не боятся, ведь ты все-таки свой, и по сей день попросят выступить с рассказом про Зою Космодемьянскую и Александра Матросова. Здесь по инерции здороваешься с любым обладателем белого лица, так как вы наверняка знакомы. Здесь ты впервые попробовал вареных огурцов, нарезанных ромбиками, научился не вздрагивать от того, что все всё бросают на землю (и на пол в концертных залах), а объявления «Плевать запрещено» висят в присутственных местах неспроста. Одна половина горожан, казалось бы, плюет и бросает, а другая — та, что с метлами, — идет следом и метет. Не будет в провинции и чудес механизации — надо ведь дать работу всем тем, кому эта работа нужна.
Говорят, весной в Чанчуне зацвело что-то нежное и розовое, но я этого не застала — уехала в Пекин, Сиань и дальше, дальше… Так что давайте прервемся на…
Китайский файф-о-клок
Чай в Китае должен быть зеленым в той же мере, в какой маленькое черное платье в Европе — черным, а тюремная роба в США — оранжевой. Давайте сразу оговоримся: китайцы не любят кофе, потихоньку научились пить молоко, но в принципе плохо его переносят, а молочные продукты для них крайне вторичны. Так, угощенный в поезде сыром китайский попутчик изменился в лице, выбежал из купе и больше не вернулся, а попытка купить сливочное масло в Чанчуне вылилась в поездку в Харбин. Зато чай вы найдете в Поднебесной любой — от белого и красного до драгоценного черного прессованного пуэра, продаваемого на аукционах, но пьют тут разнообразный зеленый, попросту насыпая сухие листики в кружку с крышкой — без ситечек, сеточек и прочих ухищрений.
За все время, что я была в Китае и общалась с его жителями, никто ни разу не попытался провести при мне чайной церемонии (а она в Китае существует), не пил чай наперстками и вдумчиво не переливал его из чайничка в рюмочную чашечку. Наверное, в Китае не только рис, но и чай — всему голова. С чая начинается любая еда (чтобы промыть все каналы протекания ци), чаем угостят гостя, даже если больше в доме ничего нет, ну а если кончилась заварка, нальют кипятка — наверное, потому, что для его получения нужно затратить усилия и энергию, в отличие от менее ценной холодной воды.
Самая известная чайная история в Китае такая. Один крестьянин преподнес богачу-помещику немного чая. Тот попробовал, решил, что чай хорош, и преподнес его провинциальному чиновнику. Чиновник решил, что чай достоин лучшего ценителя, и преподнес его чиновнику государственному. Тот, осознав, что чай превосходен, преподнес его главе Палаты церемоний, а тот оценил чай и, уверившись, что чай достоин высшей похвалы, преподнес его императору. Император, отведав чая, наградил главу Палаты церемоний алым халатом, а тот, усовестившись, передал халат государственному чиновнику. Последний, исполненный скромности, отдал его провинциальному чиновнику, тот же в свою очередь отдал халат богачу, с которого начался путь чая наверх. Тогда богач — достойный богач из доброй сказки — отнес императорский халат крестьянину. А крестьянин, доведя процесс подъема и спуска дара до абсолюта, пошел и накрыл драгоценным шелковым халатом кустик чая.
И вот, пока чай «Красный халат» или связанный «Небесный цветок» неторопливо распускается в прозрачном заварочном чайнике и гости любуются неземной орхидеей, плавно разворачивающей острые лепестки в объятиях горячей воды, зануда-хронист вспоминает, что не так давно чашечки-пиалки зеленого китайского чая поднимали за четырехсотлетний юбилей пребывания этого напитка на столах европейцев. Благодарить за это можно первую мегакорпорацию в человеческой истории — голландскую Ост-Индскую компанию: образовавшись в 1602 году, уже через семь лет она доставила чайные листья на Запад.
Кажется невероятным, что наши беспокойные предки большую часть прошлых веков обходились без кофе и чая — напитков, способных согревать и тонизировать человека, без того чтобы смущать его разум, как это делает вино, известное людям с античности, или пиво — напиток, любимый еще древними египтянами. Факт остается фактом: чтобы появился чай, понадобилась гораздо более склонная к медитативности цивилизация, чем та, которую создали беспокойные греки, еще более неуемные римляне или вечно стремящиеся заглянуть за линию горизонта люди Возрождения.
Китайцы научились пить чай в столь незапамятные времена, что простые действия — высуши листья и брось в кипяток — уже до новой эры оказались окружены легендами. Самая распространенная связывает изобретение чаепития с отцом китайского сельского хозяйства и великим травником императором Янь-ди, или Шэнь Нуном, впервые пригубившим этот напиток где-то около 2737 года до н.э.
Янь-ди некогда повелел, чтобы всю питьевую воду в государстве перед употреблением кипятили, а во время путешествия в некий отдаленный уголок случилось неизбежное: ветер швырнул в кипящую воду несколько сухих листков с соседнего куста, и получился благоуханный настой. Любознательный император отважно попробовал взвар и «обнаружил, что он освежает душу и тело». В III веке до н.э. чай упоминается в китайских источниках как замена вина, а в 350 году эры новой — входит в китайский словарь. В те времена чай считали здоровым и бодрящим отваром, но только к великой династии Тан (608—906) он входит в моду и превращается в национальный напиток китайцев.
Интересно, что первыми пропагандистами чая в мире стали люди религии. В Японию вместе со своим учением чай принесли буддийские монахи, а в Европу — миссионеры, проповедовавшие христианство в Китае. Да-да. Промышленному импорту чая голландской Ост-Индской компанией предшествовали многочисленные восточные сувениры, привозившиеся в Португалию торговцами и миссионерами. Конечно же, среди них был и чай, слухи о котором распространились еще во времена караванной торговли по Великому Шелковому пути. Считается, что первым португальцем, описавшим чаепитие в 1560 году, был доминиканец Гаспар да Круц (Португалия, самая передовая морская держава тех времен, открыла кружной морской путь на Дальний Восток через Африку еще в 1515 году). С легкой руки миссионера чай нашел дорогу поначалу на столы богатых людей в Лиссабоне, а позже, когда к делу подключились перевозчики из Голландии — политического союзника Португалии, — дело пошло еще веселее: дарящие бодрость волшебные листья стали поставляться во Францию, Голландию, в прибалтийские земли.
Нам неизвестно, на каком именно корабле приехал первый серьезный груз чая в Европу — на «Голубке», «Амстердаме» или «Батавии», нет сомнений лишь в том, что чай мгновенно вошел в моду в столичной Гааге, несмотря на свою дороговизну (больше 100 нынешних евро за фунт), что, конечно, сделало его напитком богатых. Но чайный поток уже было не остановить: торговля росла, цены падали, и сухие листочки, поначалу приобретавшиеся в аптеках вместе с такими редкими приправами, как имбирь и сахар, уже к 1675 году можно было купить в обычных магазинчиках, торгующих съестным, во всех Нижних Землях.
Чего только не пришлось пережить в своей чуть более чем трехвековой истории на Западе невинному чаю! Жаркие дискуссии о его пользе или вредности, «чайную ересь» (когда жители спокойно гоняли чаи, не обращая внимания на тянувшиеся двадцать два года в середине XVII века дебаты о пристойности чаепитий) и, конечно, смешивание с другими продуктами. В 1680 году мадам Мари де Рабютэн-Шанталь, маркиза де Севинье, впервые упоминает возможность добавить в чай молоко, а в голландских тавернах начинают подавать чай посетителям в переносном чайном наборе, при помощи которого добропорядочный голландец сам заваривал свежий чай себе и друзьям — часто в садике при трактире.
В третьем тысячелетии в мире ежегодно производится свыше трех миллионов тонн чая — в основном в Индии, где его начали культивировать с подачи англичан лишь в 1836 году, в Китае и Шри-Ланке (туда чайный куст пришел в 1867 году). Китай остается единственной страной, в промышленных масштабах производящей белый, желтый, зеленый, сине-зеленый, красный и черный чай. Производство волшебного листа растет, а 75 процентов продукции продают в страны СНГ, Европейского сообщества, Германию, Японию, Великобританию и США.
А если вернуться к голландцам и чаю, то можно вспомнить памфлет 1670 года, в котором неизвестный автор писал: «Распространение известного растения подобно распространению правды: сначала о ней подозревают, она приятна тем, кто отважился познать ее, ей оказывают сопротивление, когда она распространяется, нападают на нее, когда она достигает пика популярности, и наконец, она торжествует по всей земле — от дворцов до хижин, ведомая лишь медлительным и неутомимым временем и собственными достоинствами».
Хорошо, что мы заговорили о чае — так у нас не останется ни времени, ни места, чтобы поговорить о китайской еде, которая вытеснила бы все остальные темы. Скажу главное: в Китае можно и нужно есть на улице — и нанизанные на палочку засахаренные фрукты-ягоды, и шашлычки, и пельмени, и, в особенности, батат (или ямс), запеченный в большой железной бочке. Нельзя пройти и мимо цзянбина — большого и навороченного блина-яичницы, способного заставить покраснеть любой парижский креп. Что уж и говорить о забегаловках шириной в одну дверь. В одной такой я единственный раз в жизни пробовала гордо стоящую на блюде вертикально и ослепительно сияющую в свете люстры карамелизированную рыбу, больше похожую на произведение из муранского стекла, чем на жареного карпа. В Китае невозможно голодать. «Железая чашка риса», о которой говорил Мао Цзэдун, давно достигнута, а основой диеты являются, конечно, не высокохудожественный карп и изыски из мяса и птицы, а рис, лапша и овощи. Китайцы любят угощать и угощаться, и к еде относятся очень серьезно. Пища готовится непосредственно перед едой и не оставляется для последующего подогревания. Но мы ведь уже поняли — все для пестования жизни: гимнастика, питание, здоровье. Так что давайте съездим в Пекин.
Я ехала в Пекин. Кэци, Мафаньдэ и другие звери
«Вдова увидела во сне мужчину — все зря».
Китайская недоговорка-иносказание
«Столица — это столица», — сказала мне еще одна подруга, Кейт, коллега по изучению деятельности иезуитов в Китае. Она не была в восторге от Чанчуня, хотя никаких радикальных мнений о провинции и не высказывала. Заметим в скобках, что противное было бы совсем не по-китайски. Китайцы вообще обходительны и иносказательны, для них самое важное в общении не только знаменитые китайские церемонии, но и понятие кэци — вежливости. Если нужна подпись, то это «ваша драгоценная фамилия», если нужно обратиться к кому-нибудь с просьбой или вопросом, то так, чтобы не было слишком мафаньдэ — хлопотно. Если не получается или не хочется ответить на просьбу-вопрос положительно, то вам не скажут «нет», скажут «приходите завтра». А потом еще завтра. А потом… Но если мы что-то с вами уже поняли про Китай — так это то, что китайская редиска, как и любая другая, красна лишь снаружи.
Вежливые и обходительные китайцы с их поклонами, улыбками и сложенными руками — это те же китайцы, что способны встать в одиночку перед танковой колонной, отрезать от вас тысячу кусочков или вытерпеть, если эти кусочки будут отрезать от них. Существование породы «благородных мужей», не могущих осквернять уста вульгарным словом «деньги», не отменяет превосходных навыков торговли, присущих китайским торговцам. Вот и разговор с моей китайской подругой Кейт после сдержанного вздоха о столице перешел на детей, и она призналась, что внешность европейских детей ей милее — такие большие глаза, такие высокие носы! Если с людьми дружить, никакая кэци не помешает им рано или поздно говорить откровенно.
«И вот мы в Пекине». Сколько путешественников писали эту фразу по достижении китайской столицы. В Пекин отправлялись на десятилетнюю службу российские православные миссии, на бывшей территории проживания которых ныне расположено самое большое посольство в мире — бывшее советское, а ныне российское. Принадлежащие дипмиссии шестнадцать гектаров лесопарка, строений с разрушенной церковью и всем, необходимым для жизни и работы, были даже некогда занесены в книгу рекордов Гиннеса. Сюда приехал отец российского китаеведения монах Иакинф — Бичурин, а за ним — великолепный майор Тимковский, прошедший для этой цели Монголию и северный Китай и оставивший записки об этом путешествии, которые уже вот-вот выйдут в свет.
Пекин помнил Хубилая и Марко Поло, вдовствующую императрицу Цыси, одной рукой провоцировавшую резню европейцев, а другой… ну, обеими руками, и ногами тоже, — катавшуюся по Запретному городу на трехколесном велосипеде, подаренном одним из политиков. Пекин не забыл ни остатки непрочной храмовой архитектуры (сакральные строения в традиционном Китае пристало строить из дерева), ни своих кудрявых львов, придерживающих лапой жемчужины, ни белую ламаистскую пагоду Байта над гладью Северного моря — озера Бэйхай, ни танков на площади Тяньаньмэнь, ни расположенных неподалеку Минских могил и более далекой Великой стены. Здесь можно посмотреть, как сидит, меланхолически пережевывая бамбуковые листья, дасюнмао — большой панда, действительно большой, похожий на монаха Цицы, послужившего прототипом для веселого и толстого японского будды-божка Хотэя. Но можно увидеть и гораздо более фантастическое животное, сяосюнмао — панду малого. Это пушистое огненно-рыжее существо с белыми лапами, то ли кошка, то ли мишка, способно покорить любого.
Пекин поразил меня больше, чем Нью-Йорк: людей в нем больше, и идут они на тебя таким потоком, что кажется, будто пробираешься через весь китайский миллиард с хвостиком. Движение машин может быть по-прежнему хаотичным, а в районах, чуть более отдаленных от туристических центров (я жила на квартире у подруги, приехавшей в Пекин преподавать русский язык), точно так же будут с любопытством смотреть на твой «высокий нос» и белое лицо. Еще в самый первый пекинский вечер — до отъезда в Чанчунь — нас напоили тем самым обычным китайским зеленым чаем, насыпаемым в кружку и закрываемым крышкой. Дело было вечером, и чай пришелся очень кстати… кабы не реакция на него. Внезапно мне показалось, что к ногам приделали тугие пружины, и приходилось прыгать, а не идти, да и ночью так и не удалось
заснуть — это мне-то, кофеману со стажем.
И все же Пекин, облазанный, обнюханный и обхоженный, довершил впечатления стажировки: ты тут чужой, чужим приехал, чужим и уедешь. Ты не Маттео Риччи и не Бичурин-Иакинф, твое кровообращение никогда не перенастроится, и энергия ци не вольется тебе в ухо, чтобы вылиться через нос.
Еду в Сиань
«Спрашивать гребешок в буддийском монастыре — не туда зашел».
Китайская поговорка-недосказание
Так что, «отработав» Пекин, я беру билет и еду в Сиань.
* * *
— А ты не боишься одна в поезде ехать?
— Нет, не боюсь: русский с китайцем — братья навек…
— И правда! Здравствуй, товарищ!
* * *
— Ты, наверное, китаянка?
— Нет, я русская!
— Ну, не может быть! Наверняка папа — китаец или мама — китаянка.
— Нет, нет, я правда не китаянка.
— А по-китайски хорошо говоришь, как диктор.
— Меня хорошо учили!
— Да? Ну ладно… Знаешь, скорее всего, дедушка у тебя был китаец…
* * *
— Товарищ!
— Да?
— Как пройти к Даянь-та? (Большой пагоде диких гусей.)
— Простите, я не знаю, я только что приехала в Сиань. Давайте посмотрим на карте!
Окрыленная этими диалогами, я летала по Сиани — одна, с пьянящим ощущением отрыва от «слежки» (это был последний год жесткого надзора за стажировками, и нам не просто нельзя было ходить по Пекину в одиночку, но и покидать город, не сказавшись. Я покинула). Наслаждалась спокойным отношением к себе окружающих, видами обнесенного мощными стенами города, поездкой в Бинмаюн — к могильному кургану и терракотовой гвардии Цинь Шихуана.
Вот старый китаец ведет на веревочке большую усталую обезьяну. Вот они остановились и мирно разделили на двоих один банан. Вот витрина с драгоценными пятилитровыми бутылями крепчайшей китайской рисовой водки. Вот в одной из этих бутылей заспиртованная змея.
А потом у меня из кармана вытащили кошелек со ста юанями, что в поездке было равносильно гибели, и я поняла… поняла, что теперь я здесь совсем своя. И осталась в Сиани навсегда.
______________________
1 Традиционно — молодой ученый-чиновник (кит.).
2 Гаолян — однолетний злак, напоминает кукурузу, со стеблем, доходящим до 4 м высоты. Гаолян занимает большие площади в Китае, Манчжурии и Корее.
3 Коутоу (кит.) — обряд тройного коленопреклонения и девятикратного челобитья, который по китайскому дипломатическому этикету было принято совершать при приближении к особе императора.
4 Pax Sinica (лат.) — китайский мир.
5 Ци, иногда чи — одна из основных категорий китайской философии, фундаментальная для китайской культуры и медицины. Ци выражает идею пространственно-временной и духовно-материальной субстанции, которая лежит в основе устроения Вселенной, где все существует благодаря ее видоизменениям и движению.
6 Зумба, или сумба (исп. Zumba) — танцевальная фитнес-программа на основе популярных латиноамериканских ритмов.
7 Чумиза — черный рис.
8 Так назвал Китай Марко Поло, и лишь первый миссионер-иезуит в Китае Маттео Риччи (1552—1610) идентифицировал Катай с той «Страной серов», которую Европа знала с римских времен. Помешанные на шелке римляне думали, что серы счесывают его с деревьев.
9 Легизм — философская школа эпохи Чжаньго (Воюющих царств), сформировавшаяся в IV–III вв. до н.э. и известная также как «Школа законников». Основной идеей школы было равенство всех перед Законом и Сыном неба, следствием чего являлась раздача титулов не по происхождению, а по реальным заслугам.
10 Свинина в кисло-сладком соусе с ананасами.
Дружба Народов 2016, 2
Китай > СМИ, ИТ > magazines.gorky.media, 27 февраля 2016 > № 1912847
Дина Дубровская
Ганна ШЕВЧЕНКО
Шахтерская Глубокая
Повесть
Ганна Шевченко родилась в городе Енакиево Донецкой области (Украина). По образованию финансист. Публиковалась в журналах «Арион», «Дружба народов», «Дети Ра», «Новая Юность», «Октябрь», «Сибирские огни», «Современная поэзия», «Футурум АРТ» и др., а также в сборниках и антологиях поэзии и короткой прозы. Лауреат международного драматургического конкурса «Свободный театр», финалист поэтической премии «Московский счет», лауреат литературной премии им.И.Ф.Анненского по прозе (за повесть «Шахтерская Глубокая»); повесть «Шахтерская Глубокая» также номинировалась на премию «Национальный бестеллер» (лонг-лист). Автор книг «Подъемные краны» (2009), «Домохозяйкин блюз» (2012), «Обитатель перекрестка» (2015). Последняя публикация в «ДН» — «Рассказы», № 11, 2014.
1
Начало лета выдалось неспокойным. Нехорошие слухи пошли по шахте после третьего июня. Я это запомнила, потому что месяц только закончился и мы готовили зарплатные ведомости. Утром, после ночной смены в наш отдел зашла главная табельщица и рассказала, что после двенадцати часов в коридоре табельной слышались лязг и стуки, словно кто-то таскает по полу металлический прут. Она несколько раз выглядывала из кабинета, но в коридоре никого не было. Еще за окном мелькал луч от шахтерской каски и слышался мелкий грохоток, словно кто-то бросал в окно горсти щебня. А когда шахтеры после ночной смены вышли из забоя, она обнаружила, что книга учета залита чем-то коричневым, похожим на крепкий чай, хотя она ничего не проливала.
Вскоре от ламповщицы Кати Кроль стало известно об исчезновении трех новых рудничных светильников, а старшая банщица рассказала, как три купающихся после первой смены горных мастера поскользнулись в один момент и получили незначительные производственные травмы и теперь готовят документы для оформления регресса по временной потере трудоспособности.
Разумного объяснения всем этим странностям не нашлось, и все сошлись во мнении, что на шахту явился Шубин, а значит, быть беде — либо обвалы пойдут один за другим, либо взорвется метан.
2
Шахта наша называлась «Шахтерская Глубокая», а поселок, в котором жил персонал, — Чумаки. Я работала на шахте бухгалтером. В расчетном отделе нас сидело четверо: я, Марья Семеновна Вдович, Галина Петровна Коломыкина и Аллочка Коломыкина.
Марье Семеновне было под пятьдесят, она носила широкие платья-балахоны и красила волосы в цвет «баклажан». Смуглое, продолговатое лицо ее тоже походило на баклажан, нос своей формой напоминал маленький баклажан, и даже пальцы были похожи на молодые нежные баклажаны. Но мощный, оттопыренный низ скорее походил на арбуз, сзади на нем мог бы удержаться стакан с чаем. К нам в отдел часто заходил ее муж Виктор Вдович, похожий на доброго пса, после смены он получал от жены наряды по хозяйству. Пока Марья Семеновна перечисляла поручения, он слушал и кивал. Иногда заходил выпивши, и тогда Виктор, который все понимает и молчит, превращался в Витьку, который не понимает, что несет. Он пытался нас веселить и так неуклюже острил, что всем становилось неловко. Однажды я спросила у Марьи Семеновны, занимаются ли сексом пятидесятилетние люди. Она ответила: «еще как» и рассказала, что недавно они с Виктором чуть не разбили вазу с флоксами на столе рядом с кроватью, когда страсть достигла высшей точки.
Сорокалетняя Галина Петровна — начальник отдела, наш босс. Она имела красивое, точеное лицо и широкоплечее, мужское тело. Начальница была настоящей язвой. Когда в кабинет заходил кто-нибудь достойный осмеяния, она подписывала бумаги, искоса щупая объект липким взглядом, а потом, когда дверь закрывалась, расправляла насмешливое лицо и начинала словесную экзекуцию. Она давала клички коллегам. Секретаршу Татьяну Адамовну она превратила в Мадамовну, диспетчера Виктора Игоревича Кирися в Карася, банщицу Веру Кукушкину в Какашкину. Прозвища прирастали к жертвам навсегда.
Галина Петровна охотно говорила на сексуальные темы: «не понимаю, чего они там стонут в сериалах, я лежу под Колькой, смотрю в потолок и думаю, скорее бы ты кончил», «залез вчера на меня Колька, а мы свет не выключили, и заходит Денис без стука, что, говорит, родители, трахаетесь? ну-ну!»
Ее муж Колька — чистопородный забойщик, его жилы полны угольной крови. Кольку невозможно представить в другой роли. Только так — с фонарем на голове, с сигаретой в углу ухмыляющегося рта, с черной обводкой вокруг глаз, с рюмкой самогона после смены — способно выжить это привередливое существо. В других условиях он бы задохнулся. Он, как верный солдат из касты древних воинов, всегда готов расстреливать Землю из отбойного молотка. Высокий, широкоплечий, чумазый — его можно было бы тиражировать на рекламных щитах партии «Регионы». Колька Коломыкин — настоящее олицетворение Донбасса.
На шахте работал и его родной брат Сашка, облегченная версия, «Колька лайт» — и ростом пониже, и удали поменьше, и рюмку опрокидывал реже. Этот Сашка был мужем нашей Аллочки, ее по-родственному взяла к себе в отдел Галина Петровна. Аллочка была миловидная, грудастая, розовощекая, как канадская «мельба». Она постоянно бегала в аптеку, то за контрацептивами, то за тетрациклином от женского воспаления, то за грушей для спринцевания. О своей интимной жизни она не рассказывала, и о том, что она у Аллочки есть, мы знали благодаря ее тихим фармацевтическим шоп-турам.
Мой сексуальный опыт в ту пору был небогат. Любовные записки, подброшенные в портфель, таинственные звонки и молчание в телефонную трубку, дискотечные объятия под рассеянным светом зеркального шара, прогулки после танцев, поцелуи в подъезде до умопомрачения — все это было. И незначительные целомудренные романы, длящиеся месяц-другой, тоже бывали. Но первый секс случился в одиннадцатом классе, когда мы с толпой одноклас-сников праздновали Новый год. За мной бегал один парень из старших, ему было за двадцать, звали Андреем. Несколько раз он провожал меня с дискотеки, пару раз приходил домой, вызывал меня в подъезд и рассказывал анекдоты. Я ему нравилась. Узнав, где будет отмечать праздник наш класс, он пришел уже после двенадцати, влился в коллектив, стал приглашать меня на медленные танцы, прижиматься, приставать с поцелуями. Ближе к рассвету он взял меня за руку и повел к себе домой, в соседний дом, знакомить с мамой. Мама и впрямь была дома, только она спала в дальней комнате, а мы расположились в гостиной на диване под елкой. Не было никаких эротических переживаний, только ощущение, что меня протыкают тупым предметом. Не знаю, почему это случилось, не было ни любви, ни влечения, одно лишь любопытство. На тот момент моя школьная подруга уже сделала два аборта, а я кроме страстных поцелуев ничего не испытала. Но скорее всего это произошло потому, что Андрей был похож на мега-попзвезду Вадима Козаченко.
После меня тошнило от воспоминаний о той ночи, и я стала избегать Андрея. Мама вынуждена была всякий раз врать, что меня нет дома, когда он, недоумевая, просиживал часы под моим подъездом. Закончилось все неприятным и долгим разговором, после которого Андрей больше не появлялся.
Через год у меня появился Валера. Когда мы познакомились, он учился в Донецком университете экономики и торговли. Валера приезжал домой по выходным, мы встречались каждую субботу в пустой квартире. Его бабушка и дедушка умерли, а квартира ждала Валериной женитьбы. У него были синие глаза и широкий рот. Когда Валера улыбался, казалось, что все его лицо состоит из крупных белоснежных зубов. Мы кувыркались на двуспальной кровати его покойных предков, а после нежностей вели разговоры о том, что мы разумные люди и не должны опускаться до глупой ревности, и если кому-то из нас на пути встретится интересный человек и возникнет желание, никто из нас не обязан хранить эту смешную, мещанскую верность, а наоборот, нужно уступить зову природы, и вообще, мы желаем друг другу только счастья и удовольствий.
Начинались отношения довольно гладко, но вскоре всплыла одна особенность моего характера. Пока Валера был со мной внимателен и нежен, я была холодна, капризничала, кокетничала у него на глазах с другими парнями. Как только он обижался и пропадал, я бросалась на поиски, бегала по друзьям, ждала на остановке, названивала его маме. Но стоило ему вернуться, я снова превращалась в замороженную индейку. Больше двух лет продолжалась борьба противоречий и закончилась тем, что однажды, не дождавшись Валеры в субботу, я пошла с подругами на дискотеку и встретила его там с одной девицей из соседнего поселка. Все мои обеты были нарушены. Я бесилась от мещанской ревности и не желала ему ни счастья, ни удовольствий. Мы расстались.
Мне было двадцать лет, и мои женщины примеряли ко мне молодых холостяков. На поселке девушек, не устроивших свою судьбу до двадцати пяти, считали старыми девами. Коллеги считали, что времени на поиски жениха у меня мало и я должна действовать. По их мнению, больше всех мне подходил Кирюша Ковалев из отдела нормирования. Он закончил Донецкий технический университет и второй год работал нормировщиком, жил с родителями в Шахтерске.
Кирюша ходил в бассейн по вторникам и четвергам, играл в теннис по выходным, не пил и не курил. У него не получалось острить и балагурить, поэтому во время шахтных застолий он либо молчал, либо говорил о теннисе. Молодые экономистки долго не выдерживали Кирюшиных спортивных историй и уходили курить с бойкими на язык маркшейдерами, а Кирюшу, позевывая, дослушивала Марья Семеновна.
Его мама, Тамара Михайловна, работала ревизором в объединении, отец был родственником генерального директора. Все это вызывало пиетет у наших женщин, они считали Кирюшу лучшей партией и заводили о нем разговоры каждый день.
Тамара Михайловна Ковалева — личность известная в шахтных кругах. Она часто приезжала к нам с проверками и ревизиями. Роста невысокого, телосложения крепкого, атлетического, плечи у нее шире, чем бедра. Крупный нос и скошенный подбородок создавали интересную картину: в профиль лицо Тамары Михайловны походило на торпеду. Над верхней губой росли чуть заметные усики. Даже не верилось, что такая мужеподобная женщина родила такого хрупкого мужчину.
Кирюша был невысок и худощав. Все у него было маленьким и узким — глаза, плечи, ладошки. У него были смешные щеки — с небольшими выпуклостями возле уголков рта, казалось, что он прячет там карамельки. Единственной выдающейся деталью его внешности был доставшийся от мамы крупный нос.
Коллеги постоянно изводили меня Кирюшей: подумаешь, худой — откормишь, не беда, что маленький — сейчас модно быть выше жениха, зануда — ну и что, зато у него мама ревизор.
Кирюша мне не нравился, и я отшучивалась от этих предложений. К тому же у меня имелся секрет — я была влюблена в заместителя директора по производству Владимира Андреевича Тетекина.
Тетекин свою должность занимал не больше года, до этого работал начальником семьдесят первого участка. Он был племянником кого-то из замдиректоров объединения «Шахтерскантрацит», поэтому к своим тридцати, при поддержке и протежировании, смог сделать успешную карьеру.
Владимир Андреевич мог быть главным героем популярного сериала. За таких обычно на протяжении всего фильма борются положительные и отрицательные героини, а в конце герой обязательно женится на самой доброй и красивой.
Он был строен, высок, кареглаз. Безукоризненная стрижка, стильный пиджак, дорогой одеколон — мужчина с журнальной обложки. О нем страшно было мечтать, мне казалось, рядом с Тетекиным обязательно должна быть племянница какого-нибудь замдиректора. Я гнала от себя любовные мысли, но когда он заходил в расчетный отдел, я слышала, как стучит мое сердце.
3
В Чумаках проживало около двух тысяч человек. В центре, недалеко от поссовета стояли музыкальная школа, несколько магазинов, чуть дальше, в проулке — библиотека и клуб, на окраине — аптека. Шахта, как голова осьминога, возвышалась стволами и терриконами, а в разные стороны от нее ползли улочки-щупальца.
В 1979-м мы прославились на весь Союз. Шахта наша была самой опасной из-за внезапных выбросов газа и угля. Бороться с этим можно только сотрясательными взрываниями, поэтому ученые решили провести эксперимент — на глубине девятисот метров взорвать атомную бомбу.
Населению чего-то наговорили, объявили учения по гражданской обороне, нагнали автобусов и вывезли из поселка с кормежкой, водкой и культурной программой. Шахту оцепили воинские подразделения. Неподалеку расположились научные лаборатории на колесах, советские и зарубежные обозреватели. Ровно в двенадцать часов дня заряд, заложенный между самыми опасными пластами, подорвали. Даже те, кто находился далеко от шахты, почувствовали, как под ногами дрогнула земля.
После взрыва образовалась остекленевшая полость с десятиметровым диаметром, вокруг нее образовалась зона смятия и дробления радиусом около двадцати метров. Горизонт этот изолировали бетонными перемычками, и шахта продолжила работу. К сожалению, цель не была достигнута, очередной выброс случился на шахте уже через полгода.
Эту подземную конструкцию в документах для служебного пользования назвали «Объектом "Кливаж"». Но вскоре в стране случилась перестройка, республики разделились, и все, кто проводил и контролировал этот взрыв, оказались за границей — о десятиметровой ядерной капсуле забыли. Шахта жила своей обычной жизнью, лишь иногда из объединения приезжал человек с дозиметром и проверял радиационный фон.
Мы с мамой жили в двухэтажном доме — два подъезда, шестнадцать квартир. Таких домов в поселке было немало, их строили заключенные после войны. Бабушка рассказывала, что зэки жили в бараках за поселком и на работу ходили в сопровождении вооруженных солдат и служебных собак. Похожий дом я видела на картине Даниэля Найта. Правда, на полотне этот дом изображен на фоне живописного изгиба реки, увит плющом и плетистыми розами.
Наш рыжебокий, потрескавшийся монстр стоял в череде таких же ветхих уродцев и был окружен угольными сараями. Поселковая котельная работала с большими перебоями, несмотря на то, что уголь лежал у нас под ногами. За несуществующее отопление коммунальщики брали большие деньги, многие жители поселка от него отказались, и работники ЖЭКа обрезали батареи. В наших квартирах стояли печи-пролетки.
Осенью мать покупала на шахте машину угля. Его сгружали возле сарая, и несколько дней мы перебрасывали уголь. Когда наступали холода, топили печь. Квартира наша находилась на втором этаже, мы всю зиму, день за днем, носили тяжелые ведра: вверх — с углем, вниз — с золой.
Комнаты были высокие, под три метра, и все тепло собиралось под потолком. Чтобы прогреть жилье, нужно было сжечь несколько ведер угля. Квартира была небольшая — кухня, гостиная и спальня, но мы постоянно мерзли. До спальни тепло не доходило.
Чтобы собрать теплый воздух, мы завешивали дверь спальни байковым одеялом и всю зиму ютились в гостиной. Спальня так выхолаживалась, что в ней можно было замораживать куриные тушки. Иногда, чтобы согреться, я ставила раскладушку в кухне возле печи и проводила райские ночи, наслаждаясь теплом и слушая вой ветра в печной трубе.
Мама заведовала поселковой аптекой. В девяностые начальник управления сократил фармацевта и санитарку. Мама осталась одна и работала за троих. Вела документацию, сдавала отчеты в центральную аптеку, ездила за товаром, раскладывала упаковки, надписывала ценники, мыла полы. Начальник ей доплачивал, но денег не хватало, и как только я окончила школу, мать пошла с подарком к директору шахты и попросила принять меня в бухгалтерию. Вскоре в декретный отпуск пошла одна молодая расчетчица, и меня взяли на ее место с условием, что я поступлю в техникум на заочное отделение.
4
Работа мне нравилось. Мы приходили к семи, вместе с первой сменой, а в три уже расходились по домам. Экономическую службу шахтеры пренебрежительно называли «контора». Весь день мы стучали по клавишам калькуляторов, в обеденный перерыв шли в столовую за чебуреками, запивали чаем «Похудей». К нам на шахту заглядывали коммивояжеры и спекулянты, мы рассматривали товар, примеряли кофточки и колечки. В отдел заходили начальники участков, сверялись по зарплате, угощали шоколадками. Иногда заглядывал директор Гаврилов Федор Кузьмич. Если видел продавцов женских тряпочек, хохотал, прикладывая к себе пеньюары и трусики-стринги.
Ему нравилась наша яблочная Аллочка:
— Дай за сиську подержаться, — всякий раз шутил он, обнимая Аллочку за плечи.
На шахте работали две жены Федора Кузьмича — бывшая пожилая в отделе нормирования и нынешняя молодая в отделе кадров.
Наш директор был хорош: небесно-синие глаза, платиновая седина, аристократическое лицо. Ему бы роста добавить сантиметров десять-пятнадцать, получился бы эталон стареющей красоты.
Женщин он обожал, раздавал титулы самым выдающимся: Аллочка — «Миссис сиськи», Татьяна Адамовна — «Миссис пышный зад». Меня из-за длинных ног называл «Мисс ноги» и, встречая в коридоре, говорил воображаемому секретарю: «Приказ по шахте! Бухгалтерам расчетного отдела ходить на работу в коротких юбках. Точка. За невыполнение лишать премии».
Короткую юбку я иногда надевала, но премий мне за это не давали. С тех пор как развалился Союз, шахтам перестали давать дотации. Оклады у нас были маленькие, да и выплаты задерживали. Жители Чумаков выкручивались, как могли: кто-то спекулировал мелким товаром, сигаретами, жвачками, шоколадками, те, у кого были частные дома, заводили кур, свиней и коров, несколько человек в поселке гнали на продажу самогон. Многие уезжали на заработки в Москву. Мы выживали благодаря тому, что мама работала в аптеке и получала зарплату без задержек.
5
Тем летом, пятого июня Марье Семеновне Вдович исполнялось пятьдесят. За окнами установилась чудная погода, в посадке щебетали птицы, цвели дикие груши, бархатным ковром стелилась лиловая хохлатка. Праздновать в комбинате не хотелось, и мы решили, что после сдачи расчетных ведомостей пойдем на природу жарить шашлык.
К тому же после случаев в ламповой и табельной тревожные события произошли в шахтном архиве. Наш архивариус Людмила Николаевна, придя утром на работу, обнаружила, что стеллаж с «Журналами табельного учета» за 1979 год пуст, а все подшивки лежат на полу разложенные веером, словно кто-то всю ночь их читал. Располагался архив в комнате без окон, железная дверь закрывалась на два замка и опечатывалась полоской бумаги с датой и подписью архивариуса. Злоумышленник проник в архив каким-то таинственным способом.
Начальница называла Людмилу Николаевну Головой из-за того, что ее голова была чуть больше, чем того требовало небольшое аккуратное тело. Но мне казалось, что Людмила Николаевна больше походила на царевну-лягушку в зрелом возрасте. У нее были огромные зеленые глаза, длинные ресницы и круглые, словно надутые щечки. Она была аккуратнейшей женщиной, содержала документы в чрезвычайном порядке, и мысли о том, что она забыла закрыть дверь и опечатать архив, не возникало ни у кого. Нашлось только одно объяснение — Шубин.
Это событие укрепило нас в решении идти на пикник в лес, находиться в конторских стенах стало жутковато.
В нужный час я с подарком и букетом цветов подошла к месту встречи.
Парикмахерская в поселке была одна. Мастер первой категории Людмила Головко всем без исключения делала стрижку «шапочка» и химическую завивку. У Марьи Семеновны была кудрявая шапочка баклажанного цвета, у Галины Николаевны темно-русого, у Аллочки белокурая, а у меня светло-русая шапочка без завивки.
Все женщины расчетного отдела были одеты в спортивные брюки из эластичного бархата. Цвет и покрой был одинаков, темно-серый с белыми лампасами, отличались они только размером. У меня был сорок шестой, у Аллочки сорок восьмой, у Галины Петровны пятьдесят второй и шестидесятый у Марьи Семеновны.
Поселковая коммерсантка Танька Шумейко, договорившись с шахтным руководством, делала в конторе особый бизнес. Она покупала в Турции дешевый товар, привозила баулы на шахту и раздавала вещи в долг под зарплату. Операция фиксировалась в шахтных ведомостях и отражалась в бухгалтерских проводках по кредиту. Одевался у нее весь поселок. Местные шопоголики в день зарплаты получали дырку от бублика. Зато Танька, дравшая со своих клиентов три цены, чувствовала себя превосходно.
Ассортимент был невелик, поэтому весь поселок ходил в одинаковой одежде. Наш отдел купил на зиму серые кроликовые полушубки, на весну — укороченные плащи в мелкую черно-белую клетку, на лето — яркие сарафаны из вискозы. Ну и серые спортивные брюки для пикников.
Все уже собрались, и я не могла понять, почему мы топчемся на месте. Но вскоре стали понятны и неловкая заминка, и смешливые покашливания Галины Петровны: из-за угла появился Кирюша в черных брюках со стрелками, с букетом роз и объемным пластиковым пакетом. Чтобы устроить мою личную жизнь, женщины решили пригласить на пикник Кирюшу из планового отдела. Прощай, мой кареглазый Тетекин в модном пиджаке, отныне я помолвлена с Кирюшей!
Двинулись к лесу. По пути мы зашли в овощной магазин и купили гигантский импортный арбуз. Нести его, как единственному мужчине, начальница приказала Кирюше. Он вздыхал, потел, менял руку, но все же тащил свою ношу.
Когда мы пришли на поляну, муж Марьи Семеновны был уже там. Он привез на мотоцикле выпивку и закуску, раскочегарил мангал. Женщины разбирали пакеты, расставляли пластиковые судки с салатами, резали хлеб и колбасу, а мы с Кирюшей ходили невдалеке, рвали полевые колоски, грызли соломинки и говорили о пустяках.
Потом начался банкет. Кирюша старательно исполнял свои обязанности, подливал мне вино, подавал дальние блюда, поддерживал шампур, когда я стаскивала в тарелку куски мяса, даже спросил один раз: «Тебе не холодно?», когда от леса повеяло прохладой.
Кирюшина мама, собирая сына на банкет, положила ему в пакет консервированный салат «завтрак домоседа» — овощи, тушенные с рисом. Мы ели угощение и расхваливали кулинарный талант Тамары Михайловны. Начальница меня толкала в бок, и когда Кирюша отвлекался, шептала в ухо: «Забирай, пока не увели!»
На десерт разрезали арбуз. Кирюша не зря мучился, мякоть оказалась высококлассной — алой, сахарной, сочной. Кирюша вырезал кубики, выковыривал косточки и протягивал мне сладость, нанизанную на вилку. Я поедала, обливаясь соком, Кирюша протягивал мне салфетки.
Замысел моих коллег был осуществлен, операция по подсадке кавалера прошла успешно, но я чувствовала, что им чего-то не хватает, какого-то всплеска, яркого мазка, завершающего аккорда. И тогда я пригласила Кирюшу прогуляться.
Недалеко от поляны начиналась густая лесополоса и был крутой спуск. Там, внизу, в тенистой прохладе, в гуще деревьев журчал извилистый ручей. Мы с Кирюшей, держась за ветки, спустились по скользкой тропе. Я разулась, взяла в руки босоножки и вступила в ручей. Сквозь прозрачную воду виднелось песчаное дно.
Вскоре послышались хруст ломающейся ветки и шорох листвы. В просветах кустарника мелькнула макушка баклажанной шевелюры. Из центра послали агента. Меня раззадорило вино. Я вышла из воды, подошла к Кирюше, обняла его плечи и поцеловала в висок. Вскоре под могучим задом затрещал сухой хворост. Довольный разведчик возвращался на базу с докладом.
Я развернулась и пошла вниз по руслу. За мной, как мальчик за бегущим по воде корабликом, шел мой кавалер. Вскоре съеденный арбуз дал о себе знать. Я вышла из воды, обулась, попросила Кирюшу меня подождать и стала искать заросли погуще. Я шла и оглядывалась на Кирюшу. Мне казалось, что кустики вокруг чахлые и, если я присяду, Кирюше будем меня видно. Я шла и шла по посадке, все больше удаляясь вглубь. Наконец нашла то, что искала. Передо мной было широкое углубление, заросшая травой воронка, окруженная терновыми зарослями. Я пробралась сквозь колючую поросль и прыгнула на дно ямы.
В мультфильме «Тайна третьей планеты» космические корабли, приземляясь на гладкую поверхность чужой планеты, внезапно проваливались в темноту — под ними разверзалась земля. Я почувствовала, как у меня из-под ног уплыл верхний слой, словно кто-то потянул за травяной ковер. Сначала я увидела зыбкую глубину, потом в глазах потемнело.
6
Я почувствовала запах угольной пыли. Посмотрев наверх, я не увидала света — дыра, в которую я провалилась, затянулась. Вокруг было черно, и я стала ощупывать дно. В момент падения меня словно разделили пополам. Я прежняя была скована страхом и спряталась глубоко внутрь, но другая, новая, прежде незнакомая, оказалась собрана, спокойна и действовала решительно, как солдат на учениях. Я присела, как лягушка, и двинулась вперед, ощупывая перед собой поверхность. Ладони шарили по угловатым кускам породы и царапали руки. Так я проползла, по ощущениям, метра два, пока не уткнулась в стену, потом встала в полный рост и медленно, на ощупь пошла вдоль стены. Если я через шурф попала в штольню, то рано или поздно она выведет меня на поверхность. Если в штрек, то у меня будет шанс добраться до выработки и встретить там забойщиков. Они вывезут маня из шахты, и я спасена. Некоторое время я медленно шла по коридору, держась за стену. Там, на поверхности, было жарко, градусов тридцать, а здесь, под землей, сыро и холодно. К тому же я ощущала давление, как в морской глубине. Иногда я кричала «эй!» и слушала, как мой крик превращается в эхо и медленно тонет в подземной толще.
Я часто видела в приключенческих фильмах, как герой, оказавшись на большой высоте на краю пропасти, боялся смотреть вниз, чтобы не сорваться. У нас в школе на спортивной площадке стояло гимнастическое бревно. Я довольно уверенно ходила по нему туда и обратно, но как только представляла, что подо мной пропасть, тут же теряла равновесие. Главное — не думать, не только на высоте, но и глубоко под землей.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Когда в глубине тоннеля посветлело, я прибавила шагу, а потом побежала, чтобы поскорее добраться до светового источника. Приближаясь к нему, я стала разбирать очертания темной фигуры и фонарь на шахтерской каске. Я решила, что попала в забой и сейчас встречусь с одним из рабочих. Я крикнула, но он не услышал.
Я бежала ему навстречу и кричала «эй!» Думала, он как-то отреагирует, что-нибудь крикнет в ответ или помашет рукой, но он молчал и, как мне казалось, безучастно смотрел в мою сторону.
Когда рабочий был от меня метрах в пяти-шести, тоннель закончился, и я оказалась внутри горной выработки эллипсоидной формы, словно кто-то сделал выемку для гигантской таблетки. Шахтер сидел в кресле в самом центре этой сферы. Я замедлила ход и тихо подошла к нему.
Он был черным, как угорь. Его шахтерская роба пропиталась блестящей угольной пылью и, казалось, захрустит от прикосновения, как фольга. Кирзовые сапоги внушительного размера были изувечены вмятинами и царапинами. Черные пальцы имели странную форму, словно их вытянули и утончили. Он держался за подлокотники — кисти рук оплетали их, словно корневища. Глаза были закрыты.
Кресло, на котором он сидел, напоминало деревянный трон. Высокая спинка треугольной формы с тремя набалдашниками — два по краям, один в центре. Мощные подлокотники, изгибаясь, перетекали в толстые ножки. Коричневая краска потемнела от сажи.
Рядом с креслом стоял напольный торшер. Похожие светильники я часто встречала в поселковых квартирах, но у этого металлический каркас абажура был густо увит узорной паутиной и припорошен блестящей антрацитовой пылью. Вдоль ножки болтался выключатель — кусок технического шпагата с привязанной металлической гайкой на конце. Из-под абажура лился мягкий свет, и шахтер вместе с креслом был очерчен границей светового круга.
Я тронула его за колено. Он открыл глаза и сказал:
— Бледная ты какая-то…
Глядя на меня, он рассмеялся. Смех его был детский, непосредственный, совсем не мужской.
— Я провалилась в шурф, — сказала я.
Он снова рассмеялся, а я думала, что ему сказать. Решила сообщить ему, что перед ним бухгалтер расчетного отдела, которая в дни сверки может дать без очереди талон, шахтеры обычно заводят дружбу с расчетчицами.
— На каком участке вы работаете? — спросила я, — У кого сверяетесь? У Аллочки? Что-то я вас не помню!
Вместо ответа он зевнул и стал задумчив. Его лицо мне показалось странным, оно было продолговатым, как огурец, черты острые, птичьи. Но особенность заключалась в том, что его будто бы перекосило. Словно оно зигзагообразно отразилось в кривом зеркале и навсегда приняло форму своего изображения.
Я сказала:
— Вы мне хотя бы покажите, куда идти, я сама выберусь.
— Мы находимся на глубине девятьсот метров, — сказал он.
Я ничего не понимала во всех этих внутришахтных делах, цифра не произвела на меня впечатления. Но мне показался знакомым его голос.
Он продолжил:
— Хочешь, я сделаю тебе бабочку?
Вспомнила. Таким мягким голосом говорил Арамис из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера». Я пожала плечами и равнодушно ответила:
— Ну, сделайте…
Он оторвал руку от подлокотника, сжал в кулак длинные пальцы и протянул мне:
— Дунь!
Я дунула. Он разжал пальцы, и я увидела на его ладони мерцающий трепет. Он мгновенно приняла форму бабочки, и, взмахнув крыльями, вспорхнул с ладони. Бабочка переливалась. Ее крылья были нежно-лилового цвета, а на передних фиолетовым контуром были очерчены карие окружности. Казалось, бабочка смотрела на меня своими крыльями.
Шахтер улыбнулся и сказал:
— Дарю.
Бабочка летала вокруг меня. Я протянула ей ладонь, она села и тут же растворилась в воздухе. И вдруг все эти паззлы — странные беспорядки на шахте, кресло с торшером внутри горной выработки, глубина девятьсот метров, светящаяся бабочка — сложились в одну невероятную картину. И картина эта не была страшной, а напротив, светилась и переливалась тихими спокойными красками. Случись эта встреча там, наверху, в конторе, я бы, наверное, умерла от испуга, а здесь, в шахте, мысль о запредельном, наоборот, раззадорила меня. Когда поняла, кто сидит передо мной, я спрятала в карман руку, на которой только что сидела бабочка, и сказала:
— Вас зовут Игнат.
Он облегченно вздохнул, словно избавился от тяжелой ноши:
— Хорошо, что ты пришла.
— Говорят, что вы призрак…
— А что еще говорят?
На фоне покрытого сажей лица голубоватые белки светились, как неоновые.
— Ну… что вы были влюблены в откатчицу Христину…
— Не откатчицу Христину, а табельщицу Тамару. А еще?
— Что эта Христина, то есть Тамара, погибла из-за какого-то начальника. Вернее, шахтовладельца. Было, типа, нарушение техники безопасности. Давно, в девятнадцатом веке. А вы потом этого владельца убили. А сами бросились в шурф, не выдержав разлуки с возлюбленной, и стали призраком, который покровительствует шахтерам и ненавидит начальников.
— Какая романтическая история… — он хохотнул, — все было не так.
— А как?
— Мы с Тамарой познакомились в горном техникуме. Я пришел учиться на электрика, она на маркшейдера. Помню, стоим первого сентября на линейке, и она проходит мимо с подругой, такая легкая, нарядная, в светлом шелковом платьице. Меня словно горячим ветром обожгло. Вскоре познакомились, стали встречаться, через два года поженились. Она жила на Собачьем хуторе, в многодетной семье. Отец у нее был пьющий. После свадьбы я привез ее к себе, сначала жили с моей мамой, потом нам дали квартиру. Я ребеночка очень хотел, но она все откладывала. Она хотела сначала обустроить быт. А потом ей «Жигули» захотелось. Я перевелся в лаву крутого падения, там платили до тысячи в месяц. «Жигули» стоили пять-шесть тысяч, я думал — куплю машину, уйду с опасного участка. Жена работала в табельной. И вдруг до меня стали доходить слухи, что во время ночных смен у нее в каптерке подолгу засиживается начальник ВТБ. Я задал ей вопрос. Она ответила, что он инвентаризацию делает. А потом был взрыв…Ты помнишь ядерный взрыв?
— Мне рассказывали.
— Перед взрывом всех выводили из шахты, эвакуировали поселок. Я помогал ученым устанавливать оборудование. А в табельной как раз Тамара дежурила, ее смена. Я задержался, одно крепление долго не мог приладить, последним ушел с участка. Прихожу к клети, жду-жду, клеть не опускается. Никто не собирается выводить меня из шахты. Забыли. А Тамара взяла мой номерок с доски учета и в карман себе положила, а начальству сообщила, что в шахте никого не осталось.
Он замолчал.
— И что потом? — спросила я.
— С тех пор я здесь.
— Вы живете под землей двадцать лет? Но как?
— Давай на «ты». Угнетают меня эти официальные отношения.
— Давай,— согласилась я, — а как ты выжил?
— Не знаю. Со мной произошло что-то странное. Когда бабахнуло, я очутился внутри сияния. Видела северное сияние?
— На картинке.
— До этого я тоже только на картинках видел. Только там полосы изображены вертикальные одного или двух цветов, а там, где я очутился, полосы ходили вокруг меня, как спирали. Яркие. Всех цветов радуги. Там, внутри, я провел двенадцать часов, но времени не чувствовал, словно его не существовало.
— Но откуда ты знаешь, что именно двенадцать?
— Знаю и все. Мне трудно это объяснить.
— И бабочку трудно объяснить?
— И бабочку… Я очень изменился после взрыва.
— Слушай, — спросила я после недолгой паузы, — а как ты узнал, что твоя Тамара тебя предала? Может, это как-то случайно получилось? Может, ее подменили на рабочем месте? Может, ей стало плохо, ее отвезли в больницу, а другую табельщицу забыли поставить в известность, что человек остался в шахте?
— Я все проверил в архиве. В журнале учета за тот день стоит ее подпись.
— Так это ты шухер навел в архиве?
Шубин захохотал:
— Я! — он хохотал, как ненормальный.
— Чего ты ржешь? Что тут смешного?
— А все смешное, — он всхлипывал от смеха и утирал слезы. Казалось, что он сейчас задохнется от смеха.
— Но после взрыва прошло двадцать лет…
Я пыталась вернуть его к разговору, но он продолжал хохотать. Он всхлипывал и вытирал рукавом слезящиеся глаза.
— Да успокойся ты! Расскажи, что ты ешь? Где берешь воду? Как спишь? Как человек может столько лет провести под землей?
Внезапно он замолчал и стал серьезен. Смена настроения произошла так быстро, словно он механически переключил режим во внутренних настройках.
— Теперь я не совсем человек. Еда и вода мне не нужны. Я не ем и не пью. А отдыхаю здесь, в этом кресле. Ты когда-нибудь видела привидение? — внезапно спросил он.
— Нет, ни разу…
— Вот и я ни разу, — грустно сказал Шубин, но тут же заулыбался во весь рот, — ты будешь моим привидением.
— В смысле? — меня насторожили его слова.
— Ты будешь привидением. Не от слова «видеть», а от слова «водить». Ты будешь приводить людей к шурфу, к тому самому, в который провалилась, и сбрасывать вниз. А я здесь буду их встречать.
— Ты это серьезно?
— Да, — ответил он.
— Зачем тебе это?
— Нужно.
— Нормально! Клево ты все придумал! Очуметь! А ты у людей спрашивал, хотят ли они упасть в шурф?
— После того, как я их обработаю в капсуле, они будут мне благодарны. Сначала немножко насилия, но потом они будут счастливы, что с ними это произошло. Это как удаление гнойника.
Мне стало нехорошо. Ядерный взрыв, несомненно, повредил парню мозги. Сначала меня забавляли его странности, но теперь стало жутко. Я не подала вида и продолжила разговор:
— А что это за капсула такая?
— После взрыва образовалась капсула, и если провести в ней некоторое время…
Шубин замолчал и опустил глаза.
— Что? — спросила я.
Он поднял взгляд и продолжил:
— Если человек проводит двенадцать часов в капсуле, он становится другим.
— Каким другим?
— Представь себе кухню, в которой длительное время готовили и ели, но ни разу не убрали и не помыли. Представила?
— Представила.
— Опиши, как ты ее видишь?
— Ой, ну ты прям, как школьный учитель. Нормально вижу. Грязища везде.
— Горы немытой посуды, залитая горелым жиром плита, стол, засыпанный крошками, фантиками, покрытый пятнами разлитых супов, забитое до краев мусорное ведро, клочья бумажного мусора рядом с ним, пол, усеянный бумажками-фантиками, кран и раковина, покрытые густым слоем известкового налета, кафельная стена в обильный масляных брызгах, засаленный подоконник с бутылью забродившего кваса. Так?
— Ну да. Так.
— А теперь представь, что все это хозяйство в один момент очищается до блеска. Грязь, мусор, хлам — ничего больше нет, все выметено, выбелено, отмыто. Воздух пахнет свежестью и звенит, как хрусталь. Представила?
— Ну, представила…
— Так вот, то же самое делает капсула с человеком. До нее он грязная кухня. После — чистая.
— Значит, ты сейчас чистая кухня…
— Так и есть.
— А это больно?
— Не очень.
— Покажи мне эту капсулу.
— Потом покажу. Тебе еще рано. После превращения ты не захочешь возвращаться, а мне нужна твоя помощь наверху.
— Не захочу я здесь остаться!
— Но и туда больше не захочешь.
— Почему?
— Слушай меня. Мне нужны мужчины. Четыре человека. И не просто мужчины, а мерзавцы, грешники, чем грязнее душа, тем лучше — больше света вольется. Будешь завлекать в лес, подводить к краю шурфа и сталкивать их ко мне.
— И ты всех их будешь в капсулу засовывать?
— Да, санитарная обработка.
— А потом?
— Потом отпущу. Они вернутся очищенными.
— Почему четыре?
— В капсуле осталось энергетического ресурса на четверых, хотя... может и на пятого хватит. Я тебе потом дам знать.
— Но зачем все это?
— С момента возвращения они станут вирусоносителями света. Новая настройка станет для них программой, они будут повторять ее раз за разом, как балерина из механической шкатулки — крышка открывается и плясунья вертится на одной ножке под волшебные звуки. А если проще — образ их мыслей будет накладывать отпечаток на образ их действий, а все, живущие рядом и наблюдающие за механизмом действий, бессознательно будут перенимать образ мыслей. Постепенно, медленно, капля по капле, из года в год этот вирус заразит все души и однажды вызовет всемирное воспаление, планету охватит эпидемия света и добра. Все исправятся, очистятся, переродятся. Наступит мировая гармония.
Он снова захохотал, он ржал так громко, что казалось, от взрывов его хохота начнется землетрясение.
Этот сумасшедший опасен, думала я, глядя в его светящиеся глаза. Отпустит ли он меня? Как избавиться от него? Что делать? Как попасть на поверхность? Буду кивать, изображать послушание и смирение, обещать отряды мужчин, только бы он помог мне выбраться из шурфа.
— А теперь вынужденная мера, — продолжил Шубин, — извини, но мне придется применить шантаж.
Я насторожилась.
— Чтобы гарантировать осуществление моих планов, я вынужден использовать давление. Если ты ослушаешься и не будешь делать то, о чем я тебя прошу, я чихну, когда в забой спустится твой отец. Ты же любишь отца?
— Шубин, ты дерьмо.
— Ну что же это такое! Молодая, симпатичная девушка и так некрасиво выражаешься. Это необходимая мера. Скоро ты поймешь, что наше дело является правым и благородным. А пока я буду следить за твоим отцом и ждать от тебя посланцев.
— Но это же не так просто. Попробуй этих мужиков в лес заманить. Дураки они, что ли? И в шурф как их сбрасывать? Я что, Шварценеггер?
— Ты молодая, красивая женщина, мужчины должны идти за тобой на край света, вот и приводи их на край шурфа.
— Шубин, отпусти меня! У меня мама наверху волнуется. Не смогу я этих мужиков сюда водить! Не получится у меня! Я боюсь, в конце концов! Ты же добрый, ты же вирусоноситель! Ты сказал, что капсула сделала тебя чистым!
Из глаз покатились слезы.
— Тише, успокойся, все у нас получится. Ты главное приводи их к краю шурфа, я буду тебе помогать, если что-то пойдет не так… Да успокойся ты наконец.
Он встал с кресла, взял меня за плечи и помог сесть на свое место. Кресло было теплым.
— Сейчас ты поднимешься на поверхность и пойдешь домой к своей маме. Ляжешь в кровать, поворочаешься с боку на бок, покрутишь разные мысли, а утром проснешься со спокойной и просветленной головой. Вот посмотришь, все так и будет. А сейчас расслабься, вот так. Возьми в руки выключатель.
Шубин вложил мне в правую руку выключатель от торшера и помог зажать его в кулаке.
— А теперь дерни за него, — продолжил он, — дерни, не бойся. Как будто выключаешь свет, ну!
Я дернула за веревку, и свет погас. Сразу же ощутила резкое движение под собой, словно я сидела в парке на аттракционе и начался сеанс полета. А еще через несколько секунд я почувствовала, как мою кожу обволок теплый воздух. Я открыла глаза. Солнце шло к закату, и тени деревьев растянулись во весь рост.
Возвращаясь, я делала зрительные пометки. Заходить на поляну удобнее всего со стороны старого, раскидистого дуба, вот дорожка, ведущая к ручью, здесь недалеко от трех плоских камней, выложенных небрежными ступеньками, я вышла из воды. По руслу двигалась около пяти минут. А вот тропинка, ведущая на поляну, где проходил наш пикник. Я поднялась туда, но все уже разошлись. Костер давно догорел, и там, на пепелище, вперемешку с золой, лежали несколько фантиков от конфет.
Когда я вернулась, мать уже спала, она рано ложилась и рано просыпалась. Светильник горел, голова неудобно откинулась на подушку, сверху на груди лежала книга Геннадия Малахова «Закаливание и водолечение». Я убрала книгу, выключила свет и пошла к себе.
7
Отец оставил нас с матерью, когда мне было одиннадцать лет. Это было скорее закономерностью, чем случайностью, жили они неладно.
Родители познакомились в городе Советске Калининградской области. Молоденькая мама попала туда по распределению после медицинского училища, работала фармацевтом в аптеке.
После окончания политехнического института отец мог в армию не идти, там была военная кафедра, но зачем-то пошел. Так он оказался в Советской военной части, в младшем офицерском составе войск РТБ.
Не знаю, как родители познакомились, они никогда не рассказывали об этом, а я не спрашивала. Возможно, папа съел что-то несвежее в офицерской столовой, у него заболел живот и он пришел в аптеку за бесалолом или пошел в увольнение с другими офицерами, зашел на городскую дискотеку и там увидел танцующую маму. Первую встречу любят вспоминать счастливые пары, моим родителям не повезло.
Я много раз смотрела на фотографию, сделанную в то время в городском фотосалоне, пытаясь что-нибудь о них понять.
Мама в черной водолазке с длинными распущенными волосами. Челку она тогда не стригла, и длинные пряди, разделенные прямым пробором, шелковистыми струйками падали вниз. Милое лицо. Такие девочки в школе обычно играют Снегурочек на новогодних праздниках. Тонкие ниточки бровей, острый подбородок. Сколько я ее помню, она всегда рисовала верхние стрелки, даже тогда, в девятнадцать лет.
Папа в офицерской форме и фуражке. На лице — ирония. Его нельзя назвать красавцем, но обаянием он был наделен сполна. Помню, как только выходил на экраны какой-нибудь громкий фильм, знакомые женщины говорили отцу, что он похож на главного героя, то на Миронова, то на Нахапетова, то на Александра Михайлова. Была в нем та самая изюминка, которая делает актеров любимыми, а мужчин желанными.
Мама быстро забеременела. Они расписались и поехали в Тверскую область знакомиться с мамиными родителями. Мама рассказывала, что во время этой поездки она чувствовала себя очень неловко, ей казалось, что папу смущала бедность, которую он увидел в бабушкином доме. Мамины родители жили в деревянной двухкомнатной избе, дедушка был плотником, бабушка медсестрой. С ними еще жили две младшие сестры-близняшки.
Оттуда отец повез мать на Украину. Его семья жила в селе на Донбассе. Дедушка работал директором школы, бабушка — учительницей младших классов. Благополучная сельская интеллигенция. У них был добротный кирпичный дом, каменные сараи, строились гараж и летняя беседка. Мама попала в рай.
Папе оставалось дослужить несколько месяцев, он оставил беременную жену и уехал в Советск.
Когда он перестал писать, мама тосковала, отправляла письмо за письмом, ходила на почту за ответами, но их все не было. Вернуться он должен был осенью, а летом родилась я.
Когда вернулся, они долго выясняли отношения, и папа признался, что полюбил другую женщину, генеральскую дочку (кажется, он один раз даже ездил к ней после службы, но этот роман долго не продлился).
В декабре мать собрала вещи, взяла меня и поехала к родителям.
Об этой поездке мать вспоминала не раз. Ехать нужно было больше суток. Она в суматохе плохо продумала детали. В поезде у нее закончились сухие пеленки и ползунки. Когда выезжала, грудь была полна молока, но, как только села в поезд, молоко исчезло. В поезде плохо топили, на улице стояли морозы. Я так орала, что сбегались люди из соседних вагонов. Помогали, кто чем мог, проводница принесла сухих вагонных простыней, кто-то из пассажиров раздобыл молока. Я не раз представляла себя на месте матери в те часы, и меня охватывала паника. Наверное, это же чувство испытывала тогда и я, голодная, мокрая, испуганная, по непонятной причине вырванная из привычного уюта.
Наш приезд не обрадовал ее родню. В доме была небольшая кухня с русской печью и комната, где ютились баба с дедом, две маминых сестры, а теперь еще мы. Я орала дни и ночи напролет. Не знаю, сколько месяцев мы провели там, но все это время украинские бабушка с дедушкой уговаривали отца поехать и забрать молодую жену с ребенком. Однажды он за нами приехал.
Три года мы прожили в селе, еще девять — в поселке Чумаки. Моему отцу дали квартиру как молодому специалисту. Мама работала в аптеке, папа начальником участка на шахте. Меня отдали в детский сад. Из рассказов матери я знаю, что отец много времени проводил в компании шахтного руководства. Они пили пиво в местном баре, играли в футбол, устраивали пикники в лесу за поселком. Родители прожили вместе около двенадцати склочных лет. Потом на шахту в маркшейдерский отдел пришла работать молоденькая, яркая, ягодно-малиновая Эличка. Отец влюбился и ушел к ней. А мы с матерью остались жить в старой обшарпанной двухэтажке с печным отоплением, в окружении угольных сараев.
Помню, когда была маленькой, я липла к нему, как шелковая ткань. Из всех поздних гостей папа носил меня, сонную, на руках. А я говорила всем, что когда вырасту, выйду замуж за папу. Когда подросла, ходила с ним за пивом, на футбол. Отец ехал заправлять машину бензином — я всегда сидела на заднем сиденье. После школы заходила на шахту, сидела в кабинете и стучала на печатной машинке, пока он не закончит работу.
Когда отец ушел из семьи, наши отношения не прервались. Он познакомил меня с молодой женой, мы подружились. Я часто гостила у них, проводила каникулы.
Не знаю, видел ли Шубин ядерным зрением всю трепетность моей дочерней любви, но своей подземной угрозой он попал в точку.
8
В детстве у меня было живое воображение. Помню, я придумала, что у нас в квартире поселился маленький домовой по имени Юра. Я рассказывала о нем матери, сочиняла приключения, которые переживали мы с Юрой, когда родителей не было дома. Я была так увлечена своим персонажем, что однажды поверила в его реальность, и когда родители оставляли меня одну, шарила под столами и кроватями, пытаясь его найти.
В ту ночь, первую после встречи с Шубиным, в моей голове до утра вертелась карусель. То мне казалось, что никакого Шубина не было, а вся эта история мне приснилась, когда я пьяная уснула на поляне. То мне казалось, что Шубин был, но только лишь как мимолетное видение, как галлюцинация, вызванная страхом после падения. Под утро мне стало казаться, что Шубин всегда был в моей жизни, только раньше я его не замечала, а все мужчины, с которыми у меня были отношения, уже давно поселились на дне забытой штольни на глубине девятисот метров.
Больше всего меня беспокоил отец. А что, если все это мне не приснилось, не померещилось? Если действительно Шубин сидит в своем шурфе и ждет от меня мужчин, а я, думая что все это игра воображения, не стану их доставлять? Что будет с отцом? Вдруг Шубин действительно чихнет рядом с ним и случится взрыв?
Я проснулась от щебета дверного звонка. Тело ломило, и побаливали ладони. Я увидела свежие царапины с въевшейся угольной пылью и тут же нахлынула уверенность: Шубин существует.
Матери дома не было, мне пришлось встать и открыть дверь. На пороге стояла Зоя. Мы дружили с ней с девятого класса и были довольно колоритной парочкой. У меня рост сто семьдесят три, у Зои — сто пятьдесят. Когда мы с ней наряжались на дискотеку, она страшно раздражалась, если я надевала туфли на каблуках. У нее вся обувь была на гигантских платформах, но стоило мне всунуться в свои лодочки, Зойкины платформы тут же теряли эффективность. Еще она комплексовала из-за своего веса. В высоту она была мала, а в ширину велика. Но все остальное великолепно. Она говорила, что ее бабушка по отцовой линии была цыганкой: длинная копна каштановых волос, сияющие, как светофоры, темные глаза, ресницы, как взлетающие лучи, пухлые, изящно вылепленные губы, белоснежные, аккуратно упакованные зубы. Она могла бы сниматься в рекламе шампуней, губной помады или туши для ресниц. Ее голова была идеальна.
— Мамка дома? — шепотом спросила Зоя.
— Неа.
— А где она?
— На рынок, наверное, поехала.
— А чего ты в пижаме до сих пор? — подкрутила громкость Зоя.
— Только проснулась.
— Пойдем за травой?
— Куда?
— В Камышатку.
— Ты посадила там траву?
— Не. Там прям на обочинах растет.
— А разве ее можно курить?
— Можно.
— Не гони. Если бы от нее перло, твои дружки ее бы уже выкосили.
— Они еще не знают, что от нее прет.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю.
— Пробовала, что ли?
— Нет. Мне сказали.
— Кто?
— Дед Пихто.
— Ну и иди сама за своей травой!
— Да ты не кипешуй! Хилый сказал, что Циклоп недавно попробовал и ему вставило. Пойдем, а то ничего не останется.
Курить траву Зою приучил ее парень по кличке Хилый. Свое прозвище он получил из-за худой и сутулой фигуры. Звали его, кажется, Сергей, а фамилия вроде бы Яковенко, но об этом давно никто не помнил, кличка, как имплантат, давно стала его частью. Он был ярким представителем поселковой гопоты, и всем худшим в себе Зоя была обязана Хилому.
Я траву не курила, но решила пойти. Зоя работала сменным механиком компрессорных установок и знала много шахтных сплетен. Пока я одевалась и жевала бутерброд, она рассказала, что ее родители уехали с ночевкой к бабушке и мы после Камышатки стразу пойдем к ней сушить траву.
На автобусе до Камышатки не долго, минут десять, но ходили они редко, зачастую ждать приходилось дольше, чем ехать. Зоя предложила идти пешком, чтобы «растрясти булки», она всегда думала о своей фигуре.
Чумаки находились на возвышенности. Мы вышли из поселка, и асфальтовая дорога плавно пошла вниз. Минут пятнадцать мы шли по наклонной. Внизу было поселковое кладбище, поворот и подъем. Возле кладбища — автобусная остановка «Космическая». Выходишь на «Космической» — попадаешь на кладбище. Село лежало в стороне от трассы, чтобы до него добраться, следовало повернуть по асфальтовой дороге вправо, подняться на холм и спуститься вниз. Когда мы с Зоей оказались на вершине, у меня захватило дух: на зеленых лугах паслись коровы, блестела извилистая прожилка реки, берега окаймляли богатырские вербы, издалека едва-едва слышалось хоровое пение лягушек, пахло степью и ветром.
Мы пошли вниз к селу по самой короткой и самой узкой тропе. С детства любила эти холмы. Ранней весной они покрывались гусиным луком — миниатюрными желтыми цветами, похожими на звезды. Они росли неравномерно — то сгущались, то растягивались в дугообразные полосы. А в сумерках ярко-желтый окрас мерцал, и тогда бугор становился похож на перелицованный купол планетария.
В мае место гусиного лука занимали дикие тюльпаны. Много тюльпанов, тюльпанье иго. Букеты наполняли дом таким густым ароматом, что воздух можно было резать ломтями и использовать вместо мыла.
К началу августа выпускал свои стрелы ковыль. На холмах всегда ветрено, и его пряди тянулись шелковыми струями вслед за ветром, как речные водоросли за придонным течением. Верные адепты воздушного ордена, бьющие поклоны колышущейся стихии. Ковыль — это седина холмов, молитва степей.
— К деду будешь заходить? — спросила Зоя.
— Что я ему скажу? Привет, дед, мы пришли за травой? Не будем.
— Давай зайдем, водички попьем.
— Из колодца попьем.
Когда мы проходили мимо дедушкиного проулка, я опустила глаза, словно взгляд мог выдать меня и тонкими сигналами сообщить деду о моем нечестивом визите. У соседей под забором лежала свежескошенная трава, они готовили сено для своей коровы. Бабушка умерла зимой, когда мне было семнадцать, и дед сразу после похорон поскользнулся и сломал шейку бедра. Восстановиться он так и не смог, с тех пор передвигался только на костылях. Он не выходил из двора, отец раз в неделю приезжал и затаривал деда продуктами. Случайная встреча с дедом была исключена.
Первые три года моей жизни прошли в дедушкином доме. Но почему-то в ранних воспоминаниях нет родителей, словно я сирота. Есть бабушка, которая разучивает со мной стихотворение «У лукоморья дуб зеленый», есть дедушкин директорский кабинет с красным флагом, гигантским столом и россыпью диковинных вещиц на его поверхности: дыроколом, чернильницей, перьевой ручкой, бюстиком Ленина, кусочками мела в жестяной баночке, колодой карт, отобранной у двоечника. Есть залитый солнцем сельский двор, бабушкины флоксы, вареники с вишнями, влажные, только вылупившиеся цыплята, кошка, окотившаяся на чердаке, принцессы из молодых кукурузных початков, печеная картошка, ранняя черешня, быстрые купания в холодной реке, сон в гамаке под яблоней.
Проходя по родной улице, я заметила, как покосился забор у Комаровых, как просела крыша у бабы Нюры, как облупилась краска на Евтушенковых воротах. Мне кажется, я могла бы пройтись по окрестностям с закрытыми глазами и на ощупь опознать каждый камень, каждую скамейку, каждый куст бузины.
Я подтолкнула Зою к разговору о начальнике, но ничего полезного для себя я не узнала. Кирилл Семенович лет пять назад сошелся с молодой бабой с откатки и с тех пор в порочных связях замечен не был. Зато Зоя рассказала, как однажды в ночную смену к ней пришел Евдошин с бутылкой шампанского и…
— Зоя, зачем?
— Я давно хотела Хилому изменить. У меня же кроме него никого не было. А я ни разу не кончила. Он и так старается и сяк. И ничего…Ну я и решила с другим попробовать.
— И что?
— Да ни фига.
Евдошин, начальник бурцеха — известный шахтный ловелас. Когда я ночью в уме составляла для Шубина примерный список подлецов и грешников, он был в числе первых.
— Блиииин! — вдруг остановилась Зоя. — Офигеть! Посмотри, сколько здесь.
Мы шли по центральной улице села. Дорога вела к магазину. Ряд домов закончился, и впереди виднелся мост, и тут же, по краям тропинки, ведущей вниз к реке, буйствовали заросли сочной конопли с Зоин рост. Она окунулась в зелень и достала пакеты.
Набрав травы, мы вернулись в поселок и пошли к ней домой. Зоя ободрала соцветия, разложила их на противне и включила духовку. Пока трава сушилась, мы резали салат из огурцов и жарили картошку. Зоя сказала, что после укурки всегда нападает жор и нужно быть готовыми. Потом она достала несколько сигарет и стала вытряхивать из них табак. Когда конопля высохла, она положила на газету жменю, прикрыла другой газетой и стала мять скалкой. Измельченную в порошок смесь Зоя аккуратно загнала в одну из выпотрошенных сигарет. Мы пошли на балкон и сели на пол, чтобы не заметили соседи. Зоя подкурила и сделала затяжку — набрала полные легкие, а потом выпускала дым маленькими порциями. Потом еще одну. И еще.
— Ну что? — спросила я.
— А хрен его знает! — ответила Зоя.
— Дай попробовать.
— На. Только с первого раза все равно не вставит. Нужно вкуриться.
Зоя протянула косяк, и я, подражая ей, сделала глубокую затяжку. У меня перехватило дыхание. Мне показалось, что я вдохнула порошковую смесь из ржавых гвоздей. Я закашлялась. Она забрала у меня сигарету и сделала еще несколько затяжек.
— Ну что, прет? — снова спросила я.
— Что-то я не пойму, — ответила Зоя.
Когда она докурила, мы пошли на кухню и сели за стол. Зоя, как школьница, сложила руки на столе и ждала «прихода». Меня разобрал смех. Я представила физиономию Циклопа, который всем рекомендовал камышатскую траву.
— О, ржешь, у тебя приход, — сказала Зоя.
— А ты почему не ржешь? Ты же больше выкурила.
— Может, еще одну выкурим?
— Выбрось всю эту дрянь. И Циклопу не говори, что ходила за травой. Иначе он без косяка оборжется.
— Ты думаешь, развел?
— Конечно, развел.
— Вот козел. Давай хоть картошки пожрем.
Когда я вернулась домой, мать лежала на диване и смотрела передачу о свадебных обрядах на Руси. С экрана лилась чистая мелодия, голос незамутненной народной души, песни, рожденные сотни лет назад.
— Есть будешь? — спросила она.
— Я у Зои поела.
— Что вы там ели?
— Картошку.
— А я толстолобика на рынке купила, пожарила…
Мать работала шесть дней в неделю с восьми до восьми, а в воскресенье падала на свой диван и смотрела какой-нибудь концерт. С мужчинами на поселке было плохо, все нормальные жили с семьями, в холостяках ходили исключительно алкоголики. Когда ушел отец, к матери несколько раз приходили свахи с потенциальными опухшими женихами пить ознакомительный чай. Но все встречи заканчивались разочарованиями.
Через пару лет разведенной жизни к ней прибился рыжий Шурик. Он был моложе на несколько лет и ниже на полголовы. У него были белобрысые ресницы, красноватая кожа и большие кулаки.
Шурик женился еще до армии, но когда вернулся, сразу развелся, до него дошли слухи об измене жены. От недолгого брака был сын, которого воспитывала бывшая жена. А Шурик жил с родителями в частном доме, пас корову, рыбачил, сажал огород.
Он часто оставался ночевать у матери, обожал ее фирменные ватрушки и сырники. Но была в нем одна неприятная особенность. Как только у матери появлялись проблемы — нужно было перебросать в сарай машину угля, посадить картошку, сделать ремонт, или же она попадала в больницу — у Шурика сразу возникали важные дела и он исчезал на недельку-другую.
Яркая была женщина моя мать, целомудренная, работящая и готовила прекрасно, и не пила, и не курила, но личная жизнь не сложилась. Некачественную, бракованную судьбу выдали ей при рождении. И пожаловаться некому. Где небесное общество по защите прав потребителя? Нет его. Некому слать письма.
—Там еще клубника в литровой банке, Шурик притащил, — вспомнила мать.
— А сам где?
— Домой пошел, ему рано утром корову на пастбище выгонять.
Я прошла в свою спальню, легла на кровать и мгновенно отключилась. То ли камышатская конопля подействовала, то ли убаюкала песня из телевизора.
9
Работая в бухгалтерии, я видела, как составлялись липовые договора на невыполненные работы, как рабочие, расписавшись за неполученные деньги, клали в карман свои три копейки и шли в шахтную столовую покупать самогон из-под прилавка. Регулярно списывалось и растворялось оборудование из цветных металлов. В шахтных комбинатах расцветали «подснежники». Так называли людей, которые документально числились на шахте, но не ходили на работу. «Подснежниками», как правило, были либо мелкие коммерсанты, либо местные криминальные авторитеты. Им нужен был подземный стаж для начисления пенсии в будущем, деньги их не интересовали, поэтому начисленную зарплату клали себе в карман начальники участков, растившие у себя на участках эти плодоносные клумбы.
Одним из самых выдающихся цветоводов был Анатолий Петрович Евдошин. Он неплохо чувствовал себя в девяностые, имел большой дом и белую девятку.
Стригся он коротко, но на макушке оставлял длинную прядь, чтобы прикрыть проклюнувшуюся лысину. У него были светло-голубые глаза немного навыкате и вздутые мешки под глазами. Над губой — узкие, аккуратно подстриженные усы. Когда он надевал в холода свою фуражку, становился похож на пьющего белогвардейца. Он работал начальником бурильного цеха, занимался подготовительными работами.
Евдошин часто заходил в наш кабинет, брал талоны на зарплату всему участку, делал сверку ведомостей. Анатолий Петрович был крут, на его участке числилось около десятка «подснежников».
В то время бухгалтерия еще не была компьютеризирована. Все ведомости и рапорта заполнялись от руки, а потом отвозились в город на вычислительный центр. Каждый месяц наши начальники отвозили документацию. Иногда с вычислительного центра звонили и просили, чтобы документы, для сверки данных, сопровождал кто-нибудь из бухгалтеров.
Однажды меня отправили с Евдошиным на ВЦ. Мы сдали бумаги, сделали сверку и поехали обратно. Когда мы проезжали заброшенный сквер, он остановился и сказал, что машина барахлит, вышел, полез в багажник, потом позвал меня, якобы ему нужна помощь. Я вышла. Он тут же набросился на меня и стал целовать. Да так яростно, что я подумала, он хочет отгрызть мне губы. Я кое-как отбилась, обругала его, и мы вернулись на шахту.
В конторе, в табельной, в диспетчерской, на откатке, в бане, в ламповой, в компрессорной работали в основном женщины. Некоторые специальности предполагали ночные смены, поэтому шахтная жизнь кишела интригами и страстями.
Мои одноклассницы Лида Малиновская и Лена Прозорова работали в табельной. Однажды Лида рассказала, как Евдошин пригласил их с Леной к себе домой.
Они набрали вина, водки и куриных бедер. Лида рассказывала, что у Евдошина в доме четыре или пять комнат, хороший ремонт, дорогая мебель и камин.
Пили весь вечер, пекли в духовке курей, слушали музыку, танцевали. Анатолий Петрович хотел переспать сразу с обеими, но подруги так напились, что облевали всю его двуспальную кровать и ковер.
Евдошин был легкой добычей, и я решила начать с него. По моим наблюдениям, для постельных утех он, как правило, выбирал пергидрольных блондинок до сорока, с ярким макияжем, грудью третьего-четвертого размера, узкой талией и полными ляжками, обтянутыми брюками-стрейч. Но тот случай в сквере и история с Зоей показали, что он всеяден.
Когда в понедельник утром я пришла на работу, начальница встретила меня смешком:
— И где это мы пропали в субботу? Кирюша вернулся перепуганный, ты бы его видела.
Я была не готова к этому вопросу, потому что все последнее время разрабатывала тактику и стратегию сбрасывания в шурф поселковых негодяев, поэтому ответила первое, что пришло на ум:
— Я арбуза объелась, захотела в туалет. Пошла искать кусты погуще, ну и… угодила в коровью лепешку...
— Ну и что, помыла бы ногу в ручье и вернулась бы, делов-то, — хохотнула Марья Семеновна.
— Не ногу… — тихо сказала я.
— А что? — спросила Галина Петровна.
— Дело в том, что меня повело в сторону, видимо из-за вина, ну да, я немного лишнего выпила, и я уселась прямо в кучу …
Женщины заржали. Я продолжила:
— Ну не возвращаться же мне в таком виде? Ну шо вы ржете? У человека горэ, а они ржут!
Они хохотали еще громче и сквозь смех выбрасывали советы:
— В ручейке нужно было помыться! И-хи-хи!
— Помылась бы дома и вернулась, тебя Кирюша около часа в лесу искал! У-ху-ху!
— А зачем мыться? Пусть бы почувствовал запах женщины! А-ха-ха!
— Да ладно вам, — сказала я, сделала обиженное лицо и уткнулась в документы.
— Ты позвони ему, а то он уже с утра прибегал, о тебе спрашивал. Волнуется, — сказала Аллочка сквозь смех.
— А что я ему скажу? Извини, Кирюша, невеста облажалась?
— Придумай что-нибудь, скажи, что стало плохо от вина.
Я набрала номер отдела нормирования, пригласила к телефону Кирюшу и сочинила историю о том, как мне вдруг стало плохо от сухого вина и как я бежала домой, подавляя позывы.
После этого достала лицевые счета рабочих бурцеха и стала искать, к чему бы придраться: мне нужен был повод, чтобы пойти в нарядную к Евдошину.
В кабинет заглянула главный бухгалтер Марина Александровна и пригласила начальницу к себе. Говорили, что в молодости у нашей главбухши была осиная талия, сейчас в это трудно было поверить, к сорока пяти годам она превратилась в гигантскую осу. Ее мужем был предыдущий директор шахты, Анатолий Степанович Опанасюк. Она покорила его сердце еще во времена осиной талии, увела из семьи и родила сына. В последние годы Анатолий Степанович работал в объединении заместителем генерального директора, а Марина Александровна так и осталась на нашей шахте. Здесь же в геологическом отделе работали бывшая жена и дочь Анатолия Степановича.
Галина Петровна вернулась от главбуха и стала рыться в столе. Она дошла до самого нижнего ящика, распрямилась и бросила на стол стопку ведомостей:
— Ешкин кот! Несколько ведомостей забыли подшить! Нужно срочно везти…
Она вышла из кабинета.
— Ставьте чайник, — сказала Марья Семеновна, — сейчас кого-то погонят ведомости отвозить, а я по куску торта принесла, после дня рождения остался.
— Угадайте с трех раз, кого? — спросила я.
— Кого? — спросила Аллочка.
— Сейчас начальница войдет и скажет: Аня, метнись кабанчиком на вычислительный… — произнесла я, копируя манеру начальницы.
Не успела я закончить фразу, как вошла Галина Петровна и сказала:
— Аня, метнись кабанчиком на вычислительный, ты же самая молодая. Директор машину дал, поедешь с Евдошиным, иди, он тебя ждет возле комбината.
— Торт мой не сожрите, — сказала я уже в дверях.
Вчера днем я думала о Евдошине, ночью думала о Евдошине, все утро думала только о Евдошине, и вот пространство преподнесло мне такой
подарок — Евдошина на машине с голубой каемочкой. И вдруг, сбегая по ступенькам комбината к его девятке, я осознала, что это не случайность, а происки Шубина. Он своим ядерным зрением увидел мои тайные замыслы и выгодно подстроил ситуацию.
— Ну что, Анька, рассказывай, как жизнь молодая, непутевая, — сказал Евдошин, когда мы тронулись с места.
— Плохо, — ответила я.
— Что ж так?
— Марья Семеновна торт принесла, «Птичье молоко». Наши сейчас будут пить чай, а я трястись в машине по жаре.
— Что ты за человек такой, Анька? Сколько с тобой общаюсь, никак не могу понять. Ни нежности в тебе, ни мягкости. Едкая, как щелочь. Вроде и девка симпатичная, а выглядишь, как пацан. Стрижешься коротко, постоянно в штанах, мокасинах каких-то. А к чему эта футболка дурацкая с Микки Маусом? Монстр какой-то….
— Чтобы вас отпугивать, — ответила я, уставившись в окно.
— У тебя же фигура стройная, задница хорошая, ноги длинные, почему ты этим не пользуешься? Перекрасься в блондинку, волосы отрасти…
— Может, мне еще и сиськи отрастить?
— В тебе же все хорошо, без изъянов, — он, как маркером, очертил меня взглядом с головы до ног, — размер ноги, правда, великоват, какой у тебя, сороковой?
— Тридцать девятый! — возмутилась я, хотя у меня действительно был сороковой.
— Юбку короткую надела бы, туфли на шпильке…
— Да я со своим сто семьдесят третьим ростом и тридцать девятым размером обуви на трансвестита буду похожа в этих ваших шпильках!
Он захохотал.
— А что ты мне все выкаешь, может на ты перейдем?
— Давайте перейдем, — равнодушно ответила я.
— Не давайте, а давай.
— Давай, — повторила я.
— Может, заедем ко мне после вычислительного? Шампанского выпьем, я тебя клубничкой угощу. В этом году ее столько, что не знаю, куда девать, соседям раздаю. Вот такая, с кулак! Наберешь себе домой ведерко. Поехали?
Он посмотрел на меня так, что я сразу поняла, какой клубничкой он хочет меня угостить. Я обрадовалась, главное, чтобы рыбка не сорвалась с крючка.
— Не, сейчас не могу. Мне еще ведомости обсчитывать нужно.
— Давай вечером встретимся? — спросил он осторожно.
— Давай!
— У меня?
— Нет! У тебя соседи — глаза и уши. Зачем мне это нужно. Давай устроим пикник в лесу? У меня есть любимая поляна, вся терновником окружена. Рядом дуб раскидистый и трава мягкая-мягкая…
— О! Да ты романтичная девушка, оказывается, — усмехнулся Евдошин, — где встретимся? Во сколько?
— Давай на остановке в восемь? Если кто-нибудь потом спросит, скажу, ехала к деду в Камышатку, а ты, типа, меня подобрал.
— Кто будет спрашивать, что ты чухаешь?
— Ну, если тебя что-то не устраивает…
— Ладно, договорились…
Когда я вернулась в отдел, мой кусок торта ждал меня на блюдце. Я съела десерт, запила остывшим чаем и пошла в плановый отдел за сплетнями. Когда вошла в кабинет, у меня внутри, в районе солнечного сплетения, как в брюхе кипящего чайника, забурлили горячие пузырьки — на стуле перед столом начальницы планового отдела сидел, закинув ногу за ногу, Тетекин Владимир Андреевич. Начальница писала какой-то список, а Тетекин качал ногой и улыбался во весь свой красивый рот. В кабинете помимо плановиков и Тетекина находились главный маркшейдер и начальник техотдела. Вид у них был заговорщический, как у петрашевцев.
— Привет, бухгалтерия, — сказал мне Тетекин.
— Здравствуйте, Владимир Андреевич, — ответила я.
В плановом отделе работали две мои ровесницы — Женя и Света, к ним-то я и направлялась. Начальница планового Тамара Петровна подняла глаза и спросила Тетекина, кивнув в мою сторону:
— Ее записываем?
— Конечно, записываем, — ответил он.
— Куда это? — спросила я.
— Списки на сокращение, — ответил главный маркшейдер.
— Списки на лишение премии, — возразил ему начальник техотдела.
— Списки на увольнение, — ответила начальница планового.
Пока я думала, что бы им такое ответить, Света разъяснила:
— Пьянка в субботу, — сказала она.
— По поводу? — спросила я.
— Юбилей шахты. Сорок лет назад началось строительство. Кадровики пришли с утра на прием с требованием банкета, — сказал Тетекин.
— Нормальный повод, нормальная пьянка … — сказал, как бы оправдывая кадровиков, главный маркшейдер.
— Для нормальной пьянки повод не нужен, — сказал начальник техотдела.
— Я директору сказал: народ требует праздника! Он обещал выделить транспорт и деньги на водку, остальное, говорит, сами, — продолжил Тетекин.
— Да скинемся все понемногу! Что нам надо! — сказала плановичка.
— Нужно сначала определиться, кто в списках, а потом уже рассчитывать и скидываться, — сказал маркшейдер.
— Бухгалтерия, рассчитаешь? — спросил меня Тетекин.
Мне показалось, что он со мной заигрывает. Я еще немного постояла недалеко от входа и тихонько ушла, сославшись на обилие работы.
— Представляете, шахте сорок лет, пьянка намечается, — сказала я своим женщинам, вернувшись на рабочее место.
— Мы уже слышали, приходили из кадров, когда ты на вычислительном была, — ответила Галина Петровнаа.
— По пятьдесят гривен предлагают сбрасываться, — добавила Аллочка.
— Совсем обалдели, — сказала Марья Семеновна, — я себе лучше босоножки куплю. У меня вон каблуки скоро отвалятся.
— Не пойдете? — спросила я.
— Не знаю, — сказала Аллочка, — я у Сашки спрошу. Да мне и надеть нечего…
Я тоже думала об одежде, но меня беспокоил не столько юбилей шахты, сколько близкое свидание с Евдошиным. Мне хотелось выглядеть сногсшибательно, чтобы достойно провести человека в новую жизнь.
Мы жили небогато, поэтому мать, когда исполнилось пятнадцать, отправила меня на кружок кройки и шитья. Ходила я туда недолго, месяцев пять, но шить научилась. Мать купила мне швейную машинку и пару журналов Burda Moden. Я пересняла оттуда несколько основных выкроек и шила себе юбки, несложные блузы, брюки и жакеты.
После работы я откопала в шкафу недошитую юбку-карандаш светло-коричневого цвета с завышенной талией. Я хотела надеть ее на прошлогоднее рождество, но так и бросила незаконченной. Осталось отстрочить низ, и я тут же села за работу.
Эта юбка отлично сочеталась с шелковой блузой молочного цвета, моей любимой, с глубокой английской проймой и воротником-стойкой. Я купила ее прошлым летом ко дню рожденья. Туфли я решила надеть бежевые, на высоком каблуке, которые мать покупала на выпускной. Они были маловаты, жали, натирали пальцы, но мне хотелось, чтобы поджопник, которым я отправлю Евдошина в увлекательное путешествие, был как можно более изысканным.
Подшив и проутюжив юбку, я выкупалась. Долго укладывала волосы. Шапочка моя отросла и стала походить на короткое каре. Концы я подкрутила вниз, а челку уложила высокой волной а-ля Мэрилин Монро.
Нарисовала верхние стрелки, подкрасила ресницы, губы покрыла кораллово-розовой помадой, надушилась французскими духами «Магнолия», подаренными отцом.
Держись, Петрович, скоро ты упадешь в обморок.
По поселку я не шла, а парила, так приятно было ощущать себя женственной и нарядной. Но когда подошла к остановке, меня перекосило от злости.
— Е-мое, ты дурак? — зашипела я, сев в машину.
— В чем дело? — ответил Евдошин, трогаясь с места.
— Я же тебе сказала, что буду стоять на остановке. А ты подъедешь и как будто случайно меня подберешь! А ты стоишь, как идиот, у всех на виду!
— Что ты кипятишься! Кому какое дело?
— Будут потом языками чесать, мне оно надо?
— Кого ты так боишься? Деда того в очках? Или тетку с ребенком? Они даже не посмотрели в твою сторону!
— Тетка посмотрела!
— Ну и хрен с ней, с теткой. Выглядишь обалденно! Я тебя издалека даже не узнал!
— Для тебя старалась, — сказала я.
— Хватит губы дуть! Нервы — в сторону! Улыбнись, красавица.
— А куда мы едем?
— Ну, ты же на природу хотела.
— Не на эту, на другую.
— Какая разница?
— Поворачивай.
— Слушай, что ты мне голову морочишь. То не так стоишь, то не туда едешь! Ты хотела на природу, я везу тебя на природу.
— Ты везешь меня не на ту природу. Мне нужна другая. Останови машину.
Евдошин остановил машину, раздраженно ударил кулаками по рулю и посмотрел на меня:
— У тебя с головой нормально?
— Нормально.
— Так хули ты мне голову морочишь?
— Мы договаривались, что поедем на мою любимую поляну, а ты везешь меня фиг знает куда!
— Какая тебе разница. Может, та поляна, которую я тебе сейчас покажу, окажется круче.
— На другую не поеду!
Он остановил машину и повернулся ко мне, будто для важного, основательного разговора.
— У меня с тобой еще ничего не было, а ты мне уже начинаешь надоедать.
— Ну, хрен с тобой. Я пошла.
Я надавила на ручку, пытаясь открыть дверь. Он зажал мою руку, притянул к себе и стал целовать в губу. Ничего не изменилось, такой же грубый, деревянный поцелуй. Вскоре он отстранил меня и прошептал:
— Анька, что ты со мной делаешь?
Он снова завел машину:
— Показывай дорогу.
Близко к шурфу на машине подъехать было невозможно, поэтому мы остановились на поляне, где праздновали день рождения Марьи Семеновны. Я сказала Евдошину, что здесь придется немного пройти пешком, и он, подавляя раздражение, достал из багажника пакет с алкоголем и жаккардовый плед. Мы спустились вглубь посадки по той же тропинке, по которой несколько дней назад шли с Кирюшей, перепрыгнули ручей в самом узком месте и оказались на финишной прямой.
Автомобиль — украшение мужчины. Когда Евдошин сидел за рулем, он выглядел уверенным, мужественным, нагловатым. Он словно паразитировал на своей девятке, пил из нее сок осанистости и величавости. Глядя на него в салоне, я понимала, чем он очаровывал своих многочисленных любовниц разных возрастов.
Но здесь, на природе, среди деревьев, Евдошин сморщился, ссутулился, утратил свою значительность. Лес подавил его, превратил в стареющего некрасивого мужичка с мешками под глазами и лысеющей головой. Рубашка на тюленьей спине взмокла от жары и быстрой ходьбы, живот, как сноп сена, опоясывался широким ремнем, дорогие плетеные туфли, как черевички гнома, нелепо задирали вверх свои кожаные носы. Каково было бы мое разочарование, если бы я действительно решила отдаться этому человеку.
— Вот мы и пришли, Анатолий Петрович, — сказала я.
— Толик. Называй меня Толик, — ответил он, доставая из кармана носовой платок и вытирая пот с раскрасневшегося лица.
Мы расстелили плед в самом укромном и тенистом месте, в двух шагах от края шурфа. Я надеялась, что Евдошин сам вступит в опасную зону и провалится, и мне не придется ему в этом помогать. Евдошин достал из пакета две бутылки шампанского, прозрачный судок с мытой клубникой и два пластиковых стаканчика, снял влажную от пота рубашку, разулся и в одних брюках сел на подстилку.
Мне стало не по себе. То, что мне предстояло сделать, в играх воображения казалась отчаянной, но несложной и даже в своем роде привлекательной процедурой, но чем ближе к ее осуществлению я подходила, тем страшнее и кощунственней мне казалось задуманное.
— Налей мне шампанского, Толик, — попросила я.
— Эх, жаль, нагрелось, — сказал он, открывая бутылку.
Евдошин занимался бутылкой, и я впервые заметила, что большой палец левой руки у него изуродован — он приземист и, как молодой гриб, округло расширен кверху. А из самого центра «шляпки» растет узкий, похожий на крюк, ноготь. Я все еще стояла над ним, и он, глядя на меня снизу вверх, похлопал по пледу рядом с собой, приглашая меня занять свое место:
— Разувайся и садись.
Как же мне стыдно было снимать туфли, мне казалось, что проще обнажить грудь, чем ступни и пальцы. Я разулась, села и зарыла ступни в густую траву. Анатолий Петрович протянул мне стаканчик с шампанским.
— А что у вас с пальцем? — спросила я.
— Ой, ну опять! У тебя! Что у тебя с пальцем!
— Я еще не привыкла…
— Ну, так привыкай уже. А палец — это в детстве рвануло самопалом. Как шампанское?
— Сладкое.
— Любишь сладенькое?
— А клубничку можно взять?
— Конечно. Я же для тебя собирал.
— Какая огромная!
— Гигантелла. Я ее конским щавелем удобряю. Нужно его нарубить с треть ведра и залить теплой водой. И пусть настаивается неделю или две. А потом этой жижей удобрять.
— Под кусты?
— И под, и сверху. Видишь, какая? Дай свою руку. А теперь сожми. О, клубничина, с твой кулак!
Евдошин разжал мой кулак, склонился и стал целовать ладонь.
— Толик, налей, пожалуйста, еще шампанского.
Он повернулся, нащупал бутылку и наполнил мой стакан.
— А ты почему так мало пьешь? — спросила я.
— Сладкое не люблю.
Я поднесла свой стаканчик к его губам и стала поить. Он сделал несколько крупных глотков. Было начало десятого, начинало смеркаться, от каждого дерева на восток ползли живые, протяжные тени.
— Наконец жара спала, — сказал Евдошин. Он поднялся, расстегнул ремень и стал раздеваться. Делал он это расслабленно и несколько кокетливо, как женщина, осознающая свою красоту.
Анатолий Петрович аккуратно свернул брюки, положил их на край покрывала и уселся рядом со мной. Мой рот сковал тяжелый поцелуй. Евдошин уложил меня повелительным жестом и набросился, как волк, давно не евший зайчатины. Пока его губы жевали мой рот, рука, словно циркуль двигалась по кругу, постепенно уменьшая радиус и приближаясь к женскому центру. Он задрал мне юбку. Я зажала ноги и брезгливо ждала вторжения. Его губы, наконец, оставили в покое мой рот и поползли к уху, потом вниз от шеи к ключице и закончили движение, присосавшись к левой груди.
Я открыла глаза и, приподняв голову, посмотрела на место военного действия вражеской руки. К моим трусикам приближался палец, изуродованный самострелом, мерзкий инопланетный гад с крючковатой антенной на макушке. Я заорала от омерзения. Евдошин от неожиданности вскочил.
— Что? — только и успел спросить он.
В этот момент я приподнялась, подтянула колени к подбородку, сгруппировалась и со всей силы пнула Евдошина в пах. Мои пятки угодили в теплый, набухший комок. Он сделал пару шагов назад, застонал, присел и, не удержавшись на корточках, завалился на спину.
В этот момент трава зашумела, шевельнулась под ним и, как болото, всосала его в себя.
10
Неделя перед пикником выдалась шумная и хлопотная. По кабинетам ходили плановики со списками, собирали деньги, обсуждали меню, искали транспорт, решали, кто сварит компот.
Из нашего отдела собирались на праздник только я и Галина Петровна. Аллочку муж не пустил, Марья Семеновна пожалела денег, хотя, подозреваю, не обошлось без недоброй воли Виктора. На подобные пиры, организованные шахтной элитой, приглашали только начальников участков и конторских женщин, поэтому горнорабочие мужья всегда держали оборону и старались не пускать своих конторских жен на распутные мероприятия.
Решили, что основным блюдом будет шурпа из баранины и овощей. На закуску хлебные лепешки, колбасная нарезка, домашний сыр, шпроты. На десерт — компот, который согласилась сварить Татьяна Мадамовна, и клубника, ведрами продающаяся на поселковом рынке. Закупкой спиртного заведовал Тетекин. Он же организовывал транспорт, чтобы отвезти веселую толпу на место действия.
У меня тоже хватало хлопот. Прошлым летом на свадьбу двоюродного брата я сшила короткое черное платье на бретельках. Оно идеально подходило для грядущего коктейля, но я пару раз появлялась в нем на шахтных праздниках, поэтому решила освежить этот наряд. У мамы в закромах лежал кусок темно-синего легчайшего тарлатана, и я раскроила из него длинную в пол накидку, застегивающуюся на одну пуговицу на груди.
Еще я решила сбросить к выходным два-три килограмма. На работу вместо картошки и яиц брала с собой французский салат красоты. Две столовые ложки геркулеса с вечера заливала кипятком, утром добавляла горсть изюма, тертое яблоко и ложку меда. Вернувшись домой, включала магнитофон и минут сорок занималась силовыми упражнениями. Ужинала фруктами или овощами.
В эти дни мне пришлось совершать частые прогулки возле леса. Когда Евдошин в одних трусах провалился под землю, я сложила все его вещи в пакет и пошла домой. На обратном пути я достала из брюк ключи, открыла двери автомобиля и бросила пакет с вещами в салон. На окраине поселка, в просевших домах с покосившимися некрашеными заборами, были несколько точек приема металлолома, где люди с выжженными алкоголем лицами круглосуточно принимали черный и цветной металл. Оставив девятку Евдошина возле леса открытой, я отдала ее судьбу в руки провидения. Каждый день я наведывалась к ней, совершая вечерний моцион, и с каждым днем в ней становилось все меньше деталей и фрагментов. Сначала исчезли колеса, потом стекла и двери, затем капот и внутренняя начинка. Когда я пришла проведать машину в пятницу, о ее существовании напоминала только примятая трава.
В крайнем дворе жила одинокая, пьющая женщина лет пятидесяти, и с ней — слабоумный сын, инвалид детства, по имени Богдан, моих лет, может, чуть старше. В школе он не учился, нигде не работал, а дни напролет стоял возле забора, выглядывая в самую широкую щель. Иногда его видели в посадке купающимся в ручье, на самом глубоком изгибе. Воды там было чуть выше колена, и Богдан с радостным, скрипучим визгом баламутил воду, усевшись на дно. Помню, в детстве одноклассницы рассказывали, как издевались над бедным дурачком. Несчастный парень готов был сделать что угодно, если ему обещали показать «писю». Он ел козьи какашки, спускал штаны до колен, облизывал слизь у себя под носом, ползал с лаем на четвереньках, а девочки, насмотревшись на его старания, с хохотом убегали, не выполнив свою часть договора.
У Богдана было удлиненное лицо с тяжелой челюстью, крупные, влажные от слюны губы и маленькие глаза с недораскрывшимися веками, как у двухнедельного котенка. В узких щелочках бегали светлокарие, диковатые зрачки. Сальные волосы были грубо подстрижены неумелой рукой.
Совершая ежедневный обход, я старалась оставаться незамеченной, сворачивала с дороги, наклонялась, будто завязываю шнурки, если приближался какой-нибудь случайный прохожий. Если же вокруг было пустынно, я подходила к забору крайнего дома и минут по десять играла с Богданом в гляделки.
Исчезновение Евдошина ни у кого не вызвало вопросов. Когда в четверг с вычислительного привезли готовые ведомости, сверять зарплату пришел его заместитель, Пал Геннадич, тихий старик со вставным стеклянным глазом. Он сказал, что Анатолий Петрович в отпуске, забрал талончики и ушел. Может быть, Евдошин действительно собирался в отпуск и в понедельник, перед нашей встречей, написал заявление? В любом случае мне было на руку это совпадение.
Неприятным сюрпризом было то, что в списках участников юбилейного пикника я увидела Кирюшу. Все мои старания — тарлатановая накидка, тающие килограммы, новая карминово-розовая помада и лак в тон — были посвящены Тетекину, и я опасалась, что Кирюша своим присутствием спутает карты.
На Кирюшу в последние дни я посматривала как на кандидата в команду Шубина, взвешивала все за и против. Он был зануден и неумен, но разве это грех? Поглощен игрой в теннис, но это ведь спорт, а не азартная игра. Перечитал тонны фантастической попсы, но кому он принес вред этим занятием? Кирюша хорошо учился в школе, получил высшее образование, был исполнительным служащим, уважительно относился к конторским женщинам. В будущем я видела его начальником отдела нормирования, в безукоризненном черном пальто с острыми плечами, с кожаным портфелем в руке, в каракулевой «горбачевке», седеющего, тонкого, как игла, исполнительного работника, верного мужа, доброго отца. Что в нем порочного? Из него получится хороший гражданин. Но почему же мне так хотелось отправить его вслед за Евдошиным?
Мои душевные метания продолжались бы еще долго, и возможно закончились бы для Кирюши удивительным полетом, если бы в пятницу, в самом конце рабочего дня в расчетный отдел не зашел Монгол с обходным листом. Последний раз я видела этого гада пять лет назад. Он почти не изменился, только под глазами появилась сеть длинных, как паучьи лапы, морщин. Увидев его, я сжалась в комок, но он меня не узнал. Я подстриглась, перестала осветлять волосы, меньше и аккуратней пользовалась косметикой.
Он сказал свой табельный номер, протянул паспорт, и Марья Семеновна завела ему карточку. Я не знала его настоящего имени, и, когда он вышел из кабинета, я спросила Марью Семеновну, как его зовут.
— Петрунин Сергей Петрович, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, проживает в городе Шахтерске, на улице Вильямса, 48, — прочитала она только что записанные данные.
— А на какой участок поступил?
— На семьдесят первый. А что это ты так им интересуешься? Он старый для тебя. Да и потрепанный какой-то. Еще и горнорабочий. Плохой жених.
— Ага, горнорабочий. Полезет он вам в шахту, ждите. Акимов еще одного подснежника взял.
— Вид у него несолидный. С чего ты взяла, что он подснежник?
— Он из блатных.
— Точно! Вспомнила! — сказала Галина Петровна, — Думаю, где же я его видела. Весной на Красную горку на кладбище. Мужики напились и драться начали. А он подошел к одному и вот так пальцем ткнул вбок, и тот свалился.
Галина Петровна выставила кулак и подняла большой палец вверх, показывая «все хорошо». Затем опустила руку и большим пальцем, как ножом, проткнула воздух.
— Мне Сашка рассказывал о таком приеме. Но нужно точно знать, куда бить. Где-то на теле есть точка, нужно попасть именно в нее, — сказала Аллочка.
— А что он делал на нашем кладбище? — спросила Марья Семеновна. — У него кто-то здесь похоронен? Он же из Шахтерска.
— Наверное, кто-то из родных. Он здесь родился, — ответила я.
— Петрунин… знакомая фамилия, — задумалась Галина Петровна. — Он не Людки Петруниной с откатки сын? И похож на нее, лицо, как поганка.
— И правда, похож, — ответила Марья Семеновна.
Наш поселковый клуб располагался в небольшом двухэтажном здании. На первом этаже фойе, кинозал и несколько комнат для кружков. На второй этаж вела крутая лестница, и там, в тесном зальчике проходили дискотеки. Мы называли это помещение «курятником», потому что напоминало оно то ли чердак, то ли мансарду.
Профессиональной аппаратуры в клубе не было, кто-то из местных парней приносил из дома магнитофон с усилителями. Пол в зальчике был деревянный, по углам висели самодельные мигающие лампы. Местные дискотеки не пользовались популярностью, здесь редко появлялась заезжая молодежь, поэтому мы большой компанией ходили на танцы в соседний поселок. Там был даже не клуб, а дом культуры с уютным сквером перед воротами, широкой парадной лестницей и массивными колоннами. Дискотеки проходили в просторном фойе, дом культуры держал в штате диджея, имел на балансе хорошую аппаратуру и светотехнику.
Обычно мы собирались большой толпой, потому что возвращались заполночь пешком. В один из танцевальных вечеров, в самый разгар дискотеки в фойе появился незнакомый молодой мужчина лет тридцати. Одет он был в спортивный костюм с оттянутыми коленями. Худой, роста невысокого. Его стриженная машинкой голова напоминала картофельный клубень. Лицо скуластое, глаза широко поставлены, казалось, он, как камбала, смотрит в разные стороны.
Он прошел сквозь гущу танцующих. Останавливался, покусывая губы, рассматривал девушек. Мы его видели впервые и подумали, что это пришел с шахты рабочий. Иногда, напиваясь, они заходили, минуя баню, темные, как нечистая сила, кого-то искали среди парней и тихо исчезали. Этот был чисто одет.
В танцзале было душно, и, вволю напрыгавшись, мы вышли подышать на крыльцо. Вот тут он ко мне и подошел. Взял за руку и сказал:
— Видишь, красная машина?
На площадке стояло несколько иномарок, одна из них была красной.
— Ну, — нагловато ответила я.
— Иди и садись на заднее сиденье. Сейчас поедем в гости.
— Я никуда не поеду!
Он крепче сжал мое запястье, дернул за руку и потащил к машине.
Я упиралась и пыталась вырваться. Он сжимал руку все больнее и продолжал тянуть за собой. Возле машины мне удалось стать в удобную стойку, я вывернулась и почти освободила руку, и тут он ловким, обезьяньим движением зажал мою голову у себя под мышкой и стал бить кулаком по макушке.
Когда я была маленькой, мы с бабушкой смотрели программу «Танцы народов мира». В одной передаче, посвященной Нигеру, я видела, как один абориген исполнял нелепый танец с барабаном под мышкой. Он дергался, стучал по барабану и вскрикивал. Наша борьба возле машины напомнила мне тот жуткий танец, только барабаном была моя голова и вскрикивал не играющий, а инструмент. Ни мои приятели, ни одноклассники, ни ухажеры, которые весь вечер приглашали на медленные танцы, сжимали в объятиях и в темноте искали мои губы, не осмелились заступиться.
Вскоре ему на подмогу прибежали братья — Лелик и Болик.
Они работали где-то в городе, сутками охраняли частную фирму и на поселке появлялись редко. Говорили, что их работодатель — криминальный авторитет Троян, их боялась и уважала вся поселковая гопота. Помню, Зоя рассказывала, как один из них, то ли Лелик, то ли Болик, пытался за ней ухаживать, приходил к ней, зазывал посидеть на скамейке возле подъезда и рассказывал анекдоты. Зоя называла его ужом.
Лелик и Болик и впрямь походили на ужей. Они были погодками, оба ростом под два метра, с длинными конечностями и продолговатыми, небольшими головами. Все вместе они скрутили меня, втолкнули в машину и повезли в ночь. Я была зажата на заднем сиденье между Леликом и Боликом, а мужик с картофельной головой сидел за рулем. Я рыдала и причитала: «Отпустите!», но они не смотрели на меня. Вскоре им, видимо, надоел мой вой и водитель сказал:
— Заткнись!
Он резко развернулся и метнул мне в лицо кулак. Он попал в переносицу, из носа потекла кровь. Я не стала ее вытирать, она лилась и лилась. В тот день я надела новую шелковую блузку цвета «пепел розы» и светло-коричневую юбку из микровельвета. Летом перед одиннадцатым классом мать устроила меня на два месяца на шахту, я сидела в архиве и стирала пыль с документов. Блуза и юбка были куплены на деньги, которые я получила за свою работу. Это были мои первые настоящие — не перешитые, не перелицованные, не заказанные в ателье из завалявшегося отреза, а настоящие, импортные, купленные в городе на рынке. Но когда я увидела, как на них ложатся безобразные бурые пятна, мне вдруг захотелось получить еще один удар и залить кровью все нетронутые промежутки. Я стала стонать «Отпустите! Отпустите! Отпустите!», но водитель больше не реагировал. А Лелик и Болик, отвернувшись от меня, смотрели на мельтешение фонарей за окном.
Ехали мы минут тридцать. Сначала машина повернула в сторону города, затем, не доезжая до окраины, возле переезда свернула вправо и потарахтела по гравию. Остановилась возле частного дома, обнесенного высоким забором. Меня вытолкнули из машины и, взяв под локти, повели к воротам. Человек с картофельной головой шел впереди. Мы попали в обычный заасфальтированный двор. Из окон лился свет на палисадник. Там, за низкой резной изгородью, росли несколько кустов роз, пионы и два куста крыжовника. Картофельный взошел на крыльцо и открыл дверь. Свет из прихожей хлынул к моим ногам.
Однажды мне приснились инопланетяне. Я видела, как они приземлились на своем звездолете рядом с бабушкиным домом, прямо в саду возле яблони. Я в страхе бегала от окна к окну и пыталась что-нибудь увидеть сквозь густую яблоневую листву, но вскоре почувствовала странные импульсы. Мое тело, помимо воли, как пылинку в пылесос, стало тянуть в сторону космического корабля. Как будто звездолет создавал мощное магнитное поле, а мою кожу изнутри пронизали металлические нити. Силе воздействия противостоять было невозможно, но и невозможно описать тот животный страх, который испытало тогда мое маленькое беспомощное сердце.
В момент, когда передо мной распахнулась дверь этого на первый взгляд уютного дома, я, как в том детском сне, испытала непреодолимый, космический ужас.
С крыльца мы попали в прихожую, и первое, что я увидела, — бежевые велюровые тапочки с еще не успевшей затоптаться цифрой «38» на приклеенной круглой бирке. У тапочек были собачьи глаза, нос и уши. Тапочки стояли в углу, у самой входной двери, и жались друг к другу, как испуганные щенки. Полы были вымыты до блеска, на красно-коричневой полосатой дорожке — ни соринки, на белоснежном подоконнике стояла ухоженная монстера в пластиковом горшке.
Гостиная была пуста. В центре стоял стол, заставленный бутылками и закусками. В интерьере не было никаких изысков, обычная комната — стенка с хрустальной посудой, диван, два кресла, на полу турецкий ковер.
Человек, который бил меня по лицу, остановился у входа и крикнул:
— Петр Афанасьевич, мы приехали!
— Чого ты орэшь, Монгол? — послышался голос из-под стола, и тут же появились голова и торс.
Монгол. Эту кличку я слышала не раз, она действовала на местную шпану, как имя Каа на бандерлогов. Зоя рассказывала, что однажды он вызывал Хилого на серьезный разговор и предлагал ему торговать ширкой на поселке. Хилый сдрейфил, конечно, но отказался. Зоя говорила, что он ночей не спал, боялся, что с ним что-нибудь случится.
Петр Афанасьевич выровнялся, вальяжно расправил плечи и облокотился о спинку стула.
— Привезли, — сказал Монгол.
На вид Петру Афанасьевичу было лет шестьдесят. Он походил не на бандита, а на директора школы — интеллигентное лицо в очках, серебристая волна волос.
— Нехай подойдет, — сказал он.
Монгол толкнул меня в спину. Я подошла к Петру Афанасьевичу и простонала:
— Отпустите…
— А чего у ней рожа разбитая? — спросил он.
— Упала, — сказал Лелик.
— Он меня ударил, — указала я на Монгола.
— Я вам кого сказал привезти? Шмару с «Центрального», чтобы к дедушке Пете бежала и радовалась. У меня нет желания с детским садом возиться.
— Фигасе, детский сад! — заржал Монгол.
— Отпустите… — завела я свою шарманку.
В этот момент я увидела, что Петр Афанасьевич сидит босой и трет пятки об деревянный пупырчатый массажер. Ступни у него были маленькие, видимо, тапочки с песьими мордами принадлежали ему.
— Останешься со мной? — спросил он. — Я тебе денюжку дам.
— Отпустите, — прошептала я, потому что горло мое парализовал испуг.
— Цепочку золотую подарю. Сережки с красивыми камушками.
Мне показалось, что я падаю, и в этот момент что-то изменилось в пространстве, словно кто-то выключил верхнюю люстру и включил маленькую подсветку в дальнем углу. Комната наполнилась водой. Стало пасмурно и запахло йодом. Хлынули волны. Мое тело, как донная водоросль, понеслось за течением. Я видела себя со стороны, откуда-то сверху, из-под потолка, и слышала голоса:
— Ой, й-е-е-е… Поднимите ее.
— В спальню несите!
— Она без сознания.
— Вот тварь! Она обоссалась!
— Монгол, увези ее нах отсюда.
Я пришла в себя от холода. Не знаю, сколько времени я пролежала на обочине — час, два, может быть три. Я сразу же принялась себя ощупывать: белье было на месте, значит, не тронули, побрезговали. Я встала и пошла домой. Шла наугад, как кошка, нащупывая дорогу животом, и до дома добралась часом к четырем.
Долгое время после той истории я не ходила на дискотеки, боялась снова встретить Монгола. Я ненавидела его, посылала девичьи проклятия на его картофельную голову. И вдруг через несколько лет такой поворот. Когда я увидела Монгола после пятилетнего перерыва, со дна всплыла вся годами устоявшаяся муть, словно меня взболтнула злая рука. Все мои давние слезы, проклятия, зароки отомстить вихрем носились на поверхности. Монгол. Собака. Гад. Скотина. Тварь. Загрызу. Удавлю. Уничтожу.
11
Стоял жаркий, ветреный день, в воздухе клубилась угольная пыль. Перед комбинатом длинной колонной выстроились машины. У изголовья, как регулировщик, махал руками Тетекин. Вокруг толпилась шахтная элита. Владимир Андреевич рассаживал сотрудников по машинам согласно иерархии. В первые машины сели все самые главные, в следующие — любовницы самых главных, дальше — остальные. Нас с Кирюшей и Галиной Петровной посадили на заднее сиденье последней машины, туда же, рядом с водителем, отдав последние распоряжения, сел Тетекин.
Окно было открыто, клубы теплого ветра трепали мою прическу. Мы тряслись по проселочной дороге. «Эх, красота!» — приговаривал Владимир Андреевич, глядя по сторонам. А я сидела и взглядом ласкала его затылок.
Перволетье на Донбассе — самая благостная пора. Поля и холмы еще не выжжены солнцем, буйствуют луговые травы, в степях наливаются силой зеленый колос, кукуруза, подсолнечник. Сельские жители, размахивая косами, готовят к зиме первое душистое сено. На деревьях полно гнезд с молодняком, воздух звенит от птичьего счастья.
Поднимая хвост пыли, мы ехали мимо полей люцерны и подсолнечника, которые готовились взорваться цветением. Кое-где узкими полосами встречались насаждения акации и дикого абрикоса.
Минут через двадцать машина въехала в сырую прохладу ивовых зарослей, послышался лягушачий гомон, между деревьями заискрилась вода. На берегу кипела работа — накрывался стол, расставлялись скамейки, под огромным котелком дымил костер. Руководила кухонными делами секретарь директора, Элеонора Владимировна Звягина. Тетекин первым вышел из машины и убежал хозяйничать. Мы с Галиной Петровной направились к Звягиной предложить свою помощь.
Волосы у Элеоноры Владимировны были осветлены до цвета рисовой лапши и подстрижены под каре. На мраморном лице — точеный носик, ледяные глазки, капризные губки. Наш комбинат был построен буквой «П», и мы из окон своего кабинета ежедневно наблюдали, как подъезжала к парадному входу красная девятка забойщика Звягина, как выпархивала из машины его жена, статная Элеонора Владимировна, как изящно хлопала она дверью и взбегала по ступенькам крыльца, виляя красивым задом. Приемная директора всегда была полна ожидающих начальников, там неизменно витали запахи растворимого кофе, французских духов и звенел кокетливый хохоток прекрасной Элеоноры.
Мое присутствие на пикнике раздражало Звягину. Она считала, что в списки «элиты» я попала случайно, благодаря непонятным капризам Тетекина. Когда мы с Галиной Петровной предложили помощь, она, не глядя в нашу сторону, отказалась. Я пошла к воде. Узкий пляж был засыпан мелким гравием, справа на пару метров в воду вдавалась деревянная кладка для рыбаков, а дальше, с двух сторон густой стеной стояли сочные, сильные камыши. Я зашла на кладку, потопталась пару минут, попробовала рукой воду и направилась к Кирюше, который стоял рядом с треногой и помешивал ложкой шурпу в котле. Пахла она невероятно. В ярком овощном соусе бурлили крупные куски баранины, аромат душистого перца сводил с ума. Неделя диеты дала хороший результат, я похудела на пару килограммов, но от вида и запаха шурпы у меня разыгрался такой аппетит, что казалось, я съем сейчас весь котел вместе с Кирюшей.
Позвали к столу. Случилось то, чего я боялась, — Кирюшу посадили со мной. Тетекина властным жестом подозвала к себе Звягина и усадила рядом. Все разбились по двое. По шахте нередко проносились слухи об очередном служебном романе, но теперь все любовные парочки явились перед моими глазами. Мой босс, Галина Петровна, любовника не имела, к ней подсел Павел Иванович Хилобок, замначальника ВТБ.
Они дружили семьями. Жена Павла Ивановича, Ирина, работала заведующей складом и всегда участвовала в бухгалтерских пьянках. Но сейчас ее не было, потому что за несколько дней до пикника Ирина попала в больницу из-за гинекологических проблем — у нее загноилась внутриматочная спираль. Хилобки много лет дружили с Коломыкиными, кто-то из них крестил чьего-то ребенка. Галина Петровна называла Павла Ивановича кумом.
Поступила команда наполнить бокалы, и по столу покатился приятный, праздничный шумок. Откупоривались бутылки, булькала жидкость, шелестели салфетки. На нашем крыле хозяйничал Хилобок. Мне, Галине Николаевне и Кирюше он налил вина, себе — водки. С тостом выступил краса и гордость нашей шахты, заместитель директора по производству, журнальный мужчина и герой моего сердца — Владимир Андреевич Тетекин. Он сказал, что сорок лет непотопляемый корабль нашего предприятия плывет по волнам бушующей жизни и добывает из подземных глубин такой необходимый для обогрева домов, школ и детских садов, такой полезный и ценный уголь. Он пожелал большому кораблю большого плаванья и предложил выпить за шахту «Шахтерская Глубокая». Выпили. После него речь произнесла Элеонора Владимировна. Она предложила выпить за всеми любимого и уважаемого капитана корабля с названием «Шахтерская Глубокая», за директора Федора Кузьмича Гаврилова, хоть его и нет с нами на празднике, но благодаря своему природному уму и таланту руководителя он ведет корабль в нужном направлении. Выпили. Третьим взял слово Павел Иванович Хилобок. После выпитых двух рюмок водки он оживился, стал резв и словоохотлив. Он сказал, что хочет выпить за весь состав непотопляемого корабля с названием «Шахтерская Глубокая», за всех юнг и матросов, и даже за женщин, которых вроде бы не принято брать в море, но без которых так невыносимо в плаваньи морякам. После этих слов он потянулся ко мне и потрепал по волосам, будто я была единственной женщиной на этом непотопляемом корабле. Выпили третий раз. И понеслось. Дальше официальных тостов не было. Толпа разбилась на группки, и каждая из них выпивала сама по себе. В нашем кругу оказались мы с Кирюшей и Галина Петровна с кумом Хилобком.
Выпивая три первых торжественных бокала, я скромно закусывала огурцом и куском белого хлеба. Я отщипывала по крохотке и, как Дюймовочка, пыталась себя накормить половинкой зернышка. Но алкоголь, который впитал мой ослабленный диетой организм, раскочегарил задавленный аппетит. Проснулся жор.
Тарелку шурпы я проглотила в два счета.
— Хочу еще, — сказала я Кирюше.
Алкоголь лишил меня тормозов.
— Возьми мою, — сказал Кирюша, — я не люблю баранину.
Я опустошила Кирюшину порцию, как медведь, очнувшийся после спячки, ушат с медом.
— Хочешь еще? — спросил он.
— Хочу! — решительно ответила я.
Он взял мою тарелку и пошел к костру. Там набрал из котелка еще порцию шурпы. Третью тарелку я ела уже через силу, но вскоре и она оказалась пуста.
— Все! Наелась! — сказала я, похлопав себя по животу, и тут же вспомнила про Тетекина. Я посмотрела в его сторону и увидела, что они со Звягиной смотрят на меня и улыбаются. Тетекин и Звягина наблюдали, как я пожираю шурпу, и посмеивались надо мной. Позор. Я попросила Хилобка налить мне еще вина и залила свое горе полным стаканом. Я вышла из-за стола и поплелась к ставку. Села на кладку и расплакалась. Неделя диеты. Черное коктейльное платье. Тарлатановая накидка. Карминово-розовая помада. Маникюр. Педикюр. Свежая стрижка в салоне Людмилы Головко. И все это перечеркнуто моим безобразным жором.
Вскоре к воде стали подходить парочки. Они раздевались до белья и, взявшись за руки, входили в воду. Кадровичка с начальником сорок девятого участка поплыли в правую сторону, плановичка и начальник ВТБ — в левую, Татьяна Мадамовна с замом Евдошина, Пал Геннадичем, плавали прямо передо мной.
— Анька, с тобой все нормально? — спросил Пал Геннадич.
— Напилась Анька, — сочувственно сказала Татьяна Мадамовна.
И в этот момент наступила кульминация моих внутренних терзаний. Я — жалкая ничтожная личность. Я обжора. Я — Робин Бобин Барабек, который скушал сорок человек, и корову, и быка, и кривого мясника. Я крокодил, который все калоши проглотил. Нет мне места на этой земле. Я недостойна вашей любви, Тетекин.
Я выпрямилась, в последний раз посмотрела на солнце и, как была, в одежде и обуви прыгнула в воду. В детстве, купаясь в реке, мы с сельской детворой играли в игру, кто дольше продержится под водой. Часто я выигрывала. Тренировка у меня была.
Когда я бросилась в пучину ставка, я сжалась в комок и остановила дыхание. Я сидела и сидела в воде. Но удушья не наступало. Вдруг я почувствовала, что кто-то с силой тянет меня за волосы. Явившись на свет, я увидела раздетого по пояс Тетекина, который тряс меня и что-то кричал. Не разбирая слов, я прижалась к его плечу и разрыдалась. В том месте, где я топилась, воды было по пояс. Он обнял меня за плечи, вывел из воды и посадил на берегу.
— Посиди. Я сейчас… — сказал он и куда-то исчез.
Я представила, как ужасно выгляжу — с намокшими волосами, с размазанной по лицу косметикой, в обтекающей одежде. Я не хотела, чтобы Тетекин смотрел на меня такую. Я вскочила и побежала в сторону посадки.
Домой, срочно домой. Я примерно знала, где мы находимся, поэтому скрывшись в деревьях, взяла курс на Чумаки. Я хотела скорее уйти от позора, и, как лесной олень, с шелестом металась меж кустов.
И тут я услышала слабое мычание. У меня под ногами, отплевываясь от ползающих по лицу муравьев, лежал пьяный Павел Иванович Хилобок. Он заметил меня и протянул мне руку.
— Помоги… — сказал он.
Его речь сильно изменилась. Если после трех рюмок он разглагольствовал, как Цицерон, то сейчас мямлил, как пожилой Брежнев.
Я помогла ему подняться.
— Ты куда идешь?
— Домой, — ответила я.
— И я домой. Пойдем вместе.
Мы обнялись за плечи, как старые боевые товарищи, и, пошатываясь, отправились восвояси. Павел Иванович имел фигуру медведя. У него было обтекаемое, без острых углов, грузное тело. Но лицо ему досталось миловидное: маленькие хлопающие глазки с загнутыми вверх ресницами, изящный вздернутый носик и острый девичий подбородок. Шли медленно. Мы, словно два маятника, ногами привязанные к земле, шатались с разной амплитудой. Вскоре на перелесок опустилась темнота. Нас окружили ночные звуки — стрекот сверчков, уханье филина, со ставка доносился ночной лягушачий ор. Павел Иванович споткнулся, завалился в кусты и потянул меня за собой. Я грохнулась прямо на него. И тут он сошел с ума. Он впился губами в мою шею, а рукой стал шарить под юбкой.
Ах ты, старая козлина. Ах ты, нафталиновый ловелас. Ах ты, потный донжуан. А я-то думала, что ты нормальный человек. Обессиленная алкоголем, я вяло сопротивлялась его напору. Он принял это как согласие и навалился на меня всей своей тушей. Я заорала. Он застыл.
— Ты чего? — спросил Павел Иванович.
— А вы чего?
— Ты что, не хочешь?
— Не хочу.
— Почему? — удивился он.
И тут меня осенило. Он ведь тоже грешен. И договора фальшивые составлял, и по липовым ведомостям деньги получал, начальница еще хихикала, когда их подписывала, мол, кум мой тоже свое дело знает. И еще, оказывается, на беззащитных девушек набрасывается в лесу. К Шубину его.
— Потому что здесь, под кустом я не могу, — ответила я.
— А где можешь?
— В другом месте…
— Пойдем в другое место.
— Пойдем, — согласилась я.
С нашим темпом до шурфа нужно было идти еще минут сорок, но подогреваемый открывшимися перспективами Павел Иванович прибавил ходу, и минут через тридцать мы переступали через ручей. Вскоре перед нами возникло темное углубление шурфа.
— Здесь, — сказала я.
— То есть под тем кустом ты не могла, а под этим можешь?
— Здесь трава мягкая, — сказала я.
Он присел и стал руками щупать траву.
— И правда мягкая, — сказал он и стал укладываться на землю, увлекая меня за собой.
— А тебе здесь не впервой, да?
— Я сейчас обижусь, — горько сказала я.
— Да ладно тебе, иди сюда…
— Нет, подождите, не так…
— А как?
— Прыгайте туда, в углубление, там самая шелковистая трава и ждите меня, а я разденусь и приду к вам голая, как русалка.
Он прыгнул, и больше я его не видела.
Не знаю, как добралась до дома, все покрыто мраком. Помню только, что мать, услышав грохот в коридоре, заспанная вышла из комнаты.
— Не стыдно? — спросила она.
— Стыдно… — ответила я.
— Еле на ногах держишься…
— Иди спать.
— Посмотри на себя в зеркало, — сказала мать и ушла к себе.
Я подошла к зеркалу и увидела кикимору. Слипшиеся волосы стояли козырьком, видимо, я пыталась убрать их с лица и они послушно засохли в нужном положении. Макушка была всклокочена, словно птицы свили гнездо и нанесли туда сухих веточек и травинок. Тушь расползлась причудливыми змейками, помада нарушила границы губ и придала лицу трагичность грустного клоуна. Я пошла в свою комнату и, не раздеваясь, рухнула в постель.
Ночью явился Шубин. Он сидел посреди комнаты на деревянном троне под своим абажуром и смотрел на меня мерцающими глазами. Потом он дернул за выключатель и исчез, а из темноты появилось улыбающееся лицо Тетекина.
Я проснулась. Меня мутило. Я встала, но меня повело в сторону. Комната превратилась в каюту попавшего в шторм корабля. Чувствуя, что не добегу до туалета, я открыла окно и отправила туда первый поток непереваренного позора. Потом еще и еще. В сопровождении мерзких звуков и брюшных спазмов из меня выходила вчерашняя срамота. Я вернула миру все — и корову, и быка, и кривого мясника, и дюжину новых калош. Облегчившись, я снова упала на кровать и провалилась в сон.
Проснувшись утром, я услышала тихий, словно извиняющийся голос соседа снизу. Он о чем-то разговаривал с матерью в коридоре. Закрыв за ним дверь, мать вошла ко мне и сказала:
— Вставай.
— Не встану.
— Иди, мой окно.
— Не могу.
— Нагадила — убирай.
— Не буду.
— Свинья! — заключила мать и вышла из комнаты.
Поругиваясь в мой адрес, она набрала в ведро воды и пошла мыть окно. Я вскочила, быстро помылась, переоделась и улизнула к Зое. Меня ждали великие дела.
12
— Сейчас мы все узнаем, — сказала Зоя и вырезала из обувной коробки картонный круг размером с десертную тарелку. Затем с помощью линейки и карандаша она разделила его, как арбуз, и заполнила дольки буквами и цифрами.
— Чей дух будем вызывать, Пушкина?
— Снова Пушкина? Он в прошлый раз фигни всякой наговорил.
Зоя взяла иголку и вдела черную нитку.
— Сталина?
— Да ну его, страшно…
— Не боись, — сказала Зоя, — мы как-то на работе Гитлера вызывали. И ничего, он Галке правду насчет мужа сказал.
— Давай Есенина попробуем?
— Ну, давай…
Зоя закончила приготовления. Она положила перед собой на стол «арбуз» и три раза опустила иголку в его центр. В комнате повисла зловещая тишина.
— Задавай вопрос, кажется, он здесь…
Я спросила в уме, будет ли у меня любовь с Тетекиным. Зоя погрузилась в транс и стала следить за иголкой:
— Да!.. А теперь на «нет» перешла… Странно, то «да» показывает, то «нет»… А давай я у него спрошу, как будут звать твоего будущего мужа?
— Спроси.
Я напряглась, пытаясь силой мысли подтолкнуть иголку к букве «в», но она качнулась в сторону «ж».
— Ж-е-ж-о-в, — медленно проговаривала Зоя, — и еще: Т-е-ж-о-в.
— Это что еще такое? Жежов какой-то…
— Или Тежов? А, Ежов! Ежов его фамилия будет! Анька Ежова, а-ха-ха!
Я подняла голову к потолку и крикнула:
— Есенин! Ты чего?
— Ты что, с ума сошла! Он сейчас как вваляет тебе!
Я подняла перед собой сомкнутые ладони и взмолилась, глядя на потолок:
— Есенин! Прости меня, ты лучший поэт всех времен и народов!
— Ни фига себе! — вскрикнула Зоя.
Я застыла в ужасе.
— Что это у тебя, — испуганно прошептала Зоя, глядя на мою шею.
— Где? — обомлела я.
— Вот здесь, — Зоя дотронулась до моей шеи,— подойди к зеркалу…
Я подошла и увидела засос.
— Е-мое, как я на работу завтра пойду?
— Кто это тебя так?
— Придурок один, присосался вчера, как пиявка, еле отодрала.
— У вас было?
— Ты чего! Нет, конечно. Я сбежала, на фиг надо.
— А расскажи, что там интересного на пьянке было?
— Что там может быть интересного, все нажрались и попадали в ставок.
— И ты?
— И я.
— Вот так элита! — Зою немного задевало, что меня удостоили чести выпивать с начальством.
— Знаешь, кого я видела в пятницу? — мне хотелось поменять направление разговора.
— Кого?
— Монгола! Заходит, такой, в кабинет, я чуть в штаны не наложила, думаю, вдруг узнает.
— Не узнал?
— Нет вроде.
— Мне Хилый говорил, что он снова на поселке стал мелькать, вроде из бегов вернулся.
— Разве он был в бегах?
— Он в Шахтерской ментовке по одному делу проходил как свидетель, но могло оказаться, что он и соучастник, вот он и слинял. Сейчас вроде все утряслось. А что он на шахте делал?
— На работу устраивался, горнорабочим.
— Монгол? Горнорабочим? Даже не верится…
— Ты думаешь, он в шахту полезет? Будет подснежником на участке.
— А, понятно. Я слышала, что он часто у Таньки Шумейко ошивается.
— У них роман?
— А я почем знаю? Что это ты Монголом интересуешься? Хочешь, чтобы он тебе снова нос расквасил?
— Я не Монголом интересуюсь, а Танькой. Хочу костюмчик летний в долг взять, она недавно в Турцию ездила, тряпья навезла. Давай сходим, посмотрим?
— Давай, — согласилась Зоя.
— Сегодня вечером!
— Не. Я сегодня не могу, мы с мамкой идем полоть картошку. Я обещала.
— Тогда завтра, после работы.
Мать со мной не разговаривала. Когда я вернулась от Зои, она оделась и куда-то ушла, а я принялась рыться в шкафу. Если Монгол ошивается у Шумейко, мы можем его там застать. После вчерашних приключений моя тарлатановая накидка стала похожа на рыболовную сеть, наловившую россыпь мелкого мусора, и пахло от нее не духами «Магнолия», а лягушками. Но черный чехол остался цел и невредим. Я надела его и стала размышлять. Первым делом мне нужно было прикрыть засос на шее. Для этого подошел бы легкий шарфик. Я откопала шелковый отрез, который еще в школьные годы мама покупала для шитья новогоднего костюма. На нежно-лиловом фоне яркими мазками выделялись зигзагообразные полосы разных цветов и оттенков. Наш класс на утреннике исполнял композицию «Дружба народов», где вокруг елки кружились представители союзных республик. Я была узбечкой.
Из оставшегося куска я выкроила узкий длинный шарф. Набросила на шею. Наряд заиграл, но напрашивалось еще одно яркое пятно. Выкроила пояс. Стало еще интересней. Но все же чего-то не хватало. Я шаманила несколько часов, кроила, вырезала, строчила, и к вечеру помимо шарфика и пояса у меня были обтянутые этой же тканью клипсы, браслет и сумочка-клатч. Обтянуть старые вещи тканью мне помогла брошюра «Новая жизнь старых вещей», которую мне, зная, что я занимаюсь рукоделием, подарил Дед Мороз за участие в композиции «Дружба народов» на том самом утреннике.
Когда я вертелась перед зеркалом, оценивая результат, из гостей вернулась мать.
— Опять праздник намечается? — грустно спросила она.
— С чего ты взяла?
— Наряды шьешь.
— Ходить не в чем.
— Зачем ты так напилась? Стыдоба.
— Ой, ма, проехали.
— Замуж тебе нужно.
— За кого?
— Вот был же у тебя Валера, хороший парень…
— Ма, ну хватит, одно и то же…
— Ко мне в аптеку заходила твоя начальница, Коломыкина, говорит, что Кирилл из отдела нормирования за тобой ухаживает.
— Ой, ма, он же дэцельный.
— Какой?
— Маленький! Он ростом ниже меня!
— Ну и что. Шурик тоже ниже меня.
— Толку от твоего Шурика…
— Тебе нужно выходить замуж.
— Не за Кирилла же.
— Хороший парень, из приличной семьи…
— Ма, отстань.
— Мне сказали, что неделю назад ты в машину к какому-то мужику садилась…
— Да я просто на остановке стояла, меня подвез один с шахты!
— Вчера пришла чуть живая. Что дальше будет? Заработаешь дурную славу, кому ты нужна будешь?
— Ма, давай закроем тему, меня уже тошнит от этих разговоров!
— Тебя всегда тошнит от нормальных разговоров.
— Разве это нормальные разговоры? Замуж нужно выходить по любви, мама.
— Какая любовь? У кого она есть, любовь? Кто ее видел, эту любовь?
Я сняла платье и пошла в ванную выстирывать из него запах камышей. Закончив, повесила на балконе, чтобы до утра оно высохло на теплом ветру.
13
— Ух ты! Вот это прикид! У Шумейко купила?
— Я сама себе Шумейко! Ловкость рук и никакого мошенничества.
— И сумочку сама?
— И сумочку.
— И клипсы с браслетом?
— Я их просто тканью обтянула…
— Ну, ты мастерица…
Я стояла посреди кабинета, как новогодняя елка, Аллочка ходила вокруг меня, по-детски вскидывая руки. Мы пришли на работу раньше других, но не спешили садиться за калькуляторы. Аллочка сходила в комбинат за водой и включила чайник. В кабинет зашла чем-то обеспокоенная Галина Петровна, бросила сумку на стул и стремительно вышла. Мы с Аллочкой нехотя сели на рабочие места.
— Что это с ней, даже не поздоровалась…
Я пожала плечами.
— Расскажи, как вы в субботу погуляли.
— Не спрашивай! — я пощелкала пальцем по челюсти.
— Напилась?
— Полный аут.
— А начальница?
— Не знаю, я раньше ушла.
В кабинет снова вошла Галина Петровна.
— Хилобок пропал, — сказала она, садясь за свой стол.
— Как пропал? — спросила Аллочка.
— После пикника не вернулся домой. Его нет вторые сутки. Ирка всю милицию на ноги поставила, прочесали лес, ставок — ничего.
У меня все замерло внутри.
— А ты куда пропала в субботу? — спросила начальница.
— Домой ушла. Мне было плохо.
— Да уж, хорошего мало… Двое детей без отца остались…
У меня громко застучало сердце, я боялась, что коллеги услышат его стук.
— А что милиция говорит? — спросила Аллочка.
— Предполагают, что утонул. Все ж понажирались и давай лезть в воду. Пора прекращать эти массовые пьянки.
Зазвонил телефон. Галина Петровна подняла трубку. Через мгновение ее лицо вытянулось. Она посмотрела на меня так, словно перед ней сидел дух Есенина.
— Тебя Тетекин к себе вызывает. Разговор у него к тебе.
Меня бросило в жар. Пол шатался под ногами, стены проплывали мимо медленными волнами. Пока шла от расчетного отдела до кабинета заместителя директора по производству, успела несколько раз умереть и воскреснуть. Я решила, что кто-то видел, как я уходила с пикника в обнимку с Хилобком, и готовилась к тяжелому разговору.
Постучала.
— Войдите! — послышалось из кабинета.
Вошла и поздоровалась.
— Вызывали?
— Садись, — Тетекин указал на стул, стоящий возле его рабочего стола.
Села.
— Какая же ты красивая…
Я чуть не упала со стула от неожиданности.
— Ты меня боишься?
Я опустила глаза.
— Почему ты убежала в субботу?
— Мне было плохо, — с трудом выговорила я.
— А почему плакала?
— Мне было плохо, — повторила я.
— Что случилось?
Внутри защемило, словно огромная невидимая рука пыталась раздавить меня, как грецкий орех.
— Тебя кто-то обидел? Это ведь я пригласил тебя на праздник, и теперь мне неловко, что с тобой случилось что-то нехорошее.
Рука сделала свое дело. Скорлупа треснула, из прорех хлынуло мое горе.
Владимир Андреевич засуетился, полез в карман брюк, достал белоснежный платок и подошел ко мне. Чуть согнувшись, он вытирал душистым ситцем мое лицо, затем поднял меня, прижал к себе и стал целовать слезы.
В этот момент в кабинет постучали. Он отпрянул от меня, потом засмущался из-за этой своей первой реакции, улыбнулся, сунул в руку платок и тихо сказал:
— Не плачь больше. Мы с тобой еще поговорим, хорошо?
Я пошла к выходу, а он сел за стол и крикнул:
— Войдите!
Я выскользнула, а вместо меня в кабинет вошел высокий серьезный человек в милицейской форме. Я тихо плыла в свой кабинет по самому дну комбината и, как испуганная рыбешка, шарахалась от каждого встречного. Ах, мама, мамочка. А ты говорила, что нет любви.
Весь день коллеги говорили о пропавшем Хилобке. Милиционер, которого я видела у Тетекина, ходил по шахте, разговаривал со свидетелями. Под конец рабочего дня начальница озадачила меня. Она сказала, что Ирина, жена Хилобка, якобы наняла экстрасенса, который приедет в поселок и с помощью ясновидения попробует выяснить, что случилось с Павлом Ивановичем, жив он или нет. Я весь день сосредоточенно обсчитывала ведомости, молилась, чтобы эти слухи оказались пустой болтовней, и время от времени подносила к лицу платок, пахнущий Владимиром Андреевичем. Ах, мама, мамочка.
Без пяти минут три за мной зашла Зоя, и мы отправились смотреть шмотки. Танька Шумейко жила в частном доме. По дороге я попросила Зою разузнать, часто ли и в какие дни бывает у Шумейко Монгол, для того якобы, чтобы не напороться на неприятности и обходить его десятой дорогой, если вдруг не найду сейчас подходящую вещь и вынуждена буду приходить к Таньке еще не раз. Мы нажали кнопку на калитке, и вскоре вышла хозяйка в спортивных шортах, темной майке, с перепачканными мукой руками. Таньке было около тридцати. Она была невысокая и пышная, словно выпеченная из теста. Круглое лицо-блинчик, нос-пончик, губки-бублики. Груди-пирожки, рубенсовский животик, ягодицы-булочки. Пережженные пергидролем волосы собраны на макушке в раскидистую пальму. Я сказала, что хочу посмотреть вещи, она провела нас в дом.
Кухня у Таньки была просторная. Возле окна стоял стол-тумба, на котором Танька лепила пельмени. На противоположной стороне печь-пролетка, в летнее время застланная клеенкой и заставленная пустыми банками. Дальше пенал для посуды, старый сервант, обеденный стол, окруженный несколькими табуретками — вот и все убранство.
В углу за шторами прятались две двери. В одну из них провела меня хозяйка. Это была гостиная. Она вся была завалена товаром. На полу стояли сумки с барахлом, на диване, на креслах и стульях кучами были навалены турецкие одежки.
— Ройся, — сказала Танька и пошла лепить пельмени. Зоя осталась на кухне и предложила Таньке свою помощь. Не прошло и пяти минут, а Зоя и Танька, как старые подруги, хохотали и складывали готовые пельмени на большой деревянный поднос.
Я стала выбирать себе наряд. Надевала одно платье, крутилась возле зеркала, выходила в кухню, советовалась с Зоей, выслушивала восхищения, затем возвращалась в гостиную и надевала следующее. Переменив несколько одеяний, я остановилась на одном из них, договорившись с Танькой, что верну его на днях, если маме не понравится.
Маме, конечно, моя обновка не понравится. Я планировала зачастить, прибиться к Танькиному дому, чтобы рано или поздно она вывела меня на Монгола.
Когда возвращались с Зоей из коммерческих гостей, она рассказала, что у Таньки роман с Колей Волошкой. Он тоже «подснежник» на сорок пятом участке, женатый, из блатных, приезжает на шахту отмечаться. Когда попадают ночные смены, врет жене, что спускается в шахту, а сам ночует у Таньки. Несколько раз с ним вместе заезжал Монгол. Всю ночь играли в карты. Пить они не пьют, иногда курят травку. У Монгола бабы вроде нет. Была какая-то Лена, когда он в Алчевске отсиживался, но сейчас ничего серьезного. Вот такие сведения выдала мне агент специальной разведки Зоя.
14
Пустая комната с большим, трехстворчатым, опутанным занавеской окном. Одна створка приоткрыта, сквозь нее в комнату сочится дыхание мира: вдох-выдох, вдох-выдох — белоснежная гардина вздымается, как грудь великанши.
Стены покрыты сияющим мелом. В центре комнаты, на ковре, лежу я, на мне нет одежды. Глаза мои открыты, я смотрю на потолок, жду начала передачи. Вскоре потолок делится пополам, раздвигается, как автоматическая дверь, и передо мной является широкий, от стены до стены, экран.
Изображение снежит, подрагивает, бурлит обилием молекул, но вскоре из хаоса точек рождается маленькая, закрученная спиралью Вселенная. Космические ветра, пробравшиеся в открытое окно, касаются новорожденной, она вертится, заворачивается в плотный клубок и, наконец, превращается в Белого карлика.
Экран темнеет, но ненадолго, через минуту надо мной уже шумит студия для шоу-программ: зал аплодирует, декорации переливаются неоном, ведущий, облачением похожий на Кота в сапогах, делает реверансы, уступает место кому-то еще не видимому, но уже приближающемуся.
Звучит барабанная дробь. Из-за кулис на сцену, кувыркаясь, выкатывается Белый карлик. Но это не остывающая звезда, а миниатюрный мужчина, одетый в белый фрак. Он вскакивает на ноги и с криком «Алле-оп!» стаскивает штаны. Молниеносно, как шутиха, из-под рубахи выстреливает его мужское естество. Оно чудо как велико.
Карлик бьет чечетку, зал рукоплещет, за кадром слышатся радостный визг и похотливые женские вопли. Маленький мужчина падает на пол, его природа возвышается над ним, как труба. Из этого инструмента вырываются лирические звуки, тонкие и нежные. Двигаясь в такт этой музыке, на сцену выходят две полуобнаженные мулатки, зигзагообразно вращая бедрами. Они пластично вращаются, используя, как шест, поющий мужской инструмент.
В этот момент экран темнеет, покрывается рябью, и я снова вижу только хаотичное мельтешение точек. Они бурлят, вращаются, расходятся кругами, превращаются в серебристую мишуру и начинают падать с потолка, как медленный снег. Тонкая музыка страсти, которая лилась из плоти Белого карлика, не смолкает, она звучит где-то за кадром, развивается и обрастает сопровождением других мотивов.
Ветер, бьющийся в окно, подхватывает падающее серебро и носит его по комнате, как поземку. Бутафорский снегопад усиливается, и наконец из самой гущи рассеянного блеска появляется лицо Тетекина. Оно нависает надо мной, рассматривая и любуясь, и вскоре я вижу все его тело, явившееся из глубин дрожащего снега.
Он надвигается, расправив крылья и медленно планируя надо мной. Птица небесная. Сокол ясный. Спустившись, он покрывает мое тело легкими поцелуями, бережно клюет меня, превратившуюся в пшеничное поле.
Насытившись, Тетекин достает из гущи падающего серебра оружие, ветеринарный пистолет, и целится в меня, в самую нежную низость. Я испытываю страх, пытаюсь вырваться, но он наваливается всем телом и держит меня, как взбесившуюся самку.
И вот я чувствую выстрел, в меня вливается лекарство. Кипящая нега разливается по телу, от центра к самым границам. Ползет медленно, обволакивает, как сон, достигая кончиков пальцев.
Сквозь дрему я смотрю на Тетекина, обросшего белым халатом, он врач, я — пациент.
Я корчусь, но мне не больно, мне сладко. Внутри меня снежит изображение, бурлит обилие молекул, и вскоре из хаоса точек рождается маленькая, закрученная спиралью Вселенная. Космические ветра, пробравшиеся в открытое окно, касаются новорожденной, она вертится, заворачивается в плотный клубок и наконец превращается в Белого карлика.
Когда проснулась, мать на кухне тарахтела посудой, собиралась на работу. У меня в кулаке был зажат белоснежный платок Тетекина, всю ночь я прижимала его к себе, чем и накликала этот странный сон. Я вскочила — предстоял ответственный день. Во-первых, нужно узнать, в какие дни у Коли Волошки будут ночные смены и выследить Монгола. Далее — Тетекин. Он сказал «Мы с тобой еще поговорим». Но когда? Где? К этому нужно быть готовой.
Я надела вчерашний наряд, несколько дней без шарфика мне появляться на людях нельзя. Мать все еще разговаривала со мной сквозь зубы, сказала, если не буду помогать ей полоть картошку, зимой мне придется есть собственные локти. Ну и ладно. Может, я к зиме уже выйду замуж.
Я вышла пораньше и на работу пришла первой. У Галины Николаевны на столе в рамочке были записаны номера всех нарядных. Я позвонила начальнику сорок пятого. Изменив голос, представилась заведующей столовой и попросила назвать, по каким дням их работник Николай Волошка бывает на шахте: он, мол, задолжал деньги за два беляша, и мне нужно забрать долг, потому что скоро намечается ревизия. Сергей Петрович озвучил график выходов. Как только я положила трубку, дверь распахнулась и в отдел вошел худощавый человек невысокого роста с бритой налысо головой. Светлая футболка висела на нем балахоном, из широких рукавов, как вермишель из слоновьих ушей, свисали согнутые в локтях руки. Кожа лица была помятой и несвежей, как промокашка, которой только что вытерли пыль со стола. Перед собой он держал две согнутые буквой «Г» медные проволоки. Они, как тараканьи усы, шевелились в его руках.
— Где у вас север? — спросил он.
Я пожала плечами, а он принялся ходить по кабинету, исследуя воздух своими тараканьими проволоками.
— Слабое биополе…— сказал он, вращая «усами» над Аллочкиным столом.
— А здесь сильное, — сделал он вывод, испробовав поле над столом начальницы.
На пороге появились Аллочка и Галина Николаевна.
Незнакомец поздоровался и прекратил сеанс.
— Вы кто? — спросила начальница.
— Пропал человек… — начал объясняться мужчина.
— А! Так вы экстрасенс?! — обрадовалась Галина Николаевна.
— Совершенно верно.
У меня потемнело в голове. «Союз нерушимый республик свободных...» — молниеносно запела я про себя. Если он способен читать мысли, мне нужно громовым пением заглушить свои внутренние сигналы, чтобы он не понял, что я имею отношение к исчезновению Хилобка.
— Ну и как там дела? Выяснили что-нибудь? Жив Хилобок или нет?
«Сплотила навеки Великая Русь!»
— Очень слабый сигнал, — ответил он, — но среди мертвых его нет. Мне мог бы помочь человек, который виделся с ним последним.
«Да здравствует созданный волей народа!!»
— Я виделась, — сказала начальница.
«Единый могучий Советский Союз!»
— Подойдите ко мне, — сказал экстрасенс.
«Славься-а-а Отечество!»
Галина Николаевна подошла к нему, и он стал водить вокруг нее проволоками.
«Наше-е-е свободное!»
— Закройте глаза — приказал он.
Начальница закрыла.
— А теперь призовите образ пропавшего. Видите его перед собой?
«Дружбы народов надежный оплот!»
— Ну, вижу, да, вижу, наверное…
— А теперь давайте спросим у него мысленно…
«Па-а-артия Ле-е-енина!!!»
— Что спросить?
— Где он сейчас? Ну, спросили?
«Си-и-л-а-а народная!!!»
— Спросила, но он ничего не отвечает…
— А что он делает?
«Нас к торжеству коммунизма ведет!!!!»
— Исчез куда-то… а что это значит?
— Я вижу, что он жив, но находится где-то далеко… больше пока ничего сказать не могу…
В отдел, тяжело дыша и обливаясь потом, вкатилась Марья Семеновна. Она принялась извиняться за опоздание. Экстрасенс подошел к ней, обнюхал проволоками и сказал:
— Есть риск сердечного заболевания.
Марья Семеновна вскинула руки и прижала к взмыленной груди:
— Что же делать?
— Худеть! — ответил целитель.
— Худеть? — удивилась Марья Семеновна.
— Предлагаю вам уникальную методику — кодирование от лишнего веса.
— А что для этого нужно?
— Ничего не нужно! Садитесь…
Экстрасенс поставил стул в центр комнаты, Марья Семеновна села.
— Закройте глаза и представьте два стола с едой. На одном стоит сахарница, тарелка с дрожжевыми пирожками, кусок сала, жареная картошка, пельмени, шашлык из свинины… Видите все это?
— Да, — ответила Марья Семеновна.
— На втором столе — морковь, огурцы, помидоры, капуста, свекла, яблоки, клубника, абрикосы, бездрожжевые хлебцы, кефир, гречневая каша. Видите?
— Да…
— А теперь давайте сожжем первый стол. Разложим под ним дрова, поднесем спичку и подожжем. Получается?
— Дрова отчего-то не загораются, — сказала Марья Семеновна.
— А давайте мы подложим бумагу! О! Сколько у вас здесь бумаги. Возьмем несколько листов, сомнем и положим между чурок. А теперь поднесем спичку. Ну?
— Горят! — радостно воскликнула Марья Семеновна.
— Пусть горят это жирное склизкое масло, эти бесформенные куски теста с трупной начинкой… Отойдите подальше от костра, чтобы не обжечься…
— Сгорели! Сгорели…
— Открывайте глаза!
Марья Семеновна открыла глаза и горделиво посмотрела на нас, жалких, незакодированных обжор, обреченных до конца своих дней поглощать жирное склизкое масло и беляши с трупным мясом.
— Сто гривен, — сказал целитель.
— Сколько? — не поверила своим ушам Марья Семеновна.
— В Шахтерске эта услуга стоит сто пятьдесят, а в Донецке двести, я вас со скидкой закодировал.
Марья Семеновна принялась потрошить кошелек:
— Девочки, у вас есть деньги? Займите до зарплаты…
Мы вытряхнули содержимое кошельков, но денег все равно не хватало.
— А можно я домой сбегаю? Подождете минут двадцать, я недалеко живу? Галина Николаевна, отпустишь?
— Беги, раз такое дело, — ответила начальница.
— Может, еще кто-нибудь? Я и от алкоголизма кодирую.
— Вовку своего закодировать, что ли… — задумалась Галина Николаевна.
В дверях показались начальник планового отдела, кассир и старшая банщица. Все три женщины принадлежали к супертяжелой весовой категории, с их появлением наш кабинет погрузнел килограмм на триста с лишним. Мария Семеновна на бегу рассказала им об экстрасенсе, и теперь все толстушки шахты пришли в расчетный отдел, чтобы избавиться от лишнего веса. Проводить сеансы погружения в расчетном отделе было неудобно, в кабинет часто заходили рабочие на сверку, это помешало бы пациенткам расслабиться, а целителю настроиться на нужную волну. Решили попросить у главного бухгалтера ключ от просторной кладовки, там хранилась бумага, чистые ведомости, канцелярские товары и прочая утварь бухгалтерского хозяйства.
Целителя посадили в кладовку, и начался прием. Проблемные коллеги записывались в очередь, занимали друг у друга деньги, обзванивали родителей-пенсионеров, приводили тучных бабушек, трясущихся дедушек, жены со скандалами втаскивали в кладовку пьющих мужей, после сеанса ходили по кабинетам и рассказывали о своих ощущениях. К концу рабочего дня треть поселка была закодирована от лишнего веса и алкоголизма.
О Хилобке забыли. Весь день я дефилировала по комбинату с бутафорской папкой документов по прямой линии от бедра. Тетекин сказал, что мы с ним еще поговорим, и мне хотелось спровоцировать случайную встречу. Его кабинет находился в одном крыле с приемной директора. Бессчетное количество раз я прошла мимо его кабинета, прижимая бумаги к груди и делая вид, что озабочена очень важными, требующими срочного решения делами. Его дверь безмолвствовала. Пару разу к нему стучали рабочие, один раз стучала старшая банщица, а в конце рабочего дня, проходя мимо приемной директора, я услышала, как секретарь Эвелина говорила кому-то по телефону, что заместителя директора по производству сегодня на шахте нет, он уехал на совещание.
15
— Ма, дай денег.
— Зачем?
— Хочу купить у Таньки кофточку.
— У меня нет денег.
— Есть!
— На кофточку нет.
— Мне ходить не в чем.
— Не выдумывай.
— Хожу в каком-то тряпье, то перешитое, то недошитое. У меня день рождения через месяц. Я хочу новую кофточку. Давай, ты мне ее купишь, и это будет твой подарок?
— Через месяц и куплю.
— Ну, ма!
— Что, ма? Я тебя просила картошку прополоть, ты мне помогла? А теперь кофточки ей подавай. Обойдешься.
— А как я, по-твоему, буду замуж выходить в этих обносках? Ты же хочешь, чтобы я замуж вышла?
— Мужчина в жены не шмотки берет, а женщину.
— Мужчине для начала понравиться нужно, а кто ко мне подойдет, если у меня даже платья нормального нет?
— А вот это на тебе сейчас что?
— Старье с косметическим ремонтом!
В аптеку зашел старик, и мама всем видом показала, что больше разговаривать со мной не будет. Я зашла к ней сразу после работы, в надежде раздобыть денег и отправится к Таньке за новой кофточкой. Но она все еще злилась за мою пьяную выходку и за то, что я не пошла с ней в огород. Но я все равно отправилась к Таньке. Сегодня Тетекин был в отъезде, но завтра он будет на шахте. А что если он снова меня вызовет к себе, чтобы продолжить разговор? Он так деликатно успокаивал меня, когда я разревелась у него в кабинете, так нежно смотрел мне в глаза. Даже если не вызовет, я ведь могу столкнуться с ним в комбинате. Я хочу хорошо выглядеть. Мне нужна новая кофточка.
Я забежала домой, чтобы взять вчерашнее платье, Танька обещала обменять, если не подойдет. Когда уже подходила к ее дому, вспомнила о той бумажке, где я набросала график выходов Танькиного любовника. Записка осталась в сумочке, и я уже не помнила, есть вероятность встретиться с Монголом или нет. Но меня это не волновало. К черту Монгола. Мне нужна новая кофточка, я хочу вскружить голову Тетекину!
Танька бросила к моим ногам несколько кулей. Главной для меня деталью был высокий воротничок-стойка, на моей шее все еще виднелся засос. Затем цвет — кофточка должна освежать меня и подчеркивать красоту глаз. Ну и конечно же, она не должна меня полнить. Я приступила к осмотру. Те, которые стоило примерить, я складывала на диван, не заинтересовавшие меня модели — в один их освободившихся пакетов. Перебрав, как Золушка, по зернышку весь запас кофточек, я принялась их примерять. Первая, бежевая, плохо села. Вторая, изумрудная, висела балахоном. Третья, нежно-голубая, придавала мне романтичности, но лишала сексуальности. У четвертой, бордовой, была открытая английская пройма, она невыгодно оголяла руки. Черная, на первый взгляд неприметная, оказалась самой удачной. Сшита она была из вискозы с добавлением эластина. Высокий воротник мягко опоясывал длинную шею, чуть присборенный рукав-фонарик зрительно расширял линию плеча, талия и бедра казались стройнее. Я крутилась перед зеркалом, рассматривая себя спереди, сзади и с боков.
— Как иностранка! — вдруг услышала я мужской голос.
За шторой, прислонясь к дверному косяку, стоял Монгол. На мне были только кофточка и трусики.
— Черная пантера, — добавил он и удалился из комнаты.
Я быстро переоделась и позвала Таньку. Мы договорились с ней о том, что я на шахте запишусь в ведомость, и стоимость блузы будет удержана из следующей зарплаты. Выйдя из Танькиного двора, я снова столкнулась с Манголом. Он стоял возле машины и копался в багажнике.
— О-па-па! Черная пантера! — воскликнул он, увидев меня, и в этот же миг я почувствовала, как что-то холодное уткнулось мне в спину.
— Руки вверх!
Я обернулась. Коля Волошка стоял позади, уткнув в меня дуло охотничьего ружья.
— Не ссы, красавица, все будет путем! Коля, не пугай девушку.
Коля заржал и опустил ружье.
— Да я пошутил, — заржал Коля, — разве можно дырявить такую красоту!
— Куда собралась? — спросил Монгол.
— Домой, — ответила я.
Из калитки вышла Танька:
— Ну, где ваш заяц?
Монгол достал из багажника ведро, накрытое крышкой.
— Мы уже все сделали, и в уксусе вымочили, можно жарить.
— Ой, нет, на сковороде он жестким получится. Я его немного обжарю и потушу с чесночком.
— С чесночком! — заржал Коля, — А как потом целоваться?
— Кверху каком, — ответила Танька и, забрав у Монгола ведро, пошла в дом.
— Кверху каком! — хохотал весельчак Коля, — Не уходи, красавица. Пойдем кушать зайчика!
— Тебя как зовут? — спросил Монгол.
Я ответила.
— Нельзя отказываться, Аня, когда мы приглашаем к столу, это может нас обидеть, — сказал Монгол, — а нас не нужно обижать, Аня.
— Я и не думала отказываться, я люблю зайчатину, — ответила я и пошла в дом следом за Танькой.
Она разделывала тушку, заяц с треском распадался на куски.
— Кости хрустят, как человеческие, — сказал Монгол, входя.
Он вальяжно, засунув руки в карманы, несколько раз прошелся по кухне взад-вперед. Затем достал из кармана колоду карт и принялся их тасовать. Броски, вертушки, мельницы, веера — карты порхали в его руках, как живые. Я сидела на табурете рядом с Танькой и чистила картошку.
— Где Коля? — спросила Танька.
— Вот он, твой Коля, — сказал Монгол, глядя на входящего Волошку.
— О, картишки! — захохотал Коля.
— Погоняем бычков? — сказал Монгол.
— Погоняем! — ответил Коля.
Они сели на пол, посреди кухни, и стали играть, скрестив ноги по-турецки. Монгол напоминал собаку-ищейку, которая не расслабляется и всегда держит нос по ветру — он дергался, недоверчиво щурился, вертел головой, словно ожидал нападения сзади. Речь его была медлительная, будто сонная.
Коля же сыпал слова, как металлические шарики, они звенели вокруг, прыгая и хохоча. Круглый, спокойный, как сытый кот, он сидел, зыркая масляными глазками, время от времени подергивая себя за усы.
Танька суетилась возле электроплиты — перчила, подсаливала, пробовала, добавляла и убавляла температуру. Иногда выходила на улицу, в огород, выкопать молодого лука, чеснока, сорвать пучок свежей зелени.
Закончив чистить картошку, я села на табурет у окна и стала думать о Боге, о том, что он не плох и не хорош, не черен и не бел. В эти цвета его окрашивают люди, исходя из опыта взаимодействия. Он как океан.
Один заплыл за буйки и чуть не утонул, или его дом на берегу смыло девятым валом, или часто не везло с уловом, или, стремясь к океану, человек ожидал увидеть Афродиту, выходящую из пены, но не увидел.
Другой нежился в тихих волнах, благодаря йодистому воздуху исцелил болезнь легких, его сети всегда были полны рыбы, и однажды на пляже он встретил девушку своей мечты.
Но Бог — не просто неодушевленная стихия, он, как Солярис, находится в постоянном контакте, но в отличие от Соляриса, не удален от Земли на расстояние тысяч световых лет, а находится рядом, разлит вокруг нас, растворен внутри.
Общаться с этим непознанным явлением нужно осторожно, соблюдая правила техники безопасности. Ими являются те самые десять заповедей. Нарушаешь, идешь на красный свет — однажды попадешь в аварию. Исполняешь — имеешь гарантии на спокойное существование и мирное плавание. Если же действуешь во имя добра и справедливости — всегда будешь ощущать попутный ветер, дующий в спину.
Похожее отношение у меня сложилось к Шубину. Зная, что я действую в его интересах, я приобрела твердость, уверенность в том, что пока мы с ним в одной команде, никаких неприятностей со мной не случится и ничто не помешает осуществиться задуманному.
— Аня, ты вся такая умная! Да, Аня?
— Сидит, молчит, задумчиво смотрит вдаль, а-ха-ха!
— Иди к нам, сыграем в очко, Аня.
— На интерес, а-ха-ха!
— Я не умею в очко.
— А во что умеешь? — спросил Монгол.
— В дурака.
— Давай сыграем в дурака.
— А-ха-ха! А давайте так. Кто первый выходит — тот вне игры. Бодаются два оставшихся. Кто выиграет, загадывает желание. Дурак исполняет. Идет?
— Идет, — ответил Монгол, — Аня присоединяйся, не обижай отказом хороших людей.
Я села рядом с ними, поджав колени. Монгол тасовал, карты разлетались, как павлиний хвост. Я была спокойна, как никогда.
Как и должно было случиться, первым из игры вышел Коля. Вместе с ним вылетел туз, Коля бился им в последнем сражении. Мне везло, у меня на руках были козырные валет, дама и король. Монгол отбивался громкими шлепками:
— А солдатика! А мамочку! А бардадымчика!
Принимал, протяжно завывая:
— О-па-па-а-а-а…
В конце игры, переняв у Монгола манеры и жаргон, я оставила его в дураках, хлестко забросав козырями:
— А козырного солдатика!? А козырную мамочку!? А бардадымчика!?
— О-па-па-а-а-а-а… — выдохнул побежденный Наполеон.
— Загадывай желание! — захохотал Коля.
Монгол сощурился и посмотрел на меня с интересом.
— Прямо сейчас хочу уйти домой, — сказала я, — и пусть Монгол меня проводит, вон темень какая на дворе.
— А зайчика покушать? — спросила Танька, молча наблюдавшая за игрой.
— Поздно уже, я после семи не ужинаю.
— Так не пойдет! Мы за ним, как псы, бегали по полям!
— Почему же не пойдет? Договор у нас какой? Кто выиграет, тот загадывает желание.
Я выиграла. Желаю сейчас уйти домой и чтобы Монгол меня проводил.
— Эх, какая девка! — захохотал Коля. — Наш человек! Ну идите, голуби, воркуйте, если зайца не хотите, нам больше достанется!
Воздух был свежим и бодрящим, в траве стрекотали сверчки.
— На машине поедем или прогуляемся? Говори. Ты заказываешь музыку.
— Пешком, — ответила я.
— Эх, хорошо, — сказал Монгол и взял меня за руку, — давно я не прогуливался с девушками по поселку. Со школьных лет.
Мы шли по пустынной улице, как влюбленные пионеры.
— Тебе не холодно? — спросил он.
— Прохладно, — ответила я.
Он снял спортивную куртку и набросил мне на плечи. Я улыбнулась:
— Ну, теперь мы точно, как школьники.
— Школьники, да. Хорошие были времена. Тогда романтика имелась, сейчас ее нет. Хочешь, я покажу тебе свое любимое место, Аня? Я водил туда своих девушек.
— Покажи, — сказала я, — потом я покажу тебе свое.
Мы прошли улицу до конца и вышли на дорогу. Мимо нас проехал последний рабочий автобус, повез людей с третьей смены.
— Куда мы идем? — спросила я.
— В горы,— ответил Монгол.
Мы прошли еще несколько проулков, завершившихся длинным строем гаражей.
— Когда был пацаном, смотрел на эти гаражи и завидовал мужикам, которые ставили здесь машины. Они после работы здесь собирались, машины чинили, бухали, в карты играли. А я думал, вырасту, обязательно стану шахтером, полезу в забой, заработаю денег. Потом понял, что больше всех имеют те, кто не работает, а честно отбирает заработанное. Заработал ты, дядя, денег, поделись с хорошим человеком. Я всех окрестных барыг крышую. Они мне деньги — я им спокойный сон. Спокойный сон, Аня, стоит дорого.
— Ты в нашей школе учился? — спросила я.
— Конечно, моя матушка здесь живет.
— Это она на откатке работает? Невысокая такая, седая?
— Она… Сто раз говорил, бросай эту говноработу, я тебя всем обеспечу, а она — нет, и все! Совковое воспитание. Каленым железом не вытравишь. А вот здесь мы свернем.
Он потянул меня за руку, и мы пошли по полю в сторону холма.
— Обожаю эту горку, здесь весной растет сон-трава, тюльпаны, ирисы, — сказала я.
— Мы сон-траву «котиками» в детстве называли. Я однажды нарвал букет, принес матери, а отец избил меня.
— За что?
— Он пьяный был. Ну, за то, что нужно быть мужиком, а не бабой. Он, когда напивался, моей головой об батарею стучал.
— А где он сейчас? Развелись?
— Сдох от водяры.
Мы шли быстро, поднимались все выше, Монгол тяжело дышал.
— А вот эти камни мы называли «скэля», — сказал он, забираясь на их вершину и подавая мне руку.
— Мы тоже, — ответила я — Какой здесь ветер!
Мы стояли на верхней площадке каменного утеса. Справа перед нами лежал поселок, слева — кладбище, а между ними, как аппликация на фоне серого неба, чернела шахта, украшенная гирляндой производственных огней. Монгол обнял меня и прижал к себе:
— Родишь мне сына? — хрипло сказал он.
— Прямо сейчас? — растерялась я.
— Когда я тебя увидел там, у Таньки, в одних трусиках…
— А давай теперь я тебе покажу свое любимое место?
Чтобы попасть на нужную поляну, нам пришлось немного обогнуть поселок. Весь путь занял минут пятнадцать. Монгол курил, пускал дымные колечки, блякал, рассказывал про армию. Когда спускались к ручью, он вел себя, как кавалер, шел впереди меня, подавал руку на самых крутых участках.
Ночь была звездная и ясная, кусты возле шурфа кучерявились у края, как темная пена. Мы стояли у самого края.
— Полная луна, — сказал Монгол, глядя на небо сквозь ветви.
— Не, пока еще не полная, полнолуние через пару дней, — ответила я.
— Красиво здесь, Аня, одобряю, — рассмеялся Монгол, — будем делать сына?
— У тебя есть трава?
— В Греции все есть!!
— Может, курнем?
— Хочешь раскумариться?
— Хочу, чтобы луна стала еще полнее.
— Хорошая ты девочка, Аня, — сказал Монгол, доставая из кармана сигаретную пачку и открывая коробку. Там плотно, как патроны в обойме, сидели косяки.
— Выбирай! — он протянул мне пачку.
Я достала наугад одну папиросу:
— Они что, разные?
— Да, трава разная.
— А какую я выбрала?
— Сейчас покурим и узнаем.
— От разной травы разный приход, да?
— Слушай, ты вообще курила когда-нибудь?
— Пробовала…
— Оно и заметно, что ты не в теме…
Монгол подкурил, сделал три шумные, голодные затяжки и протянул мне косяк. Он сел на траву по-турецки и посадил меня рядом с собой. Нас окружил запах жженой конопли.
— Теперь ты хапани, Аня.
Я затянулась. Та придорожная трава, которую я пробовала у Зои, была намного грубее. Это шла мягче, но обжигала горло.
Мы курили, поочередно делая по три затяжки. Я слышала много рассказов о том, что может случиться после курения конопли, и ожидала каких-то чудес. Но ничего не происходило. Я затягивалась и затягивалась, страшась ничего не почувствовать.
— Я буду раздеваться, — вдруг сказал Монгол и стал расстегивать ширинку. Расстегнув, он попытался сидя освободиться от брюк, но у него не получилось. Он решил встать, но его не держали ноги.
— Не могу подмутиться, — сказал он и попробовал еще раз, держась за мое плечо. Кое-как встал, но тут же пошатнулся и одной ногой вступил в углубление шурфа. Его нога увязла в траве, как в болоте.
— Измена! — крикнул он. — Это измена!
Вторая нога тоже стала погружаться в гущу травы, Монгол оказался по колено в земле. Он осматривал себя с недоумением, руками вырывая клочья травы из-под себя.
— Аня, — сказал он, — дай мне руку!
Я сидела и, не двигаясь с места, смотрела на него.
— Дай руку, дура!
Его все затягивало и затягивало. Когда увяз по самую грудь, он, как ребенок, протянул ко мне две руки. Его глаза стали чистыми и испуганными, как у того мальчика, который принес маме букет сон-травы.
— Аня, — повторил он спокойно, — это измена…
Вскоре шурф поглотил Монгола, и я представила, как летит он вниз, по сырому вертикальному коридору, расправляя руки, подобно птице, как машет ими медленно и печально, планируя над темной бездной, как неторопливо приближается ко дну.
Я представила Шубина, сидящего на троне. Вот, он, величественный царь сырой земли, встречает новобранца, поднимается ему навстречу, обнимает за плечи, и уже текут из широких глаз Монгола слезы радости и любви. Ведь отныне никто и никогда не посмеет бить его головой о батарею.
И вдруг мне стало радостно. Как же хорошо и радостно мне стало. Я засмеялась. Смех ударился о дерево, упал и поскакал по лесу, как заяц. Я еще засмеялась, и следующий звон поскакал ему во след. Потом еще и еще. Я хохотала, и все мои радости скакали по лесу, как зверьки по темному залу.
Далеко в небе всполохнула зарница. Я встала и пошла домой. Кусты касались ветвями моего платья и тихо шептали о чем-то летнем. Шорох усилился. Я подняла голову и увидела стаю летучих мышей, они кружили надо мной, пытаясь сесть на волосы. В детстве я слышала множество историй о том, как летучая мышь впивалась намертво в кожу головы. Я пошла быстрее, потом побежала. Черная туча преследовала меня. Чтобы уберечь свои волосы от мышей, я попыталась задрать подол платья и натянуть его на голову. Ничего не получилось. Я побежала еще быстрее.
И вот тогда, именно в этот момент, я поняла, что жизнь конечна. Не то чтобы я не думала и не знала об этом раньше. Думала и знала, но это знание всегда плавало где-то на поверхности, как сухой безжизненный лист, теперь же оно превратилось в металлическую ось и пронзило меня, как кол во время византийской казни. Жизнь конечна. Она оборвется. Однажды меня не станет. Останутся летние травы, запах чабреца, заросли терновника над выемкой шурфа, а меня здесь не будет, я исчезну, все закончится. Мыши летели за мной, как темная фата, а я неслась по лесу, охваченная ужасом бытия.
Мимо меня проносились застывшие деревья, изогнутые кусты, тихие травы и камни, разбросанные вдоль дороги. Я споткнулась об один из них и упала лицом в пыль. Подняв глаза, увидела перед собой огромный раскидистый лопух. Сорвав самый большой лист, я стала мастерить головной убор в виде конуса, скрепляя расходящиеся полы длинными стеблями вьюнка. Надев на голову это величественное сооружение, я поднялась и пошла смелее.
— Аня, что с тобой?
Мать не спала. Когда я ворвалась в квартиру, она стояла в ночной сорочке в дверном проеме и растерянно смотрела на меня.
— Что? — не поняла я.
— Что это?!
— Где? — снова не поняла я.
— На голове у тебя что?!
— Это мыши…
— Какие мыши, что с тобой? Ты опять напилась?
— Нет…
— Господи! Что с твоими глазами?
— Мама, они гнались за мной…
— Кто?
— Мыши…
— Ты с ума сошла? Что случилось?
Я оглянулась, внимательно изучила стены и потолок. Мышей нигде не было.
— Аня!
— Мам, я пойду спать, мне завтра на работу.
Я сбросила босоножки и пошла в спальню. Мать шла за мной, кричала, плакала и требовала объяснений. Я пообещала, что завтра все расскажу, рухнула в постель и укрылась с головой. На случай, если мыши вернутся, я положила под подушку скрученный жухлый лопух — остроконечную шляпку Филифьонки.
Разбудил меня звук разрывающегося целлофана, словно кто-то прорывался из вакуумного пакета. Открыв глаза, я осмотрела комнату, залитую луной, и заметила едва уловимое шевеление на стене напротив. Прорывая обои, из стены показались несколько черных червей. Они шевелились, продвигаясь и высвобождая свои длинные тела из-под слоя штукатурки. Вскоре их стало больше, они соединились в два букета по пять штук и стали походить на кисти рук, выросшие из стены и ощупывающие пространство. На этом движение не закончилось, они вытягивались и вытягивались, и вот уже из стены росли две черные руки, то сгибаясь, то разгибаясь в локтях.
Не успела я опомниться, как вдруг стена вокруг этих рук вскрылась, будто консервная банка, и в комнату с тихим свистом въехал Шубин на своем деревянном кресле вместе с тускло мерцающим торшером. Он остановился в центре ковра и замер, как египетский сфинкс. Стена всколыхнулась и с тихим шелестом затянулась, как масляная пленка.
Шубин сидел и смотрел на меня, а я, приподнявшись на локте, — на него. Прошла минута, другая, третья, пять, десять минут, а мы все смотрели и смотрели, гипнотизируя друг друга взглядами. Потом он протянул руку к выключателю и дернул за металлическую гайку. Свет потух, и Шубин растворился в воздухе, словно его и не было.
Зачем он ко мне явился? У него что, мало дел там внизу, на глубине девятисот метров? Я уже отправила ему трех прекрасных грешников: Евдошина, Хилобка и Монгола. Прошли они уже санацию, побывали в капсуле? Теперь я должна Шубину только одного, последнего человека, и я свободна.
Проснувшись утром, я первым делом осмотрела стену. На ней не оказалось никаких следов ночного визита, и трудно было понять, являлся ли Шубин собственной персоной или же он мне просто приснился. Но как бы там ни было, мой день начался с уверенности, что сегодня произойдет нечто особенное, чрезвычайное.
16
В босоножках-лодочках на каблуках, в короткой юбке, в кофточке «черная пантера», с прической а ля Мерлин Монро я шла по шахтному двору к крыльцу комбината. Недалеко от входа в баню стояли три шахтера. Они посмотрели в мою сторону. Один из них восторженно присвистнул. Я гордо отвела взгляд и полетела вверх по ступенькам. И тут в дверях появился он.
— Привет, красавица, — улыбнулся Тетекин.
У меня внутри вспыхнула люстра.
— Здравствуйте, Владимир Андреевич.
— Почему не заходишь?
Люстра обожгла меня своим невозможным светом.
— Не звали…
— Я вчера на совещании был…
Из дверей комбината показалась голова главного инженера:
— А, вот ты где! — крикнул он, увидев Тетекина, — а я тебя ищу, зайди ко мне!
Тетекин пожал плечами и ушел за инженером.
Меня ожидала еще одна встреча — в нашем отделе перед начальницей сидела Ирина Холобок. Лицо ее было бледным, осунувшимся, глаза припухли от бессонницы и слез. Рядом с ней стояла хрупкая девочка лет семи в кружевном сарафане. Она была копией отца — те же маленькие хлопающие глазки с загнутыми вверх ресницами, изящный, вздернутый носик и острый подбородок.
Ирина принесла в расчетный отдел больничный лист и задержалась, чтобы поделиться своими горестями. Спасатели несколько раз прочесали ставок, но тела так и нашли, милиция разводит руками, экстрасенс не может настроиться на нужную волну и постоянно требует денег. У нее из глаз полились слезы. Она достала платок и, приложив к лицу, вышла из кабинета. Девочка, испуганно глядя по сторонам, пошла вслед за матерью.
Горячий свет, который зажегся при встрече с Тетекиным, сжался в напряженную точку и исчез. Внутри стало темно и холодно, как в подвале. Мне захотелось вскочить с места, побежать вслед за Ириной, схватить ее за руку, прижать к себе, погладить по волосом и пообещать, что однажды Павел Иванович вернется! Вернется, честное слово, и вы заживете новой жизнью, потому что это будет другой человек, чистый, обновленный, благородный, и все у вас будет хорошо, честное слово, только не плачьте, пожалуйста, и немного подождите, время еще не пришло…
Зазвонил телефон. Начальница взяла трубку и взглянула на меня.
— Хорошо, сейчас пришлю, — ответила она кому-то, и в трубке послышались короткие гудки.
— Возьми папку с банковскими платежками и дуй к Тетекину, там у них какая-то сумма на счет вернулась, нужно разобраться, — сказала она мне.
То ли мои женщины заметили, как у меня задрожали руки, то ли не поверили в миф о затерявшейся сумме, но на их лицах играла ирония. Я схватила папку и выскочила из отдела.
Я прошла мимо соседних кабинетов и свернула в переход. Стены коридора, который соединял здание экономической службы с главным корпусом, состояли из ряда состыкованных окон.
В мае, перед летним сезоном, мать отнесла мои босоножки-лодочки в ремонт. Она пожалела денег на полиуретановые набойки, и сапожник поставил металлические, теперь мои каблуки стучали как лошадиные подковы.
Цок-цок, цок-цок, цок-цок. Каждый шаг отзывался металлическим лязгом и уносился вместе с эхом в глубину комбината. Многочисленные окна перехода светились от солнечной радости, а я несла папку с платежными ведомостями заместителю директора шахты по производству Владимиру Андреевичу Тетекину. На моем лице замерла маска профессиональной непосредственности. Да, я иду к начальнику разбираться, что за странная сумма вернулась на расчетный счет предприятия. Что здесь такого? Это всего лишь рабочий момент. И счастье не кипит у меня груди, и глаза не светятся от радости, и сердце не стучит, как заводное. Не стучит мое сердце. Не стучит. Это всего лишь металлические набойки бьются о пол коридора — цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Возле кабинета я поправила прическу и постучала. Услышала «войдите» и открыла дверь. Увидев меня, Владимир Андреевич встал из-за стола и направился к двери. Я подумала, что он собирается уйти, но он выглянул в коридор, осмотрелся, вернулся, закрыл дверь, два раза провернул ключ в замке и нахлынул на меня, как волна.
В детстве родители возили меня на Азовские курорты. Мы отдыхали на пляжах, где море было мелкое, самое безопасное для детей. Заходишь в воду и идешь, идешь, идешь, кажется, зашел за край, а воды все еще по грудь. Идешь дальше, но вместо того, чтобы уходить вглубь, песчаное дно начинает подниматься, и ты вдруг оказываешься на широкой отмели, где вода едва достает до колен. И вот здесь, если море гонит волну, начинается самый настоящий конец света.
Волны встают на дыбы, как молодые жеребцы, солнце, просвечивая сквозь их белоснежные гривы, отливает перламутром, бирюзовая вода торжествует и бурлит, как кипящая лава. Здесь, на отмели, собираются гурьбой все детишки пляжа и с визгом бросаются в озверевшие волны.
Теперь я испытала похожие ощущения. Его теплые руки завертели, опоясали меня, закружили по кабинету, и начался конец света.
Он: Как ты пахнешь, боже, как ты пахнешь…
Я: Документы рассыпались…
Он: Ты сводишь меня с ума…
Я: Владимир Андреевич…
Он: Нежная такая…
Я: Владимир Андреевич…
Он: Какой я тебе Владимир Андреевич….
Я: Что вы делаете?
Он: Не бойся…
Я: Куда вы…
Он: Это комната отдыха…
Я: Что вы делаете?
Он: Иди ко мне.
Я: Нет.
Он: Почему?
Я: Я здесь не могу…
Он: А где? Скажи, где можешь?
Я: Не знаю…Но не здесь… Что вы делаете?
Он: Я хочу тебя…
Я: Не здесь…
Он: А где?
Я: Не сейчас…
Он: Когда? Скажи, где и когда?
Пока длился этот диалог, комната кружилась вокруг меня, как птица: крылья — столы, туловище — диван, хвост — порыжевший стул. Я слышала, что и у заместителя директора по производству, и у директора, и у главного инженера есть комнаты отдыха, но ни разу в них не бывала. Сейчас, после головокружительного волнения, я рассматривала ее скудную обстановку. Владимир Александрович сидел рядом со мной на диване и копался в кармане брюк.
Небольшой локон, спадающий на лоб, прямой римский нос с чуть заметной горбинкой, вкусные губы, скула, словно вырезанная уверенной рукой, и задорные, смеющиеся глаза цвета спелой вишни.
Самое трогательное в Тетекине — это профиль. Мне хотелось обводить его простым карандашом, вырезать из бумаги, касаться подушечками пальцев, пробовать на вкус. Мне казалось, что, глядя на него, я плавлюсь, как зажженный целлофан. В мир явлено миллионы профилей, но почему, когда я смотрю именно на этот, во мне меняется химический состав. Кто нарезал этот контур, почему он как единственно возможный вариант вскрывает во мне всю затаенную нежность.
— Вот! — сказал он, протягивая мне ключ.
Что это? — спросила я.
— Ключ.
— Вижу, что ключ.
— Это ключ от квартиры, где мы будем лежать!
Я нахмурилась.
— Извини, дурацкая шутка, — сказал Владимир Андреевич и обнял меня за плечи.
— Мне не нравятся такие шутки…
— Ну, я же извинился… — сказал он, улыбнувшись, и продолжил, — а ключ этот от бывшей квартиры моих родителей, они дом построили в городе, а квартира стоит, никак продать не можем. Что-то не так?
В этот момент я почувствовала слабый импульс, словно кто-то кольнул меня в темя наэлектризованной иголкой. Нет сомнений, это Шубин подслушивает наш разговор своими всемогущими ушами и ждет, что я сейчас начну нести Тетекину свой дежурный романтический бред, что, мол, квартира, это, конечно хорошо, но не лучше ли нам прогуляться на свежем воздухе, пройтись нехожеными лесными тропками к бархатной поляне, окруженной зачарованными кустами, и там я отправлю вас в увлекательное путешествие в глубины родной земли, и мы с вами никогда больше не увидимся… Нет, Шубин, не дождешься, Тетекин мой… Мой! Слышишь, Шубин, я тебе его не отдам!
— Да, нет… В смысле, да… В смысле — нет, все так! — я смущенно рассмеялась.
— Я тебе напишу адрес, квартира находится в Александровке, это недалеко. Была там когда-нибудь?
— Конечно, у меня там папа живет…
Владимир Андреевич встал, заправил выбившуюся рубашку и пошел к столу. Из верхнего кармана достал ручку и небольшой листок для записей, сел за стол, склонился над запиской.
— Вот, — сказал он, протягивая мне листок с завернутым в него ключом, — здесь все написано. Откроешь дверь и жди меня, я после восьми подъеду… Ты сможешь остаться на ночь?
Я смущенно пожала плечами.
— Что ты пьешь? — спросил Владимир Андреевич.
Я снова пожала плечами:
— Вино, шампанское… не знаю… лишь бы не водку.
— И шоколад?
— Нет, фрукты.
В кабинете на столе зазвонил телефон.
— Это внутренний, по нему только директор звонит, все, я ушел в работу, до встречи вечером…
Он снова обнял меня, поцеловал в губы и помчался утихомиривать телефон. Я собрала разбросанные документы и тихо, на цыпочках, чтобы не стучали каблуки, вышла из кабинета. Пока шла в свой отдел, читала записку, написанную затейливым почерком с завитушками: «Улица Брайляна, дом 18, кВ. 7! 20.00!» Почему-то в сокращенном слове «кв» большая буква «в», и эти милые восклицательные знаки, похожие на распрямляющиеся зигзаги.
— А-ха-ха! Еще одна праздношатающаяся! — этими словами встретила меня Аллочка.
— А ну-ка пиши объяснительную, где была! И-хи-хи, — подхватила Галина Николаевна.
— И на стол директору! — грозно завершила Марья Семеновна.
Я только вынырнула из сладкого сиропа, в который погрузил меня мой возлюбленный, и слушала бред, который несли мои женщины, пытаясь понять, не узнали ли они, случайно, что только что произошло между мной и Тетекиным.
— Почему это я праздношатающаяся, — начала я осторожно, — я усердный работник расчетного отдела, который проводил профессиональное расследование, пытаясь выяснить причины…
— И-хи-хи, — заржала Галина Николаевна, — ну что, выяснила?
— Неизвестная сумма, которая пришла на корреспондентский счет — это плата населения за электроэнергию, а ее провели в банке, как за отгрузку, вот и началась катавасия, там уже разобрались… — ответ был у меня заготовлен заранее, я знала, что никто не будет перепроверять.
— А у нас тут директор с ума сошел, увидел Аллочку в рабочее время в аптеке и заставил писать объяснительную.
— Написала?— спросила я у Аллочки.
— Ага! Написала, что у меня критические дни и мне срочно понадобились прокладки…
— Чего это он на тебя взъелся? Ты же его любимицей была? «Алка! Дай за сиську подержаться!» — скопировала я интонацию директора.
— Вот и взъелся, что не дала, — заключила Галина Николаевна.
Весь рабочий день я провела в сладкой дреме, мои мысли были далеки от бухгалтерских проводок, я витала в квартире номер семь по улице Брайляна. Представляла, как все будет, несколько раз ныряла рукой в сумочку, проверяла, на месте ли ключ и записка, не привиделось ли мне все это.
После работы помчалась домой приводить себя в порядок. Принять душ — раз. Новое, кружевное белье — два. Новая укладка, новый макияж — три. Платье мое коктейльное с летящим шарфиком— три. Лодочки-каблучки — четыре. Да ноготок подкрасить, на котором лакированный уголок стерся, да прижать непослушный локон и лаком фыркнуть, чтобы лежал красиво, да за ушами подушить любимой «Магнолией». Я чувствовала себя невестой, которую готовят к венчанию, все это время в голове играла песня из той передачи о свадебных обрядах на Руси, которую мама смотрела на прошлой неделе:
В лунном сиянье снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь —
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон
О любви говорит.
Я летела по поселку к остановке, ожидая встретить мать, она как раз в это время должна была возвращаться с работы. У меня для нее уже была заготовлена маленькая ложь, я собиралась сказать ей, что меня пригласила на день рождения подруга Катя, и я, может быть, даже останусь у нее ночевать, если веселье затянется допоздна. Такая знакомая действительно существовала, я даже маме несколько раз о ней рассказывала, но мы были не так близки, чтобы приглашать друг друга на праздники, единственное, чего я боялась, чтобы мать не принялась меня уговаривать переночевать у отца, не стала звонить ему, давать указания, чтобы он проконтролировал меня.
Каблучки мои не стучали по асфальту, я, окрыленная, неслась над землей. С детских лет начало июня было любимой порой. В конце мая, после линейки, мы сдавали старые учебники и свысока смотрели на малолеток, которые тут же их раскладывали по сумкам. Родители мыли парты, снимали шторы, убирали цветы с подоконников, повсюду стоял запах краски. В начале июня у нас была отработка, мы пололи грядки на школьном участке. Эта работа не была утомительной, помахав тяпками, мы прерывались на перекус. Пили воду из пластиковых бутылок, жевали вареные яйца и бутерброды, угощали подруг и самых симпатичных мальчиков карамельками, хвастались друг перед другом первым, красноватым загаром, который молниеносно прилипал к рукам. Анекдоты, шуточки, приколы — воздух был залит солнцем и радостью, а впереди — бескрайнее лето. Прямо, как сейчас. Только вот с тяпкой на прополку я снова не пошла, мать будет пилить…
Вскоре я увидела ее. Она приближалась с большой сумкой, полной продуктов — после работы зашла в магазин. Она шла быстро, широким, размашистым шагом, резко выбрасывая в сторону свободную руку. Так она ходила, если куда-то опаздывала. Увидев меня, остановилась, чтобы отдышаться и поставила у ног тяжелую сумку.
— Твоего отца в шахте привалило…
У меня внутри словно взорвался метан. Ребра задрожали, затрясся рот.
— Жив?!
— Вроде, жив, говорят, по голове стукнуло, серьезное сотрясение.
— Он в больнице?
— Не знаю, позвони им.
— Я сейчас же к ним поеду!
Я направилась к остановке, но пройдя совсем немного, вернулась, взяла у матери сумку и пошла к дому.
— Ты куда? — спросила мама.
— Тяжелая. Донесу.
Я летела на высоких скоростях, мать едва поспевала за мной. В подъезде я бросила сумку возле нашей двери и полетела вниз по ступенькам. Мать только поднималась:
— Ну что ты делаешь? Капуста вывалилась…
— Поднимешь свою капусту! Я к отцу!
— Ты останешься там ночевать?
Но я ей ничего не ответила, меня душили слезы.
Однажды мы с отцом ехали на машине, и внезапно забарахлил мотор. Мы остановились, вышли, отец открыл капот, погрузил руку во внутренность и сразу же отдернул, словно обжегся. Отец никогда не матерился при мне, а тут спокойно и твердо сказал «бля@!» — большой палец правой руки был распорот, из раны обильным ручьем текла кровь. Чтобы не испачкать машину, он отставил раненую руку, заглянул в салон и достал целой рукой из бардачка медицинский клей. Отец выправил разорванное мясо, слепил подушечку пальца, словно пластилин, и залил рубцы клеем. Пока он высыхал, отец оттер кровь, расползшуюся по руке, и пошел дальше ремонтировать машину. Вскоре мы завелись и поехали. И все. Ни слова о травмированной руке. Лишь изредка он поглядывал, не кровит ли заклеенное место.
Это, конечно, пустяк, ерунда, но в этой мелочи ярко проявилась одна из главных черт папиного характера — он никогда не говорил о своей боли. Мог, конечно, сказать «бля@!», но сразу заливал поврежденное место клеем, садился за руль и ехал дальше.
Я представляла, что увижу полуживого отца, с ног до головы обмотанного бинтами, пропитанными кровью. Эта жуткая картина стояла у меня в голове, пока я ехала в Александровку.
— Анечка приехала! — крикнула Эля, открыв дверь.
— Вот она и порежет картошку! — услышала я голос отца.
— Мы решили сделать окрошку, — сказала Эля, — а я страх как не люблю картошку резать, она к рукам противно липнет. Всегда папа резал, а сейчас ему вставать нельзя, вот мы и думаем, кто же нам картошку порежет?
Вообще-то мне полагалось не любить Элю, отец променял нас на нее, из-за нее распалась наша семья, но я не могла. Она была такой милой, дружелюбной, обаятельной. Эля умела и любила ухаживать за своим телом, и мы часто, закрывшись от папы в кухне, пили домашнее вино, обсуждая, какой ингредиент добавить в маску для бархатистости кожи, какой силуэт подчеркивает линию талии, какое упражнение делает пресс твердым. Я испытывала к ней искреннюю симпатию и скрывала от матери это чувство. Мне было неловко перед ней за свою предательскую дружбу.
— Эля, что с папой? — спросила я тихо.
— Бандитская пуля, — усмехнулась Эля, — заходи, он сам все расскажет.
Это папина любимая шутка. Какими бы сложными ни были рана, порез или ожог, на вопрос, что случилось, он всегда отвечал — «бандитская пуля».
Отец лежал на диване в спортивных штанах и байковой рубашке, обложенный подушками, книгами и журналами. Его шея была закована в белоснежный гипсовый воротник, похожий на жабо средневекового дофина. Он держал пульт от телевизора и, поглядывая на экран, переключал каналы.
— Эля, где газета с программой? По «Интеру» футбол должен быть… Или я что-то путаю…
— Па, что случилось?
Я подошла и села рядом с ним. Он улыбнулся, на щеке блеснула его фирменная ямочка:
— Эля же сказала, бандитская пуля.
— Я серьезно!
— Если серьезно, то ничего серьезного. Полежу три недельки на диване, телек посмотрю.
— Пообещай мне, что никогда больше не спустишься в шахту!
— Обещаю. Ближайшие три недели не спущусь.
— И после больничного не спустишься!
— Так окрошки хочется. Поможешь Эле картошку порезать?
У меня перехватило дыхание, я вскочила и побежала в туалет. Санузел у них совмещенный, и я некоторое время сидела на крышке унитаза, включив воду и пытаясь утихомирить слезы. Как мне объяснить отцу опасность этой ситуации? Даже если бы я рассказала ему правду, он только бы посмеялся надо мной.
Рядом с ванной стояла стиральная машина, сверху, на крышке, лежало изогнутое, как ушная раковина, полотенце. Я схватила это махровое ухо и стала шептать в него: «Шубин, я знаю, ты здесь, и ты слышишь меня. Прошу, оставь меня в покое, Шубин. Отпусти меня. Я столкну в шурф любую красивую девушку поселка, какую ты только пожелаешь. Самую красивую. Ты поговоришь с ней, и она приведет тебе мужчин. Сто мужчин. Тысячу мужчин. А я больше не могу.
Вот Надя, например. Мы дружили с ней в школе, сидели за одной партой. Она хорошенькая! Говорят, мы были с ней похожи — сладкие девочки, отличницы — мальчики жужжали вокруг нас, как пчелы. В десятом классе Надя стала встречаться с парнем по имени Славик. Он был такой невзрачный, со сморщенным носом, как будто ему постоянно плохо пахнет. После школы Надя забеременела, и Славик на ней женился. У них родилась девочка. После декретного отпуска Надя устроилась в табельную. Однажды Славик застал Надю с кем-то из горных мастеров. Он избил ее. Они развелись. Надя красивая, она будет водить тебе отборных начальников, Шубин, оставь меня в покое».
Я всхлипывала, сморкалась и шептала в ухо Шубина: «Есть у меня еще одна одноклассница, Лена. В школе она умела хорошо считать. По математике у нее были одни пятерки. Была она нескладным подростком — худое тело и пухлое лицо с двойным подбородком. Но после школы она модно подстриглась и осветлила волосы. Сейчас она выглядит хорошо. Лена поступила в институт и выучилась на менеджера. Потом стала работать на химзаводе и делать постельную карьеру. Вскоре один из коммерческих директоров ушел из семьи и женился на Лене. Потом она стала возглавлять дочернюю фирму и приезжала к родителям на иномарке и в норковой шубе. Но недавно она развелась со своим химическим мужем и часто бывает на поселке. Шубин, хочешь, я приведу ее к тебе?»
Я высморкалась и продолжила: «А если тебе не нравится Лена, я приведу к тебе Свету. Света — это звезда! Она похожа на певицу Мадонну. Просто копия. Ты же знаешь певицу Мадонну? Только Света — стовосьмидесятисантиметровая Мадонна. Мадонна в квадрате.
Недавно она рассталась с югославом по имени Чедо. Он приехал в Шахтерск по контракту. Монтировал иностранное оборудование на заводе. Он катался на своей машине по окрестностям и увидел на остановке роскошную Свету. Он остановился, она села в машину, у них начался роман.
Но вскоре у Светы появилась соперница Наташа по кличке Башня. Ее так прозвали за худобу и высокий рост. Она тоже осветляла волосы, обводила глаза черным карандашом и красила ресницы в три слоя. Однажды Чедо, возвращаясь от Светы, увидел на остановке красавицу Наташу. У них тоже начался роман.
Света узнала об этом, и они с Наташей подрались. Света победила, и Чедо остался с ней. Но однажды Чедо исчез. Наверное, закончился контракт. Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю?! Хочешь, я приведу к тебе Свету? или Башню? Нет, лучше Свету, она сильнее…»
Раздался стук. Эля звала меня взволнованным голосом. Я вышла, обняла ее и попросила извинения, что не смогу порезать картошку. Она увидела мое заплаканное лицо. Я не стала ей ничего объяснять, просто тихо ушла.
Оказавшись на улице, я побежала в переулок, затем свернула на улицу Брайляна. На углу стоял хлебный магазин. Я подошла к витрине и увидела свое отражение. Оно было некрасивым. Мой старательный макияж смыли слезы, глаза опухли, прическа сбилась. Как я могу в таком виде явиться к любимому? Как я буду ласкать его тело? Как буду прикасаться к соскам, если мои ледяные пальцы дрожат от страха? Как буду вдыхать запах его ключиц, если мой нос похож на красную сливу? Как я буду губами прокладывать путь от солнечного сплетения к пупку, если мой рот сжат и перекошен от беспомощности? Как я стану его женщиной с таким лицом?
Часы показывали семь пятнадцать, до свидания оставалось сорок пять минут. Я достала записку с адресом и ручку. Восемнадцатый дом оказался в двух шагах от магазина. Я вошла в первый подъезд, и, перевернув клочок бумаги, написала: «Сегодня ничего не получится. Извини».
17
Марья Семеновна сидела, обмахиваясь зарплатой ведомостью, как веером. Она всегда так делала после сверки с рабочим, наевшимся чеснока.
— Тамара Михайловна пожаловали, — сказала она, когда я уселась на свое рабочее место, — Аллочка и Галина Николаевна понесли ей ведомости за три месяца.
— Угу, — ответила я и достала калькулятор.
— Заболела ты, что ли? — спросила Марья Семеновна.
— Нет. Не спала всю ночь. Папу на шахте травмировало.
— Да ты что! Сильно?
— Могло быть хуже. Сотрясение мозга. И трещина в черепе. Три недели будет в гипсовом ошейнике лежать.
Я замолчала, а Марья Семеновна больше ни о чем не спрашивала, только громко вздохнула несколько раз. Я взяла стопку больничных листов, накопившихся за несколько дней, и принялась высчитывать средний и умножать на сумму дней. Эта алгебра немного успокаивала меня после ночи хаоса и страхов. Зазвонил телефон.
— Мама звонит, — сказала Марья Семеновна, протягивая трубку.
— Вася заходил только что, участковый, — взволнованно начала мать, — спрашивал, где ты была в пятницу вечером. Аня, что случилось?
— А я знаю? — я пыталась сделать голос как можно более равнодушным, но чувствовала, как внутри заколотилось.
— Он просил, чтобы ты после работы зашла в участок, он хочет с тобой поговорить.
— Хорошо, зайду.
Положив трубку, я почувствовала, как мне на плечи лег холодный гриф штанги. Тяжелой походкой я пошла на свое место, но не успела сесть, как открылась дверь и в проеме показалась Зоя. Она, ничего не говоря, жестом поманила меня из кабинета. Я вышла. Зоя отвела меня к окну и зашептала:
— Тебя блатные разыскивали вчера вечером. Просили зайти к тебе домой, мама сказала, что ты у папы в Александровке. Это из-за Монгола. Ты знаешь, что он пропал? Именно в тот вечер, когда тебя провожал?
— Он меня провел и ушел! Я здесь при чем?
— Не кричи. Это ты им будешь доказывать. Мне пох на этого Монгола. Я просто предупредить тебя хотела… Сегодня к концу рабочего дня к комбинату подъедет Волошка с Трояном, для разговора, будут разборки чинить.
— Да, извини. Спасибо тебе.
Зоя добавила вес, штанга на моих плечах потяжелела, не хватало сейчас еще экстрасенса со своими усами. А вдруг он, наконец, поймал нужною волну и уже все видит своим метафизическим зрением. Мне стало нехорошо.
Я вернулась в кабинет. Там уже хихикали Аллочка и Галина Николаевна, они только что вернулись от ревизора.
— Иди, отнеси своей свекрови подшивки, — Галина Николаевна вынула из стола три пачки ведомостей, — посмотришь, в каком она костюме сегодня, французский, говорит. Не слушаешь ты нас, взяла бы в оборот Кирюшу, ходила бы сейчас во французских нарядах.
— В каком она кабинете? — спросила я.
— В архиве.
Я взяла документы и направилась в архив. Мне казалось, что из-за тяжести, которая на меня навалилась, я стала меньше ростом. И хотя на мне были босоножки с каблуками, я чувствовала себя карлицей.
— Что случилось?
Я подняла глаза и увидела Тетекина. Он оглядывался, нет ли кого поблизости. Коридор был пуст.
— Извини. Я не смогла. Вчера в шахте отца травмировало, я была у него. У меня твой ключ, я занесу, — сказала я.
— А я смотрю, ты какая-то расстроенная. Хорошо, заходи.
Тамары Михайловны в архиве не оказалось, архивариус сказала, что она пошла к нам за какими-то недостающими ведомостями.
— Так вот же. Я принесла. Странно, как мы с ней разминулись? — удивилась я.
— Может, она в туалет зашла? Или к плановикам, она к ним собиралась вроде.
Когда я вернулась, Тамара Михайловна уже сидела на стуле перед Галиной Николаевной.
— Здравствуйте, Тамара Михайловна. Я документы в архиве оставила…
— Анечка, Марья Семеновна сказала, что твоего папу травмировало вчера, сочувствую, очень-очень сочувствую. Ты, прям, осунулась, под глазами синяки…
— Спасибо, Тамара Михайловна. Я не спала всю ночь, в зеркало страшно смотреть…
— И все равно красавица, каждый раз смотрю и радуюсь.
— Тамара Михайловна, посмотрите, какая невеста хорошая, мы их с Кирюшей женим, женим и все никак, — сказала Галина Николаевна.
Тамара Михайловна рассмеялась:
— Кирилл мой застенчив ужасно. Даже не знаю, как у него жизнь сложится…
— Ну, смотрите, а то опоздаете, на нее уже Тетекин глаз положил. То одну бумажку просит принести, то другую.
— Какой еще глаз? Галина Николаевна, что вы придумываете! Ну, были проблемы с банковскими проводками, вот мы и разбирались! — возмутилась я.
— А Тетекин скоро уйдет от вас. Не слышали? — спросила Тамара Михайловна.
— Нет, — удивилась Галина Николаевна, — а куда?
— В Мариуполь переезжает. Женится он скоро. У него там девушка. Они года два встречались, он к ней ездил постоянно, теперь вот решили оформить отношения. Это нам его дядя сказал.
— Так пусть сюда ее забирает! У него же здесь должность приличная.
— Папа невесты — заместитель директора металлургического комбината, ему там уже теплое местечко готовят. То ли финансовым директором он будет, то ли главным экономистом, точно не знаю…
Подо мной открылась черная дыра. Я, как канатная плясунья, замерла над этой ужасающей пустотой. Чтобы не упасть, я вжалась в стул и почувствовала подступающую к горлу тошноту. Внутри меня затикала мина с часовым механизмом. Шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь... Женщины продолжали обсуждать будущую женитьбу Тетекина, но я их не слушала. Не хотела слушать. Я, как и во время визита экстрасенса, принялась орать советский гимн внутри головы: «Союз! Нерушимый! Республик! Свободных! Сплотила! Навеки! Великая! Русь!» До меня долетали фрагменты фраз и охов — «я слышала, она очень хорошенькая, Катей зовут, так дядя его говорил… да моложе его на пару лет...» Сорок, тридцать девять, тридцать восемь, тридцать семь… «Славься! Отечество! Наше! Свободное! Дружбы! Народов! Надежный! Оплот!» «Там уже и квартира трехкомнатная ремонтируется, и машина в гараже стоит… с мебелью, с мебелью квартира, а машина — иномарка, мерседес, вроде…» Двадцать, девятнадцать, восемнадцать, семнадцать… «Сквозь грозы! Сияло! Нам солнце! Свободы! И Ленин! Великий! Нам путь! Озарил!» «Кто его знает, может и беременная… Ей уже под тридцать, пора ребеночка рожать…» Шесть, пять, четыре, три, два, один.
Я сорвалась с места и вылетела из кабинета. Я неслась по коридорам, как комета, задыхаясь от собственного огня.
— А я тебя ждал… — сказал Тетекин, когда я ворвалась в его кабинет.
Я, не говоря ни слова, провернула ключ, как всегда, торчащий в двери, подошла и села перед ним на стол, расставив ноги. Он опешил.
— Круто, — сказал он.
— Ты же хотел?
— Хотел…
Я спрыгнула со стола и села к нему на руки. Он принялся меня ласкать, но когда его рука нырнула в трусики, я его остановила:
— Не здесь.
— Что ж ты меня мучаешь! То здесь, то не здесь…
— Пойдем сейчас со мной.
— Куда?
— В одно красивое место.
— У меня работа.
— Мы быстро.
— Что значит быстро? А ключ ты принесла?
— Зачем он тебе сейчас?
— А куда мы пойдем?
— Я же сказала, в одно красивое место. Либо сейчас, либо никогда, понял?
— Почему ты мне дерзишь?
— Извини, мне нехорошо…
— Что с тобой?
Я спрыгнула с его колен.
— Значит так. Сейчас я выйду из комбината и пройду за автобусную остановку. Ты выходи следом за мной, но держи дистанцию. Не упускай меня из вида, но и не догоняй. Просто иди за мной и все. Понял?
— Слушай, может позже? Я жду звонок из объединения…
— Либо сейчас, либо никогда, — сказала я и вышла из кабинета.
За шахтной остановкой была тропинка — самый короткий путь на поляну. Я ждала Тетекина несколько минут, думала, он передумал идти за мной, но вскоре он появился. Я, не оглядываясь, пошла по пустырю. Возле первых зарослей обернулась. Он шел за мной. Я немного подождала, чтобы он не потерял меня из вида, и двинулась дальше. Тетекин догонял меня, его светлая рубашка просматривалась сквозь кустарник. Как же я ненавидела его в тот момент! Если бы я могла превратиться в волчицу, я набросилась бы на него и разорвала горло. Ярость терзала меня, небо и земля перевернулись. Я пробиралась сквозь рухнувшие облака и чувствовала, как небо царапает меня своими грозовым воздухом.
Спустившись к ручью, я остановилась. Он подошел, вытирая лицо платком:
— Ну ты и бегаешь!
— У нас мало времени. Ты же говорил, тебе должны звонить из объединения…
— Я жалею, что пошел за тобой.
— Пошел же…
Когда мы добрались до места действия, я остановилась. Он приближался ко мне как-то неуверенно, боязливо. Как только он оказался рядом, я набросилась на него с кулаками. Махала руками и била по чем придется, приговаривая: «За Катю! За Мариуполь! За Катю! За Мариуполь!».
— Вот оно что, — сказал он и зашелся едким, сволочным смехом.
Потом схватил меня за талию, притянул к себе и стал целовать. Я дергалась, уворачивалась, пыталась оттолкнуть. Мне был противен его гадкий смех. Я вцепилась зубами в его нижнюю губу и почувствовала солоноватый вкус. Он вскрикнул и попытался меня оттолкнуть. Я, как взбесившаяся собака, рвала его плоть. Тогда он вскинул правую руку и выбросил кулак мне в висок. Потемнело в глазах. Я обмякла и сползла на траву. Пришла в себя, когда он срывал с меня белье и холодной рукой шарил по телу. Заметив, что я очнулась, заспешил, стал расстегивать свой ремень. Я попыталась освободиться, он навалился на меня всем весом. И тогда я собрала все силы и лбом боднула его в переносицу. Он вскрикнул и скатился с меня. Я вскочила. Он лежал на самом краю шурфа. Я налетела на него и столкнула в углубление. Бездна принимала его, чавкая и смакуя. Он погружался, с ужасом гладя вокруг себя.
В этот момент из меня хлынуло. Внезапная тошнота скрючила меня, я оказалась на четвереньках. Спазмы душили, и я выхаркивала на траву сгустки красноватой слизи — смесь своей слюны и его крови, которую успела высосать из разорванной губы. Казалось, что душа, сжавшись от ярости, желает вырваться из тела и остаться здесь, на краю обрыва, утонуть в лужице нашей смешанной боли.
Я села на траву, обхватила колени руками и зарыдала. Я выла, как волчица, кусая пальцы и запястья, мне хотелось, чтобы сердечная рана из грудной клетки переместилась на кожу и мясо. Минут тридцать я просидела на краю шурфа, глядя на него, как на морскую гладь, потом сорвала лопух, высморкалась и пошла домой.
Лес вокруг меня изменился, стал бумажным и низкорослым, верхушки деревьев едва достигали уровня груди. Я перестала быть человеком, превратилась в зверька из детского спектакля, пробирающегося сквозь игрушечный лес. Я бежала на месте, а бутафорские деревья и кусты пролетали мимо меня с целлофановым шелестом. Потом полетели маленькие одноэтажные дома, магазины и двухэтажки, чуть достигавшие колен. Очнулась я рядом со своим домом. Солнце заливало двор спокойным, сладковатым светом. Когда я вошла в подъезд, рука автоматически потянулась за ключом, и тут я вспомнила, что оставила сумочку на работе.
Я вышла и увидела паркующуюся под кленом черную машину, а на переднем сиденье, за рулем — Волошку. Рядом с ним сидел кто-то еще. Я подошла к машине, открыла дверь и плюхнулась на заднее сиденье. Второй оказался Трояном. Он повернулся ко мне, увидел мое лицо, скривился и полез в карман за платком.
— На, вытрись, вся морда грязная, — сказал он, протягивая белоснежный комок.
Я взяла платок, плюнула на него и размазала по лицу подсохшую кровь.
Волошка и Троян переглядывались и что-то друг другу пытались сказать взглядами.
— Что это у тебя с лицом? — спросил Волошка.
— Кровь, — ответила я.
Волошка взорвался своим фирменным, скачущим смехом.
— Съела кого-то, что ли? — спросил Троян.
— Монгола, — ответила я.
— Чего? — хрюкая от смеха, спросил Волошка.
— Монгола убила и съела, — сказала я, — поэтому вся в крови. Вы же это приехали выяснять.
— Девочка, иди-ка ты домой, — сказал Троян.
— Не пойду, — ответила я, — вы приехали разборки чинить, вот и чините, где ваш утюги?
— Какие утюги? — удивился Троян.
— Гладить чем меня будете? А иголки, чтобы под ногти загонять, взяли с собой? Нагайка? Испанский сапог? Где все это?
— Пошла на хрен отсюда, — спокойно сказал Троян.
— Не пойду, — ответила я.
— Коля, — выкинь ее из машины и поехали.
— Как поехали? — не унималась я, — А как же независимое расследование, по факту исчезновения Монгола?
Волошка вышел, открыл заднюю дверь и стал тянуть меня за руку. Я сопротивлялась, упираясь коленями в переднее сиденье. Волошка сопел и матерился, но я плотно, как винная пробка, сидела внутри. Ему на помощь пришел Троян — он открыл противоположную дверь и стал выталкивать меня из машины. Они удалили меня из уютного нутра и бросили на землю, лицом в пыль. Машина уехала, а я отползла в траву, перевернулась, заложила руки под голову и стала смотреть на небо.
Синее, синее, синее, синее небо.
Я услышала шаги — из-за угла вынырнул Вася-участковый и пошел к моему подъезду.
На нем была форменная рубашка с коротким рукавом и фуражка. Меня он не заметил, я тихо лежала в густой траве, а он не смотрел по сторонам. Когда он скрылся в подъезде, я вскочила и побежала за дом — там, в палисаднике, росло несколько густых кустов сирени, в детстве мы вооружались брызгалками с водой, прятались в зеленую гущу и вели артобстрел тонкими струями по ногам прохожих.
Отсидевшись некоторое время в кустах, я вышла из укрытия и побрела в сторону леса. Когда я оказалась рядом с домом Богдана, я заметила, что на поляне, на том самом месте, где мы всегда проводили пикники, топчется небольшая кучка людей. Меня кольнуло нехорошее предчувствие, я остановилась. Прятаться было негде, с одной стороны пустырь, с другой — забор. Я пошла к калитке вдоль частокола, подергала за ручку, она оказалась закрытой изнутри. Дальше, у самой широкой щели увидела фрагмент полоумного лица. Я подошла к нему вплотную и прошептала: «Привет, Богдан».
Он ничего не ответил, только заулыбался своей дикой, слюнявой улыбкой.
— Хочешь, я тебе писю покажу? — спросила я.
Он замер и посмотрел на меня с интересном.
— Открой, слышишь?
Богдан сорвался с места, побежал к калитке и громыхнул железной задвижкой. Я нырнула во двор и задвинула щеколду. Щель в заборе давала хороший обзор, я заняла наблюдательную позицию. Вскоре кучка людей с поляны двинулась в нашу сторону, и я стала различать участников шествия. Впереди, выставив перед собой изогнутые проволоки, шел экстрасенс. По правую руку от него — Ирина Хилобок, по левую — старшая банщица, сзади семенили еще несколько человек.
Я отпрянула от щели и присела переждать, пока эта компания пройдет мимо и исчезнет из поля зрения. Богдан, все это время стоявший в стороне, подошел ко мне, схватил за руку и потянул в сторону дома. Я сопротивлялась, а он возмущенно крикнул что-то бессвязное.
— Тише, идиот, — прошипела я, но Богдан снова дернул меня за руку. Чтобы он не шумел, я перестала сопротивляться. Мы оказались в коридоре, выкрашенном выцветшей, потрескавшейся голубой краской. Несколько дверных проемов были занавешены старыми грязными шторами. Богдан увлек меня в один из них. Мы оказались в душной, маленькой спальне. У окна, занавешенного серой гардиной, стоял стол, заваленный мусором — фантики от конфет, засохшие огрызки, хлебные крошки, засахаренные лужицы, усыпанные мелкой мошкарой. У стены стояла кровать с железными спинками — грязная простыня, подушка без наволочки, убогий клетчатый плед. Над кроватью висел старый гобелен с оленем на берегу реки. В углу деревянный стул, заваленный хламьем.
Богдан усадил меня на кровать, а сам сел на пол, его лицо оказалось рядом с моими коленями. Он мычал что-то бессвязное и гладил мои ноги, едва касаясь грязными, костлявыми пальцами.
В уголках его крупного рта пенилась слюна. Зрачки метались, как испуганные рыбки в глубоководных ущельях слипшихся век, сальные волосы торчали неровными пучками.
Я не могла оторвать от него глаз. Уродство так же притягательно, как красота. Красота — величина постоянная, нерушимое сочетание симметрии и золотого сечения, математическое проявление гармонии. А деленное на В равно В деленное на А минус В. Какая ошибка допущена природой при расчете формулы изготовления этого парня? Где произошел сбой? В какой точке? Предусмотрела ли природа пару для такого существа или он обречен все свои дни провести в ящике для бракованных изделий?
Всю жизнь девочки издевались над Богданом, заставляли проделывать разные унизительные действия, давали обещания показать свое сокровенное, женское и никогда не выполняли этих обещаний, и вот он сидел передо мной и гладил мои ноги, потому что сейчас осуществится его мечта — он увидит женскую плоть.
Богдан резким движением раздвинул мои колени. Юбка поползла вверх, перед его лицом явились светлые трусики. Он засмеялся и стал их ощупывать. Он водил по ткани вверх-вниз, облизывая влажные губы.
И тут я почувствовала, как внутри под его уродливыми пальцами зашевелилось желание, черное и гадкое, как змея. Эта тварь просыпалась, разворачивалась, окольцовывала меня, наполняла своим ядом. Я закрыла глаза и увидела как там, в темном низу, увеличивается она до размеров удава и душит меня своим сильным током.
Богдан водил и водил пальцами, а мне хотелось, чтобы он сдвинул трусики и прикоснулся к тому, что ни разу не видел. Стыда я не испытывала, будь на его месте какой-нибудь другой парень или даже Тетекин, во мне проснулись бы тысячи комплексов, но сейчас, рядом с этим несчастным дурачком я чувствовала себя абсолютно свободной.
Он сидел завороженный, наблюдая, как искажается мое лицо. Тело мое дрожало, мне хотелось втолкнуть Богдана в себя, как обезумевшей матери, увидевшей, какого урода она произвела на свет. Приближался конец, и когда это случилось, я застонала так громко, что Богдан отдернул руку и отскочил от меня. Эх дурачок, никто и никогда не доставлял мне такого наслаждения. Я встала, одернула юбку, подошла к Богдану и в знак благодарности поцеловала в слюнявые губы.
Когда я вышла за калитку, увидела, что по дороге со стороны поселка надвигается многолюдная толпа. Кого там только не было, и экстрасенс со своими металлическими усами, и Вася-участковый, и Хилобок Ирина, и заместитель начальника бурцеха Пал Геннадич, и Татьяна Мадамовна, и Галина Петровна, и Элеонора Владимировна Звягина, и ламповщица Катя Король. А заключала колонну плывущая медленно, как катафалк, машина Коли Волошки.
Другого пути у меня не было — я побежала к лесу. Толпа увидела меня и с гомоном ускорила шаг. Теперь я стала маленькой, совсем маленькой, как жук-пожарник. Я перебирала миниатюрными ножками, утопала в пыли, падала, вставала и снова бежала. На поляне, перед входом в лес, у меня порвался ремешок на босоножке. Я сняла обе и бросила в сторону своих преследователей, сначала одну, потом другую. Они рухнули и взорвались, как фугас, поднимая вокруг себя облако пыли. Я нырнула в лес, скатилась к ручью и уже через несколько минут летела к шурфу.
Оказавшись рядом с ним, я остановилась, сделала несколько шагов назад, разбежалась, как на уроке физкультуры, и совершила прыжок в длину, в самый центр выемки. Земля просела подо мной и поехала вниз, как лифт.
18
Я оказалась в зрительном зале, в первом ряду. Передо мной качались ярко-красные бархатные кулисы, откуда-то сверху лился голубоватый свет. Я сидела так, в ожидании представления минуту, две, три, четыре, пять, десять, пока не послышались нетерпеливые аплодисменты. Я оглянулась, но в зале было пусто, я была единственным зрителем.
Наконец кулисы разъехались. В самом центре сцены, на своем деревянном троне, положив руки на подлокотники, сидел Игнат Шубин. Одет он был в черный сюртук, белую рубашку и бабочку. Но на голову была надета все та же шахтерская каска.
Сцена была слабо освещена. Слева от Игната располагался кухонный гарнитур темно-синего цвета с серебристой фурнитурой и столешницами. Из-под навесных шкафов лился свет встроенных лампочек. Заднее пространство стены занимал широкий пятистворчатый шкаф-купе с зеркалами, такой же темно-синий, как кухонные шкафы. А справа, от потолка до пола, широкими фалдами свисала легкая, полупрозрачная серебристая штора, закрывающая вечернее окно, с обилием городских огней.
Шубин некоторое время молчал, потом поднял руку и произнес:
— Очень хочется окрошки, но я не люблю резать вареный картофель. Из-за крахмала он липнет к пальцам. Это неприятно.
Из пустоты снова послышались аплодисменты.
— Может быть, в зрительном зале найдутся желающие? Кто мне поможет порезать картошку?
Из пустоты послышались гэги. Меня подхватила какая-то невидимая сила, и я мигом оказалась на сцене.
— А вот и желающая нашлась! — крикнул Шубин. — Давайте поприветствуем!
Из пустоты грохнули аплодисменты.
Я подошла к плите. На ней, как четыре гриба, выросли сверкающие сталью кастрюли. Я открыла одну из них, оттуда повалил ледяной пар. Я достала картофелину и положила на разделочную доску. Картошка засверкала, заискрилась, скатилась со стола и, брызгая искрами, как петарда, поскакала по сцене.
Все это сопровождалось гэгами и аплодисментами.
— Прекрасно! Прекрасно! — закричал Шубин. — А теперь колбаска! Какая окрошка без колбаски?
Я открыла другую кастрюлю и достала оттуда длинный розовый шарик из латекса, похожий на докторскую колбасу. Мои руки, неожиданно для меня, стали ловкими и умелыми. Делая перегибы, скручивая и закрепляя, в два счета я сделала из шарика воздушную бабочку, которая, несколько секунд посидев на руке, взмахнула крыльями и улетела в зрительный зал, навстречу охам и ахам восхищения.
— Великолепно! — восхитился Шубин. — А теперь огурчики!
Я открыла крышку третьей кастрюли, и оттуда с грохотком стали выскакивать металлические огурцы, тоненькими голосками напевая: «Я сажаю алюминиевые огурцы, а-а, на брезентовом поле, я сажаю алюминиевые огурцы, а-а, на брезентовом поле». Огурцов становилось все больше, они, как хатифнатты, собрались в стаю и сверкающим ручьем потекли к краю сцены. Они хлынули в зал, как водопад, и лились до тех пор, пока голос из пустого зала не крикнул:
— Горшочек, не вари!
Огурцы тут же испарились, словно их не было.
Зал облегченно вздохнул.
— А теперь куриное яйцо! В студию!
Я открыла четвертую кастрюлю, и оттуда выпорхнула курица, с блестками в белоснежных перьях, будто ее нарядили к новогоднему празднику. Она кудахтала и металась по сцене в поисках насеста, ей нужно было снести яйцо. Шубин снял свою каску, перевернул и вытянул на руке перед собой. Курица взлетела, сделала несколько неловких взмахов, приземлилась в это шахтерское гнездо и тут же разразилась громким кудахтаньем. Шубин дунул на нее, и она исчезла. Он достал из каски золотое яйцо, снял фольгу и съел шоколадное лакомство, облизываясь и чавкая.
— А сейчас, пока наша домработница уберет мусор, на сцену приглашаются умирающие лебеди!
У меня в руках, откуда ни возьмись, появились веник и совок. Я принялась подметать куриные перья, фольгу и серпантин, высыпавшийся из искрящейся картофелины. Заиграла музыка — Адажио из балета «Лебединое озеро». На сцену выпорхнули четыре лебедя — Евдошин, Хилобок, Монгол и Тетекин. Одеты они были, как и положено белым лебедям, в белоснежные пачки, пуанты и пуховые веночки. Они, взявшись за руки, проплыли по сцене слева направо, потом справа налево, затем вышли в центр, разъяв руки, повертелись на пуантах, помахали руками и задранными вверх ногами, а потом все в один момент упали на пол и принялись корчиться от боли. Я посмотрела на Тетекина. Казалось, что сквозь него пропускают электрический заряд. В его лице было столько страдания, что я зажмурилась. Когда открыла глаза, его лицо было сведено судорогой, изо рта текла пена.
Я бросила веник и совок, подбежала к Шубину и рухнула перед ним на колени:
— Шубин, голубчик, отпусти Тетекина, я что угодно для тебя сделаю! Я останусь здесь навсегда и буду готовить тебе окрошку из алюминиевых огурцов, или бутерброды с воздушной колбасой. А хочешь, я станцую тебе танец лебедей или сяду в зрительный зал и буду гоготать? Подмету все твое подземелье? Что тебе нужно? Все сделаю, только отпусти его, пусть он не мучается!
Из зала послышались гэги.
— А кто здесь мучается? — спросил Шубин и оглянулся на «лебедей».
Они, артистично улыбаясь, поднимались с пола, отряхивали свои балетные пачки и кланялись, глядя в зрительный зал.
— А теперь последний, смертельный номер! Полет над бездной!
Послышалась барабанная дробь. Штора, занимавшая правую часть сцены, резко отъехала в сторону, обнажилось светящееся окно. То, что сквозь полупрозрачную ткань казалось огнями ночного города, оказалось открытым космосом. Перед нами в темном эфире вращалась Солнечная система, а за нею в бесконечной дали — миллиарды звезд, комет и пролетающих метеоритов.
Первым разбежался и бросился в космос Евдошин. Он поплыл в невесомости в сторону Юпитера и вскоре скрылся с глаз. Продолжала звучать барабанная дробь. Монгол приготовился к старту, разминаясь, как спортсмен перед забегом. Вскоре и он сорвался с места и прыгнул. За ним, виляя задом, ринулся неуклюжий Хилобок. Они с Монголом взялись за руки и направились к Сатурну. Приготовился Тетекин. Он массажировал мышцы икр, словно готовился к марафонскому забегу. Потом совершил недолгую пробежку на месте, высоко поднимая колени. Я позвала его, а он посмотрел на меня с равнодушной тоской и стремительно выбросился в космос.
Я упала к ногам Шубина:
— Шубин, верни мне его. Мы останемся здесь. Если тебе нужны актеры, мы каждый день будем играть для тебя спектакли. Он будет Буратино, я — Мальвиной, он — Отелло, я — Дездемоной, он — Мастером, я — Маргаритой, он — Орфеем, я — Эвридикой…
— Любовь, любовь… — сказал Шубин и ушел вглубь сцены.
Тогда я вскочила на ноги, разбежалась и бросилась в открытую бездну вслед за белыми лебедями.
Перед прыжком я зажмурилась и приготовилась к легкости и невесомости, но вместо этого почувствовали сильный удар. Придя в себя, я увидела, что окно, за которым вращался космос, оказалось застекленным. Я подошла к стеклу вплотную, а с другой стороны ко мне, как большая рыба, подплыл Тетекин. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом он сделал несколько оборотов и поплыл по-лягушачьи к Солнцу, разгребая эфир перед собой.
— Что теперь будет?! — закричала я, обращаясь к зрительному залу. — Что теперь будет?! Что будет?!
Мой крик срывался на ор. Пустой зал сначала зааплодировал, потом стих.
И в этой тишине таинственно и зловеще зазвучали последние слова Шубина.
— Будут танцы.
Полились звуки танго. Раскрылась центральная дверь шкафа и оттуда появился скелет. Пластично приплясывая, он подошел ко мне, заключил в объятия и властным движением повел по сцене. Я никогда не танцевала танго, но мое тело внезапно стало послушным и пластичным, словно внутри включилась неиспользованная ранее функция. Я вертелась, делала низкие прогибы назад, выбрасывала ноги выше головы, оплетала своего партнера, как лоза. Он склонялся надо мной, имитируя поцелуй, заворачивал меня в свои объятия, резко раскручивал, прижимал к себе, отталкивал и вдруг, в один из моментов, когда я, выброшенная резким движением, отлетела от него на расстояние наших вытянутых рук, скелет отпустил мою кисть, и я прямиком влетела в открытую дверь шкафа. Точное попадание. Я, словно мячик для гольфа, нашла свою лунку. Капсула закрылась.
19
Вернувшись на поверхность, я увидела поселок другим, словно изменилась картинка внутри калейдоскопа. Дома осели, заборы осунулись, металлические ворота поржавели. Стало душно и тесно. Меня не отпускало чувство, что я, как чуждый пазл, встроена не в свою карту. Я написала заявление на увольнение и стала собирать вещи. Мама отговаривала, но все же позвонила двоюродной сестре в Москву, чтобы приютила меня, пока буду искать комнату и работу. Вскоре я устроилась кассиром в автосалон, принимала наличность у клиентов. Через пару месяцев в наш салон пришел новый менеджер, Женя, он и стал моим мужем.
Через год после свадьбы у нас родился мальчик Дима, а потом, еще через год, две девочки-близняшки — Оля и Катя. После декретного отпуска я так и не вышла на работу, занимаюсь детьми. Муж неплохо зарабатывает, на жизнь хватает. Семь лет назад мы взяли кредит в банке и купили дом в Подмосковье на берегу Пахры.
Из старых подруг общаюсь только с Зоей. Она до сих пор с Хилым, так и живут не расписавшись, и детей у них нет. Правда, она давно не появлялась в скайпе и телефон недоступен, видимо, поменяла номер. Когда в наш поселок пришли военные и над крышами засвистели снаряды, они с Хилым уехали в Одессу к его двоюродному дяде.
Мама живет с Шуриком. Лет десять назад, в один год, друг за другом умерли его родители, и мама переехала к нему в дом. Когда танки пошли на Донбасс, мы звали их к себе, но они так и не приехали, не хотели бросать корову и курей. Отсиживались в подвале.
Тетекин Владимир Андреевич сделал карьеру и сейчас возглавляет объединение «Шахтерскантрацит», вернее то, что от него осталось. Говорят, его все уважают. Когда военные перекрыли дороги, он ежедневно ходил на работу пешком через блок-посты (десять километров туда, десять обратно), пытался спасти оставшееся оборудование. Он женат на той девушке из Мариуполя, но к ней не переехал, живет в Александровке.
Евдошин женился на Татьяне Мадамовне. Где они сейчас, не знаю, говорят, вроде перебрались в Россию.
Монгол во время конфликта воевал в ополчении. Когда все началось, я плохо спала, звонила матери по несколько раз в день, сидела в интернете и дни напролет читала новостные сводки. Однажды пошла по ссылке на ютуб и посмотрела ролик «Реальное видео от ополченцев». Показывали разбомбленную тюрьму под Дебальцево, где обосновался отряд добровольцев, и там, среди бойцов, одетых в камуфляжную форму, увидела Монгола. У него брали интервью. Он говорил, что ночью снова был обстрел, и показывал на разбитое окно.
О Хилобке знаю только, что когда он вернулся от Шубина, у них с Ириной родился еще один ребенок. Мальчик.
Дружба Народов 2016, 2
Комбинации форм и смыслов в мире хаоса и неврастении
Литературные итоги 2015 года. Окончание
+++ ——
Окончание. Начало см. «ДН» № 1, 2015 г.
На этот раз мы предложили участникам заочного «круглого стола» три вопроса для обсуждения:
1. Каковы для вас главные события (в смысле — тексты, любых жанров и объемов) и тенденции 2015 года?
2. Удалось ли прочитать кого-то из писателей «ближнего» зарубежья?
3. Чем вам запомнится Год литературы?
Наталья Иванова, литературный критик, г.Москва
Жизнь короткими стежками
1. «Нет границ между фактом и вымыслом», — сказала Светлана Алексиевич в своей Нобелевской лекции. Очень серьезная тенденция — и нам напоминание: все движется, меняется не только в реальном мире, но и в мире, который мы называем литературным. Был шок от решения Нобелевского комитета — но нам это знак.
Увлеченные выбором — новацией либо традицией, — мы порой забываем о серьезности, о смысловой нагруженности слова, проступающей сквозь настоящую литературу, как кровь сквозь бинты. Светлана Алексиевич оказалась неугодна и доморощенным эстетам, и неореалистам. На самом деле этот сдвиг уже опробован в докудраме с ее поэтикой предельного обнажения чужого слова.
Еще одна явственно обозначившаяся тенденция — размечать жизнь короткими стежками. Это и я сама, мой «роман с литературой в кратком изложении» «Ветер и песок» («Знамя», № 3, 10). Я попробовала себя в совершенно ином жанре — если уж поздно переменить судьбу, попробую сменить жанр. Я этот жанр опробовала еще в 2003-м, в книге «Ностальящее» у меня был такой раздел, «И так далее». И книгу хотелось бы так — необязательно — назвать. И еще вот что было там опробовано: когда я там анализировала «советское прошедшее», то дополняла эссе подробнейшими примечаниями-комментариями — кто сейчас, подумала я, поймет, что такое «сталинский кирпич», или фильм «Девушка с характером», или передача «Старая квартира».
Жанр свободного комментария широко развернут в новой книге Сергея Чупринина «Вот жизнь моя», издательство «Рипол классик». Эту книгу я отмечаю как одну из самых мне симпатичных — на фоне всего 2015 года. А свою книгу с условным подзаголовком «Роман с литературой в кратком изложении» надеюсь выпустить в 2016-м.
Так вот: жизнь короткими стежками. Этот жанр востребован и Евгением Бунимовичем («Вкратце жизнь»), и Андреем Аствацатуровым, и Денисом Драгунским, и Львом Симкиным («Завтрак юриста»). Мне это все близко — как бы необязательные, непритязательные, веселые (хотя и очень грустные), игровые даже тексты.
Ощущение, что авторам было хорошо, когда они их писали. Непринужденно. Без пафоса. Не надувая щек.
2. Писателям Армении был посвящен специальный номер (№ 11) журнала «Знамя», над которым работали больше, чем над любым другим. Потому что «в темноте ощупывали слона» (мало знаний, мало информации у нас о современной армянской литературе). «Новый мир» уже не первый год пристально следит за украинской литературой, спасибо ему. И «Дружба народов» — в этом году отдельный номер посвящен грузинам.
Наш номер открыли поэты — и я здесь выделю блестящего армянского поэта Эдуарда Аренца, совсем молодого (1981 г.р.), и русскоязычную молодую поэтессу, переводчика и филолога Анаит Татевосян. Потрясла докупрозой Нелли Григорян — уж сколько я читала свидетельств, и все равно ее слова пробивают до слез.
3. Год литературы запомнится тем, что удалось в его рамках слетать в Ереван на презентацию «армянского номера». В Чистополе состоялись Первые Пастернаковские чтения, а в Воронеже — фестиваль «Улица Мандельштама», и там тоже я была и увидела воочию настоящий энтузиазм нестоличной литературной России. А так — годы все должны быть, по моему разумению, годами Литературы. Мы (имею в виду не только себя — не только свое поколение — не только толстые литературные журналы — но все общество, народ) без нее ничто.
И — создать его. Далее по тексту.
Ольга Лебёдушкина, литературный критик, г.Балашов
«Современность говорит на разных художественных языках»
1. Событий, на мой взгляд, было много, хотя новых романов Петра Алешковского, Николая Кононова, Марии Галиной уже было бы достаточно, чтобы год получился отличным.
Что касается тенденций, начну с той, которая мне не очень нравится, правда, поделать с этим можно примерно то же, что с климатическими изменениями. Литература все больше уступает кино право на масштабный общественный резонанс. Ничего нового здесь нет, просто случай «Крепости» Петра Алешковского — ровно об этом. Роман, над которым автор работал шесть лет, был задуман, когда и в помине не было ни «Левиафана» Андрея Звягинцева, ни «Дурака» Юрия Быкова. Но история археолога Мальцова, которого система «закопала» не только в переносном, но и в самом прямом смысле, рождена той же общественной атмосферой. Такого острого и трагического ощущения современности в нашей литературе, которая смотрит, в основном, в прошлое, и в лучших своих образцах по-прежнему пытается изжить его травмы, честно говоря, не припомню. При этом центральный конфликт эпохи обозначен в романе предельно точно. Потому что, каким бы невероятным это ни казалось, все главное сегодня происходит в области культуры, и подлинные герои нашего времени — ученые, археологи, библиотекари. Впрочем, с тем, что конфликт между культурой и варварством определяет нынче судьбы мира, не только нашей страны, никто, кажется, и не спорит. И в этом смысле «Крепость» — стопроцентное попадание в цель, «портрет времени», как принято было говорить раньше. Разумеется, роман гораздо больше и сложнее этой социальной линии, но она очень значима, и поэтому как-то грустно понимать, что время, когда «Один день Ивана Денисовича» или «Не хлебом единым» переворачивали сознание целых поколений, осталось в истории. Книги с таким потенциалом пишутся, но эффект совсем другой. Сериал бы что ли сняли по роману Петра Алешковского, чтобы народ очнулся и содрогнулся…
Совсем по-иному современен и злободневен роман Николая Кононова «Парад» — внешне ретроспективное повествование о 1970-х годах, о легендарном саратовском фарцовщике Льве, позднее (и уже за пределами повествования) превратившемся в столь же легендарную звезду раннего постсоветского гламура. На самом же деле получилось тонкое, как всегда у Кононова, на болезненной грани между жестокостью и нежностью, иронией и ностальгией исследование русского дендизма, и шире — русского эстетства с их трогательной доморощенностью и неизбывной провинциальностью. А если брать еще шире, то «Парад» — роман о соблазне и соблазненности неким эрзацем недоступной красоты, который, впрочем, вполне реален, как «паленые» джинсы с саратовского базара. И в этом смысле книга Кононова превращается в прощание с эпохой русского гламура, стремительно, прямо на наших глазах, канувшего в небытие.
Так же быстро уходит в прошлое и «новая русская готика» и вообще та сказочно-фантастическая мода, которая совсем недавно определяла одно из основных направлений в современной русской прозе. «Королева русского хоррора» Анна Старобинец пишет детские детективы о зверятах. Мария Галина в своем новом романе «Автохтоны» устраивает «сеанс черной магии с ее последующим разоблачением», взрывая изнутри свою собственную манеру. Мистики и хоррора в «Автохтонах» хоть отбавляй, но все это в конце концов окажется впечатляющей театральной декорацией, на фоне которой разыгрывается драматическая история Европы ХХ века. «Время сказок», страшных и волшебных, становится фактом истории литературы. О причинах стоило бы поразмышлять, когда контуры нового облика литературной современности станут более ясными.
Пока же о ней можно сказать, что современность эта очень разная и говорит на разных художественных языках, и это обнадеживает. По крайней мере, такой она представляется в серии «Новая классика/ Novum classic» издательства «Рипол классик» (редактор-составитель — Юрий Крылов). Эту серию я бы назвала издательским проектом года, прежде всего потому, что она создает новую и очень неожиданную картину современной русской литературы. Диапазон здесь впечатляющий: от прозы «русских европейцев» — «Картахены» Лены Элтанг и «Бизар» Андрея Иванова (частично начинаю отвечать на второй вопрос) до поэтического эпоса о металлургах Сергея Самсонова («Железная кость»), от вполне традиционных документально-художественных повестей Игоря Воеводина («Последний властитель Крыма») до борхесианских «длинных сюжетов» Ивана Зорина («Аватара клоуна»). Так что русской прозе есть куда развиваться.
Открытием года назвала бы Гузель Яхину («Зулейха открывает глаза»), и вряд ли тут буду оригинальна. Раскулачивание, репрессии, спецпоселение — все эти трагические страницы истории нашей страны вдруг самым неожиданным образом отражаются в судьбе маленькой крестьянки Зулейхи из татарского села Юлбаш, что в пору говорить о том счастье, которому несчастье помогло. При этом книга Яхиной явно намечает еще один путь развития современной русской прозы на ближайшее время. Для «Дружбы народов» тут, правда, никаких особых новостей нет, но тем интереснее наблюдать за тем, как основные направления работы журнала становятся мэйнстримом. «Этот роман принадлежит тому роду литературы, который, казалось бы, совершенно утрачен со времени распада СССР. У нас была прекрасная плеяда двукультурных писателей, которые принадлежали одному из этносов, населяющих империю, но писавших на русском языке. Фазиль Искандер, Юрий Рытхэу, Анатолий Ким, Олжас Сулейменов, Чингиз Айтматов... Традиции этой школы — глубокое знание национального материала, любовь к своему народу, исполненное достоинства и уважения отношение к людям других национальностей, деликатное прикосновение к фольклору» — абсолютно справедливо сказано в издательской аннотации к роману Гузель Яхиной. Одно из свидетельств тому, что сейчас эта школа переживает второе рождение, — то, что в коротком списке «Русского Букера–2015» оказались сразу две книги, которые вполне к ней можно отнести: «Зулейха открывает глаза» и «Жених и невеста» Алисы Ганиевой, тоже жестокий женский роман о современном Дагестане.
Новое в обоих случаях заключается в том, что оба эти романа явно скроены по лекалам современной англоязычной прозы, в которой в последние годы «этнические» писатели и писательницы тоже образуют некое устойчивое направление — достаточно просмотреть списки лауреатов Букеровской и Пулитцеровской премий «нулевых» и 2010-х годов.
А еще минувший год был годом 70-летия Победы, и вот это тот случай, когда юбилейная дата оказывается настолько важной в отношении литературы. Было много замечательных изданий и переизданий художественной и мемуарной прозы, и, казалось бы, давно написанные страницы истории русской литературы стали вдруг дописываться. Книга военной прозы «Жили-были на войне» киносценариста Исая Кузнецова, которая вышла в замечательной серии «На краю войны» (АСТ: Редакция Елены Шубиной) сразу поставила автора в один ряд с классиками — Василём Быковым, Вячеславом Кондратьевым, Виктором Астафьевым. И это еще одно главное открытие года.
2. Если продолжать разговор о так называемых «нерусских русских», то здесь, конечно, событие номер один — завершение и выход отдельной книгой эпопеи Сухбата Афлатуни «Поклонение волхвов». Несколько лет назад, начиная над ней работу, автор сам с собой заключил пари на возможность исторического романа в эпоху невозможности исторического романа. Похоже, что на момент окончания трилогии само пари стало неактуальным. «Поклонение волхвов» — еще одно подтверждение глобального тяготения к «длинным сюжетам», максимально протяженным во времени, выхватывающим некий исторический пунктир, некую тайнопись судьбы внутри отрезка длиной в столетие и больше.
Что касается литературы переводной, то этот год для меня прошел под знаком Грузии (спасибо «Дружбе народов» за «грузинский» 8-й номер и сборник современной грузинской прозы «За хребтом Кавказа», сложившийся из публикаций журнала за последние два десятилетия и вдруг обнаживший целостный сюжет современной истории). Самое сильное впечатление — поразительная «Считалка» Тамты Мелашвили, с которой познакомилась с опозданием, в книжном варианте, который, впрочем, оказался очень ко времени, потому что это книга не просто о грузино-абхазской войне, но обо всех современных войнах и судьбе мирных жителей, оказавшихся в западне между фронтами, и одновременно — о нежности, любви и человеческом достоинстве.
3. Честно говоря, ничем таким особенным не запомнится, и вовсе не потому, что было сделано мало хорошего. Просто, если твое основное занятие –читать книжки и о них рассказывать, каждый год — Год литературы. Думается, сам смысл этого жанра тематических дат — в том, чтобы как-то напомнить, что литература у нас на самом деле есть, всем, кто по разным причинам забыл о ее существовании. Если это хоть немного получилось, значит, Год прошел не зря.
Валерия Пустовая, литературный критик, г.Москва
«В современный роман возвращается эпос»
Для меня самое интересное и острое в минувшем году — противостояние моделей романа, да и концепции «большой прозы» вообще, которое увенчалось альтернативными, можно сказать конфликтными, итогами самых наших крупных национальных премий «Русский Букер» и «Большая книга». Романы Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза» и Александра Снегирёва «Вера» воплощают для меня способы сборки долгого повествования. Премиальный сюжет позволяет представить себе эти романы как две головы орла, глядящие одна в прошлое, другая в будущее.
Это не просто модели романа — это предложенные модели общественного сознания, структуры реальности.
Роман Гузели Яхиной ценят прежде всего за попадание в реальность старинной сборки. Это последовательное повествование, обещающее внятное развитие характеров, выражающее гуманистические идеалы, возвращающее читателя к главным сюжетам общенационального прошлого.
Роман Александра Снегирёва отталкивает прежде всего своей современностью. В этом романе трудно обжиться, как в постоянно меняющемся, как бы достраивающемся доме. Современное общество представлено в романе портретами, собранными из достоверных типических признаков — и медийных ярлыков. Современная реальность сложена из мелких фрагментов — сценок, диалогов, вспышек памяти. Гуманистические ценности автора, равно как вообще сочувствие к героям, не вычитываются — автор разглядывает людей так хладнокровно и пристально, что, кажется, никого не щадит.
Однако роман Гузели Яхиной, на котором хочется отдохнуть от романа Снегирёва, не исполняет своих обещаний. Эволюция характеров в нем схематична, проходит по заранее намеченному и быстро угадываемому плану (героиня отбрасывает виктимные привычки задавленной традиционным укладом женщины — но так и не берет на себя ответственность за свою любовь, духовно оставаясь под пятой у свекрови-самодурки; герой проходит путь от плохого до хорошего энкавэдэшника благодаря постепенно оживающей для него тетради с перечнем репрессированных). В последовательном повествовании совершаются пробные, неумелые броски то к документу (в нескольких главах появляется курсив — комментарий от многознающего автора, но потом прием отброшен), то к новелле (совершенно булгаковская история о профессоре, жившем в яйцевидной сфере, могла бы составить отличный, хоть и подражательный, рассказ), то к сценарию (перипетийные, замирающие на острие стыки эпизодов; разделение заключенных в лагере на взятых крупным планом «звезд» и «статистов», обозначенных яркими деталями в гриме или пластике). Наконец, сама национальная история отступает в романе на второй план, так что все повествование приобретает черты женской любовной прозы, где история страсти разыгрывается на выигрышно подсвечивающем ее фоне катастрофы — так что это уже не модель сборки национального исторического романа, а модель сборки, например, «Унесённых ветром».
В то же время роман Снегирёва, который критиковали за отсутствие психологизма, непоследовательность, преувеличения, как раз исполняет принятые в нем законы. Это не вполне реалистичное повествование, отражающее саму скользящую, «протеистичную» — как пишет Евгений Ермолин — природу современности. Ни цельности характеров, ни линейной их эволюции, ни единого, связно развивающегося сюжета тут не предполагается — самим типом текста. Гротеск в романе исходит из авторского видения национального российского бессознательного. Роман не движется линейно — а разворачивается, открывая кластеры коллективного ума, присосеживая деревню Ягодку к загранице, домострой к апокалипсису, гламур к панку, новый ренессанс к новому варварству. Реальность современной России, равно как и населяющие ее персонажи, не соответствуют сами себе — потому что не принимают себя, свое прошлое и настоящее, живут в шизофреническом дрейфе между достоверными и желанными сущностями.
И вот какое дело — традиционный, последовательный роман Яхиной, несмотря на то, что посвящен катастрофическим явлениям в истории, своеобразно утешает, обуючивает — усыпляет читателя. Он о боли — но не так болит, потому что сказанное в нем относится к завершенному, и более того — много раз осмысленному и изложенному. Тогда как роман Снегирёва не дает отсидеться с книжкой в сторонке — он включает читателя в современность, побуждает лично разрешить назревший шизофренический конфликт между Россией реальной и Россией-конструктом.
Романы Яхиной и Снегирёва для меня тоже выражают это противостояние конструкта и реальности: консервативная модель сборки романа в первом случае читается как имитация образцов, а новаторски емкое, раскованное и цепкое повествование во втором кажется прорывом к достоверности.
Намеченное движение романа подтверждает для меня и одна из лучших книг года — для меня так и главное событие года — роман Леонида Юзефовича «Зимняя дорога». Это исторический роман, переосмысляющий способ художественного моделирования истории. Роман имеет принципиально сборную, разрозненную природу. Мало того что он создается на стыке документального исследования и художественной интуиции. Еще и само повествование, хоть и излагающее связный, последовательно развивающийся сюжет, составлено из микроповествований, сюжетной мелкой мозаики. В ходе реконструкции Леонид Юзефович собирает множество сюжетов в одно долгое метаповествование — собирает и в то же время парадоксально игнорирует их.
Читая, скажем, о том, как брат разыскивает угнанную в якутский плен сестру, давно порубленную и выброшенную в реку, но оставившую по себе легенду о том, как дочь народа книги ушла жить лесной женщиной за мужем-якутом, — думаешь: вот ведь Верди. Сюжет и правда просится в либретто, как многие до и после него — в роман, повесть, новеллу. Зерна больших и малых книг разбросаны по дорогам генерала Пепеляева и анархиста Строда, «белого» и «красного» военачальников, сталкивающихся в пору Гражданской войны в Якутии, но ни эти большие и малые судьбы, ни биографии главных героев эпической осады Сасыл-Сысы — затерянного селеньица из пяти юрт — не становятся предметом принципиального интереса автора.
Приближаясь к краю своего космоподобного, хоть и умещенного в ледяном уголке мировой истории повествования, автор признается, что успел уже и сам забыть, зачем писал эту книгу: «То, что двигало мной, когда почти двадцать лет назад я начал собирать материал для нее, давно утратило смысл и даже вспоминать об этом неловко». И все же смысл, сообщающий этому плетению из битв и писем, романтических драм и бытовых казусов, протоколов и легенд единство и гармонию жизни, образ «связи всего», промелькивает в автобиографическом эпилоге. Рассказчик, потерявший близкого человека, получает утешение от сына одного из своих главных героев: «Вечером, — посоветовал он мне в ответном письме, — встаньте один в темной комнате и скажите вслух: да будет воля Твоя. Увидите, вам станет легче».
Смысл, пафос и ценность романа «Зимняя дорога» — вот в этом утверждении «воли Твоей», а не «моей». В самоумалении писателя, ощущающего себя средством выражения того, что, хочешь не хочешь, было, а значит должно быть рассказано. Проводником, а не творцом, потому что сотворить эту связь всего — человеку не под силу.
Так в современный роман возвращается эпос — и возможность охватить реальность взглядом Творца: одновременно широко и пристально, масштабно и углубленно. Национальный эпос, выстроенный из мельчайших решений души и мириадов затерянных в большой истории, частных судеб, — вот новационная модель в самом деле большой книги.
Даниил Чкония, поэт, г.Кёльн
«Заявку на Букера можно писать уже сегодня!»
1. Только что прочитал отрывок из романа моего товарища Юры Малецкого «Улыбнись навсегда», опубликованный в 12-м номере журнала «Знамя». Как всегда у Малецкого, блестящая стилистическая игра, передающая диапазон его образной художественной речи, его фантастическую метафорику, пронизывающую глубину мыслительного процесса. Опять же, текст Малецкого соткан из концептуальной системы аллюзий, работающей на традиционное повествование, что характерно в большей или меньшей степени для всей его прозы. Легкий, искрящийся юмор вдруг проникает на такую глубину постижения жизненных реалий, что диву даешься, как автор переключает регистры повествования и художнического осмысления времени. Остается дождаться выхода всего текста романа, чтобы понять масштабность творческой задачи писателя! А заявку на Букера можно писать уже сегодня!
Нынешний год сложился у меня таким образом, что за прозой почти не следил, уделив внимание поэтическим книгам. Даже привычка «осваивать» произведения, вошедшие в шорт-лист Русского Букера, до финального вечера была нарушена, но в последний момент ринулся к двум вещам: к роману Александра Снегирёва «Вера», прочитанному на одном дыхании, зацепившему жизненной драмой героини и способностью этой Веры упорно противостоять сложным житейским коллизиям, и к «Зоне затопления» Романа Сенчина, где борьбу с тяжелыми житейскими коллизиями приходится вести жителям этой самой зоны затопления, что дается далеко не всем из них. А в общем контексте романа «Зона затопления» возникает образ России, которой приходится бороться за своё существование как таковое.
Но еще об одной книге прозы, прочитанной в этом году, сказать хочу. Это «Черновик человека» Марии Рыбаковой. В основу романа положена история Ники Турбиной — нашумевшей в свое время девочки-вундеркинда, 12-летней поэтессы, распиаренной взрослыми дядями, которые не задумывались над будущим юного дарования. Гибель Ники Турбиной — не единственный случай, когда ранний успех стал губительным для неокрепшей психики. Но роман Рыбаковой — больше чем роман о судьбе одной талантливой девочки. Это портрет времени и суровый приговор поколению, которое поспешило объявить себя стойкой идейной оппозицией системе, господствовавшей в стране в 60-е годы, но в романе уличенной в неприкрытом конформизме. Это еще и книга, в которой отражена бездуховность общества, где нет места поэту, творческой личности.
Книги поэзии, которые довелось прочитать, не заставили удивиться и порадоваться новым именам, хотя такая перспектива просматривается в журнальной публикации донецкого поэта Дмитрия Трибушного («ДН», № 2, 2015). Слово его значимо и печально созвучно времени:
Над городом гуманитарный снег.
Патрульный ветер в подворотнях свищет.
Убежище — читает человек
На школе, превращённой в пепелище.
У всякой твари есть своя нора.
Сын человечий может жить в воронке.
Артиллеристы с самого утра
Друг другу посылают похоронки.
Впечатлили новые книги стихов Алексея Цветкова, Бахыта Кенжеева, Андрея Грицмана, Веры Зубаревой — американские русские поэты идут широким строем. Не прошли мимо сознания поэтические книги Александра Кабанова, Бориса Херсонского, Ирины Евсы — украинских русских поэтов. В Германии прозвучали поэтические книги Михаила Юдовского и Михаила Шерба. В Москве вышла замечательная книга живущей в Люксембурге Марины Гарбер и необычная книжка поэтических миниатюр живущей в Лондоне Лидии Григорьевой («Стихи для чтения в метро»). В последние недели уходящего года успел на одном дыхании прочитать книгу москвички Марии Ватутиной — она, на мой взгляд, вообще одна из самых интересных сегодняшних русских поэтов. В Москве же увидела свет книга тбилисской поэтессы Инны Кулишовой. А еще несомненной творческой удачей явилась вышедшая в ОГИ антология современной грузинской поэзии. Нерасторжимая связь русской и грузинской поэтической музы прочитывается и в очень русской книге стихов и дневниковых записей Владимира Леоновича, которую поэт успел составить перед уходом из жизни («Деревянная грамота»).
Из книг о поэтах и поэзии отмечу эссеистику (а также короткую прозу) того же Андрея Грицмана («Поэт и Город») и в малой серии ЖЗЛ книгу Ильи Фаликова о культовом поэте молодого поколения Борисе Рыжем (журнальный вариант печатался в «ДН»).
О времени, о литературе, о людях и событиях книга Сергея Чупринина «Жизнь моя. Фейсбучный роман», книга «вспоминательной прозы», получившая популярность у широкого круга читателей, следивших продолжительное время за фейсбучными постами известного литератора. Замечательное чтение.
2. Продолжаю внимательно следить за публикациями Сергея Жадана и Юрия Андруховича. И отдельно отмечу армянский (№ 4) и грузинский (№ 8) номера «ДН».
3. Мне кажется, что, как всякая кампания, он имел свои плюсы и минусы, но мимо Кёльна, где я живу, он прошелестел невидимо. Правда, задел соседний Бонн, где в русской школе при российском консульстве прошел замечательный конкурс сочинений по русской литературе — как раз в рамках Года литературы. На конкурс я был приглашен как член жюри и мог убедиться, что учителя этой школы успешно прививают своим ученикам любовь к русской литературе и стремление к самостоятельности мышления.
Владимир Шаров, прозаик, г.Москва
«Благодаря Году литературы я довольно много ездил…»
1. То, от чего, казалось, остались одни ошметки — дневники, воспоминания людей, писавших их в 30—40-е годы и у нас, и за рубежом, начинают печататься во все большем числе, и ситуация с сохранением обычной человеческой жизни уже не выглядит столь безнадежной. Я имею в виду дневник Варвары Малахиевой-Мирович «Маятник жизни моей…», отлично откомментированный Натальей Громовой (издательство АСТ, редакция Елены Шубиной). В.Г.Малахиева-Мирович была то революционеркой, то поэтом, то театральным критиком, то переводчиком. Она вела дневник с 30-го по 54-й год, год своей смерти. С редким тщанием, вооруженная блистательной памятью, писала она о людях известных — Льве Шестове, Данииле Андрееве, Анатолии Луначарском, и о тех, кого назвала «безвестными, безобидными, безответными мучениками Истории». Издательство «Новое литературное обозрение» опубликовало (раньше, но попала книга ко мне сейчас) мемуары М.Н.Семёнова «Вакх и Сирены», тоже в высшей степени хорошо откомментированные, а отчасти и переведенные с итальянского В.И.Кейданом. Семёнов — небесталанный литератор, один из издателей «Мира искусства» и человек, близкий к Дягилеву, бабник, пьяница, авантюрист и стукач. Третьей книгой назову подготовленные к печати Натальей Корниенко и Еленой Шубиной письма Андрея Платонова к жене — одну из самых трагических книг, которые в жизни мне доводилось держать в руках. В общем, некоторые лакуны заполняются, и все уже не выглядит такой безлюдной пустыней, какой было раньше.
2. К сожалению, нет. У меня проблема с глазами, и я сейчас читаю куда меньше, чем раньше.
3. Благодаря Году литературы я все последнее время довольно много ездил и по России (Мурманская область, Алтайский край, Охотск с Хабаровском), и в Европу и Северную Америку. Встречался с самыми разными людьми, отвечал на самые разные вопросы, очень многое видел и по дороге, и так. Красно-буро-фиолетовая гречиха — еще на корню и положенная валками: настоящие слои песка в каком-нибудь геологическом разрезе — это Алтай. А потом в контраст с этим степным пейзажем — тундра и северные сопки, Кольская губа с ледоколом «Ленин» и Североморск с подводной лодкой. Все это — и люди, и сама страна — во многом было для меня ново, и я очень благодарен тому, что смог это повидать. Вообще так мы, как белки в колесе, крутимся среди привычных и давно знакомых отношений, а тут вдруг из всего этого вырываешься.
Дружба Народов 2016, 2
Ольга БАЛЛА
Pax Sovietica: большое послесловие — или?..
«Национальные» номера «толстых» журналов
+++ ——
В минувшем году сразу несколько центральных «толстых» журналов посвятили отдельные свои номера литературам бывших советских республик. Почти все они вышли в рамках связанного с Годом литературы проекта Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям (кроме литовского номера «Иностранной литературы» и украинского номера «Нового мира»). Увы, Азербайджан, Туркмения, Киргизия и Таджикистан остались за пределами проекта.
Что происходит на бывших имперских окраинах спустя четверть века после распада Pax Sovietica? Как идут их выздоровление от империи, работа с травмами XХ века, освоение собственных, суверенных исторических смыслов? Как там сегодня видят самих себя и Россию? Все ли еще длится послесловие к советскому опыту — или уже пишутся совсем новые главы другого, неведомого нам текста?
«Национальные» номера журналов отвечают на эти вопросы — и даже ставят их — с разной степенью полноты.
По идее, опыт бывшего имперского центра должен был бы — мог бы — научить нас особенному роду зоркости, внимания к тем, кто раньше был с нами в одном трюме чудовищного, как броненосец в доке, государства, а теперь плывет своими путями. Нас должна (может) научить этому новообретенная дистанция. Все время хочется думать — хотя, быть может, ошибочно, — что уже прошло время и слепоты друг к другу из-за рутинного сосуществования в одном всеусредняющем государстве, и (за исключением особенного, трагического украинского опыта) обид друг на друга и отталкивания друг от друга. Самое время учиться друг у друга.
Что же получается на самом деле? Попробуем составить себе представление об этом.
* * *
Больше всего повезло литературам Литвы и Казахстана — а вместе с ними и нам: каждой из них досталось внимание сразу двух журналов, нам же — счастливая возможность узнать о них гораздо больше, чем о словесностях других постсоветских стран. Литовской литературе посвящены мартовская «Иностранка» целиком и часть сентябрьского «Октября» (в котором она делит пространство с эстонской и латышской). Литературе Казахстана — декабрьские номера «Невы» и «Нового мира».
Повезло нам тем более, что в каждом из случаев свой общий предмет эти издания рассматривают по-разному.
И дело не в составе авторов — хотя да, он почти не совпадает. В двух «литовских» журналах одно общее имя все же есть — это Томас Венцлова, без которого, согласитесь, разговор о Литве, о литовской мысли и слове обречен на неполноту. В обоих журналах — его стихи в переводе Владимира Гандельсмана, а в «Иностранке», кроме того, — его же эссе о Москве шестидесятых. В «Иностранке» круг авторов шире — и основная их часть доселе оставалась русскому читателю неизвестной.
Все вошедшие сюда тексты — переводы. Почти все — с литовского, кроме тех двух, что составили совсем небольшой раздел «Россия—Литва»: Венцлова переведен с английского, Юргис Балтрушайтис (его письма к Джованни Папини) — с итальянского. По-русски здесь говорит только московский литовец — главный режиссер театра имени Маяковского Миндаугас Карбаускис со своим интервьюером Георгием Ефремовым; да Рута Мелинскайте с Марией Чепайтите — кстати сказать, составители номера — пишут по-русски о книгах, связанных с Литвой, и о русских тоже — в разделе «БиблиофИЛ». И все.
И это, среди прочего, значит, что русскоязычная литература Литвы оставлена в этом варианте разговора о литовской словесности практически без внимания. В отличие от «Октября», где тексты трех из шести авторов литовского раздела — то есть ровно половина его — опубликованы в их русском оригинале: рассказ Далии Кыйв, стихи Лены Элтанг (пишущей только по-русски, но принципиально наднациональной, — и это второе, после Венцловы, известное и знаковое имя в литовской части журнала) и Таисии Ковригиной. (Забегая вперед — остальные разделы «балтийского» «Октября» организованы так же: переводы из латышских и эстонских авторов и там соседствуют с примерами литературы, пишущейся по-русски либо жителями этих стран — как Игорь Котюх, родившийся и живущий в Эстонии, либо выходцами оттуда, давно обитающими в иных краях — как Таисия Ковригина, выросшая в Литве, живущая в Абу-Даби).
Вряд ли так вышло потому, что люди, работавшие над номером «Иностранки», считают русскую компоненту литовской литературы незначительной или недостойной внимания. Просто там разговор в принципе — о другом. В «балтийском» «Октябре» речь скорее о взаимоналожении, взаимопроникновении, взаимодействии разных культур, литератур, языков, волею исторических судеб оказавшихся на одной территории. В литовской «Иностранке» — об обретении Литвой самой себя, о проведении границ. (Не отсюда ли — кажется, характерно литовская — тема границы, «пограничных ситуаций, вернее — проблема человека в условиях пограничья (или приграничья)», с упоминания которой Ефремов начинает разговор с Карбаускисом? Вспомним, что именно так — «Пограничье» — назывался и вышедший в минувшем году сборник эссе и публицистики Томаса Венцловы, рассмотренный, кстати, в «библиофильском» разделе «Иностранки». Типично литовское беспокойство?) Здесь важна работа самоопределения, выработки себя — «Рождение нации», как называется таинственный (ни слова о Литве! ни единого литовского имени! хотя все вполне прозрачно, но… такое могло происходить где угодно) рассказ Саулюса Томаса Кондротаса.
Номер в целом недаром называется «Рассеяние и собирание» — именно это, считают составители, происходило с литовцами в XX веке. Два этих процесса, оба травматичные, стали для них формами самоосознания.
Составителей «Иностранки», при всем их внимании к разнообразию стилистических пластов литовской литературы, к широте диапазона ее возможностей, занимает, похоже, даже не в первую очередь литература как таковая, но судьба и историческое состояние народа, которые словесность отражает, как, может быть, ничто другое. Она — точный слепок с исторического состояния.
Этот номер журнала — в отличие от «Октября», повествующего исключительно о современности, — во многом ретроспективный, открывающий русскому читателю едва (если вообще) известное ему литовское прошлое и, насколько это возможно на ограниченной журнальной территории, соединяющий разные ее потоки в сложное и живое целое. «Оборванные звенья, — пишет Юрате Сприндите в статье «Вызовы постцензурной свободы», — соединились в живое целое, и стало ясно, что литовская литература, "расколотая" пополам в 1944—1945 годы, вопреки прежней искаженной оценке, едина и неделима».
То, что мы хоть сколько-то знали в советское время под именем литовской советской литературы — лишь малая ее часть. Теперь нам показывают другие, не менее (не более ли иной раз?) полноправные ее части: написанное в эмиграции и в противостоянии советской власти. Мы прочитаем — кроме названного рассказа Саулюса Томаса Кондротаса, с советских лет живущего в эмиграции, — стихи и фрагменты дневника за 1938—1975 год Альфонсаса Ника-Нилюнаса (1919—2015) — поэта, переводчика, критика, бежавшего в 1944 году на Запад и проведшего основную часть жизни в США; записи журналиста Балюкявичюса, который в 1948—49 годах возглавлял сопротивлявшийся понятно кому партизанский отряд и погиб 25-летним; эссе священника-диссидента, проведшего семь лет (1979—1986) в сибирской ссылке... И эти тексты здесь — на равных правах и в одном ряду с тем, что писал, скажем, заслуженный деятель культуры Литовской ССР (1990) Ромуальдас Гранаускас (1939—2014).
Номер получился не просто представительным, но весьма аналитичным. Сам его тщательно подобранный состав — уже рефлексия. «Осмысление опыта рассеяния и воссоединения <…> — пишут составители, — принесло плоды, которые не созрели бы раньше». Травматический опыт ХХ века, полного разрывов и утрат, парадоксальным (ли?) образом способствовал богатству и сложности литовской литературы. (Ей пошел на пользу даже советский период с его навязанным упрощением образа мира и самих себя: «Советское время, — сказала некогда президент Ассоциации литовских издателей Лолита Варанавичене, — подарило нам одну хорошую вещь — любовь к книге».) Литература литовцев, пожалуй, и для них самих до сих пор еще во многом — в стадии открытия и освоения. Мы же и вовсе стоим только на ее пороге — и уже понятно, что тут есть что осваивать и над чем думать.
* * *
В отличие от «исторической» «Иностранки» балтийский номер «Октября» скорее культурологичный и даже отчасти экзистенциальный. Здесь нет речи ни о преодолении имперского наследия, ни о собирании насильно разрозненного, ни об изживании травмы. Здесь, главным образом — о человеке в мире, проживающем себя и мир в ситуации двукультурья и двуязычья. О парадоксах и возможностях этой ситуации. О людях — междумирья ли? Двух ли миров сразу?
Таких здесь большинство. Таков уже самый первый из авторов номера — Ян (Яан) Каплинский, эстонский поэт, в 2014 году выпустивший первый сборник своих стихов, написанных по-русски, — и в «Октябре» он тоже опубликовал русские стихи. Из представленных здесь русских Эстонии таков буквально каждый. Журналист Андрей Хвостов, родившийся и всю жизнь живущий в Эстонии, автор эссе о запахах и звуках Таллина; поэты, прозаики и переводчики Елена Скульская (говорящая о себе: «Моя родина — это русский язык и литература» — и так могли бы сказать здесь многие) и Николай Караев; П.И.Филимонов — русский поэт и специалист по английской филологии, получивший премию фонда «Eеsti Kultuurkapital» за лучшую книгу на русском языке. Людмила Глушковская — главный редактор русскозычного журнала «Вышгород» и директор Эстонского культурного центра «Русская энциклопедия». Полурусская-полуэстонка Света Григорьева — вообще многомерная личность: хореограф, режиссер, актриса, поэт и критик (стихи — эстонские, даны в переводе). Олеся Ротарь — редактор выходящего в Эстонии русскоязычного журнала о культуре «Плуг». Борис Балясный — поэт и переводчик с эстонского, финского, украинского, болгарского, — родившийся в Житомире, переселившийся в Эстонию взрослым («после института попал по распределению в Эстонию, где остался жить. — пишет о нем Игорь Котюх, — выучил эстонский язык, основал Литературно-переводческую школу-студию, стал крупным переводчиком эстонской поэзии»). Наконец, сам Котюх — поэт и переводчик, специалист по эстонской литературе: ему здесь принадлежат не только стихи (русские), один из «рассказов с ладонь» (тоже русский) и переводы большинства эстонских текстов, но и цитированная выше статья «Русская литература и Эстония». Она интересна тем, что написана не просто о «приграничных явлениях русской литературы в Эстонии» (самое известное — Игорь Северянин, невольный эстонский житель и первый русский «последовательный переводчик эстонской поэзии»), но — что важно особенно — изнутри собственного, весьма нетривиального культурного, языкового, литературного опыта. Какую культурную нишу — и языковую картину мира — создает себе человек (сложного происхождения — но с русским самосознанием), родившийся в крохотном городке на юге Эстонии и с самого начала живущий в окружении нескольких языков? «Дома и в школе это русский. На дворе эстонский. В библиотеке и книжном магазине <…> это вырусский диалект. Его отец с бабушкой говорят между собой на сетуском диалекте. А летом их семья посещает родственников по линии мамы, говорящих на украинском и белорусском. В России бывает проездом». Что при этом способно получиться? Сразу хочется ответить, что — редкая возможность полноты и объемности видения мира. Сам Котюх видит это сложнее и осторожнее:
Причислять себя к эстонцам — родной язык русский.
Причислять себя к русским — не тот темперамент.
Называться европейцем — привилегия избранных.
Гражданином мира — слишком абстрактно.
Остаётся быть просто человеком.
Но поймут ли?
Нервность, проблематичность ситуации двойной принадлежности — она же и двойная непринадлежность? — проговаривает и Света Григорьева. Не прямо, скорее интонациями и общим напряжением, скрытым вызовом возможным, только предполагаемым еще упрекам в чуждости с любой стороны:
я родилась в 1988
нет я не говорю по-эстонски
с акцентом
тем более
когда не называю свое имя
и я не говорю по-русски с акцентом
тем более когда не называю имя своей матери-эстонки
читай это стихотворение
только не смотри на мое имя
читай это стихотворение
без моего имени
и скажи ещё
что я говорю с акцентом…
Многокультурны (очень мне нравится тяжеловесное, но точное словцо «многопринадлежностны», пусть будет здесь хотя бы в скобках) и авторы латвийской трети номера. Может ли быть отнесен к латышской литературе — хотя бы к литературе Латвии — открывающий эту часть журнала уроженец Риги Александр Генис, русский, давным-давно живущий в США и по-латышски, насколько известно, никогда не писавший? По крайней мере, без этой земли он не был бы самим собой — поэтому он тут. Скорее всего, многим в себе и в своей поэзии обязан Латвии и поэт Олег Ленцой, родившийся в Приморье, учившийся в Риге русской филологии и пишущий русские стихи. И русские рижане Семён Ханин и Сергей Тимофеев (их тексты — снова в оригинале!). Лишь пятый по счету автор этой части — поэт (а также переводчик, художник и ученый-лингвист) Валт Эрнштрейт — оказывается наконец переведенным с латышского, и мы видим латышскими глазами Ригу — город трудный и жесткий:
Волки воют в ледяной темноте ноября.
Последняя волчица Риги вышла из логова,
встала из пыли металла, стальных балок, электромоторов,
идёт стребовать свою долю.
Идёт, чтобы перегрызть Риге
сонную артерию…
Далее рядом с латышскими авторами — Артисом Оступсом, Рональдом Бриедисом, Кришьянисом Зельгисом, Карлисом Вердиньшем — снова возникают люди междумирья: живущий на два города, Ригу и Москву, уроженец латвийской столицы Андрей Левкин с его штучной работой с русским языком и сознанием — и рижским пространством, писатель и художник Свен Кузьмин, активно работающий в латышской культуре, но пишущий и по-русски (в «Октябре» — его русский рассказ), и снова русские рижане — поэты Дмитрий Сумароков (показывает нам свою Ригу, город странного постисторического безвременья: «Пуэрто-Рига, / забытая кем-то на пляже немецкая книга / с ленивой рекой-закладкой…») и Елена Глазова, прозаики Владимир Ермолаев и Елена Катишонок…
Русскоязычные междумиряне оказываются в конечном счете в большинстве. Почему? Они ли определяют общую картину?
И, к сожалению, — ни единого аналитического текста о сегодняшней латышской литературе.
В целом же в балтийском «Октябре» рефлектируется не конфликтная сторона многокультурной и пограничной ситуации (которая уж наверное есть!), но, скорее, само ее устройство — и плодотворность.
Конечно, темы самообретения и самоопределения было не миновать. Виргиния Цыбарауске обозревает тенденции литовской поэзии последних трех десятилетий, группируя авторов по дате рождения и дебюта, и разбирается с вопросами, претендующими на статус вечных: «действительно ли полемика с доминирующей традицией означает кризис культуры, а поиски личного взаимоотношения с культурной памятью всегда являются десакрализацией?» (Полезно читать вместе с мартовской «Иностранкой» — здесь мы встретим имена некоторых ее авторов — например, поэта Сигитаса Парульскиса.) Нам представлены и чистые, без всяких пограничностей, образцы воплощенного в литературе мировосприятия и душевного устройства жителей балтийских стран (яркий пример — рассказы эстонца Мехиса Хейнсаара, вполне, кажется, понятные человеку русской культуры, но резко экзотичные для него).
Вообще же составителей сентябрьской книжки «Октября» занимает не столько разделение, сколько симбиоз и синтез — даже если он не вполне удается или небезболезнен. «…Освоение "чужого", — пишет Людмила Глушковская, — одна из созидательных функций русской культуры». А Олеся Ротарь на примере своего журнала показывает, как (и почему вообще!) работает русское интеллектуальное предприятие в эстонской культурной среде. Неплохо, оказывается, работает.
* * *
Первое, что бросается в глаза в декабрьском номере «Невы», посвященном Казахстану: решительно все, без изъятия, тексты, написаны по-русски — независимо от происхождения авторов, от нынешнего их места жительства, от принадлежности к тому или иному поколению (то есть от возраста, в котором они встретили крах империи). Эта литература продолжает создаваться на русском языке, даже когда речь идет о чисто казахских обстоятельствах (как, например, у Данияра Сугралинова или у Заира Асима). Ничего подобного мы не видим, скажем, в грузинском или литовском номерах.
Ведущая тема номера — посткатастрофическое состояние. О нем, с той или иной степенью интенсивности и художественной силы — почти у каждого из авторов. Тексты Олжаса Сулейменова, открывающие номер, полны живой памятью о катастрофе:
<…>Эти стены полгода горели от масляных молний,
Двести дней и ночей здесь осадные длились бои.
Перекрыты каналы. Ни хлеба, ни мяса, ни сена,
Люди ели погибших и пили их теплую кровь.
Счёт осадных ночей майским утром прервала измена,
И наполнился трупами длинный извилистый ров.
Только женщин щадили, великих, измученных, гордых,
Их валяли в кровавой грязи возле трупов детей,
И они, извиваясь, вонзали в монгольские горла
Исступлённые жала изогнутых тонких ножей.
Книги! Книги горели! Тяжёлые первые книги!
По которым потом затоскует спалённый Восток!<…>
И одновременно с этим — тоска по мировой культуре и языческая, хтоническая мощь, нерастраченные силы, не оплакивание жизни, но страстное требование ее, желание начать мир заново:
Я бываю Чоканом! Конфуцием, Блоком, Тагором!
...Так я буду стоять, пряча зубы, у братских могил...
Я согласен быть Буддой, Сэссю и язычником Савлом!…
Восьмидесятилетний поэт — старший среди авторов номера — превосходит их всех по дикой жизнеутверждающей силе и согласен быть начинателем мира, основополагателем его будущих коренных течений! Кроме него под этой обложкой на подобное не отваживается никто.
И вот еще одна бросающаяся в глаза особенность представленной нам тут казахстанской литературы: внимание не столько к густому и горячему центру жизни, сколько к ее окраинам: к началу и концу. К тем областям, в которые заглядывает небытие. И это тоже независимо от возраста авторов.
Два рассказа Бахытжана Канапьянова (родившегося в 1951-м) — о восходе жизни и о ее закате: о детстве художника (автор оставляет его на пороге юности) и о последних часах и минутах старого ученого, успевающего перед смертью вспомнить всю свою жизнь и проститься с нею.
Данияр Сугралинов (родившийся в 1978-м, заставший конец Союза тринадцатилетним) пишет моралистические сказки из казахстанской жизни. Пожалуй, это наиболее благостные и наименее глубокие тексты номера (за исключением, может быть, одной сказки, в середине которой читателю, даже взрослому, становится по-настоящему страшно: у мальчика, по одному его эгоистичному, моментально исполнившемуся желанию, бесследно исчезает брат, как будто его никогда не было. И мальчик чувствует бессилие перед неустранимыми последствиями собственного желания… пока автор не избавляет его от этого одинокого ужаса, возвращая брата вместе с прежней жизнью).
Стихи бывшего карагандинца Владимира Шемшученко, живущего теперь в Ленинградской области (1956 года рождения), — об усталой, больной, сожженной жизни в родном — и навсегда оставленном — городе автора:
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На усталых людей, доживающих век.
Город мой, ведь тебя никогда не любили!
Сказки здесь так похожи на страшные были,
Что кровит под ногами карлаговский снег.
<…>
На сожжённую степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер — гонец непогоды.
На дымящие трубы нанизаны годы…
В этом городе улицы в храм не приводят,
Да и храмов самих в этом городе нет.
Любви к Казахстану, похоже, нет и у него самого: «Я задохнусь в каганате.
Я уезжаю. Прости». В другом стихотворении он, правда, говорит о казахах: «А мы ведь их действительно любили / И, как ни странно, любим до сих пор». Но как-то не очень верится, тем более что несколькими строчками выше — вот что:
И среднеазиатскому меньшинству
Дозволено на улицах кричать,
И «русскому невиданному свинству»
Своих детишек в школах обучать.
А говорили — мы баранов съели,
И зверски распахали целину,
И с кровью кровь мешали, как хотели,
И (вай, улляй!) ломились в чайхану.
Шемшученко открыто признается, что крушение СССР для него — и для всей окружавшей его жизни — катастрофа:
Разорвали империю в клочья границы,
Разжирели мздоимцы на скорби людской.
Там, где царствует ворон — веселая птица,
Золотистые дыни сочатся тоской.
Южный ветер хохочет в трубе водосточной,
По-разбойничьи свищет и рвёт провода…
Всё назойливей запахи кухни восточной,
Но немногие знают — так пахнет беда.
И даже — прямее некуда: «Я бы вырвал по плечи руки / Тем, кто сбросил с Кремля звезду!»
Ну, ладно, Шемшученко — проживший в Советском Союзе большую и, наверно, лучшую часть своей жизни. Но вот и русские стихи казаха Заира Асима, родившегося в 1984-м — начало постсоветской истории он встретил семилетним, практически застал ее как данность — об усталой, больной, по существу тоже ведь посткатастрофичной жизни:
<…> Алмата в январе —
грязный огрызок яблока
рыхлая мякоть снега
искусана муравьиными тропами
следами обыденного изгнания
серый прокуренный город
ширится в глазах памяти
тридцатью годами дыма
серебряное солнце мерцает
монетой на дне облаков
тянется позвоночник гор
высится шприц башни
вколотый в мутное небо <…>
Если судить по публикациям этого номера, очень похоже на то, что серьезная работа разграничения (между имперским наследием и последующей историей, между русским и национальным, между навязанным извне и собственным) здесь не проводится, даже не начата. Идея преодоления советского наследия, кажется, в принципе не очень популярна. Крушение империи переживается — притом людьми очень разных поколений, включая и тех, что встретили девяносто первый год детьми — как катастрофа, отбросившая здешнюю жизнь далеко назад, в лучшем случае — в архаику, в худшем и более характерном — в умирание. Даже если само событие, суть его уже не помнится.
Так Адильхан Сахариев, родившийся в 1982 году, пишет страшную пост-апокалиптическую прозу о мире, совершенно разрушенном, существующем уже почти по ту сторону смерти, сквозь который прорастает архаика — глубокая, доисламская, дохристианская, доцивилизационная. Как, когда этот мир стал таким? Этого в памяти уже нет. «Старики, я хочу знать, как погибли мои города!», — требует восьмидесятилетний Сулейменов. У героев тридцатитрехлетнего Сахариева такой вопрос даже не возникает.
«Жулдызым» — рассказ о вымирающем полустанке, на котором среди спивающихся и ищущих смерти людей, «обманутых временем и никому не нужных», остался один-единственный ребенок — немая (зато одаренная сверхчуткостью к чудесному) девочка. И ту, к счастью, оттуда увозят. Но все ее родные остаются там умирать — уже без всякой надежды.
«Говорят, что первый поселенец в этих краях был сумасшедшим. Он искал счастье в пустыне. Оно оказалось в безумии. Мы, наверное, его потомки. Потому что все здесь появляются на свет полоумными или становятся такими. А в последнее время никто не рождается. Ты была последней. Эта земля — дом только для мертвых и юродивых. Остальные — вечные изгнанники, как их предшественники — бывшие заключенные, изгнанные из тюрем и обосновавшиеся здесь… Мы живем на могилах изгнанников. Они, видимо, прокляли нас, мстят нам и не успокоятся, пока не исчезнет с лица земли последний из нас. А последняя из нас — это ты. Мы пытались убежать от вездесущего рока. Построили железную дорогу. Десятки лет она нас кормила, десятки лет мы ее грабили. Но и она создана на человеческих костях. Теперь никому не нужна. А мы вымираем. Молодежь дуреет. Больше не слышно детского смеха, потому что нет самих детей. Рок нас догнал. Ангелы покинули наши края. Осталась только ты — наш последний ангел. И если не будет тебя, то, наверное, не будет и этого хаоса, в котором мы живем. А значит, и нас не будет. Нужно беречь тебя». Так говорил маленькой Аяне дедушка «в пьяном бреду, а наутро все забывал».
Схлестнувшиеся в этом мире в последней битве силы жизни и смерти (как в повести Сахариева «Волчьи пляски» об извечной и безнадежной борьбе людей и волков) уже почти не отличаются друг от друга. Обе страшны. Лишь едва-едва сквозь каждую из них процарапывается смутная, рудиментарная память о ценностях, о морали, о любви. Она пока еще есть — но надолго ли?
Почти все время читателя не оставляет чувство, что настоящая жизнь, в чем бы ни состояла, для большинства авторов этого номера не вполне здесь — а то и совсем не здесь. Она где-то (или когда-то) еще.
В опубликованных в этом номере стихах карагандинца Валерия Михайлова (родившегося в 1946 году и проведшего в Казахстане всю жизнь) ни казахского, ни казахстанского нет вообще — по ним даже не догадаешься о том, что автора с этой землей связывает хотя бы география. Он говорит, думает и чувствует исключительно о России, о ее народе и ее языке: «Казак уральский, на дорожку выпив чая, / Как водится у русских испокон, / Прощался с другом и, слов сказочных своих не замечая, / Обыденно промолвил: "А свату моему скажи поклон"»; «<…> воздух Родины, земная грусть уходят ввысь прозрачно, немо, глухо / Туда, где ждет нас всех, любя, небесная Святая Русь»; «Война против нас не кончалась, / Война эта будет всегда. / Одна ты, Россия, осталась, / Как в небе пред Богом звезда».
Ничего казахстанского или казахского нет и в стихах одного из самых сильных авторов номера — у выросшей в Казахстане, живущей в Москве русской немки Елены Зейферт. Русское и московское — есть, немецкое — есть (Зейферт — человек из тех, чья родина — прежде всего язык, в данном случае — два языка, русский и немецкий, сильные питающие источники). Казахского — ни единого слова. Зато есть большая витальная сила, страстная любовь к жизни, к ее основам — помимо, прежде и по ту сторону любых исторических обстоятельств:
сон склоняясь в предложном скорее похож на снег
плавкий и незаконченный ангелов перистых пот
что стекая на землю становится легче пера
Schnee! мой зыбкий не выпавший Schnee это имя идёт
твоим белым рукам целовавшим меня до утра
талой влаге висков и всему что весомо во сне
Читатель готов уже думать, что русская и казахская жизнь в этой стране почти не заметили друг друга, особенно русская — казахскую (говорящую во многом на ее языке!). Такие предположения не вовсе лишены оснований. Пишущий на русском казахстанец Илья Одегов, например, о литературной жизни говорит в том же номере следующее: «К сожалению, русскоязычные авторы в Казахстане и авторы, пишущие на казахском языке, практически не знакомы друг с другом. <…> И я даже не понимаю, как нам друг друга найти». Но на мысль о том, что это все же не вполне так, наводит повесть, написанная Валерием Куклиным и Александром Загрибельным — «Белый осел». Она — целиком из казахской жизни (кстати — в ее неотделимости от русской, в их трудной, иной раз конфликтной, но неразрывной взаимопереплетенности), с явно хорошим ее знанием (включая и знание языка!) и внимательным чувством.
Впрочем, тема катастрофы оказалась неминуема и здесь. «Стоя на одной распухшей от любви к родине ноге, огромная страна однажды подкосилась и упала.»
Самым же интересным в номере кажется мне анализ современных литературных процессов в Казахстане: в рубрике «Астана — Санкт-Петербург. Диалоги культур» — ответы на вопросы редакции журнала о литературной жизни их страны писателей Михаила Земскова, Юрия Серебрянского, Ильи Одегова, Светланы Ананьевой, Валерия Михайлова (все — казахстанцы, и, увы, лишь стихи Михайлова мы прочитаем в самом номере; а мнений казахов не услышим ни одного), в рубрике «Критика и эссеистика» — размышления Веры Савельевой о рассказе в современной прозе Казахстана, Светланы Ананьевой — о прозе Мориса Симашко, Надежды Черновой — о рано ушедшем из жизни писателе, поэте, мыслителе, музыканте Алексее Брусиловском (здесь тоже авторы всех статей, как и их герои, — казахстанские русские), в «Публицистике» — статья доктора филологических наук Бейбута Мамраева о казахской литературе начала ХХ века. И в этой же рубрике — статья Уалихана Калижанова об истории казахов.
* * *
В отличие от казахского номера «Невы», в посвященном той же теме «Новом мире» наконец-то представлены переводы с казахского — оба поэтические. Правда, написаны переведенные стихи давно и принадлежат перу казахских классиков: Абая Кунанбаева (1845—1904) и Магжана Жумабаева (1893-1938). Если первого русский читатель себе еще как-то представляет (в основном, подозреваю, благодаря движению «ОккупайАбай», потрясшему столицу в декабре 2011-го и ныне стремительно погружающемуся в забвение, — тогда, помнится, даже переиздали тексты Абая, вокруг памятника которому на Чистых прудах группировались протестующие, — интересно, многие ли прочитали?), то имя второго, по всей вероятности, большинству из нас ничего не скажет.
А между тем Абай был мощнейшей культурообразующей личностью — «поэт, философ, композитор, просветитель, общественный деятель, основоположник казахской письменной литературы и ее первый классик, реформатор культуры в духе сближения с русской и европейской культурами на основе просвещенного либерального ислама. В истории казахской литературы Абай занял почетное место, обогатив казахское стихосложение новыми размерами, рифмами и стихотворными формами. Абаем создано около 170 стихотворений и 56 переводов, написаны поэмы, «Слова назидания». Он был также талантливым и оригинальным композитором, создал около двух десятков мелодий, которые популярны и в наши дни. Абай Кунанбаев оказал большое влияние на зарождавшуюся казахскую национальную интеллигенцию конца XIX — начала XX века». Обо всем этом сказано в коротком подстрочном примечании (а стоило бы — в основательной аналитической статье).
Жумабаев же, поэт, писатель и педагог, убитый советской властью, почитается как основатель новой казахской литературы и, по словам академика АН КазССР Алкея Маргулана, «имеет для казахского народа такое же значение, какое для англичан Шекспир, для русских — Пушкин».
«Вошедшие в эту подборку стихи Абая и Магжана, — пишет переводчик Илья Одегов, — не просто выдающиеся голоса двух разных поколений. Это две совершенно разные энергии. Абай — тяжелый, мудрый, печальный, вросший в землю, как старое дерево. И Магжан — стремительный, гарцующий, ироничный, жизнелюбивый».
Одегов не только перевел их стихи, но и предварил переводы вступительной статьей — небольшой, но не менее интересной, чем сами представленные образцы казахской поэзии. Там говорится о том, чего в русском общекультурном сознании практически нет: о том, как устроен казахский язык и казахская поэзия, какие из этого устройства следуют трудности восприятия и перевода, на каких путях они разрешаются — если разрешаются вообще. «В казахской поэзии много ловушек. На первый взгляд, все просто. Идет традиционная, отработанная веками, форма построения строфы, где срифмованы окончания первой, второй и четвертой строки, а третья строка существует как бы самостоятельно (в ней, кстати, часто и скрывается главная мысль). Но приглядываешься внимательнее и видишь, что рифма-то сплошь и рядом фонетически не точная, не "любовь-морковь" и "слезы-грезы", а скорее ритмическая: "бала-шама", "жарыс-табыс", "пана-жара" и т. д. Зато обнаруживается добавочная рифма, где-нибудь в середине строки. И это при работе с традиционной формой. А что уж говорить о стихах Магжана Жумабаева, который традиционными формами часто пренебрегает и создает собственную, авторскую форму.
Или ритм, размер. Слушаешь поэта и думаешь, что ритм ровный, постоянный, а начинаешь читать стихотворение на бумаге и понимаешь, что вот здесь слог лишний, а там — даже два. Здесь синкопа, там эпентеза. В устном исполнении такие нюансы нивелируются, и поэтому нетренированным ухом всего не услышать. Это как пытаться воспринять индийскую музыку в рамках европейских двенадцати полутонов, без учета того, что в индийской октаве двадцать две ступени. Но на бумаге форма построения текста раскрывается. И попробуй-ка передать все это на другом языке, на русском».
Современная же казахстанская литература представлена здесь, как и в «Неве», в ее русских оригиналах — включая и ту, что пишется казахами. (Из которых здесь — Ербол Жумагулов, Заир Асим, Айгерим Тажи, Азамат Байгалиев. Четверо. Да, они в меньшинстве.) С чем это связано — загадка, на страницах журнала разрешения не находящая. В «Неве» Илья Одегов признавался: «Несколько лет назад ко мне обратился заведующий отделом прозы российского литературного журнала «Дружба народов» Леонид Бахнов с просьбой подыскать для публикации в журнале интересные произведения современных авторов, написанные на казахском языке и переведенные на русский. Я расспросил всех знакомых, разместил объявления в социальных сетях — в общем, старался, как мог, но так ничего и не выяснил». А Юрий Серебрянский там же на вопрос «Как построено взаимодействие национальной и русскоязычной литератур Казахстана?» отвечает: «Не построено никак. <…> Переводы практически отсутствуют, и в этой ситуации казахскоязычные авторы в более выгодном положении, так как большинство из них превосходно владеют русским. Из современных русскоязычных книг, переведенных на казахский язык и вышедших в Казахстане, я могу назвать только свою повесть "Destination. Дорожная пастораль"». А из казахских — переведенных на русский? Нет не только ответа — нет самого вопроса.
Весьма неплохую общую картину казахстанской русской словесности читатель «Нового мира» может составить себе по рубрикам «Опыты» (в ней — статья Анны Грувер «Точка разборки» о прозе Ильи Одегова), «Литературная критика» (где Евгений Абдуллаев и Павел Банников рассуждают о русскоязычной литературе этой страны) и «Книжная полка», на которую Оксана Трутнева ставит книги исключительно современных казахстанских авторов. Вы уже догадываетесь: все русскоязычные.
У «Невы» и «Нового мира» есть общие авторы — представленные в разных изданиях разными текстами. Это — Заир Асим (здесь у него — стихи и повесть «Ксения»), Илья Одегов, Юрий Серебрянский (в «Неве» их участие ограничивается ответами на анкету о казахстанской литературе; в «Новом мире» у них — художественная проза).
На страницах «Нового мира» мы, наконец, получаем возможность познакомиться с творчеством писателей, определяющих, как говорил в «Неве» алмаатинец Юрий Серебрянский, современный литературный ландшафт Казахстана, но в «Неве» лишь упоминаемых: Павла Банникова, Айгерим Тажи, того же Ильи Одегова. Одегову, кроме того, посвящено в номере целых три критических статьи: Анны Грувер, Елены Скульской и подглавка в «Книжной полке» Оксаны Трутневой, пишущей также и о других авторах номера: о Ерболе Жумагуле (Жумагулове), о Юрии Серебрянском, о русскоязычном алмаатинском армянине Тигране Туниянце.
Что до собственно казахстанской жизни, то в стихах здешних русскопишущих поэтов ее немного (или нет совсем, как у Туниянца). А вот из прозы о ней можно узнать много интересного и необщеизвестного. Например, из рассказа Марии Рябининой — о том, как чувствуют себя в ее стране ЛБГ — «лица без гражданства».
«Вот приеду, брат будет спрашивать, зачем мне гражданство. Он сам уже давно забыл о нем, сидит, поправляет только очки и смотрит в книги. А мне кажется, спокойнее быть к чему-то привязанной. А то как будто про тебя забыли. Как будто яблоки вывалились из большой повозки, когда у нее отвалилось колесо, и пара яблок закатилась в канаву у дороги. Все собрали, положили обратно и поехали дальше. А эти, в канаве, забыли. И они лежат там. Ничейные.
Родители наши тоже были без гражданства. Мы приехали в Ильинское, это совсем недалеко от Борового. Маленькая деревня, всего-то две улицы. Никто сначала не мог понять, как это так — "без гражданства"? Вы кто же, русские или казахи? Что значит это "ЛБГ"? Но потом привыкли. А это у нас Фомичевы, они ЛБГ. Заходите вечерком выпить, у нас свекровь из соседней деревни приехала.
Потом, когда брат начал работать учителем в школе, это даже начали произносить с уважением. Это "ЛБГ" теперь стало чем-то вроде "профессора" или "образованного человека"».
И, кстати, — градус катастрофичности (по сравнению с «Невой») здесь существенно ниже.
* * *
Ноябрьский номер «Знамени» целиком посвящен Армении — причем не только армянской литературе и культуре как таковым, но и людям, чем бы то ни было связанным с этой страной (вплоть до, например, Осипа Мандельштама с его «Путешествием в Армению» и Марии Петровых, единственная прижизненная книга которой была издана в Ереване). Армянскому пласту смыслов.
В разделе «Страницы поэзии» почти все — переводы с армянского, кроме подборок Анаит Татевосян (переводчицы некоторых из представленных здесь же поэтов), Гургена Баренца (тоже переведшего в этом номере ряд стихов) и молодого русскоязычного поэта из Степанакерта Эммы Огольцовой. Этот раздел, столь же неровный, сколь и интересный — открытие для большинства русских читателей (за исключением читателей «Дружбы народов»), хотя среди его авторов есть и те, кто очень известен в своей культуре, а иногда и не только в ней.
Об одном из самых ярких авторов — о поэте и художнике Аревшате Авакяне — его переводчик Георгий Кубатьян пишет: «Что до рисунков Аревшата, выполненных обычно пером на бумаге либо картоне, то они, как, впрочем, и картины, написанные на холсте маслом, и гравюры, и работы, сделанные в смешанной технике <…> — с первого взгляда напоминают детские. Но только с первого. Слишком изощренные для бесхитростного ребячьего взгляда, слишком изобретательные, витиеватые и частенько загадочные, композиции поэта-художника тяготеют к притче, к иносказанию, той самой тайнописи <…> Точно так же в его стихах обитают и духовные существа, схожие с ангелами-хранителями, да и много кто еще. Вселенную можно, словно музыку, записать нотами». (И тут жалеешь, что в «Знамени» не предусмотрены иллюстрации: их отчаянно не хватает для полноты образа.)
А Артём Арутюнян (представленный здесь единственным стихотворением), на русский, кстати, тоже переводившийся, хотя и слишком давно (в 1979-м) — оказывается, лауреат французской литературной премии имени Рене Шара и, более того, выдвигался в начале девяностых на Нобелевскую премию за книгу «Пожар древней земли» — проза? стихи? Вот, подумаешь, из чего стоило бы перевести хоть небольшой фрагмент — опубликованное тут стихотворение «Ночь в Вашингтоне», признаться, никакого представления о масштабе этого автора не дает.
На «Страницах прозы» — только рассказы. Среди авторов есть и те, чьи тексты уже стали событиями русской словесности. Это — Анаит Григорян (думаю, многие помнят вышедший четыре года назад ее роман «Из глины и песка» — а то и дебютный сборник прозы «Механическая кошка» (2011) — и уж наверняка многие читали второй ее роман — «Diis ignotis» — в прошлогоднем «Урале») и Каринэ Арутюнова («Пепел красной коровы», «Скажи красный», «Счастливые люди», «Дочери Евы», множество публикаций в журналах за пределами Армении). Их рассказы, как и «Записки ереванского двора» Елены Шуваевой-Петросян, даны в русских оригиналах. Собственно, петербурженку Григорян и уроженку Киева, много лет прожившую в Израиле и вернувшуюся в Киев Арутюнову с Арменией объединяет разве что происхождение и фамильная память — которую обе они сделали достоянием русской литературы и осмыслили с помощью русской культуры и языка. Арутюнова (ее «Другой жанр» — один из самых сильных текстов номера) вообще пишет о киевском детстве, в котором армянского только и было, что ее собственные глаза. Да и такие ли уж они армянские? — разве обитатель московского двора тех же семидесятых не узнает себя и своего, например, в следующем: «В детстве звезды были огромными, а вишни черными и сладкими. Ноги сводило от холодной воды, но выходить не хотелось, — стуча зубами, в очередной раз плюхались и вновь выскакивали, как посиневшие поплавки. Вода была в ушах, в носу, в глазах, но этого никто не замечал. Никто не задавался вопросом, зачем "баба сеяла горох", отчего именно горох, и отчего именно этот момент вызывал столько шума и мокрой радости»? Или — совсем уж точнее и общечеловечнее некуда: «В детстве все было важным. Мир слов не стоял особняком, он был живым и разнообразным, подвижным и вкусным. Он был страшным и потешным…»? Григорян же прямо в первых словах своей «Родной речи» признается: «Родного языка я не знаю». Но зато дальше, дальше!...
«Он помнится набором странных отрывистых звуков. Какие-то бесконечные "ш" и "к". И почему-то вспоминается запах. Пахнет печеными яблоками с корицей».
Да разве это не знание? — пусть не смысловое (впрочем, формы смысла многообразны), но в своем роде более глубокое — предсмысловое, чувственное.
Об Армении как событии культуры (в частности — русской) мы узнаем в этой книжке «Знамени» многое: это — качественно и подробно выстроенный путеводитель по разным областям армянской культуры и особенностям армянского мировосприятия, с отдельной рубрикой для неармянских авторов — о том, какова у каждого из них «Моя Армения». Кроме поэзии и прозы, нас знакомят с армянской эссеистикой и критикой, с историей армянской литературы и русско-армянских культурных связей; раздел рецензий целиком посвящен книгам, связанным с Арменией; а «Незнакомый журнал» представляет литературно-переводческий журнал «Гexarm», издающийся в Степанакерте. И даже раздел «Выставки» отдан армянскому изобразительному искусству.
Но все-таки открываемая очередной раз русскому читателю Армения предстает прежде всего как событие чувственное (и поэтому, несмотря на множество армянских реалий, вроде, например, грабара — древнеармянского языка или не единожды упоминаемого тандыра, где выпекают хлеб, — общечеловеческое, может быть, и надкультурное) — неотделимое от метафизического, даже тождественное ему. Это здесь гораздо важнее и исторического, и политического.
…А в самом начале было немое
Таяние снегов Арарата.
Ребёнок должен обеими руками
Сжать и заставить треснуть гранат,
Чтобы овладеть
Тайнами этого багрового,
звучащего по зёрнышку языка,
Который, если говорить откровенно,
Ещё не вкусил до конца
Ни один сказитель.
(Эдвард Милитонян.
Перевод Альберта Налбандяна)
В рубрике «Непрошедшее» целых две статьи посвящены Левону Мкртчяну. Скажет ли что-нибудь его имя среднестатистическому русскому читателю? А между тем этому человеку — весьма значительному для армянской культуры и для русско-армянских культурных связей — есть за что быть благодарной и нашей поэзии. В частности, именно Мкртчян стал инициатором и издателем первой — и единственной прижизненной — книги стихов Марии Петровых «Дальнее дерево», вышедшей в Ереване в 1968 году. В статье Каринэ Саакянц приводятся большие фрагменты из переписки, связанной с этой трудной историей.
«Собственно, — пишет Саакянц, — Левона Мкртчяна задуматься о незаурядном поэтическом даре Петровых заставили ее талантливые переводы из армянской поэзии. О том, что у нее есть собственные стихи, знали только в ее ближайшем окружении. И те, кто был знаком с этими стихами, пытались уговорить поэта опубликовать их. Но безуспешно. И потому, когда "бурливый" и "могучий" Левон Мкртчян издал в Ереване книгу ее стихов, друзья Петровых, восприняв это как подвиг, стали говорить: "Если Левон не сделает за свою жизнь больше ничего, одного только "Дальнего дерева" будет достаточно, чтобы имя его навсегда осталось в истории русской поэзии"».
Мкртчян отдал много сил привлечению русских поэтов к переводам армянских стихов и популяризации русской поэзии в Армении. Его стараниями вышли в свет вышли в свет, например, русский трехтомник Туманяна, переводы из армянской средневековой поэзии, в числе которых — «Книга скорбных песнопений» Григора Нарекаци. Он учил гостей из России видеть и чувствовать свою Армению. Однако о нем есть что помнить и помимо наведения русско-армянских культурных мостов (тем более, что культуры бывших советских республик, среди них и Армении, стоит понимать и в их самоценности, без отсылок к бывшему центру). О том, каким он был и что значил для своих соотечественников — «ученый-филолог, знаток и тонкий ценитель поэзии, талантливый писатель, педагог, воспитавший не одно поколение армянских русистов, просветитель в самом точном смысле этого слова», — рассказывает знавшая Мкртчяна с юности Елена Мовчан.
* * *
Сентябрьский «Новый мир» знакомит читателей с настоящим и недавним (ХХ век) прошлым украинской литературы — пишущейся, — где бы ни писалась! — в Украине ли, за ее ли пределами, — как по-украински, так и по-русски. Эта последняя, как мы имеем возможность увидеть, тоже с полным правом украинская: по устройству мировосприятия, по основным заботам, тревогам, напряжениям, направлениям внимания. (Так что этот номер журнала — не об упразднении границ, не о несущественности их: он — о более тонком и внимательном их проведении.)
Таков дневник ивано-франковца Владимира Ешкилева «Все воды твои…». Этот текст автор, пишущий главным образом по-украински, написал из некоторых соображений на сильном, сложном, хищно-точном русском языке (догадываюсь — или могу домыслить — из каких именно: чтобы не отождествлять язык и выраженные на нем мысли и чувства с политикой одного известного нам государства, а отношения с этим языком — с позицией в отношении этой политики. Да, это работа разграничения). Таковы рассказы знакомой уже читателю по «армянскому» номеру «Знамени» киевлянки Каринэ Арутюновой — тоже, как и там, — о киевской жизни, киевском детстве, киевской памяти… — и все по-русски.
Русской или украинской словесности принадлежат такие тексты? — Не сомневаюсь: обеим; и наращивают возможности обеих.
Литературе этого рода посвящена в рубрике «Критика» большая статья русскоязычного украинского (рукраинского, как сказал бы он сам) писателя, харьковчанина Андрея Краснящих «Русукрлит как он есть». Уж он знает предмет изнутри. А предмет многосложен, многоуровнев, достоин целой, пока не написанной, монографии, а то и не одной: от «киевского неореализма, натурализма и нуара», через «донецкий магический постмодернизм» — до «харьковского метафизического авангарда». И это наверняка еще не все: «жизнь русукрлита не заканчивается на Киеве, Харькове, Донецке. Есть Днепропетровск и по-пелевински загадочная — ее никогда никто не видел — Ульяна Гамаюн <…>, Николаев, Черновцы и много других городов. <…> И знаете еще что? Где-то обязательно сидит и пишет неизвестный гений, и не публикуется, не хочет, никто о нем не знает».
В художественном разделе, занимающем чуть меньше половины номера, — стихи львовянки Марианны Кияновской (мощные, метафизические, работающие, кажется, с самим веществом бытия, — и тут жалеешь о том, что у «Нового мира» нет обыкновения публиковать наряду с переводом оригинал) и уроженки Ивано-Франковска, киевлянки Катерины Бабкиной в переводе Марии Галиной, много лет живущего в эмиграции, в США, Василя Махно — в переводе Ирины Ермаковой, Василя Голобородько (одного из ведущих авторов украинского андеграунда семидесятых-восьмидесятых — в переводе Аркадия Штыпеля. Перевод украинской прозы (сделанный Еленой Мариничевой) здесь всего один — зато это рассказ одного из самых ярких прозаиков современной Украины Тани Малярчук. Важным событием кажется мне публикация в разделе «Из наследия» переводов стихотворений и рассказов Олега Лышеги — умершего совсем недавно, в декабре 2014-го, поэта и переводчика, одного из создателей украинской неофициальной культуры семидесятых, который, как пишет автор небольшой вводной статьи о нем Инна Булкина, «поразительным образом соединял в своем мире восточную философию, украинские поэтические реалии и американский модерн». В «Семинариуме» Павел Крючков вспоминает умершего в позапрошлом августе «самого известного детского украинского писателя» — Всеволода Нестайко. Раздел рецензий почти весь посвящен украинским книгам. А киевский поэт и переводчик, обозреватель журнала «ШО» Наталья Бельченко на своей «Книжной полке» знакомит нас с новейшими изданиями украинской поэзии.
Даже то немногое из современной украинской литературы, что смогло вместиться в этот номер «Нового мира», дает очень неплохое представление о диапазоне ее возможностей, о глубине ее культурной памяти, о ее витальной силе.
На ощупь ты свет — значит, так тебя и назову.
Прозренья осенние станут тебе роднёю.
Стрела так прозрачно ложится на тетиву.
Лук — в полночь. А в полдень идут страною,
Дорогами, временем, морем — соплодья туч.
Иные из них останутся нам навеки.
Растёт предгрозье. Дар молнии — дивен, жгуч,
Сух, солон — и накрапывает на веки.
Колонны огня живого корнями — в рай.
Тебя одного опознают горние травы.
Целься, мерцай, меняйся, припоминай — и знай:
У пойманных небом звёзд даже свет кровавый.
(Марианна Кияновская.
Перевод Марии Галиной)
Может показаться, что о нынешних трагических обстоятельствах в русско-украинских отношениях (не думать о них, не жить с мыслью о них — невозможно) здесь ничего не говорится. Да, впрямую, в лоб, публицистически — ничего, на самом же деле мысль и тревога об этом присутствуют здесь постоянно.
«Великая война не закончилась, шепчут камни, грехи не искуплены, пророчества не избыты, солдаты не погребены с должными ритуалами, все еще впереди; война вновь проснулась, тянется к своему исполнению, развертывает фронты и наполняет свежей кровью угасшие, словно тела древних вампиров, смыслы. Все вокруг нас подчиняется закону вечного возвращения, измены все еще гниют в нездешних садах разбегающихся тропок; их запах не даст нам забыть, простить, заболтать, убежать. Рано или поздно мы все равно попадемся: заблудимся в петлях времени, выйдем на темные уровни и упремся во все ту же войну, как в стену…» (Владимир Ешкилев)
Мне ли одной кажется, что это — самый трагический из «национальных» номеров толстых журналов минувшего года? Но и один из самых мощных по объемам переполняющей его жизни, по упорству этой жизни, по чувству ее ценности.
«Я шепчу слова псалма: Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною…» (Владимир Ешкилев)
* * *
Августовский номер «Звезды» открывается — еще на обложке — двумя стихотворениями-ключами ко всему: Хорезми (XIV век) и Машраба (1657—1711). Так глубоко в прошлое ни один из «национальных» номеров журналов не спускался. Видимо, это — затем, чтобы дать читателю если и не понять, то хоть сколько-нибудь почувствовать узбекское мировосприятие. Обозначить корни этой культуры, которые куда глубже и значительнее, чем и советское наследие, и постсоветская повседневность.
Номер, собранный редакцией в сотрудничестве с Евгением Абдуллаевым (он же, в своем писательском облике — Сухбат Афлатуни, один из главных переводчиков номера) и Элеонорой Шафранской, почти целиком посвящен узбекской словесности, — как той, что написана на узбекском языке и с него переведена, так и русскоязычной, причем не только новейшей, и пишущейся как в самом Узбекистане, так и вдали от него: в России, в Израиле... Так, в разделе рецензий мы видим статьи о книгах, вышедших в 2008, 2006 и даже в 1999 году. Дело же не в новизне — а в устройстве жизни и ее смыслов.
Предмет внимания здесь — не национальная литература как таковая, но литература (литературы?) культурного круга — даже нескольких культурных кругов, которые в Узбекистане накладываются друг на друга, не столько смешиваясь, сколько друг через друга просвечивая, обмениваясь элементами. Речь не только об узбеках, но о разных народах и разных людях, населяющих эту страну и даже всего лишь живших здесь некоторое (зато важное для них и для их культуры) время — как, например, венгерский ученый и путешественник Армин Вамбери, которого тут знали как дервиша Решида-эфенди, или русские поэты и писатели, эвакуированные в Ташкент во время войны (а среди них была сама Анна Ахматова). О восприятии этими людьми и народами друг друга, о том, что возникает при их взаимодействии.
Кстати, полиэтничность, отличавшая Узбекистан исторически совсем недавно, теперь во многом уже в прошлом, и есть немало свидетельств о том, что жизнь из-за этого обеднела — даже на бытовом, чувственном и эмоциональном уровне. «В Узбекистане сожалеют не столько об эмиграции именно бухарских евреев, — пишет историк и этнограф Татьяна Емельяненко в одной из двух своих вошедших в номер статей, посвященной культуре этого народа, — сколько о том, что так много выехало представителей разных национальностей. "Когда были детьми, играли вместе, бегали друг к другу, а там угощали — татары вкусно заваривали кофе, делали сладости, у евреев ели халта палау, у кого что…" — вспоминал житель Шахрисабза, который вырос в квартале с этнически смешанным населением».
Художественная часть номера начинается с переводов из современных узбекских поэтов: Турсуна Али, Абдуллы Арипова, Мухаммада Гаффара, Рауфа Сухбана, Абдуллы Шера, Баходыра Якуба (говорят ли эти имена хоть что-нибудь русскому читателю?) — по одному-два стихотворения от каждого автора. Далее чередуются стихи и проза, причем на равных с художественными текстами представлен и нон-фикшн — очерк русскоязычного узбекского (или уже просто русского?) поэта и прозаика Вадима Муратханова о ташкентском Тезиковском рынке, одной из главных городских достопримечательностей, сердце русского Ташкента. К ним примыкает отрывок из повести известного (но не у нас!) узбекского прозаика Тагая Мурада (1948—2003) «Люди, идущие в лунном луче», — написанная в 1980 году, она до сих пор не переводилась на русский, как, впрочем, и почти все остальные повести этого автора. Теперь большую ее часть перевел и сопроводил краткой вступительной заметкой Сухбат Афлатуни.
Собственно литературная часть занимает в номере более двух третей объема. Плотно разместившиеся на остальной территории анализ и рефлексия хоть и в тесноте, но никак не в обиде: они получились весьма интенсивными.
В «Исторических чтениях» — статьи Татьяны Емельяненко: о культуре бухарских евреев (и обо всей сложившейся вокруг них жизни, теперь уже утраченной в связи с массовой эмиграцией) и об узбекских коллекциях Российского этнографического музея, в котором работает автор.
Литературовед Элеонора Шафранская в рубрике «Люди и судьбы» рассказывает об Армине Вамбери (в России его почему-то упорно называют Арминием) — о крупнейшем венгерском ориенталисте, одном из величайших интеллектуалов своего времени, прожившем жизнь, достойную стать сюжетом авантюрного романа (часть этого сюжета разворачивалась на территории нынешнего Узбекистана), а в рубрике «Слова и краски» — о «русском дервише» Александре Николаеве, художнике, жившем в Узбекистане и известном под именем Усто Мумин.
«Философский комментарий» пятигорского историка Александра Пылева открывает русскому читателю Ахмада Дониша — мыслителя второй половины XIX века, жившего в Бухарском эмирате, — его, утверждает автор, «можно считать родоначальником просветительского движения во всей Средней Азии». Заодно Пылев знакомит нас с интеллектуальной жизнью Бухары того времени, когда как раз начиналось присоединение Средней Азии к Российской империи. Петербургский же историк Сергей Абашин в рубрике «Мнения» рассматривает историю Узбекистана последней четверти века, которую большинство наших соотечественников представляет себе смутно, если вообще представляет. При всей распространенной нынче ностальгии по СССР, замечает Абашин, почему-то «не видно желания больше узнать, как сегодня живут и что думают люди, которые еще буквально вчера были согражданами одного государства. Особенно не повезло в этом отношении странам Центральной Азии, о которой в России бытуют очень отрывочные и часто искаженные представления, множество необоснованных и негативных стереотипов».
Впрочем, как мы уже знаем из статьи Емельяненко, идеализировать минувшее при не слишком ясном понимании как его, так и настоящего склонны не только наши соотечественники. «То, что раньше жить было интереснее благодаря присутствию разных народов, что все жили мирно и друг другу не мешали, часто можно услышать сегодня от узбеков, несмотря на характерное для них устойчивое этнокультурное дистанцирование». И даже так: «Любопытно, что многие с присутствием бухарских евреев связывают "лучшие времена", то есть эпоху до начала перестройки: "Помню, недалеко от бабушкиного дома один еврей продавал куриц, петухов, очень дешево продавал, — рассказывал другой информант. — И узбеки, когда сегодня покупают что-нибудь на базаре, то вспоминают, как все было дешево при евреях". Хотя совершенно очевидно, что рост цен никак не связан с отъездом евреев, а лишь по времени совпал с ним».
(Примечательно, что, например, в тех выпусках журналов, что посвящены литературам стран Балтии, мы ничего сопоставимого не прочитаем. Почему бы?)
И вот что еще бросается в глаза: переводов с узбекского на целый номер — всего четыре.
Это (не считая стихотворений-эпиграфов) — начальная поэтическая «прослойка» художественного блока; рассказы Назара Эшонкула и Мухаммада Шарифа (оба — в переводе Саодат Камиловой) и уже упомянутый отрывок из Тагая Мурада. Все остальные образцы литературы Узбекистана представлены здесь в их русских оригиналах: русское слово главенствует и количественно, и качественно.
Да, собственно узбекского материала здесь, пожалуй, не хватает. Но чего не хватает еще более, так это основательного разговора — например, большой аналитической статьи — об узбекской русскоязычной литературе (или даже так: об узбекской русской литературе) как одном из самых ярких явлений нашей словесности последних десятилетий (имею в виду прежде всего ферганскую и ташкентскую поэтические школы и их представителей, разъехавшихся ныне по разным странам). На страницах августовской «Звезды» это явление представлено куда более сдержанно и фрагментарно, чем того требовала бы его значимость. Мы встретим здесь небольшой рассказ Санджара Янышева, упомянутое уже эссе Вадима Муратханова, маленькие рецензии на сборник стихотворений и эссеистики Шамшада Абдуллаева «Приближение окраин» и давний уже (2006) «Ташкентский роман» Сухбата Афлатуни. Сам Афлатуни предпочел ограничиться (важной, но скромной) ролью переводчика и комментатора.
* * *
Увы, читатель «молдавского», декабрьского номера «Москвы» обречен остаться в неведении о том, что происходит в молдавской литературе. Там речь вообще не об этом.
На весь номер — ни единого перевода с молдавского, хотя почти все его авторы родились и живут в Молдове. Он целиком посвящен русской литературе этой страны. Дело даже не в том, что все опубликованные здесь авторы русскоязычны, — мы помним, что похожая ситуация была и в «казахском» номере «Невы», где, однако, о казахской жизни говорилось много важного. Дело в том, что местная молдавская жизнь занимает их минимально. Почти во всех текстах — исключения единичны — ей отведена роль не более чем декораций.
Рассказ Олеси Рудягиной — из жизни кишинёвских русских в последнее советское десятилетие, о сильной, многолетней и безнадежной любви — история мучительная (и очень неровно прописанная), но такая, которая могла бы случиться где угодно — от Бреста до Владивостока. Молдавского в ней только и есть, что указание на место действия да единственный речевой оборот из местного обихода: «ла ботул калулуй» — «у морды лошади» — аналог русского «на посошок». И все. Оба рассказа Александры Юнко — тоже о кишинёвских русских, с минимальными молдавскими деталями (поднимать упавшего на улице главного героя одного из рассказов подбежал мальчик, что-то говоривший по-молдавски). Героиня первого рассказа, выучившаяся в Кишинёве на экономиста, уехала в Италию работать уборщицей. Герой второго, бедный пенсионер, до сих пор не может привыкнуть к тому, что Липецк — это в другом государстве. В рассказе Татьяны Орловой-Волошиной — лишь отдельные молдавские детали и словечки («— Вэй! Деадеа-Вадеа, ты в помадеэ! — дразнится из переулка, коверкая акцентом слова, сопливый ангел в засаленных спортивных штанах»; «Ненавижу праздники на работе. Что за люди у нас! Ненавидят друг друга, но есть повод, нет повода — «маса-касамаре», «щи ла мулцьань» или как там у них?»). Вообще же молдавская жизнь заглядывает сюда только в виде смутных воспоминаний — почти сновидений — главных героев о детстве, в котором бабушка пела им песни на молдавском языке (которого главный герой тогда еще как следует не понимал). Отрывок из романа Сергея Сулина — гротескный текст о посещении молдаванином (жителем «Вишенок», должно быть, зазеркального Кишинева) фантастической Москвы начала 90-х. Но молдавского там только и есть, что происхождение гостя да пара фраз, которые, к его изумлению, говорит ему, пьяному, — уже в поряде все более разнуздывающейся фантасмагории — выставляющий его из Москвы милиционер. В остальном же (поданное с прямолинейной карикатурностью) московское безумие, после которого ничто, даже езда на метро через города и страны вспять по течению времени, не кажется достаточно безумным.
Впервые молдавская жизнь обнаруживается на этих страницах лишь к середине номера — в рассказе Михаила Поторака (он — единственный из представленных здесь авторов, пишущий не только по-русски, но и по-румынски. Здесь опубликованы его русские тексты). Она является в одном из самых неожиданных своих обликов: в виде слов, которыми молдаване разговаривают с животными.
«<…> откуда взялись все эти странные слова, которыми люди разговаривают с животными? Ладно там "кыс-кыс" или "цыпа-цыпа", тут все понятно. Но откуда, например, взялось лошадиное слово "хэйс"? Почему у нас в Молдавии свиней зовут "гыж-гыж!", почему, отгоняя корову, говорят "кути!", гусей гонят криком "хыле!", собаку — "цыба!", а барана — "хурду!"? Причем только барана, не овцу. Овцу как-то по-другому, я забыл. "Хурду", надо же... По-молдавски эти слова ничего не значат и ни для чего больше не используются. Ну хорошо, допустим, тпруканье — это звукоподражание. Это похоже слегка на то, как лошадь фыркает или ржет. Но никогда-никогда, ни от одной лошади не слыхал я ничего похожего на "хэйс" или "ча"! И вряд ли я когда-нибудь пойму, отчего баран, услышав слово "хурду", отступает, никого не забодав.
Откуда, из какого странного рая пришло это в наш язык? Именно что из рая, откуда бы еще?»
Пожалуй, Михаил Поторак среди здешних авторов наиболее привязан к молдавской чувственной, языковой, бытовой реальности, менее всех судит ее, более всех внимателен к ней и благодарен ей. «По всей Молдавии винный дух стоит, — пишет он в рассказе "Пьяный сентябрь", — и у детей усы от муста — едва забродившего виноградного сока. Он сладкий такой и совсем не хмельной, только слегка язык пощипывает. Вот когда начинает пощипывать — значит, пора отжимать и сливать в бочки. У настоящих хозяев и отжимки в дело идут. Из них гонят совершенно зверский самогонище».
Сергею Диголу (кстати, «автору исследований по истории Молдавии XX века, опубликованных в научных журналах Молдавии, России и Румынии») принадлежит рассказ — наконец-то! — из современной молдавской жизни (о том, как эту жизнь и ее людей разрушил дикий капитализм). Тут в первый раз на весь номер (он же последний — больше художественных текстов в декабрьской «Москве» нет) у главных героев молдавские имена: Георге и Виорика. Бизнесмена-хищника Георге в конце рассказа убивают бандиты, а та, с кем он встретил свое последнее утро, — проститутка. («Пятьдесят баксов за любовь — форменное свинство. Правда, Виорика не любила — она работала. Может быть, в Лиссабоне, куда по какой-то тайной причине стремились сельские девицы, она получала бы больше. Может быть. Но Виорика в Португалию и вообще за пределы Молдавии никогда не ездила, а приезжавших из дальних краев на родину подруг спрашивать в подробностях о расценках заграничной сладкой жизни как-то не решалась».)
К авторам, связанным с Молдавией, составители номера относят и Павла Кренева. Кренев родился и живет в России, но повесть его — о войне в Приднестровье («вооруженном конфликте» России и Молдавии, то есть России и Запада, в котором Россия, конечно, права, а ее противники — разумеется, нет), о трудной работе и горькой судьбе истребителя снайперов (о да, мы многое узнаем об этом — а также о том, сколь различны взгляды на жизнь у «наших» снайперов и у их противников) и о чудовищном коварстве врагов. Художественную часть повествования сопровождает историософская, объясняющая, кто на самом деле во всем виноват: «Мир тогда разрушался по сценарию, составленному в секретных масонских лабораториях "заклятых друзей" России — США и некоторых западноевропейских стран. Главный удар наносился по СССР. Военный, экономический потенциал этой страны необходимо было сломать с одной только целью: чтобы создать управляемый со стороны Запада однополярный мир во главе с США. Для этого необходимо было разорвать по кускам СССР, растащить его по углам, создать в нем и среди его союзников обстановку неуправляемости, бардака и хаоса. Опытный рыбак знает: в грязной, беспросветной воде рыбу ловить легче, чем в прозрачной. Такая обстановка и создавалась». «Приднестровье ждало помощи от Москвы, но на московском троне сидел человек, посаженный американцами, и вершил дела не в пользу России и ее интересов, а в угоду своим американским хозяевам».
Раздел же «Публицистика» посвящен Приднестровью, точнее, взаимодействию России и Приднестровья — «неповторимого уголка русского мира», как выразился один из авторов этого раздела, Александр Шевченко. «Помнит и Россия об этой исторической частице своей земли, оставшейся в результате драматических событий распада СССР за пределами нынешнего российского государства и не пожелавшей быть в составе Молдовы в связи с усилившимися в ней настроениями в пользу слияния с Румынией». Его коллега по номеру Павел Кренев, в свою очередь, выразился следующим образом: «Приднестровью, этому вечнозеленому, солнечно-виноградному краю, планировалась роль пушистой дрессированной собачки, которая должна была сидеть в молдавской конуре и, что называется, не скулить и не тявкать». И это уже не публицистика. Это, прости Господи, художественная литература.
* * *
Из июльского «Нашего современника» о новейшей белорусской литературе (по крайней мере — об образе ее в головах составителей номера) мы узнаем тоже немного. Хотя, правду сказать, все же больше, чем совсем ничего.
Здесь опубликованы произведения лауреатов Конкурса молодых литераторов России и Беларуси «Мост дружбы», занимающего, как пишут составители, «особое место» «среди интеграционных проектов, реализуемых под эгидой Постоянного Комитета Союзного государства» и имеющего целью «укрепление социально-культурного взаимодействия в рамках Союзного государства». Для материалов конкурса выделены две сквозные рубрики: «Белая Русь» и «Мост дружбы». Тексты русских и белорусских авторов идут подряд, как части одного континуума. Границы (которые, по идее, — условие диалога и взаимного внимания) между явлениями русской и белорусской культуры здесь не только не проводятся, но и задача такая не ставится. Задача, напротив, — «интеграция», сращивание.
Такой границы нет не только для составителей, но и для самих авторов. Отношения и с советским опытом, и с Россией здесь наименее конфликтны — собственно, они не конфликтны вообще. Они не проблематичны. Проблематичны скорее отношения с современностью, но об этом — чуть ниже.
Так, всю жизнь живущие в Беларуси Анатолий Аврутин, Валентина Поликанина, Татьяна Дашкевич, Елена Крикливец, Андрей Скоринкин пишут стихи не просто по-русски, но исключительно о русском и о России — как о своем. Аврутин: «По русскому полю, по русскому полю / Бродила гадалка, вещая недолю. / Где русская вьюга, там русская вьюга. / Там боль и беда подпирают друг друга…» Вся подборка называется «Где русская кровь проливалась…». Подборка Поликановой озаглавлена повторяющейся строкой из первого стихотворения — «Льют на Руси колокола». «А на Руси прекрасней нет зари… / На Волге лодок тихое скольженье». Далее — о Соловецком монастыре; затем — «Молитва о России», частью которой автор чувствует себя: «Упаси нас, Господь, от проклятий грядущего дня…». В следующем стихотворении: «Это старый русский Север, / Самый дальний из родных».
Аналитических статей о новейших тенденциях в белорусской литературе, книгоиздании, культуре, о современном белорусском обществе здесь попросту нет. Нет и осмысления постсоветского опыта — за исключением отдельных, вполне сдержанных удивлений тому, что как же это так получилось — была большая общая страна, а теперь ее нет. Конец СССР для авторов этого культурного круга — явно травма, но совершенно не отрефлектированная (хотя бы и так грубо, как в журнале «Москва»), даже не выговоренная. (Тамара Краснова-Гусаченко: «Стою под небом я, оглушена. / Понять пытаюсь, и не понимаю. Такой была огромною страна! Где большаки мои теперь, не знаю…») Нет, похоже, и чувства исторических перспектив — есть чувство (большею частью меланхолическое, без энергичного протеста) скорее конца, чем начала: «Здесь снова хоронят эпоху, / и снова вороны снуют…» — пишет Крикливец в стихотворении с эпиграфом из Ахматовой («Когда погребают эпоху, / Надгробный псалом не звучит…»):
И ты, безусловно, намерен
исполнить отцовский завет.
И прошлое загнанным зверем
рванётся из чащи на свет,
в убийственной жажде спасенья
помчится быстрей и быстрей
туда, где в угодьях осенних
плывут голоса егерей.
Чувство катастрофы выговаривают прямым текстом только двое: Андрей Скоринкин (первое же стихотворение в его подборке называется «Apokalypsis»: «Повсюду кровь и слёзы… В наши дни / Упразднены Священные законы… / Героев нет, предатели одни — Лукавые, как змей, хамелеоны…») и — по совсем свежим тогда еще следам в своих ранних стихах — Татьяна Дашкевич (рожденная и живущая в Беларуси, своим отечеством она называет Россию): «Я ничего совсем не знаю, / Я никого не узнаю, /Я дым Отечества вдыхаю / В расстрелянную грудь мою» (1991); «Стоит Россия чёрная, немая, / Стоит, к лицу ладони прижимая: / На мёртвом мёртвый — некуда ступить! <…> Языческие огнища пылают, / Отравный дым Отчизну выстилает, / Вновь наступает долгая зима» (1993).
Некоторая концепция происходящего — вкупе с представлением о перспективах — есть только у Скоринкина:
В сердцах гремит духовная война,
За горний трон дерётся сатана…
Грядёт конец, а с ним — начало света…
Померкнут звёзды, солнце и луна…
Но за зимой ворвётся в мир весна
И расцвётет спасенная планета!
Тревога о будущем для здешних молодых авторов совсем не характерна, но у одного из них мы ее все-таки обнаружим: в рассказе «Европа» Андрея Диченко (1988 года рождения) — о необычных детях, один из которых видит (зловещее) будущее. Европа — источник опасности. Тревожащее чужое, не укладывающееся в рамки привычного восприятия.
Переводов с белорусского на весь журнал целых четыре: три поэтических и один прозаический. Прозаический, пожалуй, — самый интересный: рассказ Алеся Бадака «Идеальный читатель» — несколько рассудочное повествование о совсем не рассудочных вещах: о взаимоотношениях человека и искусства. Причем к искусству на равных правах причисляются не только литература и музыка, но и кулинария — как действие, тонко настроенное на его предполагаемое восприятие. Белорусского как такового в рассказе не очень много, кроме разве места действия, цитаты из Янки Купалы да признания героя, он же и автор: «<…> я пишу на языке, на котором поэзию и прозу читает не слишком много людей».
Переведеные стихи — Михаила Позднякова, Михася Башлакова и Геннадия Пашкова — интересны значительно менее. Все они глубоко вторичны, и тема во всех без исключения — малая родина авторов, очарование ее чувственным обликом, любовь к ней и мягкая меланхолическая тоска по ней («Те ягоды пахнут простором и лесом. / Далёким моим босоногим Полесьем…» — Башлаков, «Милый край, где растёт ежевика, / Хвойный воздух струится, как дым, / Никогда, никогда не привыкну / Я к дарам и красотам твоим.» — Пашков) да разве еще экзистенциальная печаль («И дни мои летят / Так быстро — не заметить…» — Башлаков). Будто, право, по-белорусски больше и сказать не о чем. Авторам — за шестьдесят. Ни один молодой поэт, пишущий по-белорусски, не представлен.
* * *
«Грузинский», августовский номер «Дружбы народов» — среди всех «национальных» выпусков «толстых» журналов, пожалуй, особенный. Потому что он весь — о любви. Нет, он и об историческом самоопределении тоже, и о катастрофе, и о проведении границ — от этих тем постимперским литературам, включая и нашу, похоже, никуда не деться. Но в первую очередь, поверх всего этого, посредством всего этого — о любви.
Открывается номер републикацией лучших, по мнению редакции, из произведений грузинской поэзии, опубликованных в журнале в прежние годы. Это — классики: Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, вполне близкий по крупности к классикам Отар Чиладзе, гораздо менее известные русскому читателю Анна Каландадзе и Шота Нишнианидзе. И все это — стихи и ХХ век. Самый ранний текст здесь написан в 1915 году — ровно столетие назад.
О временах более ранних речь не заходит. Составителям важно говорить о том, что еще не стало в полной мере историей и остается живой проблемой.
В художественной части номера — современная словесность и история, которая делается на наших глазах (то, что еще не стало объектом ностальгии, но уже становится предметом рефлексии).
Роман «Очкастая бомба» Гурама Одишария, грузинского писателя, родившегося (в 1951-м — следовательно, целиком сформировавшегося в советское время), выросшего и основную часть жизни проведшего в Абхазии, — о грузино-абхазской войне как части катастрофы советского мира. (Да, то была творящая катастрофа — создающая новые миры, новые человеческие общности с их коллективным и личным самосознанием, — что не уменьшает ее катастрофичности.) О живых кровавых клочьях, на которые разлетался вчерашний советский мир.
Тут вообще много текстов о беде, о смерти, о распаде привычных связей. Кровоточащая литература.
О войне — оба рассказа Беки Курхули; рассказ Бесо Соломонашвили — рефлексия (помимо личных обстоятельств героев, точнее, с их помощью) грузинской истории ХХ века — катастрофичной начиная уже по меньшей мере с 1920-х) и отношений с Россией. Рассказ Нугзара Шатаидзе — снова о катастрофе, разломе, поражении и утрате: события происходят весной 1921 года, когда остатки грузинской гвардии отправились в Батуми, а оттуда в эмиграцию.
Но есть и еще одна, не менее важная линия. Здесь представлен поэт Звиад Ратиани, родившийся в 1971-м — из тех, кто начал работать в литературе уже в постсоветскую эпоху (и из оставшихся, таким образом, за пределами русского литературного сознания — у нас он до сих пор не переводился, а вот на многие европейские языки — да) с ориентацией на европейские образцы, из тех, кто способствовал и способствует европеизации грузинской литературы — переводил на грузинский Рильке, Элиота, Паунда, Одена, Целана… Поэма «Джакомо Понти» Дато Маградзе (родившегося в 1962-м, бывшего в 90-х министром культуры Грузии, автора слов ее государственного гимна) — вписывание себя в систему европейских координат, прочитывание себя с помощью европейских культурных кодов (как пишет философ и литературовед Заза Шатиришвили, «<…> Фабула произведения, одновременно и символическая, и реалистическая, предельно проста — идет судебный процесс самого Джакомо Понти, а весь текст — апология лирического героя (апология в древнегреческом смысле: «оправдательное слово»). Как известно, этот кафкианский мотив отразился и в лирической поэзии XX века: можно вспомнить такие примеры, как лирические тяжбы Леона Фелипе и Анны Ахматовой»)
Таким образом, в грузинском литературе видны как минимум две ведущие темы: изживание (по крайней мере — проработка) травмы, которой стала практически вся история ХХ века, и вживание, врабатывание в Европу.
В номере подробно представлен особый пласт смыслов: русских мечтаний о Грузии, русских образов ее, неотъемлемости Грузии от русского чувства мира, вполне возможно — русской тоски по этой стране, бывшей (или мнившейся?) в советские годы ближе и доступнее. Это — рубрика «Сны о Грузии». Здесь мы видим яркие образцы того, что Наталия Миминошвили назвала «грузинским текстом русской литературы», — текста, не прекратившего возникать и теперь, после распада бывшего сложного единства на разные, не менее сложные государства.
Грузия рассказана и пережита здесь как один из важнейших источников русского самосознания, как личный, эмоциональный, чувственный, поэтический — и, опять же, очень русский опыт (Борис Мессерер, «Дружбу нельзя предать»). Опыт, необходимым условием которого была инаковость Грузии — адресованная инаковость, «свое другое». Грузия — это взволнованность и любовь — бери наугад цитаты из любого текста — не ошибешься. Михаил Синельников: «Грузины — мой любимый народ, и, мне кажется, я знаю их настолько, насколько можно знать, не будучи грузином». Олеся Николаева: «Я сажусь в машину и сразу включаю грузинские песни. И сразу оживает передо мной моя жизнь, быть может, лучшая и блаженнейшая часть которой была связана со страной, которую я называю "второй родиной" и от которой получила столько света и столько поэзии, что душа изнемогает от этого избытка.
Подкрепите меня вином,
освежите меня яблоками,
ибо я изнемогаю от любви!»
О каком еще народе бывшей империи русский может так сказать?
Отношение грузин к России и русским — предсказуемым образом сложнее. Правда, о нем — особенно о сегодняшнем — из этого номера журнала мы узнаем немного.
Грузинские слова о России звучат в статье грузинского классика Григола Робакидзе «Сталин как дух Аримана», — но она написана в 1935 году (в германской эмиграции, на немецком языке, с которого и переведена). Тему отношений Грузии и нашего отечества отчасти затрагивает лишь один текст из двух, составивших рубрику «Публицистика» — и написанный, к слову сказать, на качественном русском языке. Это — «Грузия на распутье» Георгия Лорткипанидзе, двуязычного автора (кроме грузинской прозы выпустившего и русский роман «Станция Мортуис»). И мы видим, что отношения эти проблематичны.
«Писать в российской прессе о современной Грузии — для грузина задача неблагодарная. Любой автор, который рискнет затронуть ряд болезненных тем (от порушенной территориальной целостности до причин войны 2008 года), вряд ли избежит обвинений в субъективности и попадет в итоге — с высокой долей вероятности — под словесный обстрел с противоположных берегов... Но с другой стороны, несмотря на ставшие, к сожалению, привычнымы драматизм и почти полный застой в грузино-российских отношениях, задача эта, как все полузапретное, чрезвычайно интересная. А быть может, не только интересная, но еще и полезная, хотя порой очень непросто различить невидимую грань между пасквилянтством на свою страну и той дозой нелицеприятной критики, что необходима для ее же здравия».
Другой текст той же рубрики — «На пути к Европе» Георгия Нижарадзе — посвящен отношениям Грузии и Европы — как бы «поверх» опыта исторической совместности с русскими.
Существуют ли — существовали ли когда-либо — грузинские «Сны о России»?
В том же, что пишут здесь о Грузии люди русской культуры, смыслов отталкивания и преодоления, кажется, вообще нет. Трудности сближения (и усилие их преодоления) есть, но нет ни тени враждебности. Есть боль за Грузию («Зеркалка» Натальи Соколовской — дневниковые записи эпохи разлома империи на ее кровоточащие составные части), но нет ни отторжения, ни осуждения.
«Ни с одной чужой речью не общалась я так долго и близко, как с грузинской, — пишет цитируемая Мессерером Белла Ахмадулина о своей переводческой — даже не работе, а жизни. — Она вплотную обступала меня говором и пеньем, искушая неловкую славянскую гортань трудиться до кровавых ссадин, чтобы воспроизвести стычку и несогласие согласных звуков и потом отдохнуть в приволье долгого "И". Как мучилась я из-за этой не данной мне музыки — мне не было спасенья в замкнутости, потому что вода, лившаяся из-под крана, внятно обращалась ко мне по-грузински».
Есть — благодарность: всему в Грузии, Грузии в целом, самому ее чувственному, пластическому облику: «Открыт, распахнут и грузинский пейзаж, — говорит Вадим Муратханов. — Многоярусный Тбилиси напоминает слоеный пирог, румяный, с надрезами в поджаристой корке. Оказавшись на краю надреза, видишь далеко вокруг. Множество складок, заселенных площадок и уступов словно увеличивают площадь маленькой уютной страны». Есть неизменное чувство связи — даже через разрывы, — притом взаимной связи. «По совести я плохо верю в самую будущность переводческого ремесла, — признается Михаил Синельников. Но верю в единение поэтов, в мистическую связь Лермонтова с Бараташвили, в братство Тициана и Бориса. Несмотря на тягостные события, я не в силах согласиться с разрывом нашего духовного единения. Благородными примерами которого дорожу… Был в Тбилиси старый профессор, филолог Акакий Гацерелиа. Раз в месяц на протяжении долгих лет он отправлялся на городской почтамт и посылал продуктовую посылку с дарами земли грузинской старой дочери В.В.Розанова, жившей на пенсию в 37 рублей 26 копеек в городе Загорске (ныне вновь Сергиев Посад). Русские давно и позорно о ней забыли, но грузинская интеллигенция еще помнила, кто такой Розанов (между прочим, ничего о Грузии не писавший)». И даже — отождествление: «Все мы немного грузины». Так пишет Вадим Муратханов — русский узбек, родившийся и выросший в Киргизии. О тех же (русских!) чувствах к Грузии говорит и Бахытжан Канапьянов — казах, человек (и) русской культуры (тоже), цитирующий «русского поэта и писателя, сына грузина и армянки, <…> батоно Булата». Все это — люди многокультурья, которое окаянная империя, однако, сделала возможным.
Людьми русской культуры Грузия прочитывается как опыт расширения горизонтов, всечеловечности, вообще — полноты человечности, ее раскрытия и осуществления.
«Здесь, в Грузии, — пишет Муратханов, — задумываешься о том, что человек потенциально шире своей географии. В нем заложено больше, чем вынуждает проявлять место его проживания. Новое солнце высвечивает новые грани характера и темперамента. Кто-то из моих друзей неожиданно для себя начинает блистать остроумием и обаять окружающих женщин. Другой высказывает тебе в глаза обиду, которая, случись в обжитом, привычном пространстве, наверняка осталась бы, не облеченная в слова, тлеть в глубине сердца. Через несколько дней, проведенных здесь, все мы уже немного грузины».
Тут уже хочется воскликнуть вместе с Михаилом Синельниковым: «И неужели все это уйдет бесследно для поколений, вступивших в небывало черствую эпоху?»
Честно сказать, у меня нет надежно утешающего ответа.
Разве что — воскликнуть вместе с Анной Бердичевской, автором бережного, даже ласкового и грустного текста о тбилисском доме-музее Тициана Табидзе: «Дай Бог, чтоб не оборвалась нить, связь всего, для чего стоит жить. Нет ничего прочнее нити основы. Но если она все-таки оборвется — мир расползется и прекратится».
Дружба Народов 2016, 2
Владимир ДЕЛБА
Сухумские антики
Чудаки, сорванцы и поэты недавнего прошлого
+++ ——
Делба Владимир Михайлович — художник, прозаик, поэт, эссеист. Автор четырех книг и многочисленных рассказов, очерков, эссе в газетах «Советская Абхазия», «Апсны Капш», журналах «Амцабз», «Алашара». Член Ассоциации писателей Абхазии. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Всякий раз, проходя по памятным местам моей юности, я испытываю смешанное чувство грусти, восхищения и пронзительной ностальгии по былому Сухуми, утонувшему, как былинный град Китеж, в темных водах времени.
Воспоминания о нем и побудили меня в конце концов взяться за перо. Не знаю, удастся ли мне хоть частично воссоздать на бумаге тот город моего детства, солнечный, уютный, интернациональный, веселый и озорной. Смогу ли рассказать о населявших его удивительных людях… Но попытаться, я уверен, стоит.
В моем письменном столе дожидаются завершения и, надеюсь, публикации два сборника сухумских воспоминаний. Один я собираюсь назвать «Амра», другой — «Мой брат Хозе». Предлагаю вашему вниманию главки из них.
Амра
В советские времена встреча друзей в одном из сухумских ресторанов не казалась чем-то особенным. Это было по средствам многим, чуть ли не каждому. Но поход в «Амру» всегда был событием…
Фасад ресторана увенчивал сверкающий зеркальный шар, окруженный лучами и символизировавший солнечный диск, ибо амра — это и есть по-абхазски солнце. Заведение выигрышно отличалось от прочих увеселительных заведений и совмещало в себе сразу два достоинства. На нижнем уровне помещался хороший ресторан для тех, кто побогаче. А на втором — демократически открытая терраса. Это были совершенно различные миры. Терраса являлась, пожалуй, единственным в городе рестораном, где заказ чашки кофе не вызывал у официанта недоумение.
К тому же располагалась «Амра» в удобном месте — в центре города. Ресторан помещался на подобии уходящей в море эстакады. Свежий морской ветерок постоянно обдувал террасу, с которой открывался потрясающей красоты вид на береговую линию. Где-то далеко внизу лениво бормотали волны… Неудивительно, что «Амра» быстро сделалась очень популярной среди горожан.
Но особым местом террасу сделали люди. Здесь, на верхотуре «Амры», прописалась и стала своей, привычной, даже обязательной средой разношерстная творческая братия, веселая, озорная, любопытная и вечно голодная до знаний, новостей и общения. Студенты, актеры, художники, музыканты, молодые ученые…
Для меня лично «Амра» была неотделима от музыки.
Случилось так, что я заболел. Три моих друга — Рома Хахмигери, Менаш Ефремашвили с братом Эпиком заразили меня вирусом неведомой болезни, имя которой джаз.
У братьев Ефремашвили была уникальная по тем временам коллекция «фирменных» американских виниловых пластинок. И мы часто собирались в их уютном гостеприимном доме, чтобы слушать и обсуждать великую эту музыку. Кто-то привозил магнитофонные кассеты с записанными джазовыми концертами. И очень выручал радиоэфир. Власти глушили «вражеские голоса», но нас они не интересовали. Мы слушали радио Бейрута, которое не входило в список вредных и баловало нас новинками западной эстрады в отличном звучании. Каждую полночь с программой «Время джаза» в эфир выходил легендарный джазовый комментатор «Голоса Америки», обладатель уникальных знаний и не менее уникального бархатного голоса — Уиллис Коновер. Это был час волшебства, час блаженства.
Джаз стал очень популярен в городе. На террасе собирались любители джаза и профессиональные музыканты. Восторженные обмены мнениями переходили порой в ожесточенные споры, но заканчивались посиделки, как правило, попытками голосового озвучивания новых джазовых тем, своего рода джем-сейшенами а капелла.
Здесь блистали вечно теоретизирующий пианист Роланд Баланчивадзе, по прозвищу «Куса», медлительный ностальгирующий трубач Вахтанг Мгалоблишвили, доброжелательный улыбчивый саксофонист Женя Землянский, всеобщий любимец Джумбер Беташвили, сдержанный, всегда изысканно одетый виолончелист Альбик Митичян с братом Рафиком, братья Миносян, Рома Хахмигери, постоянно отстукивающий пальцами замысловатые джазовые квадраты. Почти исчез из памяти образ тихого, стеснительного юноши, но сохранилась необычная, вызывающая улыбку фамилия — Чижик. Для этих и некоторых других сухумчан джаз стал не просто увлечением, а жизненной философией, смыслом жизни.
На «Амру», естественно, зазывали и редких гостей-джазменов. Редких, потому что джаз относился к искусству «буржуазному», а значит, опальному, и если власти кое-как терпели местные джазовые коллективы, то гастроли чужаков отнюдь не поощрялись.
Как-то зимой в Сухуми выступал эстрадный оркестр из Баку. Одно отделение было типично советским, а во втором неожиданно для зрителей выступил классный джазовый квартет, мастерски исполнявший сложнейшие музыкальные темы. Был теплый вечер. После концерта бакинцы вышли на променад, были окружены и доставлены на верхотуру «Амры», где испытали шок, обнаружив в сонном полупустом городе шумную компанию людей, так сильно любящих и отлично знающих джаз. Просто разойтись было невозможно, нашлись ключи от ближайшего дома культуры, где имелось пианино, гости сбегали за инструментами… и начался джем-сейшен, на всю ночь. Только влюбленные в джаз могут понять, какое это было событие и какой оно было наполнено мощнейшей, безумной творческой энергетикой, которая, казалось, способна зарядить человека до конца жизни.
А что касается моего личного романа с музыкой, он, к сожалению, был недолгим и закончился драматично. В возрасте восьми или девяти лет меня отдали в музыкальную школу, на подготовительное отделение. Нотная грамота, сольфеджио, разучивание гамм…Все привычно и рутинно. Особого усердия я не проявлял, но перспектива играть на пианино и самому подбирать мелодии была мне по душе.
Все шло своим чередом, кроме одного, самого главного. Мои руки отказывались играть синхронно. Сначала я относился к этому достаточно спокойно. Потом же меня с нарастающей силой стала охватывать тревога. И в момент, когда тревога переросла в панику, когда я полностью потерял надежду, произошло чудо! Как-то утром я сел за инструмент и… заиграл обеими руками, да так слаженно, как будто был профессиональным пианистом. Каким же счастливым я был в течение нескольких дней.
Однажды вечером, позволив себе небольшой отдых, я отправился в парк имени Ленина. Находился он недалеко от нашего дома, и обычно по вечерам здесь собирались мальчишки из ближайших дворов, чтобы поиграть в пинг-понг или просто пообщаться.
Обычно веселые и добродушные ребята встретили меня с каменными лицами и в полнейшей тишине. Это было настолько необычно, что я почувствовал нечто похожее на страх. Смутился и спросил: что случилось? Не умер ли кто, не дай бог? Пока нет, ответили мне, но кое-кто отмереть может. Этот загадочный ответ еще больше меня запутал.
И тут они без лишних слов перешли в атаку:
— Так ты, как оказалось, баба! Как это «нет»? А кто из нас на музыку ходит? А в музыкалке, как известно, учатся одни только бабы. Так что выбирай, мы или музыка.
Наверное это был розыгрыш. В музыкальной школе училось немало мальчиков, так что обвинения были липовыми. Но я, к сожалению, был наивным ребенком и принял все за чистую монету.
В шоке я явился домой и закатил родителям истерику. Не помню, что говорил в тот вечер, но мои родители, добрые и мягкие люди, пошли у меня на поводу. Музыкальную школу я бросил.
Как-то раз много лет спустя отец моего друга, фронтовик, рассказывал мне историю, случившуюся с ним во время войны. Он, тяжелораненый, пообещал врачу госпиталя, что бросит курить. И слово свое сдержал.
— Знаешь Вова, прошло несколько десятилетий, а я ежеминутно испытываю болезненное желание выкурить папиросу. Ночами не могу уснуть, чувствую запах табака физически. Засыпая, курю в каждом сне, а просыпаюсь со слезами на глазах. Но курить реально? Нет, конечно. Я же дал слово.
Вот и я часто мучаюсь ночами, но не от отсутствия табака. Хуже! Во сне я сажусь за инструмент и с упоением играю джазовые мелодии. Но, увы, после ночи всегда наступает утро.
Гора имени Сталина
Древнее абхазское название этой невысокой двуглавой горы — Саматаа-рху. Верхняя ее часть невзрачна, и горожане непочтительно отзывались о ней как о «лысоватой». Облысела она в середине девятнадцатого века, когда все деревья на склонах были вырублены для строительства городских построек. Но случались в ее прошлом и более возвышенные периоды. На одной из вершин археологи раскопали участки древней стены, сложенной из булыжного камня и известкового бута. А во время войны на горе стояла зенитная батарея, и по сей день в густой траве местами угадываются остатки дороги, которой теперь никто не пользуется.
Вообще-то горой имени Сталина она именовалась, по историческим меркам, совсем недолго. Во второй половине девятнадцатого века местный краевед Чернявский построил здесь дачу, и с тех пор более ста лет сухумчане именовали эту местность «горой Чернявского».
Но вот на стыке сороковых и пятидесятых годов прошлого века здесь началось строительство большого парково-архитектурного комплекса, которое преобразило скромную горку в подобие райского сада, осененного именем вождя всех народов.
Мне довелось в раннем детстве видеть начало этих работ.
Однажды вечером отец вдруг позвонил маме и предложил взять детей — то есть нас — и вместе с ним посмотреть, как идет строительство фуникулера на горе Сталина (к слову, канатная дорога так и не была построена, однако незнакомое, но красивое слово запомнилось и понравилось настолько, что после окончания стройки горожане нередко называли парк на горе именно этим словом — фуникулер). Предложение было необычным. Отца в то время мы практически не видели дома, так как госслужба сталинских времен предполагала работу на износ, почти без сна и отдыха…
В автомобиле я, разумеется, прилип к окну.
Асфальт заканчивался как раз рядом с бывшей дачей краеведа, а дальше к вершине вела временная дорога, укатанная колесами самосвалов. Вечернее, уходящее за горизонт солнце будто пыталось поджечь гору оранжевыми лучами и окрашивало один из склонов тревожным заревом. Длинные черные тени только подчеркивали ощущение пожара.
Склон был совершенно голым. Ни единого деревца или кустика. Ни травинки. Над землей клубились облака пыли, поднимаемые в небо колесами и гусеницами строительных машин, сотнями человеческих ног. В тот вечер на горе собрались тысячи горожан, почти невидимых в пылевой завесе. Рев моторов, выкрики рабочих, рваный свет прожекторов и автомобильных фар, выхватывающих из пыли и темноты то неясные человеческие фигуры, то очертания ползающих по склону гигантских железных монстров, — все это напомнило мне кадры из виденного недавно фильма…
В кино так же клубилась пыль, так же хищно шарили по экрану прожекторные лучи и какие-то матросы штурмовали крепость, а из бойниц крепости их косил огонь вражеских пулеметов. Мне было очень жаль храбрых матросов, я рыдал так горько, что няне пришлось срочно эвакуировать меня из кинотеатра.
Здесь, на горе, было еще страшнее, хотя никто не стрелял из пулеметов. А вдруг начнут? Ведь это не кино! И не спасут от пуль толстые стекла «паккарда», предусмотрительно поднятые шофером Арутом. Я физически ощущал, как помимо моей воли кривится рот, готовясь к отчаянному реву. И в этот момент я посмотрел на брата. Его лицо светилось восторгом, глаза блестели.Он буквально засыпал отца вопросами о строительной технике, о мощности бульдозеров и экскаваторов, производительности самосвалов, маршруте и конструкции фуникулера.
Его восторг передался мне. Я почувствовал, что рядом с отцом и старшим братом защищен ото всех опасностей. И пересилил страх. Лицо разглядилось, и я принялся с интересом разглядывать то, что творилось за окном. Пожалуй, это была первая в моей жизни осознанная победа над самим собой.
Торжественного открытия парка я не помню. Видимо, был еще слишком мал, чтобы придавать значение подобным событиям. Зато врезалось в память одно из посещений этого замечательного места несколько лет спустя. Отец уже не был на госслужбе и мог уделять больше времени семье. Как-то раз он взял меня за руку и повел прогуляться на гору, которая к этому времени называлась уже просто Сухумской.
Мы медленно поднимались вверх по тенистой, идеально гладкой асфальтовой дороге. Шли мимо обшарпанных старинных особняков, давно превращенных в коммунальные жилые дома. Миновали своды белоснежной въездной арки, поддерживаемой псевдогреческими колоннами, и оказались в подобии зеленого коридора. А вернее, в трубе диковинного калейдоскопа, в котором кроны экзотических деревьев, пронизанные солнечными лучами, переливались всеми оттенками зеленого, серого, фиолетового, голубого… Стволы их тянулись из густой травы и подстриженных кустов самшита вверх к высокому небу. Легкий теплый ветер разносил над дорогой густые, незнакомые ароматы листвы и цветов.
Мной овладело странное чувство, ощущение восторга и нереальности происходящего.Это была какая-то пьянящая эйфория (что-то похожее я испытал несколько лет спустя, впервые в жизни выкурив папиросу с анашей).И пока мы под шелест листвы шли в гору, отец показывал на то или иное дерево и увлеченно рассказывал, из какой заморской страны его привезли специально для города, как оно приживается в нашем климате и, главное, как оно называется на латыни.Eucalyptuscineria, buxussempervirens, cinnamomumcamphora… Эти названия звучали для меня как музыка, как гимн окружавшему нас рукотворному великолепию. Меня распирало от гордости за то, что отец, чью руку я с волнением сжимал, не просто один из организаторов чуда, сотворенного людьми на горе Чернявского, но и может так увлекательно и с таким знанием рассказывать обо всех подробностях того, как оно возникало.
Особенно поразил меня способ, каким гору излечили от «лысости». Все ее склоны от подножия до вершины были выложены дерном! Вручную клали один к другому сотни тысяч лоскутов земли с высаженной травяной рассадой.
Нужно сказать, в городе ходило много слухов о том, какой ценой строился комплекс на горе. И заключенных якобы нещадно эксплуатировали, и местное население якобы рекрутировали по принципу трудовой повинности.
Данными насчет заключенных не располагаю, но помню фотографии того периода и рассказы моих старших родственников.Помню моих улыбающихся тетушек в спортивной одежде с лопатами в руках, отбывающих в кузове грузовика на строительство. И помню, что записаться в строительные отряды, со слов старших, было для горожан честью и почетной обязанностью.
Как бы то ни было, именно тогда, в голодные послевоенные годы, Сухуми стал преображаться.Именно тогда построили драмтеатр с экзотическим фонтаном, филармонию, обустроили набережную, привели в порядок скверы и парки. Слова «город-сад» в те годы не были метафорой.
Это уже потом, в эпоху так называемой хрущевской «оттепели», в более сытое и благополучное время появились безликие серые коробки, которыми бессистемно засоряли городское пространство. И если бы не море и природа, «хрущобы» низвели бы цветущий курортный город до уровня какого-нибудь пыльного степного Целинограда.
Хаджарат, абрек и носильщик
Хаджарат работал носильщиком на вокзале. Небольшого роста, субтильный и сутулый, тихий незаметный человек средних лет. Не воевал, поскольку не прошел медицинскую комиссию, хотя, как говорили соседи и друзья, на фронт рвался. Но сильнейшее косоглазие и укороченная в результате детской травмы нога шансов уйти на фронт не оставляли.
И Хаджарат, как часто бывает в подобных случаях, закомплексовал. Свои переживания носил в себе, с завистью поглядывая на ордена и медали сверстников, прошедших войну. Но все это до первого стаканчика чачи. Хаджарат не любил шумных и долгих застолий, витиеватых тостов и пьяных разговоров, но и пить в одиночку считал ниже своего достоинства. Спиртное действовало на него как магический эликсир. Метаморфоза поражала даже тех, кто наблюдал ее достаточно регулярно. После одной-двух рюмок из-за стола поднимался уже совершенно другой человек. Ровная прямая спина, гордая посадка головы, мягкая, танцующая походка, решительный и задорный блеск в глазах… Поразительно, но куда-то уходило косоглазие, да и поврежденную ногу будто вытягивал на время неведомый волшебник.
Теперь Хаджарату было необходимо другое общение, не застольное. Хаджарат нуждался в публике, аудитории! И он умел найти слушателей. Как правило, шел на плохо освещенную вечернюю набережную, пустынную в «мертвый», некурортный сезон. Высмотрев стайку подростков, наш герой неожиданно возникал из темноты и, прижав палец к губам, знаками увлекал мальчишек в сторону от бульвара. И уже в безлюдном месте завораживал речами заинтригованную юную аудиторию…
Надо сказать, что Хаджарат был от природы сообразительным человеком. Он много читал, был внимательным и благодарным слушателем, а если учесть, что жил он в самом криминогенном районе города между вокзалом и поворотом на Маяк, застроенном бараками, то можно представить, сколь много самых разных историй — от леденящих кровь до романтических и отчаянно смешных — хранилось у него в памяти. Так что ему было что рассказать. Он никогда не повторялся и постоянно импровизировал, как хороший джазовый музыкант.
Общий же сценарий был обычно таков. Вначале он приводил слушателей к своеобразной присяге — требовал, чтобы они пообещали ему хранить в тайне все, что он расскажет. А затем сообщал, что он не кто иной, как легендарный «вор в законе», грабитель эшелонов по кличке Сипа. Иногда представлялся именами столь же известных бандитов — Народного комиссара или же Маляки. Затем вводил мальцов в курс дела. У него есть «наколка» — то есть наводка — на дело о десятках миллионов. Мол, из Тбилиси в Москву отправляют вагон золота, вывезенного еще в годы войны из Персии. В Сухуми поезд будет стоять только три минуты, чтобы залить в паровоз воду. Этого времени достаточно для ограбления, но ему, Сипе (Наркому, Маляке), требуется команда единомышленников, смелых и рискованных.
— Пацаны, вы не бздите, у меня все подготовлено. Дам вам «шмайсера» и пару «воробелов», век свободы не иметь. Пишитесь, короче, пока я добрый… Не то вы же в курсе дела, валить вас придется, — с этими словами Хаджарат опускал правую руку в карман пальто и, выдержав небольшую паузу, начинал заразительно хохотать.
Когда окаменевшие от ужаса мальчишки немного приходили в себя, он продолжал доверительно-заговорщицким тоном, сменив тембр голоса и стиль речи:
— Это я вас, ребятки, проверял. Знаете, есть у нас, у чекистов, метод такой — будущих разведчиков готовить сызмальства, устраивать проверки всякие. Я-то знаю, все вы парни надежные, комсомольцы, но порядок есть порядок. Теперь-то вы проверку прошли, и я могу смело записать вас в молодежный отряд содействия органам, сокращенно — МОСО. Слыхали о таком? А насчет вагона с золотом и плана Сипы — все истинная правда. Захват или уничтожение банды Сипы и будет вашим первым заданием. Понятно? А насчет оружия не беспокойтесь. Получите из спецарсенала автоматы ППШ и пистолеты ТТ. Ну а сейчас тихонечко, по одному расходимся. Встречаемся завтра в четыре утра у павильона «Голубой Дунай». Пароль — «афыртын»1 .
А затем следовал главный, основной номер программы. Хаджарат поднимал правую руку, как бы отменяя предыдущий приказ, откашливался и почти театрально поставленным голосом объявлял уже полностью обалдевшим, потерявшим дар речи подросткам, что и второе задание было проверочным, невсамделишным. Он не Сипа, даже не тайный чекист, а о том, кто он такой, никому вообще нельзя говорить ни слова. Любопытно, что у него неожиданно появлялся сильный акцент.
— Хаджарат я, Хаджарат Кяхба. Знаете такой? А если лицо не узнали, уара2 , значит харашо, так и должен бить. Радуйтесь, уара, ни кажды ден так на жизнь павезет, что сам Кяхба Хаджарат вам на дарога встретиц-ца!
Настоящий же Хаджарат Кяхба жил в начале прошлого века, в дореволюционные времена. Был он бандитом, абреком, но при этом человеком добрым и справедливым. Бедных не обижал, наоборот, частенько раздаривал им награбленное у князей и купцов. Этакий Робин Гуд абхазского розлива. Советская пропаганда романтизировала его образ, превратив неграмотного крестьянского сына в высокоидейного революционера-большевика. О нем написаны книги, создан фильм «Белый башлык», его именем назван небольшой теплоход.
И вот теперь наш Хаджарат, фамилия которого была совсем не Кяхба, с упоением рассказывал успокоившейся вконец публике, как создавал он революционные боевые группы «Киараз», как возглавлял вместе с Нестором Лакоба подпольную партийную ячейку, как весной двадцать первого брал с боем Сухум…
— Но, дядя Хаджарат, в книжке написано, что враги подло убили вас еще до советизации…
— Уара, эта бил гасударственный тайна. Меня направил абком на другой участка и кроме вы, уара, не один чалавек не знает, что я, уара, живой. Сейчас в Испания руководит собака, пес империалызмы, фашист Франко. Меня, уара, тайно пашлют в Испания, на партизанский вайна, уничтожить гаду, — доверительно произносил джигит, как бы проходясь пальцами по газырям воображаемой черкески.
И именно Хаджарат Кяхба и его революционные приключения являлись обязательной темой каждого выступления нашего героя. И заканчивал их он одинаково — просил слушателей приподнять его и водрузить на основание фонарного столба. Возвышаясь над аудиторией, Хаджарат начинал с чувством декламировать стихи:
На гора Шамил стаял,
Шашка, пушка и кинжал
На адын рука держал.
А внизу народ стаял.
Ах, какая маладца,
Уара, красный армии байца…
Хаджарату аплодировали и снимали его со столба.
Представление было завершено, и наш герой, прижав палец к губам и постоянно оглядываясь, нет ли «хвоста», потихоньку уходил в темноту. А еще чуть позже вдали можно было разглядеть сутулого согбенного человека, с трудом волочившего деформированную, больную свою ногу. Хмель выветривался, часы били полночь, карета превращалась в обычную тыкву.
Но однажды обычное течение спектакля одного актера было нарушено.
В тот день слегка накрапывал теплый летний дождь. Во дворе на скамейке под персиковым деревом, защищавшим от дождя, сгрудились несколько подростков, которые бурно обсуждали некую техническую проблему. Вел заседание мой брат Хозе. Наконец проблема была решена, соседский парень сгонял домой за инструментами, и вся кампания вышла из ворот на улицу и направились в сторону горы Сталина. Не успели ребята пройти и квартала, как вдруг из переулка выплыл… сам Хаджарат Кяхба. Или, если быть совершенно точным, носильщик Хаджарат, воплотившийся в великого абрека. Как занесло его в рабочее время в противоположную от вокзала часть города и под хмельком, так и осталось загадкой.
При виде подростков глаза у Хаджарата засветились предвкушением грядущего спектакля. Но его опередили. Мой брат Хозе прижал палец к губам и, постоянно оглядываясь, как бы опасаясь слежки, сообщил Хаджарату о задании высочайшей государственной важности, которое ребята получили от органов госбезопасности в кабинете первого секретаря обкома комсомола. В чем состоит задание, можно рассказать только на том месте, куда все направляются.
— Уара, пачему меня не сообщил? — усомнился джигит.
— А почему, уара, мы шли вам навстречу, дядя Хаджарат? Ведь мы и должны были найти вас и передать, что руководить операцией будете вы. Мы же просто исполнители…
Хозе выпалил этот текст как из пулемета, не давая Хаджарату собраться с мыслями, и повел абрека в гору.
Не помню, была ли в то время уже построена гора имени товарища Сталина, но помню место, где стоял автомобиль… Ну, автомобиль — это слишком громко сказано. На самом деле грузовик представлял собой жалкое зрелище. От бывшей полуторки остались лишь металлическая рама с кабиной и обломки деревянного кузова. В кабине чудом сохранились сидения, покрытые толстым слоем отвратительной липкой грязи. Приборный щиток был разбит, из него торчали обрывки проводов. Педали управления проваливались до пола, поскольку двигатель под капотом отсутствовал, а тормозов, естественно, не было. Но колеса оставались — спущенные лысые шины на ржавых дисках. И что было самым важным — сохранилась баранка, рулевое колесо. Располагалось это чудо техники передком к спуску.
Тут-то Хозе огласил суть секретного задания. Автомобиль не был бесхозным хламом. Как выяснилось, вражеские агенты смонтировали в его металлической раме суперсовременный прибор для наведения самолетов. И поскольку империалисты всех мастей не могут смириться с достижениями Страны Советов, то и задумали они гору имени товарища Сталина взорвать, дабы не дать советским людям насладиться ее красотами. Был срочно подготовлен специальный набитый бомбами самолет с пилотом-камикадзе, который ждал, что со дня на день поступит приказ о вылете. Но и наши доблестные органы были, как всегда, начеку. Они выследили осиное гнездо шпионов и диверсантов в районе Маяка и приняли мудрейшее решение. Полуторку следовало перегнать на Маяк и скрытно разместить рядом с шпионской базой, расположенной вдали от города в отдельном доме. Следовательно, атака заминированного самолета придется не на гору Сталина, а в аккурат на осиное гнездо. С агентурной сетью будет покончено раз и навсегда.
— Так что командуйте, дядя Хаджарат!
Попыхтев и поработав инструментами, подростки сдвинули полуторку с места и вытолкнули ее на асфальт. Хозе сел за руль, в кабине поместилось еще двое мальчишек, Хаджарат важно уселся рядом с ними на липкое, вонючее сидение, куда услужливо уложили несколько газет. Остальные ребята по команде Хозе вытолкнули полуторку с ровного пятачка на спуск, а сами быстро вскочили кто на подножки, кто на сохранившиеся доски кузова.
С жутким скрежетом прокручивались кривые, ржавые диски колес. На влажном асфальте автомобиль болтало от одного края дороги до другого, но он упорно набирал скорость на крутом спуске. Хаджарат важно восседал в кабине с улыбкой на лице и привычным огоньком в глазах. Вероятно, он воистину ощущал себя пупом земли, руководителем и вождем масс.
Грузовик вылетел на перекресток у виллы Алоизи, на приличной уже скорости промчался по крутому спуску Горийской улицы и, подпрыгнув, продолжил путь по улице Берия. Представьте на минуту, как по одной из центральных улиц сонного, спокойного курортного города несется какая-то адская колесница с десятком гогочущих и визжащих мальчишек.
Хаджарат же напоминал человека, который только что спал и видел прекрасные сны и вдруг проснулся в кабине самолета, оставшегося без управления. Посерев от ужаса, он возопил неожиданным фальцетом:
— Тормуз давай, тормуз!
— Нет, дядя Хаджарат, не могу. Тормоз и мотор враги вывели из строя, — спокойным голосом отвечал Хозе.
— Тормуз! — продолжал орать бывший джигит.
Тем временем автомобиль выскочил на плоский асфальт и начал постепенно замедлять ход. Проскрежетав еще немного, он остановился у входа в Ботанический сад прямо напротив городского отдела милиции.
— Делаем ноги! — скомандовал Хозе.
Мальчишки моментально исчезли. В искореженной кабине грузовика еще некоторое время маячил силуэт мужчины, но вскоре и он незаметно растворился в моросящем дожде.
Вокруг адской колесницы собралась толпа зевак. Подошли несколько милиционеров из горотдела, но все расспросы ничего не прояснили. Народ только охал-ахал и в недоумении разводил руками.
Останки полуторки куда-то поспешно уволокли, и скоро все забыли о странном автомобиле без мотора, появившемся в центре города непонятно откуда и каким образом.
А как же Хаджарат? — спросите вы.
А Хаджарат после этого случая исчез. Нет, не носильщик. Его-то, как и прежде, постоянно видели на вокзальном перроне, нагруженного чемоданами и узлами. Исчез Хаджарат Кяхба, секретный революционный абрек. То ли сгубили народного героя агенты мирового империализма, то ли и впрямь забросили бедолагу в стонущую под гнетом диктатора Франко братскую Испанию. Кто теперь знает?
А про носильщика ходили слухи, что молился он тайно в святилище Дыдрыпш, принес в жертву белого козленка и дал обет — чачу проклятую никогда больше в жизни в рот не брать.
И не брал.
Как арестовывали Бухту
«Уа-уа-уа»… Исторгая леденящие кровь звуки, несется по улице допотопный, громыхающий автомобиль красного цвета. Летит как на пожар…
Впрочем, это на самом деле пожарный автомобиль. А на пожар ли он мчится? Может, это просто учения? Кто знает… Но сирена будоражит полусонный город.
— Что случилса, уважаимый Христо? Уара, вы не знаете?
— Нет, Адица, ризам3 , но я слышал стрельбу.
— Саседи, дарагие, на городе слухи идет! Пожари, канечно, эсть, но это мелочь жизни, а настаящий катастроф жизни ешо до пожари был. Бухта Гулиа на мелиция стреляла, мелиция многа убила, патом граната взривала. Вот!
— Да вы что, дядя Абессалом, неужели правда?! А сам Бухта жив?
— Мамой клианусь, чистый правда! А Бухта и его жена пагибли, я думаиу.
Оставим на время рассказ о пожарном автомобиле и обеспокоенных соседях. Запомним одну только фразу из их разговора: «На городе слухи идет».
Слухи ходят обычно вместе с легендами и мифами, но на полшага впереди. И с каждым пересказом того или иного факта он, этот самый факт, приобретает все новые и новые, часто выдуманные, детали. Поэтому не могу полностью поручиться за достоверность излагаемой истории, которую я слышал от разных людей. В разное время. И с разными толкованиями. Но все, чему я сам был свидетелем, — правда.
Братья Гулиа жили в районе Турбазы. Было их четверо, насколько я помню. Старшего звали Ален, потом шли Вахтанг, известный больше как Бухта, и Миша. Младшим был Котик. Еще у них было несколько сестер. Мне приходилось бывать в доме Гулиа, так как мой старший брат Хозе дружил с Котиком. Иногда, отправляясь к другу, он брал с собой меня.
Старшие Гулиа — Ален и Бухта — были людьми легендарными, хорошо известными в городе. За обоими тянулся шлейф яркого криминального прошлого. Если мне не изменяет память, они входили в банду, прославившуюся громкими и дерзкими ограблениями, в том числе почтовых поездов. Мише, помнится, тоже приходилось бывать «на зоне».
Но лихие годы уходили в туман прошлого, времена менялись, и возраст уже давал о себе знать. Потихоньку старшие братья Котика угомонились и приспособились к «гражданской» жизни. Но былой авторитет остался. И частенько к братьям обращались горожане с просьбой рассудить их, «разрулить» сложные жизненные ситуации, быть третейскими судьями.
Вот что поразительно! Не только братья Гулиа, но все криминальные сухумские «авторитеты», которых я помню, отличались удивительной щепетильностью в вопросах справедливости и чести. Казалось бы — парадокс. Человек, не таясь, подтверждает: он действительно «вор в законе», то есть преступник, стоящий за гранью норм и правил общественной морали. Но почему люди зачастую искали защиту не в прокуратуре или милиции, а у таких личностей, как Ален и Бухта Гулиа? Откуда бралось у преступников обостренное чувство справедливости? И почему истина была для них важнее всего? Самый захудалый горожанин мог быть абсолютно уверен: если он прав в конфликте с родственником или другом третейского судьи, то судья, невзирая ни на что, встанет на его сторону.
Я плохо помню старших братьев Гулиа. У Алена были больные ноги и передвигался он по дому на костылях. Мишу не помню совсем. Бухта запомнился добродушным, улыбчивым и подвижным крепышом. И очень шумным. Вписавшись в гражданскую жизнь, он начал работать в торговле и вскоре получил под свое начало продуктовый магазин. Торговый павильон, обшитый металлом и выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, стоял на улице Кирова по соседству с пустырем и недалеке от пересечения с улицей Фрунзе.
Посадил Бухта за кассу собственную жену и стал трудиться в поте лица во благо советской власти. Вернее, работал он сугубо на себя, хоть и в системе государственной торговли.
В сталинские времена торговля еще не была столь криминализованной, какой она стала спустя всего несколько лет. Над ней, как и над всей огромной страной, витал страх. Конечно, торговцы подворовывали всегда, но в те годы делали это, видимо, с осторожностью. Аресты торгашей и суды над ними были редкостью. Термин «хищение социалистической собственности» был еще не в ходу. Пойманных на воровстве торговых работников судили как «растратчиков».
Бухте было неведомо чувство страха. И на вождей разного уровня ему, видимо, было наплевать. Думаю, что в его магазине «левым» был почти весь товар. А может, и полностью весь. С неизменной улыбкой на лице, с пистолетом за поясом таскал на себе неутомимый Бухта мешки с сахаром и макаронами, ящики с пивом и огромные бутыли с чачей.
Кстати, об оружии. Я думаю, именно с легкой руки Бухты стала обыденностью небольшая хитрость. Каждое утро Бухта писал заявление на имя начальника милиции с просьбой принять пистолет, якобы найденный им сегодня в кустах у дома. В милиции все прекрасно знали и о пистолете, и о «левом» товаре, но никто Бухту не трогал. Может быть, решили: пусть уж лучше торгует «паленой» чачей, чем совершает налеты.
Что послужило причиной внезапной немилости, мне неизвестно. Ходили слухи, что МВД Грузии проводило в Абхазии свою тайную операцию. Такое изредка практиковалось. У тбилисцев была в регионах своя агентурная сеть, и они, как правило, местных коллег о начале действий заранее не информировали. Возможно, так и было на сей раз.
Операция же против Бухты напоминала войсковую.
К павильону подъехали несколько машин и картинно, со скрежетом тормозов, влетели на тротуар. В несколько секунд магазин был оцеплен вооруженными людьми. Несколько командированных оперативников ворвались в магазин, держа руки на расстегнутых кобурах. Расчет делался на неожиданность.
Но надо было знать Бухту!
Представьте себе его магазин. Небольшое помещение было перегорожено узким прилавком, позади которого высились стеллажи с продуктами и стояли на полу мешки и бочки. В левой части прилавка помещался кассовый аппарат, за которым восседала дородная супруга Бухты. Справа в дальнем углу магазина был выгорожен небольшой фанерный закуток, где хранились мыло, синька, керосин в бутылках… Рядом располагался небольшой столик, а на нем лежали журналы бухгалтерского учета с надписью «Амбарная книга». Под столом стояли две десятилитровые бутыли с чачей. В магазине был всего один продавец, дальний родственник жены. С ним-то и беседовал Бухта, стоя за прилавком рядом с кассой.
Увидев оперативников, он и бровью не повел. Изобразив на лице великое удивление, Бухта медленно извлек из нагрудного кармана рубашки сложенную вчетверо бумажку и с широкой улыбкой протянул ее вошедшим. С места, правда, не тронулся. Остался стоять позади прилавка.
— И зачем же? Стоило ли вам беспокоиться? Я вот как раз с этим пистолетом в милицию и собираюсь.
Тбилисские опера опешили:
— С каким пистолетом?
О пистолете они ничего не знали и прибыли, чтобы задержать крупного растратчика. Взять его собирались максимально шумно, картинно. В назидание другим. Так что первый ход Бухта выиграл. Внес в ряды неприятеля хоть небольшое, но смятение и выиграл время.
— Как с каким? Да с тем, что я сегодня нашел. А как вы о нем узнали? Да в нем, небось, и патронов-то нет. Вот, возьмите, посмотрите сами, раз пришли.
Медленно, чтобы не дать милиционерам повода для радикальных действий, он двумя пальцами брезгливо выудил пистолет из-за пояса. Затем все так же держа оружие левой рукой за ствол, двинулся вдоль прилавка в сторону оперативников. Они с любопытством наблюдали за Бухтой, совершенно потеряв бдительность. То, что произошло потом, присутствующие, не сговариваясь, сравнивали со сценой из фильма «Дилижанс», который был первым американским вестерном, появившимся в советском прокате, и шел как раз в те годы под названием «Путешествие будет опасным».
Бухта, совсем как актер Джон Уэйн, в долю секунды перекинул пистолет из левой руки в правую, сдвинул предохранитель и стал палить… в дальний угол магазина. В баллоны с чачей.
И пока опера вытягивали из неудобных кобур наганы и ТТ, наш герой швырнул им свое оружие, грохнулся на пол под защиту хлипкого прилавка и завопил:
— Не стреляйте! Не хотел я, все случайно получилось, руки затряслись! Сдаюсь, сдаюсь!
Невидимый за прилавком, он щелкнул зажигалкой и швырнул ее в угол. Крепкая как спирт чача запылала. Затем раздался громкий хлопок. Это взорвался керосин, залив пламенем большую часть помещения.
Оперативники в ужасе бежали. Вслед за ними Бухта вытолкнул на воздух свою жену и родственника. Сам же полез на оперативников с кулаками:
— Что же вы, уроды, наделали? По миру мою семью пустили! Это вы виновны в пожаре. Сейчас же иду к прокурору.
Ошеломленным милиционерам пришлось всерьез отбиваться от Бухты.
К этому времени павильон был охвачен огнем. Горели «левые» сахар и макароны, «паленая» чача, взрывались бутылки с шампанским. И что самое важное для Бухты, сгорели липовые бухгалтерские книги. Когда к павильону добрался наконец пожарный автомобиль, вызванный соседями, тушить было нечего. Хнычущего Бухту оперативники, конечно, арестовали. Но через два дня по настоянию прокуратуры отпустили. Предъявить ему было нечего.
Бухта в очередной раз стал героем дня.
История же его захвата долго гуляла по городу, обрастая неимоверными подробностями. В них Бухта обстреливал оперов из пулемета Дегтярева, положил батальон солдат, забрасывал бронеавтомобили привезенными из Сванетии немецкими противотанковыми гранатами (интересно, думал ли рассказчик о том, зачем германским альпийским стрелкам, воевавшим в сванских горах, понадобились противотанковые гранаты?). Освободили же его якобы по личному указанию Лаврентия Берии и увезли в Москву преподавать в диверсионной школе.
На самом деле Бухта Гулиа из советской торговли уволился. Работать же начал, как говорится, по железнодорожному ведомству. Директором вагона-ресторана.
Веселого, хлебосольного, острого на язык крепыша в белом халате и железнодорожной фуражке знали многие граждане огромной страны. Ибо отдых в Абхазии предполагал передвижение по железной дороге. Самолеты в те годы были транспортом экзотическим. А какой же путешествие без задушевных разговоров за чаркой водки или бокалом вина в вагоне, называемом рестораном!
Младший же брат Бухты, Константин Гулиа — Котик, школьный друг моего брата Хозе — стал известным журналистом, поэтом и общественным деятелем.
____________________
1 Афыртын — буря, ураган (абх.).
2 Уара — общераспространенное обращение к мужчине в разговоре (буквально «ты», местоимение 2-го лица единственного числа) (абх.).
3 Ризам — дорогая (абх.).
Дружба Народов 2016, 2
Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ
Письма к учёному соседу
+++ ——
О грамотности
Нейробиолог Мэриан Волф (Maryanne Wolf), директор Центра изучения чтения и языка университета Тафта1, сказала: «Мы рождаемся не для того, чтобы читать». Эту же мысль несколько более развернуто сформулировал другой нейробиолог — Стивен Пинкер (Steven Pinker): «Ребенок накрепко связан со звучащей речью, но печатное слово приходится тщательно прикручивать болтами»2.
С этими утверждениями трудно не согласиться. Действительно, чтение или письмо, в отличие, например, от понимания звучащего слова или способности говорить, никак нельзя назвать основными функциями, «прошитыми» в мозг человека.
Чтение — это очень сложный навык, который приобретается человеком только на достаточно поздней стадии развития (в том числе формирования мозга) — обычно в возрасте 6–7 лет. Причем этот навык не кажется чем-то обязательным, хотя назвать современного человека, который не умеет читать и писать (неграмотного, попросту говоря), полноценным членом социума, уже трудно. Но необходимо помнить, что грамотность стала обязательной совсем недавно даже по меркам истории человеческой цивилизации. А ведь письменность существует как минимум пять тысяч лет, а запись цифр, возможно, и восемь.
Еще двести лет назад большинство людей в мире были неграмотны. В такой развитой европейской стране, как Франция, в начале XIX неграмотными было 40% взрослого населения3. В Российской империи на конец XIX века неграмотными были почти 80%4.
Когда я пошел в школу в 1967 году, неграмотными в мире было 40% населения земли старше 15 лет. Но за последние полвека ситуация резко изменялась, и сегодня только 14% неграмотны. Самый неграмотный континент — это Африка, но и там ситуация быстро улучшается5.
В России, как и в большинстве стран мира, неграмотных менее 1%. И довести число неграмотных до нуля, по-видимому, нельзя. К сожалению, дислексия (невозможность выучиться свободно читать) связана с состоянием мозга и, как правило, является наследственным заболеванием. Дислексию вызывают либо нарушения в зонах мозга, которые отвечают за ту или иную функцию, необходимую для чтения, либо за согласованность действий различных зон. А этих зон — десятки, и связи между ними крайне сложны. Так что даже странно, что дислексия встречается так редко. Вероятно, такая редкость дислексии связана с удивительной пластичностью мозга, его способностью адаптироваться к решению задач. Мозг умеет искать замену стандартным путям и регионам.
Два пути слова
При чтении человек получает слово как визуальную информацию. Наиболее распространенной моделью обработки изображений мозгом является модель двух путей: первый путь «что» — вентральный, второй путь «где» — дорсальный.
Вентральный путь (ventral stream) отвечает за распознавание букв и слов, поиск значения слова, связь с произношением и, наконец, с моторными центрами, которые напрямую связаны с навыками письма. Вентральный путь начинается с первичной визуальной области (V1) в затылочных долях левого и правого полушарий. Именно в эту область поступает изображение слова, считанное глазами из левого и правого зрительных полей. Информация от левого зрительного поля по оптическому тракту поступает в правое полушарие, а от правого зрительного поля — в левое. Причем информация, получаемая правым зрительным полем, обрабатывается быстрее, чем получаемая левым.
Как показывают эксперименты, при беглом чтении зрение фиксируется не на середине читаемого слова (а для слов, состоящих из большого числа букв, это крайне существенно), а ближе к началу слова, то есть смещается влево, увеличивая правое зрительное поле. Если все слово находится в левом зрительном поле, длина слова начинает играть решающее значение — возникают задержки и время чтения существенно зависит от длины слова. Если зрение фиксируется ближе к началу слова, то первые буквы распознаются медленнее — с задержкой, а «хвост» «проглатывается» целиком, и, по-видимому, это оптимально, поскольку именно первые буквы содержат основную информацию («хвост» часто просто угадывается мозгом, и читать его внимательно нет необходимости).
Как показали недавние исследования профессора психологии Национального Тайваньского Нормального Университета (National Taiwan Normal University) профессора Ли Джун-реня (Li Jun-ren), обработка словесной информации происходит именно в левом полушарии не только для алфавитных языков, но и для китайского6. Китайский — иероглифический язык, а поскольку за обработку изображений в основном отвечает правое полушарие, казалось, что характер чтения иероглифического текста должен быть иным, чем при чтении алфавитного текста. Но нет, всё похоже, хотя есть и различия.
Изображение слова передается из зоны V1 в область распознавания слов в нижней височной области левого полушария, в так называемый центр Visual Word Form Area (VWFA).
Вообще, визуальное восприятие необыкновенно сложно. В работе участвует более трех десятков областей мозга. Причем сигнал распространяется не однонаправленно — информация постоянно возвращается и реинтерпретируется. Это действительно очень похоже на работу искусственных нейронных сетей.
Нейробиологи из университета Тафта предложили следующую схему чтения7. В процессе участвуют пять тесно связанных между собой подсистем мозга.
Первая — это уже упомянутая зона V1. Через нее происходит визуальный ввод информации. Отсюда информация передается в область VWFA. Здесь происходит распознавание слова. Причем мозг может вернуть информацию в область V1 и потребовать еще раз повторить визуальный ввод в том случае, если распознавание окончилось неудачей. VWFA передает слово в систему доступа к значению.
Система доступа к значению очень разветвленная, и важную роль в ней играет веретенообразная извилина. Но не только она — в работе участвует едва ли не все левое полушарие (а иногда и правое — особенно в тех случаях, когда мозг не может быстро выстроить корректное понимание текста), в том числе угловая извилина, расположенная в затылочной доле мозга. При этом, если не удается приписать значение слову, оно возвращается для распознавания в VWFA (а оттуда может откатиться и в V1). Система, ответственная за доступ к значению, взаимодействует с системой артикуляции и произношения слова: мы поняли слово и готовы его произнести.
Не менее важна система, ответственная за последовательное чтение. Она расположена в задней теменной области. И оттуда информация может вернуться и в систему значений, и в VWFA, и даже в V1 — область визуального ввода.
Дорсальный путь (dorsal stream) направлен иначе, чем вентральный. Дорсальный путь тоже начинается в области V1, но направлен вверх, к теменной доле, и отвечает за пространственное восприятие, в частности, расположение слов на листе (этот же путь отвечает за восприятие движения).
Для нормального чтения необходима тесная координация обоих путей. Первоначально казалось, что вентрального пути для чтения вполне достаточно, но работы нейробиологов из Парижского университета Лоран Коэн (Laurent Cohen) и Станисласа Деэна (Stanislas Dehaene)8 показали, что при повреждениях теменных долей с чтением пациент справляется не вполне. Так, при синдроме Балинта (нарушения работы затылочных регионов мозга, приводящие к одной из форм дислексии) происходят странные вещи: человек не может выделить слово на странице — взгляд блуждает по тексту, и пациент не может остановить внимание на отдельном слове, но одно слово на странице читает совершенно уверенно. То есть при нарушениях на дорсальном пути начинаются проблемы с более крупными структурами, такими, как взаимное расположение слов, выстраивание букв и слов в правильную последовательность. Например, при таких нарушениях человек не всегда справляется с чтением слова по вертикали.
Даже такой беглый обзор показывает, что чтение представляет собой сложный процесс, который выглядит несколько искусственным — в мозге нет специальных зон, которые отвечают за чтение (таких, например, как зоны Брока и Вернике, устойчиво связанные с языковой деятельностью). Мозг ищет и находит способы решения задачи распознавания слова, поиска значения и произнесения. Причем выделяются две задачи: анализ слова и последовательное чтение слов, за которые отвечают разные зоны мозга. При этом вентральный путь — это путь снизу вверх: от буквы к значению и звучанию, а дорсальный — сверху вниз, от большого словесного массива к отдельному слову. А ведь значение слова не всегда можно восстановить, только анализируя буквы, из которых слово состоит, часто нужно привлечь контекст, а это значит, что и при поиске значения без дорсального пути не обойтись.
Свой и чужой текст
Мы живем во времена социальных сетей и личных блогов. И практически каждый не только читает свою френд-ленту, но и обязательно что-то пишет. Иногда это короткие анонсы к ссылкам, иногда это довольно пространные тексты, над которыми человек работает всерьез и подолгу, правит, переписывает, добивается точности и даже красоты текста. То есть в наше время почти все — не только читатели, но и писатели — сталкиваются с редактированием собственного текста. Поэтому полезно понимать, с какими проблемами сталкивается любой человек, читая и правя собственное сочинение. Эти проблемы имеют глубокую природу, и связаны они с двумя путями слова, о которых речь шла выше.
Джона Лерер пишет: «Писатель вынужден перечитывать написанное снова и снова. (Таковы издержки редактирования.) Главная проблема в том, что он очень быстро теряет способность читать собственную прозу глазами читателя… Станислас Деэйн (Лерер использует именно такое прочтение имени Stanislas Dehaene. — В.Г.), нейробиолог из французского колледжа в Париже, открыл нам глаза на нейронную анатомию чтения и редактирования9. Оказалось, что мозг наделяет слова смыслом двумя разными способами, каждый из которых активируется в разных контекстах. Первый способ называется вентральным путем: будучи связанным с большей частью нашей грамотности, он прям и эффективен. Процесс прост: вы видите кучу букв, превращаете их в слова, а затем понимаете их непосредственный смысл. По Деэйну, вентральный путь тесно связан со «скучными и понятными нам фрагментами прозы» и опирается на часть коры, известную под названием «зона распознавания слов» (или Visual Word Form Area. — В.Г.). Читая простые предложения или текстовый отрывок, в котором полно штампов, вы почти наверняка опираетесь на это вентральное нервное шоссе. В результате процесс чтения кажется простым и незамысловатым. Но вентральный путь — не единственный способ читать. Второй путь, известный как дорсальный поток, появляется, когда вы обращаете пристальное внимание на то, что читаете, — возможно, из-за непонятных слов, неряшливых придаточных предложений или плохого почерка. (В своем эксперименте Деэйн активировал этот поток, вставив в текст лишние знаки препинания и поменяв местами буквы в некоторых словах.) Это говорит о том, что в процессе чтения отслеживаются отклонения в сознании. Знакомые предложения, набранные «гельветикой», прочитываются быстро и без проблем, в то время как сложные предложения со сложными придаточными и размытыми чернилами требуют больше работы, которая в свою очередь приводит к большей активности дорсального пути. Тот же принцип можно применить и к письму: читая то, что написали минуту назад, вы пользуетесь вентральным путем. Вам настолько хорошо знакомы все слова, что вы их просто не замечаете — это грамотность на пике ее автоматизма. В конечном итоге все допущенные ошибки остаются невидимыми, так как мозг не уделяет им пристального внимания. С другой стороны, если вы прочтете его как посторонний, а не как автор, то вы будете в большей степени пользоваться дорсальным путем. Это позволит вам отнестись к написанному критично»10.
Снизу вверх и сверху вниз
Автор текста (писатель) и читатель текста подходят к одну и тому же тексту по-разному. Можно сказать, что писатель строит текст снизу вверх, а читатель тот же текст воспринимает сверху вниз. Конечно, у писателя есть некоторый план, но текст все равно строится буква за буквой, слово за словом, эпизод за эпизодом. Причем первоначальный план может претерпевать радикальные перестройки. Читатель тоже вроде бы читает слово за словом, но отдельные слова и фразы его не очень-то интересуют. Его интересует общее движение, его подхватывают тяга сюжета, люди, идеи, действия, которые входят в резонанс с памятью читателя. Слова интересуют читателя в последнюю очередь. Это, кстати, писателей часто обижает: почему читатели так невнимательны к деталям? Но это связано с восприятием текста мозгом. До деталей читатель, возможно, дойдет, но это случится только постепенно, если интерес будет настолько велик, что читателя захватит вопрос: как это сделано? И дойдет до этого уровня далеко не каждый читатель, и требовать это от читателя по меньшей мере, неразумно, поскольку такое восприятие требует много времени и сил, а на каждую книгу сил не найти.
Читатель плохо понимает текст писателя. Читателю для интерпретации нужен широкий контекст. Писатель не всегда может сразу понять, достаточен ли контекст, сообщаемый в произведении. Нужен взгляд сверху.
И вот тогда не обойтись без хорошего редактора. В определенном смысле редактор — это идеальный читатель, потому что редактор может взглянуть на текст с разных точек зрения (и сверху, и снизу) и ответить на вопрос: хорошо ли текст согласован.
Для редактора текст — чужой, но в силу профессиональной подготовки, опыта и таланта (да-да, есть самый настоящий редакторский талант, и такой талант еще большая редкость, чем талант писателя) редактор схватывает большой контекст — в предельном случае все произведение, и проходит по пути сверху вниз — от общей картины к отдельному слову — и может слово поправить. Но задача редактора — это не только исправление грамматических согласований, но и вычеркивание лишнего.
Очень часто писатель вкладывает в текст сразу несколько вариантов интерпретации, и это создает повторы в тексте, текст оказывается «сырым». А редактор может это лишнее увидеть и писателю показать.
Писателю, чтобы активировать дорсальный путь чтения, надо перестать свой текст понимать. Это требует времени. Просто времени, чтобы забыть, что же он написал и почему он это написал. Конечно, не совсем забыть, а как бы отстраниться от текста. Редактор экономит писателю время, даже если кажется, что он занудно заставляет автора переписывать и уточнять сказанное.
Но и самому писателю приходится попотеть, чтобы донести свои мысли до читателя. И здесь несколько простых приемов, которые позволяют отстраниться от текста, уйти с проторенного вентрального пути на дорсальный.
Самый простой — это изменить шрифт. Когда я пишу, обычно я использую онлайновый редактор GoogleDocs, крупные размеры шрифта — 14 или даже 16 кегль, и набираю текст шрифтом Arial. Когда текст готов вчерне, я переношу его в MSWord, меняю шрифт на Times и уменьшаю кегль. При этом меняется расположение строк на странице, наполнение строк, количество слов, которое можно схватить взглядом одновременно. Не менее важно и то, что меняется начертание букв. То есть возникает совершенно новая пространственная конфигурация текста. А за пространственную конфигурацию отвечает как раз дорсальный путь. Текст сразу отдаляется. Его приходится «понимать» заново.
Пакистанская романистка, пишущая на английском языке, Камила Шамси (Kamila Shamsie) рассказала The Guardian11, что она, заканчивая главу, обязательно распечатывает ее на бумаге (при этом естественным образом меняется расположение слов в зрительном поле) и прочитывает текст вслух.
Это очень интересный способ отстранения от текста и попытка оторваться от вентрального пути.
Когда человек читает вслух, он как бы получает информацию дважды. Сначала визуально распознает слово, подключает фонологическую систему произношения и слово произносит. Потом получает это же слово заново, но уже через слуховой канал восприятия. Как показывают эксперименты с ЭЭГ12, при чтении вслух в мозгу последовательно возникают две волны: первая (P150) сопровождает зрительное восприятие (возбуждается в первую очередь VWFA), и вторая (P300) — более сильная — уже не в зрительной области (V1 и VWFA), а в области слухового восприятия — височной и теменной областях и в сильвиевой борозде.
Это хороший способ отстраниться от собственного текста. Возможно, еще более эффективно записывать текст своим голосом и потом его прослушивать. Собственный голос, записанный на магнитофон, человек воспринимает всегда как чужой, это связано с тем, что когда мы говорим, то слышим свой голос не только как звук, приходящий извне, но и через кости черепа. Это совершенно другое восприятие.
Но если для коротких текстов таких «отстранений» вполне может хватить, для большого текста редактор все равно необходим.
PS. О работе писателя
Всё, что потом заметит внимательный критик и различит чуткий читатель, вещи для писателя второстепенные. Это композиция — насколько она выстроена/не простроена, сюжетные ходы — насколько они увлекательные/предсказуемые, персонажи — насколько они живые/шаблонные, речевые характеристики — насколько они соответствуют времени, характеру, социальной роли персонажа, ну и другие малозначительные вещи.
Почему началась речь, и когда она закончится, от писателя зависит не вполне. Даль свободного романа он, наверное, и должен различать неясно. Писателя интересует не это. Писателя интересует только одно: как «ставить слово после слова», как продолжить речь. Если писателя перестает это интересовать, речь перестает продолжаться.
Куда ведет эта дорога через пустыню? Без конца, без цели, без надежды. Как шли по Сахаре Сент-Экзюпери и его товарищ, собирая утреннюю росу со своих парашютов и высасывая из ткани скудный глоток воды.
Или как шел Гийоме, упавший в Андах. Он хотел лечь и спокойно умереть, но потом подумал, что если он сейчас умрет — его будут долго искать и не найдут, и значит, семья еще четыре года не получит страховку. Тогда он решил пройти еще немного — до утеса, чтобы, когда снег стает, тело не снесло в долину. Тогда его найдут наверняка. И шел еще две ночи и три дня, пока его, обмороженного и обессилевшего, не подобрали. Он победил. Еще 10 лет он летал. 27 ноября 1940 года, во время перелета в Сирию, его сбил итальянский истребитель над Средиземным морем.
Вот это единственно важное: как сделать еще один шаг. Только один шаг, на большее ты можешь только надеяться, надежно рассчитывать дальше, чем на один шаг, ты не можешь. Согнуть ногу в колене. Перенести тяжесть тела немного вперед. Разогнуть ногу. Поставить ее на землю.
Так куда же ведет эта дорога? Может быть, она ведет к людям.
1 Maryanne Wolf, Director Center for Reading and Language Research https://ase.tufts.edu/crlr.
2 Цит. по Stephanie Gottwald. Reading and the Brain: Neurons and Plasticity in Action (webinar). Center for Reading and Language.
3 J. Houdailles et A. Blum. «L’alphabétisation au XVIIIe et XIXeme siècle. L’illusion parisienne». Population, № 6, 1985, based on a 1985 INED survey and on the 1901 census.
4 Arcadius Kahan. Russian Economic History: The Nineteenth Century, Chicago, University Chicago Press, 1989, стр. 186.
5 Wikipedia https://en.wikipedia.org/wiki/Literacy. Источник данных: сайт UNESCO http://data.uis.unesco.org.
6 См.: By Chen Wei-han. Different languages spark same brain activity: study. — «Taipei Tims», 2016, 6 января. http://www.taipeitimes.com/News/taiwan/archives/2016/01/06/2003636554.
7 См.: Stephanie Gottwald. Reading and the Brain…
8 См. в частности: L. Cohen and S. Dehaene. Ventral and dorsal contribution to word reading. В сб. «Cognitive Neuroscience», 4th edition. MIT Press, 2009. Большая библиография работ этих исследователей собрана здесь: http://www.unicog.org/biblio/Author/DEHAENE-S.html. Работы выложены в открытом доступе.
9 Stanislas Dehaene. Reading in the Brain: The New Science of How We Read. New York, «Penguin», 2009.
10 Джона Лерер. Вообрази. Как работает креативность. / Пер. с английского Е. Щербаковой. — Москва, АСТ: CORPUS. 2013. С. 170–171.
11 Richard Lea. Hearing words, writing sounds: examining the author’s brain. «The Guardian», 2015, 2 июля, http://www.theguardian.com/books/2015/jul/02/hearing-words-writing-sounds-examining-the-authors-brain.
12 Brain Organization of Language and Cognitive Processes. Edited by Alfredo Ardila, Feggy Ostrosky-Solis. New York, Plenum Press, 1989, cтр. 63.
Урал 2016, 2
Юрий КОРНЕЙЧУК
Унция чтения
Статья
+++ ——
Юрий Корнейчук родился в Обнинске, живет в Санкт-Петербурге. Окончил Институт журналистики и литературного творчества. Печатается в «НГ Ex libris» и «Октябре».
Странное дело: все сильнее становится напряженность, висящая в воздухе, а на содержании художественной литературы это почти не отражается. И дело здесь не только в том, что романы создаются долго, в отличие от газет с кричащими заголовками. Большая литература не умеет забывать то, что было пятьдесят или сто лет назад, она существует в едином пространстве накопленного материала, сложном, противоречивом, но – цельном во времени. Переменчивость же актуальной политики и пропаганды очевидна. Так что спасение от мутной и фрагментированной «повестки дня» для читающего человека – конечно, художественная литература.
Переведенная с английского «Книга как лекарство» Эллы Берту и Сьюзен Элдеркин (М.: Синдбад, 2015) предлагает употреблять художественную литературу гораздо более широко, предлагает, правда, все больше в шутку. Статьи в книге расположены в алфавитном порядке, и озаглавлены названиями недугов, комплексов и просто неурядиц, которые встречаются в жизни современного европейца. В качестве лекарства к каждому такому «недугу» читателю предлагается несколько книг. Английское происхождение книги очень чувствуется, несмотря на хороший перевод и даже замены выходных данных зарубежных книг на выходные данные их русских вариантов там, где это возможно. Тем не менее гедонистическое, по-хорошему потребительское отношение к тексту следовало бы отнести к приметам именно того, что у нас обобщенно называют «западным миром».
Поначалу складывается впечатление, что перед нами яркий пример остроумной и даже важной идеи, воплощение которой подпорчено излишней легкомысленностью. Разумеется, превращение такого справочника в медицинскую монографию дало бы гораздо худший результат, но что поделаешь – увлекательность как цель тоже имеет свои минусы. Иногда нужно уметь быть занудным, иначе советы вроде того, что авторы книги дают людям со шрамом на лице («Перестаньте мучиться. Возьмите в руки книгу так, чтобы она заслонила изъян»), могут создать впечатление, что вся книга – просто большая шутка, английский прикол, а это не так. И уж точно не хотелось бы, чтобы сама терапевтическая функция чтения подверглась сомнению из-за таких шутливых мест.
Терапевтическую функцию эту не стоит переоценивать – вот и авторы «Книги как лекарство» советуют не заменять жизнь чтением. Да, книга не заменит ни собеседника, ни путешествия, ни безумного поступка, который освежит жизнь, вернет ей вкус, ощущение адреналина в крови, – но даже живейшая беседа в корзине воздушного шара, падающего в Гудзон, не заменит хорошей книги, когда она нужна. О чтении как о медитации писано много, и не зря. «Книга как лекарство» предлагает скорее отождествлять себя с литературными героями, чем сосредоточивать внимание на самом тексте, а ведь такая сосредоточенность иногда исцеляет лучше любых картинок с героями в голове. Интерес к самому тексту проскальзывает лишь в оценках ритмичности прозы, ее качества в целом. Между тем можно было бы оценивать прозу и по менее привычным критериям. В качестве одного такого нестандартного критерия – просто для примера – рискнул бы предложить авторитетность текста, его значимость в общем контексте. И пусть культура священного текста сейчас практически утрачена, но какую-то иерархию мы, думается, еще можем выстраивать, пусть даже она тысячу раз будет предметом для дискуссий. Принципиальный отказ от такой иерархии, дистиллированный, истинно британский демократизм издания, о котором идет речь, очевиден с первой же статьи («Адюльтер»), речь в которой, естественно, заходит об «Анне Карениной», и авторы наскоро пересказывают сюжет романа: «До знакомства с молодым офицером Вронским Анна Каренина и не думала бросать своего уныло-правильного немолодого супруга, но тут вдруг осознала, до какой степени этот брак подавляет ее жизнерадостную натуру...» и так далее. И вы еще в разделе «чтение по диагонали» убеждаете меня не пропускать авторские рассуждения в погоне за сценами секса и скандалов! Что же мне искать в «Анне Карениной», которую я решу прочитать после этого пересказа в надежде облегчить свои адюльтер-проблемы? А ведь авторитетность, значимость той же «Анны Карениной» в иерархии классической литературы – ее важнейшее свойство, для многих ценное, усиливающее лечебный эффект (раз уж мы о нем), других же угнетающее, и даже отвращающее. Есть люди, ощущающие себя отравленными большой, классической культурой. В их защиту, например, высказывается скандально известный художник Олег Кулик, и, не вдаваясь в оценки его деятельности, стоило бы отметить само существование и такой позиции. Показания и противопоказания – важная вещь, когда пишешь о лекарстве. Конечно, ценность или, наоборот, опасность конкретного романа Льва Толстого для английских авторов может быть не столь очевидна, но эта тема среди статей-рецептов не поднимается вообще. А можно было бы.
Эта книга будет полезна, интересна тому, кто почувствовал на себе, что такое эмоциональное выгорание, для кого большинство текстов, на которые она ссылается, слишком тяжелы. Сама она – чтение легкое, хотя и ссылается порой на Гомера, Толстого, Достоевского и Джойса. «Одиссея» Гомера, например, рекомендуется тому, у кого слишком часто бывает «Чемоданное настроение» – именно так называется статья, в которой она упоминается. «Когда вы дочитаете полную приключений древнюю поэму до последней страницы, вы будете по горло сыты чужими странствиями. И поймете, что у вас и дома дел невпроворот». Трудно, трудно отделаться от странного ощущения, когда читаешь такой легкий, популярный пересказ античного эпоса. Хотя это еще что, тем, у кого «Расстройство кишечника», рекомендуется оборудовать небольшую книжную полку в туалете и поместить туда книги, состоящие из коротких новелл, «которые ничего не потеряют, если читать их урывками». В числе рекомендованных на эту полку книг – «Темные аллеи» Бунина. Шутки шутками, но слово «профанация» напрашивается здесь само собой. Чтобы уж закрыть эту тему, отметим, что «Улисс» Джойса рекомендуется включать у себя в ушах в качестве многочасовой аудиокниги, если ваш партнер храпит. Включать на всю ночь, «его-то уж точно хватит». Это остроумно и может сойти за хорошую литературную сатиру, если авторы таким образом подшучивают над мощным текстом. Остается надеяться, что они действительно подшучивают, потому что исходя из общего стиля книги, можно подумать, что Э. Берту и С. Элдеркин прямо так и относятся к текстам, о которых пишут, и все процитированное – не игра и не шалость. Все-таки книги статуса «Улисса» выдерживают такое свободное обращение с большим трудом, зато крепкая, профессиональная, «мэйнстримовая» литература, которой и уделяют основное внимание авторы, выдерживает его вполне.
Однако «звериная серьезность» в избыточных дозах тоже показана далеко не всем. Так что в труде англичан нетрудно разглядеть лекарство для того, кто разучился шутить, дышать жизнью как воздухом, не замечая ее веса, впитывать тепло этого мира, разумно полагая, что для дум о судьбах родины да и о своей собственной время еще найдется. Если не проводить в таком блаженстве всю жизнь, оно может быть весьма полезно и как раз подкреплено интересным чтением, вроде наших литературных рецептов. Еще больше «Книга как лекарство» придется по вкусу тому, кто пытается поймать описанное блаженное состояние, но пока что делает это безуспешно.
Как она дает толчок к тому, чтобы отвлечься, приободриться, улыбнуться? Здесь есть повод для интересного разговора. Чтение книги не есть самодостаточный процесс, а книга сама по себе не самодостаточный источник информации. Очень важен побудительный мотив, который заставляет меня взять книгу в руки (или вставить в уши в виде аудиозаписи). Издание, обсуждаемое здесь, всё, от начала до конца, есть не что иное, как рекомендации различных книг к прочтению. Когда нам советуют что-то почитать, всегда присутствуют сопроводительные рекомендации большей или меньшей степени настойчивости. «Тебе понравится, ты такое любишь». «Она поднимет тебе настроение». «Почитай, тебе полезно будет». «Мне безумно понравилось, хочу узнать твое мнение». Даже если книга была передана нам молча, мы эту сопроводительную рекомендацию непременно выдумаем сами, исходя из того, что знаем об этом человеке и его отношении к нам. Пример: муж настойчиво рекомендует жене прочитать «Отелло». Жена немедленно поймет намек без всяких слов и в девяносто девяти случаях из ста будет права. «Книга как лекарство» – это такой приятель, легко и непринужденно рекомендующий книги на все случаи жизни, именно поэтому она выдерживает упреки в недостаточно внимательном отношении к литературной иерархии. Ведь она скорее о психологии, о межличностных отношениях, а пометки о «хорошей, ритмичной прозе» – уже приправа для аромата. Ведь в приведенном примере муж не будет задумываться о роли Шекспира в мировой драматургии и месте трагедии «Отелло» в корпусе шекспировских текстов. Он хочет просто намекнуть, совершить коммуникацию. Вот такого же типа коммуникации (через предложение прочесть книжку), только не агрессивные, а поддерживающие, совершают со своим читателем авторы «Книги как лекарство». Они поддержат вас и при «Неуверенности в себе» (снова цитирую названия глав), и при «Читательской неуверенности», предложат «Десятку книг для чтения в подростковом возрасте», порекомендуют «Десятку романов для чтения на отдыхе», «Десятку лучших смешных романов», есть в их библиотеке книги для чтения в больнице, в сложной ситуации на дороге (снова имеются в виду аудиокниги) – чуть ли не на все случаи жизни найдется дружеский книжный совет. Конечно, взрослый человек чаще сам предпочтет решить, что ему читать, но, в конце концов, никто не заставляет читать разом все статьи от «Адюльтера» до «Ярости» и следовать всем рекомендациям подряд.
После прочтения всех статей (а их хорошо за триста) можно словить эффект, описанный в романе Джерома «Трое в лодке не считая собаки», – начинает казаться, что болен всем подряд. Тем более, что и недуги, о которых идет речь в книге, по большей части психологические, а их заработать через самовнушение проще простого. В «Себялюбии», «Ревности», «Расточительности» себя заподозрить действительно нетрудно, правда вот «Помешательство на научной фантастике» либо есть, либо нет, тут не ошибешься. Психологи утверждают, что и физический недуг может быть результатом внушения или эмоциональной проблемы. В связи с этим такие заметки как «Злоба» и «Головная боль» можно было бы объединить или хотя бы поставить в них перекрестные ссылки друг на друга, ведь головная боль может быть признаком подавленной, не признанной даже внутри себя злости.
Но не стоит слишком уж буквально относиться к самой концепции этой книги как «медицинского справочника», скорее перед нами путеводитель по художественной литературе, в котором вместо названий улиц – названия различных жизненных ситуаций. Впрочем, статья в медицинском справочнике под названием «Кончина» – а такая здесь тоже есть – внушала бы исключительный оптимизм. Сначала возникает впечатление, что через чтение очередной книги авторы предложат читателю обрести бессмертие – уж не Священное ли Писание сейчас по-быстрому будет пересказываться? Нет, «Метаморфозы» Овидия.
У этой книги есть малозаметное свойство – самой быть «как лекарство». Литературные советы на все случаи жизни поднимают настроение, будят самоиронию и действительно исцеляют от хандры. Авторы могли бы смело включить свой собственный труд в «Десятку книг для чтения в отпуске»: на отдыхе она точно не помешает.
Постепенное прояснение на душе, обретение легкомысленного, «хорошего и ритмичного» внутреннего монолога – главный целительный эффект этой книги, а в нынешней обстановке, которая уже упоминалась, это важно. «Война и мир» здесь рекомендуется как «толстая книга», «книга для тех, кто хочет прослыть начитанным» и даже – в качестве антидота – «книга для тех, кто помешан на научной фантастике», то есть в темах, которые никак не имеют отношения ни к войне, ни к миру. Может быть, это и к лучшему – хотя бы здесь войны нет, и это тоже терапевтично.
Октябрь 2016, 2
ПАВЕЛ НЕРЛЕР
В Москве (Ноябрь 1930 — май 1934)
Продолжение
+++ ——
Нерлер Павел Маркович — поэт, литературный критик. Родился в 1952 году в Москве. Председатель Мандельштамовского общества. Выпускник географического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор географических наук, профессор. Автор более чем 1000 публикаций по филологии, географии и истории. Живет в Москве.
Продолжение. Начало в «Новом мире», 2016, № 1.
Журнальная версия глав из «Жизнеописания Осипа Мандельштама» — новой биографии поэта, готовящейся к изданию в издательстве «Вита-Нова». Сердечно благодарю С. Василенко, Н. Петрова, К. Скоркина, М. Спивак, А. Теплякова, Г. Шабата и в особенности Л. Видгофа за критику и советы. В круглых скобках в тексте приводятся ссылки на следующие источники: Мандельштам О. Собрание сочинений в 4 томах. М., «Арт-Бизнес-Центр», 1993 — 1997 (том и страницы арабскими цифрами); Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. М., «Прогресс-Плеяда», 2009 — 2011 (том — римскими цифрами, страницы — арабскими); Мандельштам Н. Собрание сочинений в двух томах. Редакторы-составители: С. В. Василенко, П. М. Нерлер, Ю. Л. Фрейдин; Екатеринбург, «Гонзо» (при участии Мандельштамовского общества), 2014 (НМ, том и страницы арабскими цифрами); Герштейн Э. Мемуары. СПб., «ИНАПРЕСС», 1998, стр. 22 (ГЭ, страницы арабскими цифрами). В цитатах абзацы обозначаются двойной косой чертой: «//».
В ДОМЕ ГЕРЦЕНА
(Февраль 1932 — осень 1933)
Крыша над головой!
Упования на Марьину Рощу и на помощь сверху улетучились не сразу, но уже осенью 1931 года — в конце сентября или начале октября — Мандельштам обратился с новой просьбой о крыше над головой, и снова в писательские организации. Освобождалась комната некоего писателя Виткинда, и решением Жилкомиссии от 10 октября освобождавшееся его жилье[1] предоставлялось Мандельштаму. Но не тут-то было: уже впечатанная в решение фамилия «Мандельштам» была зачеркнута и от руки вписано: «М. Герасимову»[2] .
Но 24 ноября 1931 года та же комиссия снова приняла положительное решение о Мандельштаме: ему собирались дать квартиру М. Герасимова в левом[3] флигеле Дома Герцена. 14 декабря 1931 года Шура Мандельштам писал отцу: «Ося и Надя в Болшеве в Доме отдыха. Комнату им дают одну, 17 м, в неважной квартире и не очень скоро. Он не теряет надежды получить лучшее»[4] .
Тут надо заметить, что сами эти хлопоты ставили поэта в довольно двусмысленное положение. Дело в том, что в ходе и в результате своей «Битвы под Уленшпигелем» он публично разорвал отношения с советскими писателями, зонтичными организациями которых являлись и ВСП, и ФОСП. Но именно в ФОСП, в жилищную комиссию ее Московской городской организации[5] ему пришлось обращаться с просьбами о крыше над головой.
В этих условиях такие обращения требовали взаимной деликатности и как бы «забывчивости» обеих сторон. А это условие «петушок» Мандельштам не мог соблюсти, время от времени наступая на старые грабли. Так, он отказался пожать руку двум писателям — В. Г. Лидину и В. В. Гольцеву — и объяснил это нежеланием иметь что-либо общее с членами ВСП или ФОСП, как своих недавних гонителей. Писатели в свою очередь обиделись и, сочтя такое поведение «антиобщественным», опротестовали решение от 24 ноября, каковое и было 29 декабря отменено[6] .
Новое же решение было принято только 25 января 1932 года[7] : Мандельштаму, а одновременно с ним критику Острогорскому[8] и Михаилу Пришвину[9] , предоставили по комнате в квартире № 4 в правом флигеле — бывшей квартире Андрея Новикова. Острогорский, кажется, вселился первым, вторым стал Пришвин — за десятилетие до этого благополучно спаливший с помощью простого примуса лысую, но от того не менее «не по чину барственную» шубу Мандельштама. Комнату свою в квартире № 4 он не любил, называл ее «крысиной»[10] . Осев у себя в деревне (Костино под Талдомом), сам он в городе практически не жил: комната служила ему сейфом для рукописей и своеобразной «анти-дачей» в городе, но нередко в ней появлялся его сын Лев Пришвин-Алпатов — один или со своими барышнями.
Мандельштам переехал в писательское общежитие в Доме Герцена прямо из Болшева. Но и с самим вселением не обошлось без борьбы: выручило энергичное вмешательство на стороне поэта председателя горкома ФОСП Ляшкевича[11] .
В итоге: наконец-то у Мандельштамов своя крыша над головой!
Сам по себе правый флигель из всего жилфонда в Доме Герцена — бывшие конюшни — был самый никудышный в общежитии: с плесенью на стенах, дощатыми перегородками, ледяным полом и питьевыми кранами в гниющих уборных[12] .
Квартира же № 4 — бывшая дворницкая[13] . Вход в нее — крылечко в две ступеньки — смотрел прямо на главный корпус Дома Герцена, где гнездились и теснились друг на друге, словно на птичьем базаре, гнездышки всевозможных писательских организаций: кроме ФОСП и ВСП, это и РАПП, и «Перевал», и Союз поэтов, и «Литературное звено», редакция «Литературки». За крыльцом, справа — сараи: в них хранились и иногда выдавались какие-то вещи от Литфонда.
Через предбанник с дровами попадали в узкий коридор, идущий вдоль дверей с правой стороны. Окна всех комнат выходили на двор, а коридор приводил в маленькую коммунальную кухоньку с настоящей русской печкой-лежанкой, на которой поэт любил иной раз и посибаритствовать.
Каморка, в которую Мандельштамы наконец-то вселились, была вытянутой, узкой и небольшой — в одно окно и в 10 квадратных метров (против 17 у той сухой комнаты, что им выделяли в ноябре). Надежда Яковлевна вполне заслуженно именовала ее «трущобой». Но именно здесь Мандельштамы прожили зиму 1932 года, а Осип Эмильевич успел обзавестись книжной полкой, на которую тащил от букинистов разных своих любимцев — Батюшкова, Державина, Языкова, Боратынского, Жуковского… (НМ, 2, 733).
Мандельштам добивался выделения себе и второй комнаты («жизнь кучей в одной комнате исключает всякую возможность работать»), но жилищно-хозяйственная комиссия («тройка») в составе Россовского[14] , Павленко и Уткина, несколько раз принимавшая об этом постановления, тут же их и дезавуировала, всякий раз ссылаясь на «объективные причины». 6 февраля комиссия заседала вновь, и среди ее решений — разрешение на вселение в левый флигель Герасимова, Дубинской и Пермитина, отказ в комнате Саргиджану и перенос решения по Рудерману, а также два трудносовместимых друг с другом решения: первое — предложить Мандельштаму обменяться комнатой с Луговским, а в освободившуюся после него комнату вселить Адрианова, а второе — вселить в две комнаты в правом флигеле Пришвина и Мандельштама[15] . Иными словами, на протяжении двух недель Мандельштам не только вселился бы в Дом Герцена, но и сходу улучшил бы свое жилье!
Всему этому писательскому самоуправлению, порой напоминавшему самоуправство, тем легче было пикироваться с Мандельштамом, что сам он совершенно не пекся о житейском: отмахивался и не интересовался, предпочитая приспосабливаться к тому, что есть. А вот книгой или газетой, строчкой или страничкой мог весь увлечься и полностью в них раствориться.
Весной (скорее всего, в мае) в той же квартире № 4 освободилась комната, в которую и переехал Мандельштам, — возможно, та самая 17-метровая, которая однажды уже выделялась поэту[16] . Было в ней не одно, а три окна, правда, довольно низких. Как и в прежней комнате, окна смотрели в сад, но перед ними уже не было липы, а на стенах топорщились неброские, но веселенькие обои. Все это делало комнату солнечной и светлой.
Вот, со слов Эммы Герштейн и других, ее шикарная меблировка: два пружинных, на пенечках, матраца, тахта да маленький кухонный столик (подарок одной почитательницы стихов), ни одного (sic!) стула! (ГЭ, 28) А вот, со слов Ольги Овчинниковой, ее бытовое наполнение: не убрано, даже грязно, повсюду окурки; утвари почти никакой — ели и пили из чего попало на расстеленных газетах, рассевшись или разлегшись на помянутых матрацах и если не лето, то и укрывшись одеялами[17] .
Книжная полочка с первоизданиями тотчас же перекочевала из трущобы на свое новое место, а 18 июня — залпом — был написан «Батюшков».
Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принес —
Шум стихотворства и колокол братства
И гармонический проливень слез.
И отвечал мне оплакавший Тасса:
— Я к величаньям еще не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык...
Стихи увидели свет стремительно: уже в июньской книжке «Нового мира», то есть с колес[18] .
А сам «Батюшков нежный» все это время весело поглядывал на Осипа Эмильевича — с репродукции автопортрета на стене.
Впрочем, однажды Эмма Герштейн застала Мандельштама и тут в страшном смятенье. Огромный кусок обоев, от потолка до середины стены, был вырван и свешивался над тахтой: под обоями обнаружились клопы… Уникальным для Москвы случаем это не было, и Эмма даже стала давать житейские советы, как от них избавиться.
Но все косметические средства борьбы с насекомыми отвергались на корню, Мандельштам готов был вышвырнуть все вон, обрить жену наголо и зажить в каком угодно хаосе, но только без клопов. Для этого у поэта было и эстетическое обоснование: «любовь к шершавой эстетике», но Эмма все же полагала, что им двигала тяга к разрушению, а точнее, к тому, что она сама очень точно назвала — «вздыбленным уютом» (ГЭ, 33).
Итак, начиная с конца января 1932 года, — у Мандельштама своя крыша над головой. И не только крыша, но и еда на столе — так называемый «дополнительный продовольственный паек», или «особое снабжение по горкому писателей»[19] .
Уже в феврале 1932 года, сразу после переезда, Надежда Яковлевна снова начала ходить в «ЗКП», а у Осипа Эмильевича пошли новые стихи[20] . Так что у брата Шуры появились все основания написать отцу: «Таким образом они пришли, наконец, к какой-то пристани»[21] .
Персональная пенсия
А вот и еще один бухаринский «подарок» — персональная пенсия, выписанная 42-летнему поэту 23 марта 1932 года! Формально инициатива исходила от двух лиц — Бухарина и Халатова. Распределение же ролей тут очевидно: первый был двигателем, а второй — «приводным ремнем». И, надо сказать и подчеркнуть, — отличным приводным ремнем.
Само понятие «персональная пенсия» официально было введено в РСФСР декретом СНК РСФСР от 16 февраля 1923 года «О персональных пенсиях лицам, имеющим исключительные заслуги перед Республикой», а в СССР — постановлением СНК СССР от 21 декабря 1926 года «О порядке выплаты персональных пенсий, назначенных органами союзных республик». Самый порядок присвоения персональных пенсий был определен постановлением ЦИК и СНК СССР от 30 мая 1928 года «О персональных пенсиях», в которое 3 августа 1930 года были внесены незначительные изменения.
Кстати, о персональных пенсиях и пенсионерах. Персональными эти пенсии назывались потому, что назначались в индивидуальном порядке специальными комиссиями по персональным пенсиям при органах исполнительной власти, а фактически — секретариатами ЦК КПСС, ЦК компартий союзных республик или обкомов партии. Соответственно, существовало три категории персональных пенсионеров — союзного, республиканского и местного значения. Подавляющее большинство персональных пенсионеров — начальники разных сортов (партийные, советские и военные), но встречались и крупные ученые, и, довольно редко, деятели искусства. Достижения определенного возраста для установления персональной пенсии не требовалось.
Встречаются противоречивые без четкой привязки ко времени и источникам сведения о рамочных размерах персональных пенсий. Якобы их максимум на союзном уровне равнялся 250 рублям, на республиканском — 160, а на местном — 140 рублям. Вместе с тем, по данным Л. Аронова, К. С. Станиславскому в 1928 году назначили пенсию в 300 рублей, семье умершего оперного певца Л. В. Собинова в 1934 году — в 500 рублей, а знаменитому ученому-аэромеханику академику С. А. Чаплыгину в 1931 году — в 1000 рублей. Кроме того, персональным пенсионерам ежегодно выплачивались одна или две месячные пенсии «на оздоровление».
Но ощутимей денежного вознаграждения был социальный пакет такого пенсионера: право лечиться в «кремлевских» больницах и поликлиниках, дешево приобретать лекарства, ежегодные бесплатные путевки в санатории, бесплатный проезд на городском транспорте, а раз в году — и на поезде, 50-процентня скидка на оплату коммунальных услуг и т. п.
21 февраля 1932 года Бухарин и Халатов направили на имя Председателя СНК СССР Молотова следующее письмо: «За последнее время Правительством были приняты решения о назначении персональных пенсий ряду писателей (Андрею Белому, Волошину, Чулкову и др.). // Крайне тяжелое положение одного из значительных поэтов прошлого — Осипа Эмильевича Мандельштама — побуждает нас поставить перед Вами вопрос о назначении также и ему персональной пенсии. // Мы исходим при этом из оценки работы О. Э. Мандельштама в период его активного участия в русской литературе — им выпущено больше десяти книг стихов, имевших несомненное значение для развития русской поэзии, — из оценки его работы в качестве переводчика произведений Барбюса, Жюль Ромэна, Шнитцлера и других, а также из тех соображений, что в настоящее время его литературные установки при большой культуре и таланте писателя чрезвычайно затрудняют выполнение им задач, стоящих перед современной литературой. // Это положение О. Э. Мандельштама усугубляется еще крайне тяжелым физическим состоянием его и его жены, тяжелым нервным расстройством, полностью парализующим всякую способность к работе. // Учитывая эти соображения, мы считаем необходимым просить Вас о назначении ему персональной пенсии, которая обеспечит ему необходимые жизненные условия»[22] .
И уже 26 февраля было сформулировано предложение Правительственной Комиссии по назначению персональных пенсий всесоюзного значения[23] под председательством члена Коллегии Наркомфина СССР Аралова[24] : «…рассмотрев материалы О. Э. Мандельштама и учитывая заслуги его в области русской литературы (им выпущено больше десяти книг стихов), <Комиссия> нашла возможным дать персональную пенсию О. Э. Мандельштаму 200 р. в месяц»[25] .
Тут хлопоты несколько притормозили, так как предложение ушло в Управление делами СНК только 17 марта[26] . И вот наконец 23 марта 1932 года за № 410 вышло Постановление СНК СССР: «За заслуги в области русской литературы МАНДЕЛЬШТАМУ Осипу Эмильевичу назначить пожизненную персональную пенсию в размере 200 рублей в месяц». Постановление подписали заместитель председателя СНК В. Куйбышев и Управляющий делами СНК П. Керженцев. Вся процедура — от инициации до окончательного оформления — заняла всего один месяц!
На Мандельштама была заведена соответствующая личная карта, а на руки ему была выдана пожизненная «Пенсионная книжка» (за № 148), действительная при одновременном предъявлении паспорта. Весной 1933 года, может быть, в связи с начавшейся в январе паспортизацией горожан, проводилась перерегистрация персональных пенсионеров союзного значения. Проходил ее и Мандельштам, 5 мая 1933 года заполнивший соответствующую анкету и вскоре получивший на руки новую пенсионную книжку.
Одна деталь: в соответствующем именном указе читаем — «за заслуги перед русской литературой». Приводимых же Надеждой Яковлевной слов — «при невозможности использовать в советской» (НМ, 1, 196) — в указе нет: очевидно, это шутливая реакция самого, не сдержанного на язык, пенсионера.
Одним из первых писателей-попутчиков, удостоенных персональной пенсии, стал Федор Сологуб. В 1924 году Вячеслав Полонский исхлопотал ему пенсию через Троцкого (литературное заключение о достоинствах Сологуба-писателя делал П. Е. Щеголев[27] ). Бухарин и Халатов в своем письме в качестве получателей персональных пенсий назвали еще Андрея Белого, Георгия Чулкова и Максимилиана Волошина[28] . А сам Осип Эмильевич, вдохновленный успехом с собственной пенсией, пытался похлопотать о персональной пенсии Нине Николаевне Грин — как вдове Александра Степановича[29] .
Кстати, «персональным пенсионером» была и Анна Ахматова, чья «пенсионная история» тянется от весны 1930 года и до ее смерти[30] . Ограничимся здесь данными лишь за первую половину 1930-х годов, сопоставимыми с «пенсионной историей» Мандельштама. В этих рамках случай Ахматовой распадается на два четких этапа. Первый — с марта-апреля по май 1930 года — это хлопоты, увенчавшиеся пенсией в 75 рублей в месяц. И второй — с июня 1932 и по сентябрь 1936 — хлопоты об увеличении ее пенсии до 225 рублей, увенчавшиеся лишь частичным успехом — повышением сначала до 91, а затем до 150 рублей[31] .
Номенклатура?
23 апреля 1932 года вышло Постановление ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций». Оно поставило крест на Ассоциациях пролетарских литературных и музыкальных деятелей, выдвигая взамен единые Союзы советских писателей (ССП), композиторов, художников и т. д.
Ликвидация РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) как бы отменяла «диктатуру» пролетариата в одной отдельно взятой литературе и заменяла ее прямой диктатурой партии, закамуфлированной под широкое представительство всех писательских корпораций, включая «Кузницу», «Перевал», а также беспартийных и внегрупповых попутчиков, на условной общесоветской платформе[32] . Именно тогда на смену оппозиции «партийный — антипартийный» пришла иная, куда более широкая и страшная оппозиция: «советский — не советский (то есть антисоветский)». Колоду карт основательно перетасовали, передергивая при этом так, что рапповский «туз» Авербах не прошел даже в «валеты». Тогда-то и поднялись такие мрачные демоны мандельштамовской биографии, как Ставский и Павленко («советские ли это стихи?»).
Годом раньше Мандельштам и сам проехался по РАППу: «Звезды поют — канцелярские птички — / Пишут и пишут свои раппортички…» Шутка была замечена и оценена не одним только Фадеевым, но ее политическое корнесловие откровенно витало в воздухе. Та же Надежда Яковлевна вспоминала: «Почему-то мне пришлось зайти к нему[33] в Москве. Он остановился в Доме Герцена, где мы тогда жили, но на „барской половине”, у Павленко. Это произошло в день падения РАППа, 23 апреля 1932 года — мы узнали об этом событии утром, развернув газеты. Оно было неожиданностью для всех. Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылочкой вина. Они чокались и праздновали победу. „Долой РАППство”, — кричал находчивый Тихонов, а Павленко, человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал... „Но ведь вы дружили с Авербахом”, — удивилась я. Мне ответил не Тихонов, а Павленко: „Литературная война вступила в новую фазу”...» (НМ, 1, 323).
Тут впору вспомнить Леонида Максименкова, утверждавшего, что в апреле 1932 года Мандельштам, как, впрочем, Клюев, Бабель, Эрдман и Павел Васильев, входили в негласный список и кружок особо ценных беспартийных литераторов, осмысленно именуемых им номенклатурными. Особенностью их статуса была, полагает он, чуть ли не защищенность от несанкционированных (то есть инициированных ОГПУ без согласования с ЦК) репрессий. Именно поэтому заявления Клюева и Васильева об их помиловании, например, рассматривались аж Секретариатом ЦК, а Сталин на письме Бухарина о Мандельштаме начертал свою знаменитую резолюцию: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»[34] Означала же она, по утверждению Максименкова, нешуточную сердитость вождя на Ягоду из-за несогласованного с ним ареста номенклатурного литератора Мандельштама[35] .
Номенклатурный поэт Осип Мандельштам!
Звучит не слабо, посильнее семантических «разоблачений» гражданской лирики поэта Михаилом Гаспаровым[36] . Однако если у Михаила Леоновича мы видим основательную аргументацию, то у Максименкова лишь голую концептуальность.
Вот вся его «эмпирическая база», не подтвержденная к тому же сигнатурой: «Повторяем, что Мандельштам был номенклатурным поэтом. Его имя было включено в список-реестр, который был подан Сталину в момент создания оргкомитета ССП в апреле 1932 года и который вождь со вкусом главного кадровика огромной страны исчеркал характерными цифрами, стрелками и фамилиями кандидатов.
В части списка, заключительной по месту, но не по политическому значению, состоявшей из 58 „беспартийных писателей”, были имена Пастернака, Бабеля, Платонова, Эрдмана, Клюева и Мандельштама. Причем в скобках указывались крамольные произведения; по некоторым из них были приняты решения „директивных органов”. Фамилий Михаила Булгакова, Анны Ахматовой и Михаила Кузмина в этом списке не было. Список был охранной грамотой. В условиях византийского значения списков для России Осипа Эмильевича можно было считать реальным членом номенклатуры ССП образца 1932 года»[37] .
Коллега наверняка бы возрадовался, знай он, что еще полугодом раньше Авербах, прося денежку на писательские новоселья, включил в «список-реестр» опекаемых и Мандельштама.
Ну а если всерьез, если слово «номенклатура» не девальвировать, то какая к черту, Мандельштам номенклатура? Вот «трамвайная вишенка», герой трамвайной перебранки? Да, да и еще раз да.
Но разве Мандельштам сидел в президиумах и на дачах, разве Максим Горький звал его по-соседски в свой особнячок покалякать ввечеру с Иосифом Виссарионовичем?
Да и какая уж там охранная грамота! Из перечисленных в абзаце из Максименкова писательских имен уцелел только каждый третий, причем судьба Клюева решилась двумя звонками — Гронского Ягоде и Ягоды Сталину. Да и принадлежность к реальной номенклатуре нисколько не защищала: вспомним того же Авербаха и Киршона с их РАППом или Ягоду и Ежова с их НКВД.
Зенит мандельштамовской «номенклатурной», как советского писателя, карьеры — звонок Сталина Пастернаку в 1934 году. Сам же «номенклатурщик» в это время уже отмечался в ОГПУ в Чердыни и даже не подозревал, какая «сталинская премия» его еще ждет. Но именно премия, а не номенклатурная регалия.
Дружеский круг
Ко времени второго пришествия в Дом Герцена у Мандельштама решительно переменилась концепция отношения к окружающим людям. Если 10 лет тому назад он искал тишину и одиночество и ради них готов был ссориться с комендантом и любым начальством, то теперь он хуже всего переносил как раз одиночество — и попросту боялся оставаться в комнате один.
Так что Надина служба была одновременно и подспорьем семейному бюджету, и ударом по тому хрупкому душевно-бытовому компромиссу, который заключил с жизнью поэт. Самой Надежде Яковлевне явно нравилась редакционная жизнь с ее разнообразием и непредсказуемостью; она возвращалась из газеты веселая, с последними хохмами, придвигала столик к тахте и, подобрав ноги, с аппетитом обедала тем, что сама же и захватила по дороге или что оставалось в доме с утра.
Мандельштам же настолько привык к тому, что «добытчик» (не важно, что малоуспешный) только он и что жена всегда рядом, всегда с ним и для него, что просто растерялся: он впервые оказался в зависимости от нее и даже от ее расписания. Вместе с тем его собственная «психе» как никогда нуждалась в устойчивости и поддержке, и одиночество было ему явно не на пользу. Кто-то должен был ее «подстраховывать».
При этом Осип Эмильевич нуждался даже не в беседе, а в «диалоге с молчащим собеседником» (выражение Э. Герштейн), то есть в самом банальном присутствии или сопровождении. Нередко такой сопровождающей была верная Эмма Герштейн. Она забегала перед своей службой (секретарь в «Крестьянской газете»), и они шли гулять — или в скверик во дворе Дома Герцена, но чаще сидели на Тверском бульваре: и там, и здесь у поэта были свои любимые скамейки. Если попадался навстречу кто-то знакомый, то поэт приветствовал его характерным жестом: рука немного вверх и неглубокий поклон.
Дружеская готовность Эммы помочь, выручить, подставить плечо поистине беспримерна. А цепкость ее взгляда в сочетании с силой и остротой памяти делают многие ее свидетельства о поэте бесценными.
Вот, для примера, ее ощущение от того, как Мандельштам говорил: «…взволнованная речь, когда, возбужденный мимолетной эмоцией, Осип Эмильевич не мог от нее освободиться, пока не отработает в блестящей словесной импровизации. На следующий день, правда, задетый какой-нибудь репликой собеседника, он доказывал нечто прямо противоположное вчерашнему, и с той же неотразимой убедительностью. Запомнить и воспроизвести такую речь, мне кажется, невозможно, потому что это — поток мыслей, тут же на глазах у слушателя преобразующийся в слова» (ГЭ, 28)[38] . О «Втором рождении» Пастернака: «…упоминалась орнаментальность, перегруженность его новых стихов… Говорилось начерно, для меня незапоминаемо, пока не вырвалось единственно нужное определение — „советское барокко”» (ГЭ, 29).
Хорошим другом и частым гостем был Евгений Яковлевич Хазин, Надин брат. Весной приехала из Киева на побывку Вера Яковлевна, их мать. Она поселилась у сына, но это рядышком, и большую часть времени проводила у дочери с зятем, чтобы не мешать работать невестке. Как водится, свекровь не жаловала невестку: «Сегодня она развалилась в кресле, — передразнивала Вера Яковлевна, — расхвасталась: государство в нас нуждается, мы необходимые люди…» Речь шла о заказе на художественное оформление праздничной[39] Москвы, который получили невестка и С. К. Вишневецкая, работавшие совместно. Обе жены Евгения Яковлевича — и настоящая, и бывшая — были людьми государственными и про-государственными.
Поначалу (по первому адресу) в Дом Герцена заходили очень немногие. Например, Клычков, живший по соседству, хорошо запомнившийся Кузину: «Человек он был очень хороший и талантливый. Однажды в каком-то споре с Мандельштамом он сказал ему: „А все-таки, О. Э. мозги у вас еврейские”. На это Мандельштам немедленно отпарировал: „Ну что ж, возможно. А стихи у меня русские”. „Это верно. Вот это верно!” — с полной искренностью признал Клычков»[40] .
Или Шенгели, которого тогда откровенно смутила и напугала «Четвертая проза», названная им «одной из самых мрачных исповедей, какие появлялись в литературе», не исключая и Жан-Жака Руссо (ГЭ, 29). Или Лев Бруни, Яхонтов и Осмеркин, кстати, охотно друг с другом выпивавшие (сам Осип Эмильевич пил только для удовольствия и понемножку — предпочитал вино, но мог и водку).
Весной же в новой комнате гостей и посетителей стало ощутимо больше. Кроме уже названных приходили и другие: Клюев, Павел Васильев, Шкловский, Звенигородский, Яхонтов, Липкин, Адалис, Огородникова, И. Аксенов. А осенью зашли однажды даже Эренбург с князем Святополк-Мирским.
Иван Аксенов заходил чаще по утрам. Разговоры с ним — о чем бы то ни было — от Палласа до Леопольда Авербаха — Мандельштам особенно любил. «После его ухода Мандельштаму всегда хорошо думалось. Лоб его светлел и как будто становился больше, преображался в „понимающий купол”, движения становились тихими и пластичными» (ГЭ, 30).
Складывалось ощущение, что и жизнь Мандельштамов вступила в более спокойный период.
Походы в музеи — прежде всего на Волхонку и на Пречистенку, к импрессионистам и прочим, — действовали на него неизменно благотворно и успокаивающе. Эмма Герштейн вспоминала: «Я помню, как печатала ему два стихотворения, из которых одно возникло из посещения музея — „Импрессионизм”, а о другом („Увы, растаяла свеча”) он сказал, улыбаясь, что последние строки („И в спальню, видя в этом толк, / Пускали негодяев”) — про мою подругу, которую он называл „эллином” за веселые и добродушные разговоры на любовные и эротические темы»[41] .
Не меньшей радостью были чтение натуралистов (Ламарка, Палласа, Гете) и походы на Никитскую — в Зоологический музей, к Кузину и его друзьям, с разговорами о Каммерере, митогенетических лучах и прочих аспектах эволюции жизни и формообразования.
Казалось бы, что тут делать поэтическому мозгу и ненаучному сознанию?
Но Мандельштам нашел свой предмет в этом космосе — чужой, но не чуждый. По-видимому, главным итогом хождения в Зоологический музей и в биологический дискурс стало стихотворение «Ламарк», написанное 7 — 9 мая 1932 года.
21 апреля 1932 года в той самой газете «За коммунистическое просвещение», где работали его жена и «старик Маргулис», был опубликован его очерк «К проблеме научного стиля Дарвина». Возможно, это один из трех очерков, под которые поэт еще летом 1931 года заключил договор и взял 1500-рублевый аванс в одной газете (скорее всего, это именно «ЗКП»). К двум другим персонажам — а ими, возможно, виделись Паллас и Ламарк — он тоже подбирался, но так их и не написал, пустив вместо этого биологическую тему в «Путешествие в Армению». Произошло это, по всей видимости, в интервале между «Ламарком» (7 — 9 мая) и «Батюшковым» (18 июня).
Во всяком случае, в конце июня у Мандельштама возникла потребность почитать наконец свою новую прозу в дружеском кругу. И вот 4 июля, в самый разгар работы уже над «Стихами о русской поэзии» (2 — 7 июля), он читает «Путешествие в Армению» на квартире у Асеева. Среди присутствовавших и Виктор Шкловский, назавтра писавший жене: «Был вчера у Асеева. Мандельштам читал свою прозу. Она очень хороша, но в ней вещи объясняются другими вещами, еще более нарядными. Живое солнце меркнет от лучей нарисованного»[42] .
И тут происходит нечто необычное. Уже 17 июля в «Литературке» выходит статья Шкловского «О людях, которые идут по одной и той же дороге и об этом не знают» (с подзаголовком «Конец барокко») — развернутый отклик на услышанную у Асеева, но еще не прочитанную глазами и нигде не напечатанную прозу Мандельштама: «Большой писатель Осип Эмильевич Мандельштам. Он написал сейчас книгу „Путешествие в Армению”. Он путешествует там среди грамматических форм, библиотек, книг, зданий, слов, вещей <...> Мандельштам — огромный поэт, но он для того, чтобы передать вещь, кладет вокруг нее литературные вещи из куля, как попутчик Занд. Вещи дребезжат, вещи, как эхо, разнообразно повторяют друг друга. Гнутся своды под барочными украшениями. Мандельштам описывает картинные галереи. Я никогда не читал лучшего описания картин Ван Гога, Сезанна, Гогена, Синьяка. „Кукурузное солнце” светит в картинах импрессионистов (пуантеллизм). Солнце, сделанное из закругленных мазков, похоже на плотное зерно выпуклой чешуи кукурузного початка. Так определяет Мандельштам сомкнутую блестящую разбитость импрессионистической картины. И вот выходит Мандельштам из картинной галереи в прекрасный город Сухум. Дома лежат перед ним, как чертежные принадлежности в гнездах готовальни. Солнце тускло после картин. Мир весь как в веревочной сетке. Прочтите Золя, Мандельштам! Поймите, как стремились передать люди солнце. Сколько стоит солнце на картине. Разве картины делаются для того, чтобы ими компрометировать солнце? Это вы сами в сетчатом мешке, в клетке, в вольере с сетками. Сетками от вас отделен мир. И за этой сеткой сидит с несколькими немногими книгами друг мой, попутчик Занд».
Мандельштам, прочтя это, был страшно разочарован узостью — да что там: точечностью, «пуантилизмом»! — этого понимания. Он любил Шкловского, дорожил его дружбой и написал ему что-то вроде примирительной отповеди, от которой сохранилась пара фрагментов-черновиков. Вот первый: «…маленькая книжка, которая страстно рвется к содержанию, к мировоззрению, воюет и полемизирует, вы начали говорить только о вещах, т. е. о несуществующем в искусстве. Право смотреть на солнце и на картину — одного порядка, художник, как и всякий, оплачивает его рожденьем и смертью. То, что вы называете вещью, — ужасная терминология, — давно пора ее в архив, — применимо лишь к серийному производству ублюдков», и вот второй: «Книжка моя говорит о том, что глаз есть орудие мышления, о том, что свет есть сила и что орнамент есть мысль. В ней речь идет о дружбе, о науке, об интеллектуальной страсти, а не о „вещах”. // Надо всегда путешествовать, а не только в Армению и в Таджикистан. // Величайшая награда для художника — подвигнуть к деятельности мыслящих и чувствующих иначе, чем он сам. // С вами на этот раз не удалось. // Надеюсь — поправимо» (III, 509 — 510).
Заступился за Мандельштама и Тынянов. Прочитав в «Литературке» ту же самую статью Шкловского, он написал автору: «Осипа Мандельштама ты учишь писать стихи. Если он по твоим советам будет писать, — стихи, — может, его и напечатают в „Литературной Газете”? Пристроишь? Ты, милый, желаешь кому-то, какому-то новому времени или грядущему рококо — уступить своих знакомых под именем барокко...»[43]
На личных отношениях Мандельштама и Шкловского полемика эта никак не отразилась. Наоборот, летом 1932 года Шкловский был одним из самых частых гостей у Мандельштама.
Возможно, тогда же Мандельштам прочитал Шкловскому свеженаписанное (начатое 8 и законченное 12 августа) стихотворение «К немецкой речи», после чего между друзьями разгорелась дискуссия, мемуаристке недоступная: «Ходили по диагонали комнаты навстречу друг другу и спорили. Каждый развивал свою мысль с таким количеством „опущенных звеньев”, что трудно было что-нибудь понять в этих синкопах» (ГЭ, 35).
Соседское окружение
Постепенно обозначился и набор ближайших соседей.
В бывшую комнату Мандельштама в 4-й квартире въехал (вскоре после 8 июня 1932 года[44] ) молодой газетный поэт Миша Рудерман, заселившийся в Дом Герцена по гарун-рашидовской протекции Марии Ильиничны Ульяновой, переданной почему-то через Рабкрин. Его жена все возмущалась: почему им троим (а у них была еще и дочка) дали маленькую, а бездетным Мандельштамам — большую комнату? «Рудерман, — кричала она в коридоре, — молодой поэт, активно работающий, а Мандельштам — старик, уже не пишущий, а если и пишет иногда, все равно он — бывший поэт, устаревший» (ГЭ, 29)[45] .
Но соседские отношения с самим Рудерманом были нормальные: «Вернулся ли Рудерман? // Научился ли топить печку?» — спрашивала Надежда Яковлевна у Нины Грин в письме от 3 марта 1933 года[46] .
Мандельштам поддержал ходатайство соседа товарищу Кирпотину из Оргкомитета ССП о получении им определенного пайка: «Я крайне удивлен тем, что не попал в список на получение пайка, несмотря на то, что в прошлом квартале я таковым пользовался. // Я — человек, больной хронической болезнью, имеющий семью, живущий в скверных жилищных условиях. Как поэт я работаю в Москве с 1925 г., печатался регулярно несколько лет в „Правде”, „Комсомольской правде” и журналах „Новый мир”, „Красная Новь”, сотрудничать в которых я продолжаю. // Заработок мой нерегулярен и недостаточен, и я считаю, что имею право на поучение пайка не меньше, чем иные люди, напечатавшие один рассказ и пользующиеся пайком. // Прошу Вашего распоряжения о включении меня в список писателей, прикрепленных к Госснабжению. // 25 / VII — 32 г. Москва».
А на оборотной стороне этого заявления читаем: «Считаем снятие тов. Рудермана талантливого поэта со снабжения ошибкой, которую надо срочно исправить». Под этой фразой стоят подписи, и среди них собственноручная подпись Мандельштама: «Джек Алтаузен. М. Светлов. В. Казин. Орешин. О. Мандельштам. И. Уткин. В. Инбер. Т. Коренев»[47] .
Амир Саргиджан (это его псевдоним, от которого он, впрочем, отказался в 1941 году; настоящее имя — Сергей Петрович Бородин) стал новым соседом Мандельштама даже раньше Рудермана — где-то между серединой февраля и серединой июня 1932 года (21 июня, отвечая на анкетный вопрос Е. Я. Архиппова — «Любите ли Вы Мандельштама? Какую книгу более?», — князь-поэт Андрей Звенигородский написал: «Очень талантлив и с большой эрудицией поэт. Люблю его как человека (на этих днях познакомился с г. Мандельштамом у поэта А. Саргиджана»[48] ).
Кстати, а где именно жил Саргиджан?
Герштейн пишет, что он жил «внизу». Стало быть — в нижнем этаже сращенного с правым флигелем здания, выходящего своим фасадом на бульвар? Именно в этой части флигеля на плане В. Слетовой[49] и расположена квартира № 6, причем рядом с номером квартиры специально помечено: «1 эт.». На втором этаже, начиная с 1931 года, размещалась редакция журнала «ЛОКАФ» («Литературное объединение писателей Красной Армии и Флота»), он же будущий журнал «Знамя»[50] .
Тем не менее это не так[51] . Амира Саргиджана поселили в квартиру № 5, на что однозначно указывает адрес на его письме П. П. Перцову от 30 августа 1932 года[52] . У этой квартиры, возможно, и состоявшей из одной комнаты (сведений о соседях у нас нет), был свой отдельный вход — напротив аналогичного такого же входа в многокомнатную квартиру № 6, над которой размещался ЛОКАФ и куда в разное время метили и Мандельштам, и Саргиджан.
Таким образом, Мандельштам, живший в самой дальней от входа комнате квартиры № 4, и Саргиджан в квартире № 5 — были соседями через стенку, соседствовали и их окна[53] : обстоятельство, которое следует запомнить на будущее.
Так что на то, чтобы вдрызг поссориться в сентябре, у них оставалось не так уж и много времени. Но поначалу это были вполне добрососедские, приятельские отношения.
Вот как они рисовались, например, Кузину: «Очень открытый Мандельштам легко сходился с людьми при первой же встрече. Я к этому привык и знал, что его восторженным отзывам о каком-нибудь новом знакомом не всегда нужно придавать значение. Однажды он с восхищением рассказал мне о появившемся по соседству с ним в доме Герцена некоем Амирджанове[54] . Впрочем, говорил он не столько о самом этом человеке, сколько об имевшейся у него статуэтке какого-то японского или китайского божка. В скором времени застал Амирджанова у Мандельштамов я сам. Фигурировал и божок. Он был действительно очень хорош. Хозяин его мне не понравился»[55] .
Кузину вторит и Семен Липкин: «Амир Саргиджан принадлежал к самому опасному виду опасных людей: неглуп, начитан, в обращении мягок, позволял себе вольности, обсуждая литературное начальство. <…> Когда русский народ был объявлен первым среди равных, оказалось, что татароликий Саргиджан — в действительности русский, фамилия его Бородин. Впоследствии он получил Сталинскую премию за роман „Дмитрий Донской”. Но в ту пору он был безвестным литератором. Я не исключаю того, что всю эту свару он затеял с насмешливого одобрения компетентных органов» (3, 13).
Со временем, однако, отношения между соседями испортились. Надежда Яковлевна с раздражением рассказывала Кларенсу Брауну в 1966 году о том, что Саргиджан и Дубинская, его гражданская (позднее и официальная) жена, по десять раз на дню заходили, особенно тогда, когда к Мандельштамам кто-нибудь приходил.
Татьяна Леонидовна Дубинская-Круликовская (1902 — 1990) еще гимназисткой бежала на Первую мировую, где, по ее словам, служила в разведке и стала Георгиевском кавалером. В Гражданскую — боец 7 Кавказского полка Червонного казачества и медсестра в госпитале в Виннице. С 1922 года — в Москве, где училась и служила в Главном артиллерийском Управлении Красной армии машинисткой, затем — крутой вираж, не правда ли? — рецензентом в Союзе писателей.
В 1929 году в четырех номерах журнала «Молодая гвардия», а в 1930 году книжкой в издательстве «Федерация» вышла ее повесть «В окопах», которую, по ее словам, похвалил Мандельштам. В 1931 году партбюро Союза писателей отправило ее на посевную кампанию в Таджикистан. Там она работала инструктором Центропосевкома и корреспондентом газеты «Коммунист Таджикистана», но еще и билась с басмачами, за что была отмечена благодарностью ЦИК Таджикистана.
До Дома Герцена она жила в Черкизове, переселиться в центр ей помог А. Фадеев[56] , покровительствовавший ей и в дальнейшем. Амир Саргиджан (Бородин), с которым она в 1931 году была в Таджикистане, а в 1934 году прошла пешком из Каратегина на Памир, в Горный Бадахшан, ведя по пути культурно-массовую работу в дальних кишлаках, был ее третьим мужем. Первым был комдив Григорий Черняховский, с которым она развелась в 1921 году: памятью о нем был сын Юрий, родившийся в 1920 году и друживший с сыном Платонова. Со вторым мужем — Дубинским — она развелась в 1928 году, о нем известно, что в 1937 году он был в 5-летней ссылке. В 1936 году она развелась и с Саргиджаном[57] .
В месяцы знакомства и соседства с Мандельштамами «пунктиком» Дубинской были разговоры об иностранцах: мол, надо встретиться с таким-то, и он даст чулки, или с таким-то, и он даст еще что-то, и т. п.
Между прочим, несколько иностранцев жили непосредственно по соседству, в лучших квартирах Дома Герцена, в частности, сотрудники одной датской коммерческой фирмы (в левом флигеле) и, по договоренности с НКИД, один известный немецкий журналист (в правом — на втором этаже особняка, выходившего на бульвар) — корреспондент австрийской газеты «Нойе фрайе прессе» («Neue Freie Presse») Николаус Бассехес (Nikolaus Basseches, 1895 — 1961)[58] . Он родился в России и прожил в Советской России около 15 лет, пока его все-таки не выслали в июне 1937 года.
Выслать его, впрочем, хотели (и могли) и раньше. В письме Сталина Кагановичу и Молотову (не позднее 15 июля 1932 г.) читаем: «Посылаю вам гнуснейшую пасквиль инокорреспондента Бассехеса на советскую эконом[ическую] политику. Бассехес — корреспондент „Neue Freie Presse”.Он писал в свое время гнусно о принудительном труде в лесной пром[ышленно]сти. Мы его хотели выгнать из СССР, но в виду раскаяния — он был оставлен в СССР. Он писал потом гнусности о политике хозрасчета. Но мы, по глупости своей, прошли мимо этих гнусностей. Теперь он изощряется по поводу займа и колхозной торговли. А мы молчим, как идиоты, и терпим клевету этого щенка капиталистических лавочников. Боль-ше-ви-ки, хе-хе… // Предлагаю: // а) облить грязью эту капиталистическую мразь на страницах „Правды” и „Известий”; // б) спустя некоторое время после того — изгнать его из СССР»[59] .
Видать, хорошим журналистом он был, коль скоро настолько вывел из себя Сталина!..
Саргиджаны однажды зазвали Мандельштамов к себе и познакомили с этим самым Бассехесом, проживавшим в особняке на 2-м этаже[60] . Тот был мил и интеллигентен, но разговаривать с ним о чем бы то ни было — «при Дубинской и Саргиджане» — явно не стоило[61] .
Мандельштамы и так подозревали Саргиджана и его жену Дубинскую в провокациях и в слежке за собой[62] . «Там все кишело всякой писательской шушерой и провокаторами», — отзывался о Доме Герцена Кузин[63] .
Конфликт с Саргиджаном и товарищеский суд
В крошечный сад Дома Герцена с Тверского бульвара вело двое ворот, и тот, кто шел от Тверской улицы, неминуемо проходил мимо окон Мандельштама. Соседи-писатели так раздражали его, что нередко он «становился у открытого окна своей комнаты, руки в карманах, и кричал вслед кому-нибудь из них: „Вот идет подлец NN!” И только тут, глядя на Осипа Эмильевича со спины, я замечала, какие у него торчащие уши и как он весь похож в такие минуты на „гадкого мальчишку”» (ГЭ, 33).
Именно так — в конце лета, у открытого окна — вспыхнул и разгорелся конфликт, бытовее которого, кажется, и не бывает.
Однажды, когда мимо открытого окна Мандельштамов проходила Дубинская, неся корзинку с какой-то едой и вином, поэт, увидев это, закричал на весь двор: «— Вот, молодой поэт не отдает старшему товарищу долг, а сам приглашает гостей и распивает с ними вино!»[64]
И действительно: Саргиджан взял у соседа взаймы 75 рублей и довольно долго не отдавал — ситуация, в которой сам Осип Эмильевич, к гневу или неудовольствию своих кредиторов, перебывал бессчетное число раз.
Дубинская, услышав крик и упрек, пожала плечами, сказала что-то вызывающее и прошла дальше к себе. Мандельштам же — «мастер трамвайных перебранок» — прокричал ей вслед что-то уж совсем обидное. Шум перерос в ссору, ссора — в требование Дубинской к мужу, чтобы тот побил Мандельштама, что было немедленно выполнено. И даже перевыполнено, поскольку досталось и Надежде Яковлевне, открывшей ему дверь.
Мандельштамы хотели подать иск в ближайший районный нарсуд — тогда Саргиджан вернул бы долг и получил штраф. Но иск там не приняли.
Так что суд был литературно-общественный, то есть профсоюзный, юридически ничтожный, но оттого тем более гротескный. Происходил он 13 сентября 1932 года в переполненном полуподвальном помещении столовой в Доме Герцена — в будущем булгаковском «Грибоедове». Председателем был назначен Алексей Толстой, а общественным обвинителем Николай Александрович Равич (1899 — 1976; псевдоним Н. Архипов) — лицо менее известное: драматург, журналист, переводчик и историк[65] .
Самое для суда существенное — он член РКП(б) и, в недавнем прошлом (в 1921 — 1926 годах), советский дипломат-разведчик[66] . Это делало его облеченным доверием более высокого начальства, партийного или ОГПУ-шного, что и позволяло вести себя так, как он себя в этот день и вел, — распоряжаться и манипулировать даже «красным графом» (впоследствии Равич и сам был дважды репрессирован: в 1938 — 1946 и в 1948 — 1954 годах).
Ф. Ф. Волькенштейн, пасынок А. Толстого, сопровождал отчима в тот вечер в Дом Герцена[67] . Он вспоминал, что их встретил какой-то молодой человек (очевидно, 33-летний Равич), помог раздеться и, взяв отчима под локоток, повел его через зал и сцену в какую-то заднюю комнату. Там в течение четверти часа Толстой выслушивал инструкцию: к молодому национальному поэту, только-только начинающему печататься, к тому же и члену партии, — проявить всяческое снисхождение.
Когда Толстой с папкой под мышкой вышел в зал, там было уже полно народу. Истец и обвиняемый, оба были уже на сцене. Мандельштам нервно мерил сцену шагами, а Саргиджан, без тени волнения на лице, сидел, развалившись на стуле, молчал и рассматривал публику — как если бы он здесь ни при чем. Красный граф прошел на приготовленное для него на сцене место и рек: мы будем судить «диалектицки».
Было зачитано заявление группы писателей, просивших не допускать обиды одного только Саргиджана. Вот оно: «Общественному суду по делу Мандельштам — Саргиджан. Заявление. Считая ответственным за конфликт между Саргиджаном и Мандельштамом не только Саргиджана, но также и Мандельштама, вызвавшего своим недопустимым поведением недопустимую реакцию Саргиджана, — просим Общественный Суд привлечь Мандельштама в качестве одного из обвиняемых. 13. IX. 32» (без подписей)[68] .
Мандельштам, уже сильно возбужденный, произнес моторную и темпераментную речь, на что Саргиджан не произнес ни слова, как если бы судили не его. А зачем и рот открывать, коль скоро «молодой национальный поэт» был, по-видимому, в курсе того, о чем наставляли в задней комнате товарища судью?
Когда же все, кому положено, выговорились или отмолчались, суд ненадолго скрылся в той самой маленькой комнате посовещаться. Толстой быстро вернулся в зал и огласил свой «диалектицкий», он же соломонов, он же издевательский вердикт: вынести порицание и Саргиджану, и Мандельштаму; обязать Саргиджана вернуть Мандельштаму долг и исключить Саргиджана на год из профсоюза, но, в порядке поддержки молодых дарований, просить президиум Горкома считать его исключение условным! Ни слова осуждения в адрес обвиняемого по поводу рукоприкладства — так что в оном виноваты, собственно, как бы обе стороны.
Зал зашумел, загудел: «Безобразие! Позор!» И правда: стоило ли огород городить ради максимы: «нехорошо не отдавать долги»? Но тут уже и Саргиджан подал голос — оскорбил Надежду Яковлевну и пригрозил долг свой все равно не отдать.
С. И. Липкин отмечает в своих мемуарах, что на товарищеском суде Мандельштам вел себя как-то неумно и бессмысленно. Вместо того чтобы разумно объяснить, как дело было, он напирал на то, что Саргиджан и его жена — дурные люди и плохие писатели. По его ощущению, «подавляющее большинство присутствующих на товарищеском суде было явно на стороне Саргиджана. <…> Присутствующие, будучи в большинстве литераторами того же типа, что и Саргиджан, симпатизировали Саргиджану. Унижая его, Мандельштам задевал и их» (3, 13 — 14).
Был на суде и корреспондент «Вечерки». Он справедливо назвал происходившее творческим вечером Саргиджана: обвинитель клеймил и истца, и ответчика, а судью почему-то интересовали литературные вкусы обоих. Корреспондент даже задумался, а не является ли мордобой между писателями новым литературным жанром, коль скоро живые классики рассматривают кулачное творчество коллег на специальном литературном форуме-суде?[69]
Осип Эмильевич после суда долго еще не мог прийти в себя. Герштейн вспоминала: «Торжественно скандируя, он диктовал мне с мандельштамовской лапидарностью и метафоричностью одно из своих заявлений все по тому же поводу. Мне запомнилась оттуда такая мысль: маленькая подлость, утверждал Мандельштам, ничем не отличается от большой» (ГЭ, 39).
Как и следовало ожидать, Мандельштам направил в Горком писателей заявление о выходе из него «как из организации, допустившей столь беспримерное безобразие» (3, 147). А в черновике заявления отмечал: «Расправа, достойная сутенера или охранника, изображалась как дело чести. Человек, истязавший женщину, был объявлен защитником женщины. Были приложены все усилия, чтобы представить изб‹иение› закономерным актом. // Если осмыслить происшедшее, то постановщики саргидж‹ановского› дела в Д‹оме› Герцена превратили С‹аргиджана› в юридического палача, действующего согласно неписаному, но уважаемому кодексу. [При этом избиение моей жены рассматривалось как случайное бесплатное приложение к избиению меня самого, а двойной задачей преступного суда было поднять вторую часть расправы на принципиальную высоту, а первую — выкинуть из дела]» (3, 147).
В архиве поэта сохранился ответ Д. Е. Ляшкевича на его заявление о выходе: «Ваше заявление считаю безусловно преждевременным, т. к. решение товарищеского суда будет утверждаться на ближайшем заседании Горкома. Сейчас уже поступил ряд дополнительных фактов. Вам необходимо занять другую позицию к профессиональной организации, полагаю, что вы дадите другое заявление, снимающее ваше первое. Ляшкевич» (III, 870).
Из Горкома ССП Мандельштам, скорее всего не вышел, коль скоро в 1933 году он еще давал туда рекомендацию В. А. Меркурьевой.
Тем не менее сам этот суд с его столь наглядной «диалектикой» стал огромным несчастьем для поэта, обернулся навязчивой и не отпускавшей его идеей собственного, несмотря ни на что, социального бесправия и изгойства.
Немного поспособствовал этому и Клычков, хотя, кажется, невольно. Поздней осенью 1932 года, будучи в гостях у Мандельштама и, видимо, утомленный очередной филиппикой о «саргиджановской истории», он небрежным тоном и как бы в пространство заметил, что, конечно, Саргиджан был не прав: сначала надо было отдать деньги, а уже потом бить. Мандельштам, по свидетельству Герштейн, сначала просто не уловил смысл сказанного, со слишком уж небрежной интонацией было все произнесено. А когда понял, то вздрогнул и завопил: «Наденька, выгоним, выгоним его!» (ГЭ, 45). А потом вдруг весело рассмеялся, и поэты помирились.
Возможно, что именно этот «предательский удар», полученный от «своего», от Клычкова, освободил Мандельштама от груза личной ненависти к Амиру Саргиджану, но не от уязвленности и ненависти. Но объектом ее отныне стали уже не Саргиджан и писательский профсоюз, а «диалектицкий» судья, он же красный граф, — Алексей Николаич Толстой.
Со временем, к своему 50-летию, Толстой еще более разочаруется в гуманизме и укрепится в диалектике: в интервью «Литературной газете» он заявил, что для того, чтобы «в новую эпоху стать новым писателем», требуется «перейти из мира гуманитарных идей в мир идей диалектического материализма... и не все еще до сих пор освободились от детских очков гуманистического мироощущения. Эпигонский гуманизм будет тлеть до тех пор, покуда у нас еще живет „серый помещик”»[70] .
Вечера в Москве: «Литературная газета» и Госиздат
Разумеется, конфликт с Саргиджаном был не единственным событием в жизни Мандельштама на стыке лета и осени 1932 года. 8 сентября, то есть за пять дней до суда, он заключил договор с ГИХЛ на издание своей новой книги «Стихи»[71] . А 19 сентября, то есть шестью днями позже, редколлегия ГИХЛ постановила сдавать в набор по разряду поэзии первый том собрания Мандельштама[72] .
В середине августа благосклонное внимание на Мандельштама обратила и «Литературка». После разгрома РАППа газета отказалась от антипопутнической риторики и попыталась вернуть в литературный процесс «учебу у классиков» и соответствующих «литспецов», как, например, А. Белый, М. Кузмин или Мандельштам[73] .
В дневнике К. Чуковского за 16 августа читаем: «Еще так недавно Дом Герцена был неприглядной бандитской берлогой, куда я боялся явиться: курчавые и наглые рапы били каждого входящего дубинкой по черепу. Теперь либерализм отразился и здесь. <…> Редакторша „Лит. газеты” Усиевич захотела со мной познакомиться, пригласила меня по телефону к себе. Либерализм сказался и в том, что у меня попросили статью о Мандельштаме. „Пора этого мастера поставить на высокий пьедестал”. Двое заправил этой газеты Фельдман и Цейтлин вообще горят литературой. — В столовой Дома Герцена <...> я встретил Асеева, Бухова, Багрицкого, Анатолия Виноградова, О. Мандельштама, Крученыха, и пр., и пр., и пр.»[74] . Еще через пять дней, 21 августа, как бы продолжение этой записи: «Любопытно наблюдать теперь жизнь „Литературной газеты”. Теперь ее руководители стремятся сделать ее наилиберальнейшей: заказывают статьи о Зощенке, об О. Мандельштаме, о моем „Крокодиле”. Но позиция ее трагически беспочвенна. Рапповщина рвется из всех щелей»[75] .
Чуковский, увы, так ничего и не написал. Но 17 сентября в той же «Литературной газете» вышла статья М. Рудермана «Поэт и читатель», в которой положительно цитировалась мандельштамовская статья «Выпад». Кстати, соседом Мандельштама был не только Рудерман, но и сама «Литературка», редакция которой размещалась тут же в Доме Герцена.
Ее главным редактором в это время был Алексей Павлович Селивановский (1900 — 1938), в недавнем прошлом функционер РАППа[76] . Несколько публикаций стихов Мандельштама в периодике и новость о готовящейся в ГИХЛе книге, видимо, навели его на мысль предложить Мандельштаму почитать в редакции свои новые стихи. Вечер был назначен на четверг, 10 ноября.
Вечер мыслился как закрытый, по приглашениям, но никакого контроля не было. Среди собравшихся в самой большой комнате редакции — Александр Гладков, Юзеф (Иосиф) Юзовский, Екатерина Трощенко, Осип Брик, Корнелий Зелинский, Алексей Крученых, Николай Харджиев, Семен Кирсанов, Борис Пастернак, Виктор Шкловский, даже князь Святополк-Мирский. Юный Гладков записал назавтра в своем дневнике: «Мандельштам одновременно величественен и забавен, горделив и уязвим, спокоен и беззащитен — истинный поэт. Когда он читал в странной, тоже чисто „поэтической” манере, противоположной „актерской”, хотя в чем-то более „театральной”, у меня почему-то сжималось сердце. Я знаю чуть ли не на зубок все напечатанное, но новое непохоже на прежнее. Это не „акмеистический” и не „неоклассический” Мандельштам — это новая, свободная манера, открыто сердечная (как в поразительных стихах о Ленинграде) или тоже по-новому — „высокая”, как в лучшем из прочитанного „Себя губя, себе противореча”»[77] .
Тогда же и Харджиев с удовольствием живописал Эйхенбауму: «Зрелище было величественное. Мандельштам, седобородый патриарх, шаманил в продолжение двух с пол<овиной> часов. Он прочел все свои стихи (последних двух лет) — в хронологическом порядке! Это были такие страшные заклинания, что многие испугались. Испугался даже Пастернак, пролепетавший: „Я завидую Вашей свободе. Для меня Вы новый Хлебников. И такой же чужой. Мне нужна несвобода” <…> Некоторое мужество проявил только В. Б. [Шкловский]: — Появился новый поэт О. Э. Мандельштам! Впрочем, об этих стихах говорить „в лоб” нельзя: ...Я человек эпохи Москвошвея, Смотрите, как на мне топорщится пиджак... Или: ...Я трамвайная вишенка страшной поры И не знаю, зачем я живу... „Молодняк” „отмежевывался” от Мандельштама. А Мандельштам назвал их „чикагскими” поэтами (американская „рекламная поэзия”). Он отвечал с надменностью пленного царя или... пленного поэта»[78] . Интересно, кроме Пастернака и Шкловского, говорил еще Мирский, а Крученых же, согласно Гладкову, «плел ерунду».
Надежда Яковлевна, по настоянию мужа, на его вечерах не бывала, и на этот раз она сидела с Эммой Герштейн дома. После вечера к окну подошел Кирсанов и сказал, что у Мандельштама «все мысли старые и все стихи старые и подражательные», приведя в пример — к нескрываемому удовольствию поэта — такую параллель, как «Фаэтонщик» и «Пир во время чумы». Эмма, кстати, подслушала еще один отзыв — Корнелия Зелинского, говорившего своей даме что-то об удаленности стихов Мандельштама от современности, узости его кругозора и слабости голоса (ГЭ, 33).
Председательствовал и нес подобающие случаю банальности бывший рапповский лис Селивановский. И уже назавтра он поделился ими с читателями «Литгазеты»: «И Пастернаку, и Антокольскому, и „старикам” — Мандельштаму и Андрею Белому — нужно помогать, последовательной товарищеской критикой прежде всего»[79] . Тут интересна одна фрейдистская деталь: 41-летний, но бородатый Осип Мандельштам попал в «старики» на пару с 52-летним Андреем Белым, тогда как гладко выбритый и 42-летний Боренька Пастернак составил с 36-летним Павликом Антокольским «молодежную» пару![80]
Селивановский, впрочем, всерьез помог Мандельштаму — и не только критикой, но и делом. Как редактор «Литературки» он хотел поместить в газете отчет о вечере, но стенографистка так мало поняла в том, что и как на вечере говорилось, что пришлось разослать стенограмму по спикерам, а вот собрать ее назад из кусочков не удалось.
Сам Осип Эмильевич свою часть стенограммы вернул, обругав как никуда не годное качество заготовки и восстановив не буквальную свою речь, а суть того, что говорил[81] . К стенограмме был приложен список стихотворения «Полночь в Москве! Роскошно буддийское дето…» Селивановский, возможно, использовал стенограмму в 1934 году, когда цитировал неизданные стихи поэта («Я пью за военные астры…»)[82] .
Отчет о вечере в газете, увы, не вышел. Зато вышла — 23 ноября, то есть спустя две недели после вечера — превосходная подборка мандельштамовских стихов: «Ленинград», «Полночь в Москве…» и «К немецкой речи»[83] .
В это время, в конце ноября 1932 года, Мандельштам, возможно, еще находился в санатории «Узкое» под Москвой[84] . А перед своим вечером на стыке октября — ноября свежеиспеченный персональный пенсионер Мандельштам был, скорее всего, в доме отдыха в Голицыно, где его рисовал Владимир Милашевский[85] .
Поэтому первый пленум Оргкомитета ССП, состоявшийся между 29 октября и 3 ноября, прошел мимо него. Между тем с установочным докладом на пленуме выступал заведующий сектором художественной литературы ЦК ВКП(б) Валерий Яковлевич Кирпотин (1898 — 1997). Выдвигая в качестве образцов соцреализма панферовские «Бруски» и в особенности шолоховскую «Поднятую целину», он обрушился с критикой на тех писателей, кто не вписывался в этот мэйнстрим. В частности, Шкловскому и Мандельштаму досталось за очернение действительности, представляемой в их произведениях в виде бессвязных эпизодов и без синтетической картины советской жизни[86] . С конформистской речью на пленуме выступил среди прочих и «кустарь-одиночка» Андрей Белый[87] .
Вернувшись из Узкого в конце месяца и побыв в Доме Герцена всего неделю, Осип и Надя еще месяц (примерно с 15 декабря по 9 января) прожили в другом, огизовском санатории — «Переделкино», где улучшилось и стабилизировалось болезненное состояние Нади, поправившейся на 15 фунтов и вставшей здесь на лыжи и на коньки.
За всем этим скрывается активное и даже демонстративное нежелание жить на Тверском бульваре, в комнате, с таким трудом завоеванной в начале года. Об этом Осип прямо писал отцу в конце декабря (не ранее 22 числа). Само же письмо начиналось с трогательных признаний: «Я все более убеждаюсь, что между нами очень много общего именно в интеллектуальном отношении, чего я не понимал, когда был мальчишкой. Это доходит до смешного: я, например, копаюсь сейчас в естественных науках — в биологии, в теории жизни, т. е. повторяю в известном смысле этапы развития своего отца. Кто бы мог это подумать?» (3, 148).
В этом же письме Мандельштам так оценивает свое положение в литературном процессе: «Каждый шаг мой по-прежнему затруднен и искусственная изоляция продолжается. В декабре я имел два публичных выступления, которые организация вынуждена была мне дать, чтобы прекратить нежелательные толки. Эти выступления тщательно оберегались от наплыва широкой публики, но прошли с блеском и силой, которых не предвидели устроители. Результат — обо всем этом ни слова в печати. Все отчеты сняты, стенограммы спрятаны, и лишь несколько вещей напечатаны в Литгазете без всяких комментариев. Вот уже полгода, как я продал мои книги в Гихл, получаю за них деньги, но к печатному станку не подвигаются» (3, 148).
Мандельштам пишет отцу о двух декабрьских вечерах, но конкретно о них ничего не известно: лишь один оставил крошечный след — заметку в разделе «Литературная хроника» газеты «Вечерняя Москва» от 21 декабря 1932 года: «ГИХЛ приняло к печати новый сборник стихотворений Мандельштама. В ближайшие дни издательство устраивает публичную читку последних произведений поэта»[88] .
Новый год, видимо, встречали в Переделкине. Или накануне, или сразу же после бьющих курантов вышел из печати шестой том «Литературной энциклопедии» со статьей Анатолия Тарасенкова[89] о Мандельштаме: «Творчество М. представляет собой художественное выражение сознания крупной буржуазии в эпоху между двумя революциями. <…> М. же выразил преимущественно страх своего класса перед какими бы то ни было социальными переменами, утверждение неподвижности бытия. Для поэзии М. характерна тяга к классическим образцам, велеречивая строгость, культ исторических мотивов (древний императорский Рим, Эллада, Палестина) и в то же время полный индиферентизм к современности. <…> Все это еще раз указывает на буржуазный и контрреволюционный характер акмеизма, школы воинствующего буржуазного искусства в канун пролетарской революции». Это, конечно, еще не приговор, но на «внутреннюю рецензию» для него уже тянет.
Вечера в Ленинграде: Капелла и Дом Печати
В самом конце декабрьского, 1932 года, письма Мандельштаму отцу есть пассаж о грядущих вечерах в Ленинграде.
«Да, еще: непосредственно после моей читки ко мне обратился некий импресарио, монопольно устраивающий литературные вечера, с предложением моего вечера в Политехническом музее и повторением в Ленинграде. Этот субъект должен был зайти на следующий день, но смылся, и больше о нем ни слуху ни духу. Тем не менее я твердо решил приехать в Ленинград в январе с Надей. Чтобы всех вас повидать и вообще, т‹ак› ск‹азать›, на побывку на родину, без всяких деловых видов. Должен тебе сказать, что все это время мы довольно серьезно помогали Шуре» (3, 148-149).
Импрессарио — это Павел Ильич Лавут (1898 — 1979), прославленный Маяковским «тихий еврей» из поэмы «Хорошо», менеджер гастролей того же Маяковского и многих других писателей, в число которых попал и Осип Эмильевич. По антрепризе Лавута он выступал как минимум четырежды — дважды в Ленинграде (23 февраля в Капелле и 2 марта Доме Печати) и дважды в Москве (14 марта в Малом зале Политехнического музея и 3 апреля в Клубе художников).
Правила своего «жанра» Лавут знал отменно, отчего озаботился вступительным словом и кандидатами на него. В начале февраля пришло датированное 31 января письмо из Ленинграда от Б. М. Эйхенбаума. «Ко мне обратились от Вашего имени с предложением сказать вступительное слово на Вашем вечере в Ленинграде. Хочу, прежде всего, поблагодарить Вас за память обо мне и, прямо скажу, за честь, которую Вы мне оказываете этим. В нормальном состоянии я бы, конечно, с радостью согласился на это. Но вышло так, что это предложение застало меня в такой момент, когда я нахожусь в критическом положении и не могу не только говорить перед публикой на такую серьезную тему, но и вообще работать»[90] .
Не должно быть забыто еще одно событие — назначение Гитлера канцлером Германии 30 января 1933 года. Реакция Мандельштама была молниеносной: «Гитлер и Сталин — ученики Ленина!»[91]
Зимой 1933 года, спустя полгода после смерти Александра Грина 8 июля 1932 года, в Москву — похлопотать о переизданиях — приехала его вдова Нина Николаевна Грин. Она была доброй знакомой Острогорских, соседей Мандельштама по Дому Герцена: они-то и познакомили ее с Мандельштамами. Их общим добрым знакомым оказался и ссыльный Владимир Пяст.
Мандельштамы с ней подружились, и она стала у них «своим человеком». Вот ее портрет в исполнении Эммы Герштейн: «На следующий год она как-то расцвела, преобразилась в хорошенькую сорокалетнюю вдовушку и, прогуливаясь под нарядным зонтиком, слегка напоминала кустодиевских красавиц» (ГЭ, 40).
Уловив в ее положении столь знакомую им суровую бесприютность, Мандельштамы устроили ее жить в пустовавшей в то время комнате Пришвина и чем могли подкармливали[92] . А когда сами уехали в Питер, то оставили ее в своей комнате. Сами же взялись устраивать в Ленинграде издательские дела Грина: с ним Мандельштам встречался в 1921 году в «Диске» на Мойке и в 1929 году в общежитии ЦЕКУБУ на Москва-реке, он ценил его повести и рассказы, хотел даже что-то напечатать в «Московском комсомольце», когда там работал.
В Ленинграде Лавут устроил Мандельштама по высшему разряду — в гостинице «Европейской», что на Михайловской улице, между Невским проспектом и площадью Искусств.
Первый из двух вечеров состоялся 23 февраля в концертном зале Академической Капеллы. Ни ведущего, ни вступительного слова не было, но в зале были Ахматова, Саянов, Эйхенбаум, Вс. Рождественский, Б. Соловьев, Лапин, Хацревин, Тихонов, Лукницкий и другие. Был в нем и Иван Басалаев, оставивший об этом воспоминания: «Читает М. не так, как раньше. Тогда, рассказывают, он почти пел свои стихи. Теперь он их скандирует торопливым баском, монотонно, невыразительно, глотая окончания строк, но с каким-то одним и тем же упорством убеждения. То приподнимается на цыпочки, то отбивает ногой ритм. Читает негромко, и задние ряды слушающих и балкон привстают, прикладывая ладони к ушам и впиваясь глазами в его узкое лицо. Другая часть аудитории ведет себя протестующе»[93] . Сильнейшее впечатление произвел тогда прочитанный «Волк» («За гремучую доблесть грядущих веков...»).
Но были на вечере и другие слушатели. Например, Г. Е. Горбачев, 26 февраля писавший Г. Лелевичу: «Вдумываясь в творчество Пастернака и Мандельштама последнего времени (он читал массу новых стихов на вечере в Капелле), думаю, что было бы хорошо, если б кто-нибудь написал статью о ликвидации буржуазии как класса и как следствие этого — судорожных усилиях до конца буржуазных поэтов переделаться, оторваться от тонущего корабля, о надрывах, проклятьях, смешных и трагических попытках поспеть за новой жизнью и сравнил бы этих трагически-юродствующих рыцарей прошлого с другими, пытающими<ся> прижиться как растения-паразиты к чужому дереву, занимаясь небезуспешной мимикрией и подсовыванием враждебных идей под благовидным одеянием (тема объективного вредительства в поэзии и прозе)»[94] .
В промежутке между вечерами проходили и другие встречи. Так, однажды Мандельштам позвал нескольких писателей и знакомых к себе в номер и прочел им «Путешествие в Армению». Среди приглашенных был и Виктор Серж (В. Л. Кибальчич)[95] , вспоминавший об этом впоследствии: «Поэт собрал некоторых друзей-писателей, чтобы прочесть прозаическую вещь, которую он привез из путешествия в Армению. <...> Отточенный текст, который он читал нам, заставлял подумать о Жироду в его лучших проявлениях, но здесь речь шла не о мечте о Сусанне перед Тихим океаном: вместо того речь шла о сопротивлении поэта петле палача. Видения ереванского озера и снегов Арарата шелестом бриза требовали свободы, пели подрывную хвалу воображению, утверждали непокорность мысли... Кончив читать, Мандельштам спросил нас: „Вы верите, что это можно будет напечатать?” // Наслаждаться ландшафтами было не запрещено. Но проникнут ли цензоры в протестующий язык этих пейзажей? Не знаю, увидели ли эти пейзажи свет, ибо вскоре после этого я был заключен в Московскую внутреннюю (и тайную) тюрьму (за убеждения)»[96] .
Многие читатели приходили к Мандельштаму в гостиницу — сами, просто так, без предварительной договоренности. Одному из таких посетителей — Сергею Рудакову — еще предстоит сыграть свою роль в судьбе Осипа Мандельштама.
Еще одной невольной «заготовкой» для Воронежа стала встреча с Петром Сторицыным, сбивчиво и путанно рассказавшим Мандельштаму о смерти Ольги Ваксель (НМ, 2, 765).
За несколько дней до первого вечера Ахматова пригласила Мандельштамов к себе, позвав еще Л. Гинзбург и Б. Бухштаба. Но их накануне как раз арестовали. Приглашая к столу, хозяйка сказала: «Вот сыр, вот колбаса, а гостей — простите — посадили»[97] . Возможно, именно в этот вечер и состоялся между ними разговор, описанный в «Листках из дневника»: «Он только что выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о „Чистилище”, и я прочла кусок из XXX песни (явление Беатриче) <...> Осип заплакал. Я испугалась — „Что такое?” — „Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом”»[98] .
2 марта, в 8 вечера, в Доме печати на Фонтанке состоялся второй вечер Мандельштама. Сохранилась его программка: «Стихи из „Камня”. — Новые стихи: Московский цикл. Армения. Стихи о русской поэзии. — Фрагменты из новой прозы»[99] .
Вот лишь один из откликов в воспоминаниях присутствовавших.
Елена Тагер: «Мандельштам читал, не снижая пафоса; как всегда, он стоял с закинутой головой, весь вытягиваясь, — как будто налетевший вихрь сейчас оторвет его от земли. Волосы, сильно уже поредевшие, все так же непреклонно вздымались над крутым и высоким лбом. Но складки усталости и печали легли уже на этот чистый лоб мечтателя. // „Он постарел! — говорили в толпе. — Облезлый какой-то стал! А ведь должен быть еще молод...” // Мандельштам читал о своем путешествии по Армении — и Армения возникала перед нами, рожденная в музыке и в свете. Читал о своей юности: „И над лимонной Невою, под хруст сторублевой, мне никогда, никогда не плясала цыганка”, — и казалось, что не слова сердечных признаний, а сгустки сердечной боли падают с его губ. Его слушали, затаив дыхание, — и все росли, все усиливались аплодисменты. // Но по залу шныряли какие-то недовольные люди. Они иронически шептались, они морщились, они пожимали плечами. Один из них подал на эстраду записку. Мандельштам огласил ее: записка была явно провокационного характера. Осипу Эмильевичу предлагалось высказаться о современной советской поэзии. И определить значение старших поэтов, дошедших до нас от предреволюционной поры. // Тысячи глаз видели, как Мандельштам побледнел. Его пальцы сжимали и комкали записку... Поэт подвергался публичному допросу — и не имел возможности от него уклониться. В зале возникла тревожная тишина. Большинство присутствующих, конечно, слушало с безразличным любопытством. Но были такие, которые и сами побледнели. Мандельштам шагнул на край эстрады; как всегда — закинул голову, глаза его засверкали... // Чего вы ждете от меня? Какого ответа? (Непреклонным, певучим голосом): Я — друг моих друзей! // Полсекунды паузы. Победным, восторженным криком: Я — современник Ахматовой! // <И> — гром, шквал, буря рукоплесканий...»[100]
3 марта Н. Я. Мандельштам с облегчением писала Н. Н. Грин в Москву: «Ждем получки, чтобы уехать; вечера сошли благополучно. Один 23[-го], другой — в доме печати вчера. Принимали хорошо — но мало хлопали, а больше вздыхали»[101] .
Уехали же Мандельштамы 7 марта — в день ареста Виктора Сержа.
Вечера в Москве: Политехнический музей и Клуб Художников
Анна Ахматова так написала о ленинградских вечерах: «В то время (в 1933 г.) как Осипа Эмильевича встречали в Ленинграде как великого поэта, persona grata и т. п., к нему в „Европейскую гостиницу” на поклон пошел весь литературный Ленинград (Тынянов, Эйхенбаум, Гуковский) и его приезд и вечера были событием, о котором вспоминали много лет и вспоминают еще и сейчас (1962), в Москве Мандельштама никто не хотел знать и, кроме двух-трех молодых ученых-естественников, Осип Эмильевич ни с кем не дружил»[102] .
Это несправедливое суждение. Москва и москвичи тут по меньшей мере ни в чем не уступали «оппонентам». Московские вечера весны 1933 года Осипа Мандельштама очень напоминали его вечера в Ленинграде.
14 марта 1933 года в Малом зале Политехнического музея состоялся большой вечер Мандельштама. О мере наполненности зала — сведения противоречивые. С одной стороны, «зал-то наполнился еле-еле до четырнадцатого ряда! Больно за Мандельштама и стыдно за публику» (Н. Соколова[103] ), а с другой — «публики было довольно много, больше, чем я ожидал, но кое-где зияли пустые скамейки»(С. Липкин). Но, настаивал Липкин, все дело в качестве публики: «…публика была особенная, не та, которая толпилась на взрыхленной строительством метрополитена Москве, на узких мостках вдоль Охотного Ряда, деловая, целеустремленная, аскетически одетая, — то пришли на вечер поэта люди, обычно на московских улицах не замечаемые, иные у них были лица, и даже одежда, пусть бедная, была по-иному бедная. Увидел я десятка полтора моих сверстников, запомнился один красноармеец» (3, 29).
Вступительное слово произносил Борис Эйхенбаум, долго (чуть ли не полтора часа!) и тонко говоривший о Мандельштаме как о «возрождении акмеистической линии, обогнувшей футуризм»[104] .
Вот конспект его слова, как оно запомнилось 16-летней Наталье Соколовой: «Было: Маяковский и Есенин. Стало: Пастернак и Мандельштам. Первые два были полярны, они представляли собой два диаметрально противоположных направления. Между Пастернаком и Мандельштамом соотношение значительно более сложное, здесь такого резкого контрастного противопоставления нет, тем не менее это явления разного порядка. // Сейчас в нашей поэзии кризис, застой, в частности кризис лирики. Отмирают целые жанры. Раньше все было просто и ясно. Маяковский сделал блистательные первые шаги в области создания советской оды, в которой со свойственным ему умением смешал грандиозное с мелким, риторическое с комическим. <…> // Теперь мы не имеем подобной картины. Ода и элегия умерли, причем гибель этих жанров фатально совпала с гибелью их представителей. Получилось, что ода и элегия себя не оправдали. Оду мог поднять только талант Маяковского. Есенин был последним элегическим поэтом того периода. <…> // Кто же в настоящий момент может возродить лирику, лирическое „Я” поэта в первоначальном расширенном виде? Только Мандельштам. Неслучайным было молчание Мандельштама все эти годы, его переключение на прозу (разбег перед поэтическим прыжком), и вот сейчас мы видим, что он вернулся к поэзии, пишет много и на очень современные темы (советская Москва и т. д.). И это тогда, когда мы уже окончательно похоронили акмеизм, его ветви. // Поэзия Мандельштама была и есть насквозь филологична. У него замечательное поэтическое стилистическое чутье, чувство даже не на слова, а на оттенки слов. Его отличительная черта, его своеобразная прелесть заключается в том, что он умеет необычной расстановкой слов придать им смысл необщеупотребительный, неизбитый, а такой, который вызывает у читателя новые, очень свежие образы и ассоциации».[105]
Во время выступления Эйхенбаума случился инцидент с возражениями Мандельштама Эйхенбауму, причем мемуаристы описывают его по-разному. Вот по Липкину: «…вдруг откуда-то сбоку выбежал на подмостки Мандельштам, худой, невысокий (на самом деле он был хорошего среднего роста, но на подмостках показался невысоким), крикнул в зал: „Маяковский — точильный камень русской поэзии!” и нервно, неровно побежал вспять, за кулисы. Потом выяснилось, что ему показалось, будто Эйхенбаум недостаточно почтительно отозвался о Маяковском (этого не было, Мандельштам ослышался). Не все в зале поняли, что на подмостки выбежал герой вечера» (3, 29).
А вот — по Соколовой: «Затем[106] вышел Мандельштам — дружные аплодисменты — ведь почти все свои. Стоит, странно нагнув голову, не как бык (он тонок), а как козел перед изгородью. Весь с кривизной. Полуседая бородка. Какой-то, пожалуй, немного патологичный. В нем что-то кликушеское. Манера речи — старый раздражительный школьный учитель, обращается только к первым ученикам на первых партах, отдельные слова строго повторяет с разбивкой на слоги, подчеркивая ритм движением пальца.
„Ты кричишь, раздражаешься на собственный голос и еще пуще кричишь”, — говорит Шкловскому в „Письмах не о любви” женщина, которой он адресует свои письма. Эти слова целиком относятся к Мандельштаму. Ах, как он кричал на людское стадо, сбившееся в круглом деревянном загоне Политехнического... как кричал... Начал он так: „Я прослушал в замочную скважину речь Бориса Михайловича. Речь очень хорошая, но одна вещь обесценивает все ее достоинства.” И тут он минут тридцать пять (без преувеличения) говорил о том, что Эйхенбаум оскорбил Маяковского, что он не смел даже произносить его имени рядом с именами остальных (как нельзя, недопустимо сравнивать Есенина, Пастернака, Мандельштама с Пушкиным или Гете). „Маяковский гигант, мы не достойны даже целовать его колени”. И все это в очень повышенном тоне, агрессивно, с пузырями в углах губ»[107] .
И только после этого, как пишет Соколова, Мандельштам «взялся за стихи, начал читать скороговоркой себе под нос. <…> Дальше пятого ряда нельзя было разобрать. Вместе с тем в его напевности и ритмическом покачивании чувствовалась влюбленность в каждую строфу. Стихи (насколько можно судить по услышанным обрывкам) сделаны блестяще. Читал вещь — длинную, которая начинается словами: „Полночь. Москва...” И еще ряд незнакомых мне стихотворений (нет в однотомнике). Явно волновался. Часто во время чтения садился. Почитал, почитал — и устал, ушел»[108] .
Липкин тут менее подробен, но более лоялен: «А вечер прошел превосходно, слушали так, как следовало слушать Мандельштама, даже горсточка случайных неофитов была вовлечена во всеобщее волнение, к тому же, к большой радости давних поклонников, Мандельштам читал много новых стихов, еще неопубликованных» (3, 29).
Л. В. Розенталь воспоминал: «Его встретили аплодисментами. Аплодировали истово, долго-долго, как будто не могли насытиться. <...> Сам Мандельштам вскидывал голову, как триумфатор. Этот триумф был для него такой же неожиданностью, как и для тех, кто внезапно, по наитию так триумфально его встречал. <...> Триумф вдохновил его речь. Она была повита высоким пафосом. Маяковского он возвеличил. Он назвал его „точильным камнем всей новой поэзии”»[109] .
Отчет о вечере попал и в печать: «Он декларировал свою связь с временем, свою неотъемлемость от революции. Попробуйте оторвать его от нее, попытайтесь отрезать его от эпохи, ничего не выйдет! Так заявлял Осип Мандельштам и в своих внезапных репликах и в целом цикле стихов, которые он прочел»[110]
Сохранилось свидетельство и Э. Г. Герштейн: «На вечер Мандельштама выбрались из своих углов старые московские интеллигенты. Мы с Леной смотрели на эти измятые лица исстрадавшихся и недоедающих людей с глазами, светящимися умом и печалью. Особенно мне запомнилась бледность лица художника Л. А. Бруни, напряженно вслушивающегося в чтение (он был глуховат). // Для такой большой аудитории голос Мандельштама был несколько слаб, ведь микрофонами тогда не пользовались. И тем не менее Б. М. Эйхенбаум, при всей его опытности лектора и изящного оратора и несмотря на острое и смелое содержание его вступительного слова, проигрывал рядом с поэтом. „Все-таки он профессор”, — шепнула я Лене. // Странно мне было смотреть и слушать, как Мандельштам, в обыкновенном пиджаке, бледный из-за беспощадного верхнего освещения, разводя руками, читал на свой обычный мотив мои любимые стихи: „Так вот бушлатник шершавую песню поет, В час, как полоской заря над острогом встает”» (ГЭ, 34).
А 3 апреля творческий вечер Мандельштама состоялся и в Московском клубе художников (Мособласткомрабис). Председательствовал на нем Александр Тышлер. Поэт читал свои стихи и «Путешествие в Армению». На вечере фотографировал Моисей Наппельбаум. «В конце чтения один художник крикнул: „Что-нибудь об индустриализации!”, на что Мандельштам ответил: „Это все на тему об индустриализации. О техническом переоборудовании психики отстающих товарищей“. Ответ Мандельштама вызвал громкие аплодисменты»[111] .
Еще в марте 1933 года Мандельштам заключил еще один договор с Госиздатом — на издание Собрания своих сочинений: «Очередное собрание сочинений, проданное в Госиздат, попало в редакторские руки <М. О.> Чечановского<...> Договор и выплату денег устроил Бухарин, чтобы было хоть что-нибудь на жизнь. На эти деньги <...> мы поехали в Крым, а последняя выплата предстояла поздней осенью» (НМ, 2, 420 — 421).
24 марта в отделении Гострудсберкассы № 10 (на Ильинке, 24) Мандельштам открыл сберегательную книжку, на которую, по всей видимости, приходил его гонорар за собрание сочинений. Между 24 марта и 5 мая на нее трижды поступали переводы (общей суммой около 2200 рублей), которые поэт почти сразу же по поступлении снимал[112] . Деньги эти, надо полагать, уходили на паевой взнос в писательский кооператив, который уже вовсю строился.
Еще в конце декабря 1932 года (не ранее 22 числа) Мандельштам писал отцу: «Нам бы не хотелось возвращаться в Дом Герцена. Сейчас мы книжки свои сложили в сундук и пустили жить у себя Клычкова. Кирпичную полку Надиной постройки разобрали, о чем я очень жалею» (3, 148).
Все надежды при этом возлагались на новый писательский кооператив. В Москве к этому времени уже существовал первый такой дом — в проезде Художественного театра: он заселялся летом 1932 года.
Кооператив на улице Фурманова (все по привычке продолжали звать эту улицу Нащокинским переулком) был вторым: это была комбинация из строительства нового двухподъездного пятиэтажого дома и надстройки четвертых и пятых этажей в соседнем двухподъездном и трехэтажном доме. Квартиры в 50 кв. метров стоили 10 — 12 тысяч руб., из них половину нужно было оплачивать до въезда и половину после.
В июле 1933 года постановлением ЦИК и СНК писателей приравняли к научным работникам и разрешили им иметь право на отдельную комнату для занятий и на дополнительные 20 кв. метров, а также на сохранение площади за находящимися в длительных командировках. В случае освобождения писательской площади она поступала в распоряжение ССП для заселения литераторами, но на практике это не выполнялось.
Отдельная песня — правление из писателей и из них же собрания будущих жильцов.
При упоминании фамилии Осипа Эмильевича одни стонали, а другие шипели: «ведь он даже не член группкома!» (ЭГ, 47).
Само же строительство вдруг застопорилась: «Снаружи все готово: кирпичные стены, окна, а внутри провал: ни потолков, ни перегородок, — ничего. Теперь говорят, что въедем в апреле, в мае. Нам отвели квартиру не в надстройке, а в совершенно новом лучшем здании, но на пятом этаже. Общая площадь — 48 метров — 2 комнаты (33 метра), кухня, ванна и т. д. При этом из нас выжали еще одну дополнительную тысячу, которую пришлось внести из гонораров ГИХЛа» (4, 148).
Строительство и впрямь шло неважно — и отчасти потому, что, как сообщает Е. П. Зенкевич: «…две трети будущего дома являлись надстройкой над тремя небольшими домиками разной этажности, высоты пролетов и времени постройки, и только одна часть между ними строилась, начиная с фундамента. Такой способ строительства и сыграл потом свою печальную роль: дом прожил для строения очень недолгую жизнь, так как надстроенные домишки начали разваливаться, по-разному оседать, и по дому пошли трещины, которые сделали его не пригодным для жилья еще в юном для дома возрасте»[113] .
Но с планами о заселении еще весной пришлось распроститься. Отчасти поэтому и возникла мысль скоротать это время в Старом Крыму. Каникулы в месяц-полтора обернулись трехмесячным пребыванием в Крыму. Первоначально собирались вернуться в Москву к 1 июня, потом — к 17 июня. Но из Москвы сообщали, что дом по-прежнему не готов и что ни в июне, ни в июле заселения не будет. Отсюда и спонтанное решение отложить возвращение и задержаться в Коктебеле.
Этот стык весны и лета 1933 года был, если угодно, пиком литературного и социального успеха Осипа Мандельштама. Едва ли не все проблемы, обозначенные в письмах Надежды Яковлевны к Молотову и Бухарину, казались или решенными, или стоящими накануне решения.
Крыша над головой? — Есть! Сначала писательское общежитие в Доме Герцена с переездом из худшей комнаты в лучшую. А на смену ему уже шел — строился, достраивался — кооператив в Нащокинском. Еще немного, и можно будет переезжать в собственное жилье!
Служба, финансы? — Места для Мандельштама не нашлось (или не искалось), но служила Надежда Яковлевна, а с поэтом заключались все новые и новые договора, вполне достаточные для того, чтобы претендовать на собственное жилье.
Публикации? — Две-три публикации стихов в год — не густо, конечно, но зато какие качественные, какие запоминающиеся! А на подходе была и проза: «Новый мир» не взял, а «Звезда» взяла и поставила в майский номер его новую прозу — «Путешествие в Армению». Да и эти семь вечеров, этот непосредственный контакт с читателем — разве, возвратившись из Армении и перебегая из одного «бэста» в другой, мог он об этом тогда даже мечтать?
Неслыханное счастье — и тоже ведь подарок от Армении — дружба с Борисом Кузиным, скрещенье их творческих — литературных и естественнонаучных — интересов, обретение беседы и собеседника.
Ну и самое главное — сами стихи, его, Осипа Мандельштама, новые стихи! Начавшись в Ереване, они все шли и шли: разве бывает у поэта счастье большее?
Вот на этом подъеме и в этом настроении мы оставим Осипа Мандельштама накануне его отъезда в Крым и вернемся к нему в следующем номере журнала.
(Окончание следует.)
[1] Скорее всего, это было две комнаты (4, 144).
[2] ИМЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Д. 262. Л. 14-14б.
[3] Если стоять лицом к Дому Герцена.
[4] Осип Мандельштам в переписке семьи (из архивов А. Э. и Е. Э. Мандельштамов). Публикация, предисловие и примечания Е. П. Зенкевич, А. А. Мандельштама и П. М. Нерлера. — В кн.: Слово и судьба. Осип Мандельштам: исследования и материалы. М., «Наука», 1991, стр. 83.
[5] Никаких альтернативных институций для этого в случае Мандельштама просто не существовало.
[6] ИМЛИ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 28. Л. 15.
[7] ИМЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Д. 263. Л. 4.
[8] Острогорский Николай Иванович (1905 — ?; псевдоним Н. Горский) — критик, автор предисловия к роману «Когти» Ефима Пермитина, проживавшего в том же дворе.
[9] ИМЛИ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 205. Л. 2 (сообщено Л. Видгофом).
[10] См. запись в дневнике Пришвина от 9 февраля 1933 года. (Цит. по <https://www.litmir.co/br/?b=202395&p=131>.) Тем не менее каким-то образом Пришвин провел туда телефон.
[11] Ляшкевич Дмитрий Ефимович (1904 — 1989) — писатель; председатель московского горкома ФОСП.
[12] Липкин С. Угль, пылающий огнем... (3, 19). По сведениям Л. Видгофа, конюшни находились как раз в левом флигеле.
[13] По сообщению Н. К. Бруни-Бальмонт.
[14] Россовский Михаил Андреевич (1899 — 1971) — драматург, автор пьес «Труд», «Стася», «Матросы из Катарро».
[15] См. протоколы заседаний жилкомиссии за 1932 г. (ИМЛИ. Ф. 157. Оп. 1. Д. 262. Л. 5, 6, 6об.)
[16] В датированном концом марта 1932 года пенсионном документе Мандельштама стоит иной адрес: Тверской бульвар, 25, кв. 6. Но, скорее всего, это недоразумение. Поэт, вероятно, указал его в документах, которые подавались на пенсию в тот момент, когда ему — в порядке улучшения жилищных условий — была обещана комната в этой, а не в четвертой квартире.
[17] Овчинникова О. Мои воспоминания об Осипе Эмильевиче Мандельштаме. 2013. — В сб.: «Сохрани мою речь». Вып. 3. М., РГГУ, 2000, стр. 98.
[18] Рядом с ним на страницах красовались «Рояль» и «Там, где купальни, бумагопрядильни...» из 1931 года и почти такой же свежий «Ламарк» (май 1932 года). Кстати, эта же подборка спустя год будет встречена в штыки О. Бескиным, «легко расшифровавшим идеологию» этих стихов (особенно «Рояля» и «Ламарка») как «пассеизм» и «враждебное нашей действительности утверждение о гуннах, разрушителях тонкости человеческих переживаний» (Бескин О. Поэзия в журналах. — «Литературная газета», 1933, 23 апреля).
[19] См. ниже — в материалах о пенсии.
[20] Первым — в мае — пришло стихотворение «О, как мы любим лицемерить...»
[21] Осип Мандельштам в переписке семьи…, стр. 84.
[22] ГАРФ. Ф. 10249. Оп. 3. Д. 267. Л. 1. Текст на бланке заведующего ОГИЗом А. Б. Халатова. № 2492. Дата — 21.2.1932 г. В правом верхнем углу — штамп секретариата В. М. Молотова, входящий номер 209, подпись (Кверневская), дата (22 февраля 1932 г.) и резолюция неустановленного лица: «Надо дать в размере НК Собеса Волошина Белого Чулкова».
[23] Наряду с конституированной в 1931 году Комиссией по назначению персональных пенсий СССР, с 1923 года существовала аналогичная комиссия при СНК РСФСР.
[24] Аралов Семен Иванович (1890 — 1969) — военный и государственный деятель, с 1927 года член коллегии Наркомата финансов СССР, с 1938 — зам. директора, директор Государственного литературного музея. Члены комиссии — представители Наркомтруда Котов и ВЦСПС Аболин. Котов Василий Афанасьевич (1885 или 1895 — 1937) с 1929 по 1933 член коллегии наркомата труда РСФСР; Аболин Анс Кристапович (1891 — 1938) — с 1930 по 1937 секретарь ВЦСПС.
[25] ГАРФ. Ф. 10249. Оп. 3. Д. 267. Л. 2.
[26] При этом напарницей Мандельштама в этом документе была Екатерина Францевна Дивильковская — вдова скончавшегося 31 января 1932 года Анатолия Авдеевича Дивильковского (1873 — 1932), критика, публициста, известного революционера, после 1918 года помощника Управляющего делами СНК, преподавателя в Центральной школе партийной работы.
[27] Устное сообщение С. Шумихина.
[28] О назначении этим литераторам, начиная с 1 ноября 1931 года, персональных пенсий от СНК РСФСР сообщали 20 ноября 1931 года газеты «За коммунистическое просвещение» (№ 271) и «Красный вечер» (Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1917 — 1932. СПб. — Симферополь, «СОНАТ», «Алетейя», 2007, стр. 503).
[29] См. письмо Н. Я. Мандельштам Н. Н. Грин от 3 марта 1933 года (РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Д. 49)
[30] О сопутствующих этому хлопотах известно довольно много благодаря блистательной архивной работе Александра Соболева (блоггер под ником: lucas_v_leyden), опубликовавшего в своем блоге материалы из «Личного дела персонального пенсионера № 10748». См.: «Постояла в золотой пыли»: пенсионное дело Анны Ахматовой <http://lucas-v-leyden.livejournal.com/171303.html>; окончание: <http://lucas-v-leyden.livejournal.com/171684.html>.
[31] Сами же хлопоты шли несколько иными бюрократическими «маршрутами», чем у Мандельштама. Главным низовым инициатором в обоих случаях был, по всей видимости, Г. И. Чулков, а главным «паровозом» — П. С. Коган, президент Государственной Академии художественных наук, чьи подписи красуются и под письмом от 5 мая 1930 года, формально инициирующим ходатайство, и под развернутым письмом в поддержку — во главе целого списка, состоящего еще из В. Вересаева, Веры Фигнер, академика М. Розанова, Н. Пиксанова, Георгия Чулкова и Б. Пастернака. Еще одно письмо в поддержку (датировано 5 апреля 1930 года) подписали П. Сакулин (директор Пушкинского Дома, академик) и А. В. Луначарский (бывший нарком просвещения и тоже академик).
[32] См. превосходный анализ этого иллюзорного «неонэпа» у Л. Максименкова: Максименков Л. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932 — 1936). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие. — «Вопросы литературы», 2003, № 4, стр. 216 — 219.
[33] Николаю Тихонову.
[34] См. факсимиле на задней обложке издания: Нерлер П. Слово и «дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений. М., «Петровский парк», 2010.
[35] Максименков Л., стр. 250.
[36] Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. М., РГГУ, 1996.
[37] Максименков Л., там же. Архивной сигнатуры, повторяем, нет.
[38] Странно, что при всей физиологичности ее памяти Герштейн не упоминает о такой особенности мандельштамовской речи, как частотность слова-паразита — «того-этого». Но на это указывали, например, Липкин (3, 11) и Кретова (Кретова О. К. Страницы памяти. Документальное повествование. Мандельштам. — «Подъем», Воронеж, 2003, № 11, стр. 105).
[39] Видимо, первомайской, 1932 года.
[40] Кузин Б. С. Воспоминания. Произведения. Переписка. Мандельштам Н. Я. 192 письма к Б. С. Кузину. СПб., «ИНАПРЕСС», 1999, стр.173 — 174. Далее: Кузин Б… с указанием страницы.
[41] По всей видимости, имеется в виду Е. Осмеркина.
[42] Шкловский В. Б. Гамбургский счет. Статьи, воспоминания, эссе (1914 — 1933). М., «Советский писатель», 1990, стр. 540 — 541.
[43] «Разжимаю ладони, выпускаю Вазира». Из писем Ю. Н. Тынянова В. Б. Шкловскому (1927 — 1940). Публикация Г. Г. Григорьевой. — «Согласие», 1995, № 30, стр. 210 — 211.
[44] Дата сообщена Л. Видгофом.
[45] Жена Рудермана — Екатерина Дмитриевна Рудерман (Безгина; 1900 — 1991) и их дочь Татьяна (в замужестве Могилевская) жили в основном в другом месте: в Марьиной Роще, на улице Образцова.
[46] РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Д. 49.
[47] ИМЛИ. Ф. 41. Оп. 1. Д. 958. Л. 46 и 46 об. Мандельштам подписал и два аналогичных (и недатированных!) письма — одно в Оргкомитет и другое в Горком писателей — с ходатайством о зачислении на «особое снабжение» И. А. Аксенова. Вместе с ним это сделали А. Дживелегов, В. Мейерхольд, Б. Пастернак, И. Сельвинский, М. Зенкевич и В. Шкловский (Там же, Л. 48). Эти сведения обнаружены и любезно предоставлены Л. Видгофом.
[48] Звенигородский Андрей Владимирович, князь. Генеалогия и биография. Стихи разных лет. Воспоминания современников. М., «Маска», 2008, стр. 187.
[49] РГАЛИ. Фонд Е. Б. Пастернака (в обработке; сообщено Л. Видгофом).
[50] Краевский Б. П. Тверской бульвар, 25. М., «Московский рабочий», 1982, стр. 44 — 45.
[51] Или как минимум по состоянию на лето 1932 года, не так.
[52] РГАЛИ. Ф. Ф. 1796. Оп. 1. Д. 102. Л. 25 об. По данным В. Слетовой в 1931 году в кв. № 5 жил Ф. Малов, по-видимому, занимавший одну из двух комнат.
[53] Т. М. Могилевская (дочь Рудермана, 1932 г. р.) вспоминает, что окно их комнаты (она же — бывшая мандельштамовская) было вторым в ряду окон правого флигеля. Всего в правом флигеле на сад смотрело семь окон: три самых ближних к бульвару окна — из квартиры № 5, еще четыре — из комнат квартиры № 4, причем два — из мандельштамовской комнаты.
[54] Ослышка Кузина. Понятно, что имеется в виду Саргиджан.
[55] Кузин Б., стр. 170 — 171.
[56] Из Дома Герцена, как и всех остальных, ее переселили в 1936 — 1937 годы в район Новинской улицы.
[57] РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 39. Д. 2001 (а также записи автора от ноября 1988 года).
[58] См. о нем: Видгоф Л. Вокруг поэта: Эмилий Миндлин, Николаус Бассехес, Георг Себастьян. — «Toronto Slavic Quarterly». Vol. 54. Fall 2015. P. 174 — 184 <http://sites.utoronto.ca/tsq/54/Vidgof.pdf>.
[59] Сталин и Каганович. Переписка 1931 — 1936. М., «РОССПЭН», 2001, стр. 224 — 226.
[60] Свидетельство Т. Л. Дубинской-Круликовской. В том же особняке, на 1-м этаже жил Саргиджан (1988).
[61] Жить подальше от литературы. Беседы Н. Я. Мандельштам с К. Брауном. Публикация С. В. Василенко и П. М. Нерлера. — «Октябрь», 2014, № 7, стр. 143.
[62] Кстати, то же ощущение было и у С. Липкина.
[63] Кузин Б., стр. 167.
[64] Герштейн Э. стр. 38.
[65] Перевел на русский и откомментировал воспоминания М. Кемаль-Паши (1927).
[66] Генконсул в афганском Герате и турецких Самсуне и Артвине.
[67] Волькенштейн Ф. В сб.: Товарищеский суд по иску Осипа Мандельштама. — «Сохрани мою речь». Мандельштамовский сборник. М., «Обновление», 1991, стр. 54 — 56.
[68] РГАЛИ. Ф. 370. Оп. 1. Д. 182.
[69] А. Г. Нелитературный вечер. — «Вечерняя Москва», 1932, 15 сентября.
[70] О себе [Интервью с А. Толстым]. — «Литературная газета», 1933, 29 января.
[71] РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 1. Д. 5287. Л. 37 об.
[72] РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 1. Д. 11. Л. 23.
[73] Возможно, как предполагает Г. Морев, по инициативе Багрицкого (см.: Морев Г. А. Советские отношения Кузмина (К построению литературной биографии). — «Новое литературное обозрение», 1994, № 7, стр. 82).
[74] Чуковский К. Дневник. 1922 — 1935. — Чуковский К. Собрание сочинений в 15 т. М., «Терра — Книжный клуб», 2006. Т. 12, стр. 487.
[75] Чуковский К. Т. 12, стр. 490.
[76] Этот пост он перенял у С. С. Динамова в 1931 году. Ему же, Динамову, он передал бразды в конце 1932 года вскоре после вечера Мандельштама. Динамов (Оглодков) Сергей Сергеевич (1901 — 1939) — литературовед, специалист по Шекспиру, зав. кафедрой методологии литературы факультета литературы и искусства МГУ.
[77] Мандельштам в записях Александра Гладкова. Великий поэт глазами младшего собеседника. Памяти Сергея Шумихина. Публикация и подготовка текста М. Михеева, П. Нерлера и С. Василенко. Предисловие П. Нерлера. — «Colta.ru» от 24.06.15 <http://www.colta.ru/articles/literature/7749>. См. также: РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 73. Л. 43.
[78] Из письма Н. И. Харджиева Б. М. Эйхенбауму, между 11 и 15 ноября (Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., «Советский писатель», 1987, стр. 532).
[79] Селивановский А. Разговор о поэзии. — «Литературная газета», 1932, 11 ноября.
[80] Впрочем, именно 40-летие, по общему мнению, считалось тогда возрастом отложения извести в сосудах и поэтому для мужчины — критическим возрастом, чем-то наподобие женского климакса.
[81] Новые материалы О. Э. Мандельштама из архива А. А. Морозова. Публикация С. Василенко. — В сб.: «Сохрани мою речь». Вып. 5. М., РГГУ, 2011, стр. 173 — 175.
[82] Селивановский А. Распад акмеизма. — «Литературная учеба», 1934, № 8, стр. 33.
[83] В нее вошли все те стихи, которые выделил Гладков.
[84] В это же время там отдыхал Сельвинский.
[85] Общепринятому отнесению этого события на лето противоречит реальный график встреч Мандельштама в Москве в летние месяцы (см., например: Добромиров В. Д. «Верблюдик» и его авторское повторение. Портрет О. Мандельштама в собрании Воронежского художественного музея им. М. Н. Крамского. — «Филологические записки», Воронеж, 1994, № 2, стр. 87 — 92).
[86] Ermolaev H. Soviet Literary Theories, 1917 — 1934. The Genesis of Socialist Realism. New York, «Octagon Books (A Division of Farrar, Straus and Giroux Inc.)», 1977. P. 176. 2nd ed. (1sted.). (Ser.: Uof California. Publicationsin Modern Philology, vol. 59). Впрочем, судя по «кирпотинскому табльдоту» из «Разговора о Данте» — совсем незамеченными Мандельштамом слова Кирпотина не остались (3, 245).
[87] Ср. у Пришвина в дневнике за 29 — 30 октября 1932 года: «После меня говорил Белый… Как построить литературный „Днепрострой”, и что он, кустарь, хочет государству передать свой станок, и что передать он может равным, ученым, понимающим, в чем дело». Цит. по: Смерть Андрея Белого (1890 — 1934). Документы, некрологи, письма, дневники, посвящения, портреты. Сост.: М. Спивак, Е. Наседкина. М., «Новое литературное обозрение», 2013, стр. 365.
[88] Коль скоро речь идет о новом сборнике, то поводом для такого вечера мог послужить, скорее всего, договор № 243 на «Стихи» (от 8 сентября 1932 года), а не другой — № 313, заключенный 31 января 1933 года на «Избранное» (РГАЛИ. Ф. 613. Оп. 1. Д. 5287. Л. 37 об.). Сам «ГИХЛ» тогда размещался в доме 10 по улице имени 25 октября (бывшей и нынешней Никольской).
[89] Тарасенков Анатолий Кузьмич (1909 — 1956), в это время редактор отделения поэзии Критико-библиографического института ОГИЗа, был автором подавляющего большинства статей в КЛЭ о современных поэтах (сообщено Н. Громовой).
[90] Левинтон Г. А. Мелочи о Мандельштаме из архива Н. И. Харджиева. — Varietas et concordia. Essays in Honour of Pekka Pesonen. Ed. by B. Hellman, T. Huttunen, G. Obatnin. Helsinki, 2007, стр. 401.
[91] Привожу в устной передаче С. И. Липкина. В его печатных воспоминаниях Гитлер «…будет продолжателем дела наших вождей. Он пошел от них, он станет ими» (3, 31).
[92] Грин Н. Н. Тетрадь VI. Различные воспоминания по поводу Александра Степановича Грина. 1954 г. Астрахань. (РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 3. Д. 17. Л. 98 об.).
[93] Басалаев И. Записки для себя. — «Минувшее: Исторический альманах». Вып. 19. М., «Феникс», 1996, стр. 436 — 437.
[94] Тименчик Р. Д. Карточки. — В сб.: «Donum homini universalis: Сб. статей в честь 70-летия Н. В. Котрелева». М., «ОГИ», 2011, стр. 393 — 394.
[95] Нерлер П. Слово и «дело» Осипа Мандельштама, стр. 102.
[96] Цит. в переводе по изд.: Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960-е годы. Торонто — М., «Toronto University Press», «Водолей Publishers», 2005, стр. 386 — 387. Виктор Серж (Кибальчич) был арестован 7 марта 1933 года в Ленинграде по обвинению в «троцкистской подпольной работе».
[97] Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., «Искусство-СПБ», 2002, стр. 305. 25 — 26 февраля были арестованы филологи В. М. Жирмунский (в изоляторе до 24 марта), С. А. Рейсер (до 15 марта) и около этого числа — И. Г. Ямпольский, Б. Я. Бухштаб, Л. Я. Гинзбург и другие.
[98] Ахматова А. Листки из дневника (1, 18 — 19).
[99] Сохранилось в собрании С. В. Поляковой.
[100] Тагер Е. О Мандельштаме. — «Литературная учеба», 1991, № 1, стр. 158.
[101] РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Д. 49. Л. 4-4 об.
[102] Ахматова Анна. Листки из дневника (1, 19).
[103] Соколова Н. Кое-что вокруг Мандельштама. Разрозненные странички. — В сб.: «Сохрани мою речь». Вып 3. М., РГГУ, 2000, стр. 92.
[104] Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., «Советский писатель», 1987, стр. 449.
[105] Соколова Н. А., стр. 88 — 89.
[106] То есть по завершении речи Эйхенбаума.
[107] Соколова Н. А. стр. 89 — 90.
[108] Соколова Н. А. стр. 90 — 91.
[109] Розенталь Л. Бородатый Мандельштам. — В сб.: «Сохрани мою речь…» Вып. 1. М., «Обновление», 1991, стр. 37.
[110] «Вечерняя Москва», 1933, 16 марта.
[111] Лев Горнунг, стр. 32 — 33.
[112] Архив О. Э. Мандельштама (Принстон). Коробка 4. Документ 17.
[113] Зенкевич Е. П. Когда я была девчонкой. М., 1998, стр. 168 — 169.
Новый Мир 2016, 2
Генерал Филип Бридлав, он же Рембо
Дмитрий СЕДОВ
Командующему объединенными силами НАТО в Европе Филипу Бридлаву частенько приходится делать доклады в палате представителей американского конгресса и при этом надевать парадную униформу. А парадная униформа американского генерала хоть и сшита из приличного сукна маскирует многие боевые качества её носителя. Вот если бы Бридлав явился перед комитетом конгресса по вооруженным силам в облике Рембо, то все бы увидели, какая это страшная сила. Черные полосы на лице, жилет-разгрузка на голое тело, восемь автоматов в двух руках, гроздья гранат на бедрах и стальной взгляд человека, не знающего пощады, - вот он, защитник мирной Америки от агрессивной России.
Подобное явление вызвало бы переполох в парламенте любой страны, но только не в конгрессе США. Генерал Бридлав – единомышленник американских конгрессменов и даже в какой-то степени их маяк. Ведь он сидит не на Капитолийском холме, а в Европе, ближе к России, и ему всё лучше видно.
В своей речи в конгрессе США перед вступлением в силу соглашения о прекращении огня в Сирии генерал Бридлав объединил это событие со «стремлением России переписать правила», обвинил русских в агрессивности, а затем перешел к живописанию расправы над Россией в случае ее нападения на Америку. Тут ему экипировки Рембо явно не доставало. Потому что имитация стрельбы с двух рук, метание ножей и гранат, а также истошный устрашающий визг очень украсили бы эту часть выступления. Тут наверняка к нему присоединился бы и сенатор Джон Маккейн с его демонстрацией захода в глубокое пике при бомбежке джунглей.
Хотя и без этого цирка речь генерала отдавала тяжелым психическим расстройством. Генерал сдерживал Россию в Арктике, наступал в Европе, бил себя в грудь, подтверждая готовность «сражаться и победить». Ему вторил глава Объединенного комитета начальников штабов Джозеф Данфорд. Этот генерал дал понять, что командиров, поссорившихся с собственной головой, полно не только в Америке. Все 28 государств-членов НАТО готовы ввязаться в мировую бойню, стоит только Вашингтону свистнуть.
После таких выступлений у рядового зрителя невольно складывается впечатление, что русские дивизии уже подобрались к границам зоны ответственности альянса и только ждут ночки потемнее для нападения. Не зря же в Прибалтике реагируют на эти страшные картины делом и закупают пластиковые бомбоубежища.
Вместе с тем безумный блеск в глазах Бридлава и его экзальтированная мимика вызывают подозрения. Хочется, вспомнив реплику знаменитого театрального режиссёра, заявить: «Не верю!» Вы, милейший, гоните «заказуху», а миру такой примитивный театр давно надоел. В средине января прошлого года у вас случилось очередное обострение, и вы на весь мир заявили, что «НАТО слишком долго обнималось с русским медведем и пришла пора переходить к решительным действиям…Российский президент руководит в Донбассе более чем тысячей боевых машин, боевых частей и артиллерийских дивизионов …. Ситуация не улучшается, а с каждым днем становится только хуже».
В Берлине тогда началась паника, потому что никто не знал, не произойдёт ли в голове командующего Объединенными силами НАТО в Европе очередное короткое замыкание и не отдаст ли он приказ нанести удар возмездия. Немецкая разведка сделала срочный доклад Ангеле Меркель о том, что вся фактура, которой оперирует генерал Бридлав, вымышлена, на самом же деле всё обстоит иначе.
Сообщила ли БНД немецкой руководительнице, что поводом для выступления американского генерала стало наступление ополченцев под Дебальцево, мы не знаем. Однако то, что генерал Бридлав хотел в очередной раз вызвать к жизни бесов войны, терзающих американский истеблишмент, это точно. Спрятавшийся в нем Рембо жаждет битвы. Когда же немецкая пресса одолела генерала своими вопросами, он будто бы пришел в себя. Как-то внезапно успокоился, хотя ненадолго.
После того как было подписано соглашение Минск-2, явно не устроившее верхушку Пентагона, снова раздались боевые кличи Филипа Бридлава. В конце апреля 2015 года он заявил, что НАТО больше не расценивает Россию как партнера. Его выступление отличалось красочностью и убедительностью. «Сегодня ситуация является ненадежной и хрупкой. Российские войска использовали возможности, предоставленные недавним затишьем в боях, чтобы перегруппироваться для защиты их завоеваний. Многие их действия соответствуют подготовке нового наступления», - вещал Филип Бридлав. После этого комитет по вооруженным силам конгресса США одобрил решение предоставить 200 млн. долларов на поставку оружия и обучение армии Украины.
Теперь вернёмся к последнему высказыванию Бридлава об агрессивности России. Не к тому ли произнесены эти слова, что ни Пентагон, ни американский военно-промышленный комплекс не устраивает мирное урегулирование сирийской проблемы и дан приказ проделать сразу несколько цирковых номеров на тему «Россия нас обманула»?
По сообщению «Нью-Йорк таймс», появилась совместная оценка европейских и израильских (но не американских) спецслужб, согласно которой перемирие может повлечь нежелательные последствия – президент Башар останется у власти еще несколько лет. Правда, по мнению экспертов, это не столь важно по сравнению с тем, что перемирие заморозит начавшийся процесс развала Сирии.
Уточним эту мысль: в том, чтобы не допустить развала Сирии, заключается важнейший интерес Европы, ибо в случае развала европейцев затопят волны беженцев.
А вот отвечает ли это интересам генерала Бридлава и компании - большой вопрос. Ведь стабилизация положения в Сирии противоречит воцарившейся в Вашингтоне идее фикс - Асад должен уйти. Трудно вообразить, какие хитросплетения мысли родить ещё этот театр абсурда лишь бы остановить процесс сирийского урегулирования и продемонстрировать агрессивность российской политики на Ближнем Востоке. Пусть рожают. Москве к этому не привыкать. Главное, чтобы при этом гражданские «Боинги» не сбивали.
Франц Йозеф Юнг: "Атмосфера толерантности в Азербайджане должна служить примером для других стран региона"
В Немецком парламентском обществе, функционирующем под эгидой Бундестага, прошел симпозиум на тему "Безопасность и стабильность на Южном Кавказе. Перспективы сотрудничества Азербайджана и Германии», приуроченный к 24-й годовщине Ходжалинской трагедии. Симпозиум был организован при поддержке посольства Азербайджана в Германии, Германо-Азербайджанского форума, Немецкого атлантического общества, Берлинского Европейского института по исследованиям Каспия и Кавказа, представительства SOCAR в Германии.
Выступивший на форуме председатель Германо-Азербайджанского форума Ганс-Эберхард Шлайер отметил, что конфликты на территории постсоветского пространства начались с нагорно-карабахского конфликта. Он обратил внимание на то, что оккупация территорий Азербайджана - грубое нарушение международного права. Шлайер заметил, что задача симпозиума, который проходит уже четвертый год подряд, внести вклад в урегулирование конфликта.
Посол Азербайджана в Германии Пярвиз Шахбазов рассказал, как Азербайджан, который известен своей толерантностью и традициями мультикультурализма, где исторически проживают в мире и согласии представители разных религий и культур, столкнулся агрессией со стороны соседнего государства, а местное население в Ходжалы подверглось резне. Дипломат отметил, что визиты президента Азербайджана в Германию за последние два года внесли вклад в укрепление сотрудничества в политической сфере и в развитие отношений в экономике. Посол заметил, что хотя его страна страдает от оккупации, Азербайджан стал ведущей силой в регионе и превратился в надежного партнера, внося свой вклад в реализацию глобальных проектов, плодотворно сотрудничая со многими странами мира, в том числе с Германией.
Отметив успешное развитие отношений во всех сферах, особенно между правительствами и парламентами двух стран, депутат Бундестага, руководитель правящей парламентской фракции ХДС /ХСС по вопросам внешней политики Франц Йозеф Юнг, назвал атмосферу толерантности в Азербайджане примером для других стран региона. Юнг также высоко оценил роль прошлогодней встречи между канцлером Германии Ангелой Меркель и Ильхамом Алиевым в укреплении этих отношений. Депутат назвал убийство людей в Ходжалы ужасной трагедией.
Заместитель министра обороны Германии Ральф Брауксипе назвал трагедию в Ходжалы «открытой раной» азербайджанского народа. Он отметил, что Германия как председатель ОБСЕ старается внести вклад в урегулирование нагорно-карабахского конфликта в рамках Минской группы и Европейского союза. Подчеркнув, что решение конфликта возможно только на основе принципов международного права, он заявил, что устойчивое развитие Азербайджана дает возможность урегулировать этот конфликт.
После выступлений начались панельные дискуссии с участием депутатов Азербайджана и Германии на тему решения нагорно-карабахского конфликта. Модератором выступил известный журналист и публицист Рихард Кислер. Член Парламентской ассамблеи ОБСЕ, представитель фракции социал-демократов в Бундестаге по вопросам бюджета Йоханнес Карс заявил, что Германия, председательствующая в ОБСЕ, должна приложить все усилия, для активизации всех сторон, принимающих участие в урегулировании конфликта, а также постараться внести вклад в выполнение резолюций ООН по этой проблеме.
Депутат Бундестага, глава немецкой делегации в ПА Совете Европы Аксель Фишер заявил о недопустимости двойных стандартов в вопросе нагорно-карабахского конфликта и подверг критике сопредседателей Минской группы ОБСЕ, которые старались помешать недавним дискуссиям по этому вопросу в Совете Европы.
Депутат от фракции Левых Андре Хан подчеркнул, что Запад не должен повторять в Азербайджане ошибки, которые допустил в отношении Украины. Он высоко оценил развитие Азербайджана и призвал покончить с двойными стандартами, с которыми столкнулся Азербайджан.
Член комиссии по экономике и вопросам энергетики Бундестага Марк Хауптман высоко оценил желание Азербайджана, который расположен в сложном регионе, сотрудничать с Европой и подчеркнул, что учитывая это, Запад должен отплатить взаимностью.
В свою очередь, депутат Милли Меджлиса, глава парламентского комитета по делам спорта и молодежи Фуад Мурадов заявил, что главная цель памятных мероприятий, посвященных Ходжалинской трагедии, не вселять чувство мести. Наоборот, их задача не допустить повторения преступлений против человечества. Депутат поблагодарил Германию за поддержку территориальной целостности Азербайджана в принятой Бундестагом в 2009 году резолюции.
Глава межпарламентской рабочей группы Ровшан Рзаев выразил от имени азербайджанской общины Нагорного Карабаха признательность немецким депутатам за поддержку, которую они оказывают в урегулировании конфликта.
Затем были презентованы книги профессора университета Зигена Рудигера Кипке «Конфликт на Южном Кавказе в фокусе азербайджанских, российских (советских) и армянских интересов» и главы Института международного права по вопросам мира и военным конфликтам Рурского университета Бохума, профессора Ханса Йоахима Хайнце «Территориальная целостность стран: изучение принципа международного права на примере конфликта между Азербайджаном и Арменией из-за Нагорного Карабаха».
Историк Рудигер Кипке рассказал о политике расселения армян еще при царской России в основном на территории Иреваньского и Карабахского ханств, что в итоге привело к серьезному изменению национального состава этих областей. Он также подчеркнул, что в исторической литературе можно увидеть сфальсифицированные факты о том, что, якобы Советский Союз отнял Нагорный Карабах у Армении и передал Азербайджану, однако это не соответствует действительности. Историк отметил, что на самом деле в решении Кавказского бюро Коммунистической партии речь идет о сохранении Нагорного Карабаха в составе Азербайджанской ССР.
Эксперт по международному праву Ханс Йоахим Хайнце юридическими аргументами обосновал невозможность применения принципа права народов на самоопределение армянам Нагорного Карабаха. Он пояснил, что армянский народ уже самоопределился, создав армянское государство. В таком случае, армяне, живущие в Азербайджане, не могут с юридической точки зрения попадать под понятие народа, а считаются меньшинством и могут пользоваться правами, которые законом предназначены для меньшинства.
В симпозиуме приняли участие высокопоставленные лица из правительства Германии, депутаты Бундестага и Милли Меджлиса, посол Германии в Азербайджане, госпожа Хайдрун Темпель, представители общественных, политических и культурных кругов Германии, диаспоры и СМИ, а также представители дипмиссий, аккредитованных в Берлине.
«Вашингтон не был готов убрать Асада»
Американский дипломат и израильский генерал о перемирии в Сирии
Александр Братерский
В субботу в Сирии начал действовать режим прекращения огня, согласованный совместно Россией и США. Несмотря на сообщения о спорадическом нарушении перемирия, пока план работает. О перспективах перемирия в Сирии «Газета.Ru» пообщалась с зарубежными экспертами в рамках конференции «Ближний Восток: от насилия к безопасности», которую организовал международный дискуссионный клуб «Валдай».
Перспективы сирийского конфликта с «Газетой.Ru» обсудил Дэниэл Куртцер, бывший спецпосланник президента США Барака Обамы на Ближнем Востоке, а также генерал Шломо Бром, бывший начальник подразделения стратегического планирования армии Израиля.
Дипломат Дэниэл Куртцер считает достижение договоренностей между США и Россией позитивным шагом.
— Как вы смотрите на соглашение России и США по Сирии?
— Сама идея того, что США и Россия не просто говорят друг с другом, но достигают координации, очень позитивное развитие событий. У нас были времена после Крыма и Украины, когда было очень мало диалога. С тех пор мы далеко продвинулись. Достигнуто соглашение о прекращении огня, принята совместная резолюция Совбеза ООН по Сирии, и это очень позитивные шаги.
— Но мы снова возвращаемся к системе, когда большие державы все решают за малые. США и Россия диктуют Сирии свои решения практически без ее участия. Вам не кажется, что это неправильно?
— В идеальном мире я бы очень хотел сказать людям на Ближнем Востоке: «Это ваш дом, ваша страна». Однако до сего времени люди в этом регионе по целому ряду объективных причин не могут не только преодолеть военные конфликты, но и справиться с проблемами авторитаризма, отсутствия свобод и коррупции.
Ближний Восток сегодня полон вызовов, и в отличие от других регионов он не может справиться сам.
— Госсекретарь Керри отметил, что частью «плана Б», в случае если план «А» не сработает, может быть раздел Сирии. Каково ваше мнение об этом?
— Я лично не очень люблю говорить о «плане Б» до тех пор, пока «план А» полностью не реализован. О нем можно рассуждать за закрытыми дверьми, но я бы не хотел заниматься спекуляциями на этот счет.
Если вы помните, Асад на прошлой неделе утверждал, что правительственные войска возьмут контроль над всей территорией Сирии. Однако реакция россиян была мгновенной: «Мы не дадим тебе пропасть, но мы не будем ждать тут годы, пока ты отвоюешь территорию».
Большинство игроков сегодня сосредоточено на том, чтобы остановить насилие и запустить женевский процесс.
— Создается впечатление, что США посылают «конфликтующие сигналы»: Госдеп говорит одно, а Пентагон — противоположное. Есть какая-то единая политическая линия?
— Из США часто доносятся разные голоса, а риторика опережает политические действия. Сейчас идет предвыборный период.
Кандидаты высказывают свои позиции по различным вопросам, и в Вашингтоне есть ежедневная необходимость реагировать на ситуацию.
Однако главный канал всего, что происходит в Сирии, — это диалог Керри — Лавров. Если сам президент не выступает с каким-то заявлением, которое может демонстрировать иную позицию, все, что вы слышите, — это просто шум.
То же самое здесь, в России: СМИ разносят заявления различных официальных лиц, однако единственное, за чем следить необходимо, — это за действиями главы МИДа и президента. Только их слова и решения претворяются в жизнь.
— Вы многие годы занимались Ближним Востоком. Политика США в этом регионе подвергается критике из-за того, что она привела к трагическим результатам в Ираке, Ливии и Сирии. Не создается ли у вас ощущение, что в Вашингтоне не извлекают никаких уроков из прошлого?
— Думаю, перемены все же происходят. Есть те, кто по-прежнему считает, что мы живем в реалиях «холодной войны» или времен Буша-младшего. Администрация Обамы, в свою очередь, приложила немало усилий, чтобы переориентировать американскую внешнюю политику. Теперь США предпочитают не менять режимы самостоятельно, а подталкивать к политическим изменениям (насколько это возможно) без участия американских сил. И в этом отличие Обамы от администрации Буша, которая видела только один способ решения проблем — применение военной силы.
Обама же использует военную силу, только если видит непосредственную угрозу для безопасности США.
Так что перемены есть, но, как и любые перемены, они требуют времени.
Ливия — это хрестоматийный пример того, как нынешняя администрация США стала участвовать в смене режима, объясняя это международной «обязанностью защищать» (международная норма, созданная по инициативе ООН. Ее смысл заключается в том, что международное сообщество может игнорировать суверенитет страны, если ее правительство не в состоянии обеспечить безопасность своего населения. — «Газета.Ru»). Пытаясь решить конфликт, Совбез ООН говорил об одном, однако в самой Ливии произошло совсем другое.
Помня об этом, в Сирии Обама старается избежать ситуации, которая заставила бы его начать наземную операцию.
— Этим и объясняется неоднократное изменение риторики администрации относительно требования: «Башар Асад должен уйти»?
— Не думаю, что здесь было много изменений. Риторика администрации Обамы была связана с решимостью принять меры. Когда ты говоришь: «Асад должен уйти», ты должен после этого сделать какой-то шаг. Я думаю, США умерили риторику, потому что оказались не готовы идти в Сирию, чтобы убрать президента Асада.
С другой стороны, позиция администрации о будущем Асада осталась прежней. США не считают, что этот политик будет способствовать решению сирийской проблемы. Возможно, Асаду позволено участвовать в начале процесса национального примирения.
Однако видеть человека, при котором произошло 450 тысяч убийств, частью решения проблемы неправильно.
— Вы много занимались проблемой израильско-палестинского конфликта. Возможно ли его решение в ближайшие годы?
— Во-первых, этот конфликт может быть решен. Во-вторых, люди в регионе знают точно, как он должен быть решен. Должны быть созданы две столицы в Иерусалиме. Большая часть поселений должна быть ликвидирована. Должен произойти обмен территориями в различных местах.
Проблема здесь, как и везде, — это политическая воля. В Палестине, Израиле, США, в международном сообществе все знают, что дипломатия имеет большую цену. Никто не хочет жертвовать своими интересами, чтобы оказать давление на обе стороны и заставить их договориться. Если решение в рамках одного государства не работает, статус-кво тоже не работает, то вы должны вести себя как доктор. Вы должны исключить все альтернативы, прежде чем выбрать верный курс лечения.
В отличие от американского дипломата, израильский генерал Шломо Бром не столь оптимистичен относительно перспектив успешного преодоления конфликта в Сирии.
— Как вы расцениваете российско-американское соглашение по Сирии?
— Есть опасения, что оно не сработает, так как добиться прекращения огня в Сирии — очень тяжелая задача.
Однако очевидно, что нужно выработать общий подход к Сирии.
— Не считаете ли вы, что политика США в Сирии провалилась?
— Я бы не хотел прибегать к обобщениям. Не все делается неправильно. Есть те, кто говорят, что российская политика ошибочна. Есть те, кто считает, что США должны использовать больше силы и совершать больше военных операций. Я же думаю, главный подход администрации Обамы — это осторожность. Он считает, что слишком масштабное вмешательство — это плохо и вмешательство должно происходить только тогда, когда это необходимо. По-моему, это правильный подход. Но то, что нужно американцам, — это уйти от политики лозунгов.
Если вы провозглашаете, что Асад должен уйти, значит, это должно быть главным руководящим аспектом вашей политики. Если же это только лозунг, то у вас нет реальных идей насчет того, кто достоин занять место Асада.
— Разделяете ли вы точку зрения ряда израильских политиков, кто говорит: «Асад — враг, но зато это предсказуемый враг»?
— Да, Асад был предсказуем. Он был тем, кому можно было отправить «месседж» — вне зависимости от того, были это угрозы или приглашения к примирению.
Ведь даже когда вы кого-то бомбите — это тоже своеобразное послание.
Мы понимали, какими соображениями он руководствуется. Асад для меня не худший вариант, однако в Сирии есть и другие, лучшие возможности. Она может стать более открытой и до определенных пределов более демократической страной. Демократия — вещь не первой важности, пока общество к ней не готово. Попытки установить демократию силой могут окончиться катастрофой.
— Израиль напрямую не участвует в событиях Сирии, однако ваше государство внимательно следит за ситуацией. Каким вы видите будущее Сирии?
— Позиция Израиля в этом вопросе во многом отличается от российской. Интерес Израиля в большей степени объяснялся необходимостью уничтожить режим Асада, потому что он имеет тесные отношения с Ираном, врагом Израиля. Но я считаю, что самая проблематичная ситуация для Иерусалима — это возможность наступления полного хаоса в регионе.
В этом случае нам будет не с кем говорить. Когда вы пытаетесь коммуницировать с хаосом, вам некому донести свое послание. Хаос в Сирии — это самое плохое развитие событий. Вопрос состоит в том, как этого не допустить.
В этом смысле моя позиция сближается с позицией России. Необходимо договориться с разными сторонами по поводу общего будущего для Сирии.
Это видение должны разделить как глобальные державы, так и региональные.
ЕВРАЗ подписал контракт на поставку рельсов для крупнейшего железнодорожного грузоперевозчика Южной Америки - бразильской компании Rumo All. Об этом говорится в сообщении ЕВРАЗа.
В рамках договора компания в 2016 и 2017 годах отгрузит оператору более 23 тыс. т дифференцированно-термоупрочненных рельсов производства ОАО "ЕВРАЗ Объединенный Западно-Сибирский металлургический комбинат". Первая партия - 5 тыс. т - будет отправлена уже в марте.
Напомним, что в январе 2016 года ЕВРАЗ уже заключил два контракта на поставку продукции с бразильскими компаниями TIISA Construction Company и BR RAILPARTS.
Rumo All - новая железнодорожная компания, образованная в результате слияния операторов Rumo Logostica и All. Ей принадлежат более 10 тыс. км железнодорожных путей в Бразилии, порты с общим объемом перевалки 19 млн т, а также 966 локомотивов и 28 тыс. вагонов. Сейчас компания активно развивается, увеличивая свои мощности. Для новых железнодорожных проектов Rumo All намерена использовать продукцию ЕВРАЗа.
Западно-Сибирский металлургический комбинат (ИНН 4218000951) специализируется на производстве длинномерной продукции строительного и машиностроительного ассортимента, входит в металлургический дивизион группы "Евраз".
Evraz Group S.A. является одной из крупнейших вертикально-интегрированных металлургических и горнодобывающих компаний, включает три ведущих российских сталелитейных предприятия - Нижнетагильский, Западно-Сибирский и Новокузнецкий металлургические комбинаты, а также компании Evraz Palini e Bertoli в Италии, Evraz Vitkovice Steel в Чехии и Evraz Inc. NA, объединяющий производства в США и Канаде. Кроме того, компании принадлежат металлургические и рудные активы в Украине, южноафриканская Highveld Steel and Vanadium Corporation.
Юридический произвол
Почему «Роснефть» считает санкции Евросоюза незаконными?
23 февраля Суд ЕС провел слушания по обращению британского суда, запросившего позицию высшей судебной инстанции по иску российской компании «Роснефть», которая оспорила в суде Великобритании затронувшие ее антироссийские санкции. Через несколько месяцев после слушаний последует заключение генерального адвоката, и уже осенью Суд ЕС вынесет решение. Напомним, что еще в феврале 2015 года британский суд запросил позицию Суда ЕС по иску «Роснефти», поданному против Минфина Великобритании в связи с секторальными санкциями Евросоюза.
Дело «Роснефти» против Совета ЕС является первым делом по оспариванию санкций, инициированным российской компанией. Иск рассматривается Большой палатой Европейского суда, которая занимается только самыми значимыми вопросами. Решение суда может создать важный прецедент для других российских компаний, находящихся под санкциями.
«Роснефть» оспаривает санкции в отношении нефтяного сектора, которые ограничивают поставки товаров и услуг для использования в арктических, глубоководных и сланцевых поисках и в производстве нефти в России, а также положения о ценных бумагах и кредитовании, которые ограничивают предоставление финансирования и услуг по торговле акциями определенных российских компаний, в том числе НК «Роснефть».
«Роснефть» считает введенные ЕС санкции необоснованными, субъективными и незаконными. Действительно, компания не имеет отношения к кризису на Украине, не оказывает влияния на политические и экономические процессы, происходящие в этой стране, и, следовательно, в решении Совета ЕС нет никакой логики. Кроме того, в документах ЕС нет никакого обоснования для применения санкций. Ведь компании, на сотрудничество с которыми наложены ограничения, не совершали никаких противоправных действий ни в одной юрисдикции. И, наконец, применение санкций против частных коммерческих компаний не может быть оправдано, ведь, по словам экспертов, трансляция санкций на корпоративный уровень является юридическим произволом.
Юристы, в том числе и европейские специалисты в области международного права, убеждены, что санкции создают возможность европейским контрагентам уклоняться от исполнения договоров. По их словам, введение антироссийских санкций является нарушением принципа соблюдения договоров pacta sunt servanda, который считается незыблемым фундаментом деловых отношений в Европе и не может пересматриваться в связи с сиюминутной политической конъюнктурой. Даже для обывателя, мало-мальски знакомого с основами права, очевидно, что стороны обязаны выполнять заключенные контракты и эти контракты не должны становиться предметом политического давления и шантажа.
Санкционный бумеранг
Еще один важный момент: «Роснефть» является международной публичной компанией, акции которой торгуются на российских и международных биржевых площадках. Среди ее акционеров — множество частных лиц, в том числе иностранцев. Крупнейшим после российского государства акционером «Роснефти» является концерн BP, которому принадлежит почти 20% акций компании. Не вызывает сомнений, что политически мотивированные санкции крайне невыгодны международным акционерам «Роснефти». Неслучайно президент BP Роберт Дадли, признавая необходимость их соблюдения, назвал европейские санкции против «Роснефти» неправильными«.
Кроме того, следует отметить, что санкции имеют обратный эффект: они наносят экономический ущерб европейским партнерам «Роснефти», производящим технологическое оборудование, европейским банкам и инвестиционным фондам, которые сотрудничали с «Роснефтью» по кредитным соглашениям и стремились инвестировать в развитие российской нефтяной промышленности. Санкции бумерангом ударяют по европейской индустрии и финансовому сектору. В одной только Германии 300 тысяч рабочих мест привязаны к производству оборудования, импортируемого в Россию.
«Роснефть» является крупнейшим поставщиком энергоносителей в ЕС, и неудивительно, что значительный сегмент инвестиционной деятельности компании был направлен на реализацию проектов в Европе. Однако с введением санкций это направление деятельности может быть ограничено. Следовательно, санкции имеют пагубные последствия для большого числа европейских компаний.
В долгосрочной перспективе санкции против России ставят под угрозу безопасность поставок топлива на европейский рынок. А подрыв долгосрочного обеспечения европейского рынка нефтью ведет к росту дифференциала Brent/WTI в ущерб европейской переработке.
«Роснефть» всегда была надежным партнером для европейских компаний, обеспечивала бесперебойные поставки нефти в Европу, полностью выполняя обязательства по долгосрочным контрактам. И можно утверждать, что санкции стали искусственным вмешательством в живые ткани международного сотрудничества.
Скрытые цели ЕС
Судя по всему, санкции ЕС были приняты для достижения скрытых целей, которые заключаются в нанесении долгосрочного ущерба нефтяной промышленности России. Иначе как объяснить, что ограничения, поводом для которых послужило присоединение Крыма к РФ, касаются таких вопросов, как доступ нефтяных компаний на международные финансовые рынки, нефтедобыча на арктическом шельфе, разработка трудноизвлекаемых запасов, глубоководных и сланцевых месторождений. Стремление помешать реализации долгосрочных проектов «Роснефти», которые находятся либо в стадии разведки, либо в очень ранней стадии разработки, больше соответствует скрытой, чем заявленной цели, для достижения которой можно было бы ограничиться краткосрочным воздействием на российскую экономику и доходы бюджета РФ.
Таким образом, санкции, как заявил пресс-секретарь «Роснефти» Михаил Леонтьев, в действительности «являются способом конкурентной борьбы» и объясняются стремлением увеличить для России риски ведения бизнеса, в том числе создать необходимые предпосылки для вытеснения российских компаний из Азиатско-Тихоокеанского региона, где постоянно растет уровень энергопотребления. Однако, по мнению экспертов, системное манипулирование и создание неравных условий конкуренции может негативно сказаться на репутации Европейского союза. Тем более что энергетика, так же как и производство продовольствия, — это стратегически важная отрасль экономики, которая в принципе не должна подвергаться искусственному вмешательству, политическому давлению и манипулированию.
Вся власть у Совета
Эксперты признают, что односторонние экономические санкции по определению ограничивают торговлю и противоречат действующим положениям Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и ЕС, подписанного в 1994 году. Решение ЕС о введении санкций фактически является легитимированным отказом от своих международно-правовых обязательств.
В соответствии с установившейся судебной практикой данное Соглашение является обязательным для институтов ЕС и может служить основанием для оспаривания частными лицами и компаниями актов ЕС. Кроме того, санкции нарушают положения Соглашения о свободной торговле и инвестициях (договор ВТО).
Однако реальность такова, что на данном историческом этапе Совет ЕС (орган, в который входят лидеры национальных правительств) готов отказываться от обязательств, закрепленных в международных договорах, объясняя это соображениями общеевропейской безопасности. Именно этот институт, согласно Лиссабонскому договору о реформе ЕС, формирует «общую внешнюю политику» и имеет право принять любое политически мотивированное решение, которое не может быть оспорено в наднациональных институтах, в том числе и в Суде ЕС.
По словам Михаила Леонтьева, «Совет ЕС превысил свои полномочия, приняв вместо политического решения — законодательный акт и полностью проигнорировав законотворческий процесс». Тем самым были нарушены основополагающие принципы функционирования ЕС. По вопросам, связанным с общей внешней политикой и политикой безопасности (ОВПБ), решения принимаются единогласно на основании Договора о Европейском союзе. Такие решения являются политическими и должны устанавливать основные принципы, касающиеся ОВПБ. Дальнейшие положения, связанные с практической реализацией решения, разрабатываются Еврокомиссией и другими органами ЕС и принимаются на основании Договора о функционировании Европейского союза. В случае антироссийских санкций ЕС Совет ЕС принял настолько детализированное решение, что оно фактически подменяет собой законодательный акт. Таким образом, Совет ЕС проигнорировал законодательную процедуру и узурпировал полномочия, исключив из процедуры принятия нормативных актов другие органы ЕС. Очевидно, что такое положение вещей не устраивает Еврокомиссию.
Фактически дело «Роснефти» поднимает фундаментальный вопрос о системе распределения властей в ЕС, противоречиях между наднациональными и межгосударственными институтами.
Слепая Фемида против Хартии
В своих письменных объяснениях, представленных в Суд ЕС, ответчик не представил четкой и аргументированной позиции и, отказываясь говорить по существу дела, попытался втянуть адвокатов «Роснефти» в юридические споры о том, есть ли у суда полномочия пересматривать решения Совета ЕС. Если бы европейские страны соблюдали принцип разделения властей, который лежит в основе демократического устройства, ответ был бы очевиден.
В Европе, кажется, забыли о принципе верховенства права. Когда орган исполнительной власти фактически запрещает компаниям отстаивать свои контрактные права — что это как не разрушение устоев европейской правовой системы? Если суд не встает на защиту контрактных обязательств, можно ли говорить о независимости такого суда?
Сторонники наднациональной правовой модели ЕС убеждены, что Европейский суд должен иметь право пересматривать решения Совета ЕС в области внешней политики, особенно те решения, которые были приняты с целью оказать давление на государство, но нанесли при этом ущерб частным компаниям и лицам, не имеющим отношения к предмету политических противоречий.
Ведь в Договоре о Европейском союзе говорится, что Суд ЕС имеет право контролировать правомерность решений, принимаемых Советом ЕС и связанных с ограничительными мерами против физических или юридических лиц. По мнению большинства юристов, отсутствие у суда таких полномочий будет означать фундаментальный пробел в правовой защите компаний и физических лиц.
Европейская комиссия частично поддержала эту точку зрения, указав на право Суда ЕС рассматривать вопрос о законности актов, касающихся общей внешней политики и политики безопасности, в случае если они затрагивают права и обязанности третьих лиц. Совет ЕС занял противоположную позицию, полностью отрицающую юрисдикцию Суда ЕС.
Эксперты считают также, что Евросоюз, введя санкции, нарушил «фундаментальные права» российских компаний, в частности, право на справедливое судебное разбирательство и на эффективную правовую защиту. Эти права закреплены в Хартии Европейского союза об основных правах и Европейской конвенции по правам человека — документах, обязательных к исполнению в ЕС. Конвенция по правам человека, несмотря на свое название, защищает и права юридических лиц — прежде всего, право на эффективную судебную защиту.
Многие европейские правоведы рассчитывают, что в том случае, если «Роснефть» выиграет дело, полномочия главного исполнительного органа Евросоюза в области внешней политики будут ограничены и появится больше возможностей для защиты прав пострадавших лиц, что очень важно для правового климата в Европе.
И последнее, на что хотелось бы обратить внимание. Правила применения санкций не прописаны детально и зависят от их интерпретации третьей стороной. Таким образом, Советом ЕС нарушен принцип юридической ясности: не дано толкование целому ряду терминов, используемых в тексте Решения о санкциях (в частности, не уточняются термины «воды глубиной более 150 метров», «финансовая помощь», «передаваемые ценные бумаги», «сланец»). И если Суд ЕС и не удовлетворит иск «Роснефти», он, по крайней мере, вынужден будет предоставить четкую интерпретацию ключевых понятий.
Судебные прецеденты
Стоит отметить, что существуют прецеденты, когда решение о санкциях ЕС было пересмотрено. Правда, касалось это отдельных людей или компаний, оспаривающих фактическую основу такого решения. В ряде случаев иранские банки, включенные в санкционный список Евросоюза на том основании, что они оказывают финансовую поддержку правительству Ирана, успешно обжаловали постановление ЕС, поскольку европейские чиновники не могли представить достаточные доказательства в поддержку своего тезиса. Например, в сентябре 2014 года Европейский суд общей юрисдикции признал незаконной заморозку активов Центробанка Ирана в связи с тем, что основания, представленные Советом ЕС, были слишком «туманными и лишенными деталей». Иранские прецеденты закрепили в европейском правовом поле принцип, согласно которому санкции должны иметь доказательную базу и четкие формулировки.
В связи с отсутствием доказательств в Европейском суде было легко обжаловать включение в санкционный список лиц, подозреваемых в присвоении и незаконном переводе украинских государственных средств. Это, кстати, стало свидетельством того, что «крымские» санкции в целом составлены наспех и не имеют продуманной юридической базы.
Дело «Роснефти» отличается от данных прецедентов, прежде всего, тем, что в случае иранских санкций, например, существовал список лиц, которые обвинялись в противоправных действиях. Лица, которые не принимали участия в противоправных действиях, но попали в этот список, требовали своего исключения и легко добивались этой цели.
В деле «Роснефти» в первую очередь речь идет не о включении компании в санкционный список, а о законности введения широких ограничений на поставку товаров и услуг в энергетическом секторе, которые наносят серьезный ущерб частным корпорациям и их акционерам. Кроме того, никто не утверждает, что «Роснефть» и другие компании, против которых введены санкции, замешаны в каких-то незаконных действиях. Напротив, все участники процесса признают, что закон нарушен не был, а значит, расписываются в том, что Совет ЕС из политических соображений готов мириться с юридическим произволом, и на смену верховенства права в Европе приходит верховенство политики.
Мария Золотова
Расшифровка, или Заграница нам поможет
Кто и зачем обнародовал на Украине секретные материалы двухлетней давности
В СМИ и соцсетях продолжается обсуждение беспрецедентного информационного слива в интернете, где вдруг вынырнула из-под грифа «совершенно секретно» стенограмма заседания Совета национальной безопасности и обороны (СНБО) Украины, которое проходило два года назад, в самый разгар драматических событий в Крыму. Сегодня это и уникальный исторический документ, и сценарная заявка на боевик о событиях «русской весны» 2014-го. А еще прекрасная иллюстрация того, кто и что из себя представляет в нынешней украинской политэлите.
Напомним основные моменты того заседания. Исполняющий обязанности президента Украины Александр Турчинов в ответ на угрозу лишиться Крыма после референдума крымчан поставил на голосование СНБО вопрос о введении военного положения в стране, что по сути означало масштабное столкновение с Россией. Он говорит о полной мобилизации и переброске войск так решительно, будто точно знает: трезвые на голову соратники не дадут ходу этому буйному сценарию.
Так оно, собственно, и вышло. Читаем расшифровку. Глава МВД Аваков: «Отдельно говорю, что большинство населения Крыма занимает пророссийскую, антиукраинскую позицию. Это риск, который нам нужно учесть. Мы устанавливаем связь с сотрудниками, которые не предали, но среди милиции таких очень мало...» Глава СБУ Наливайченко: «Наши военные и силовики деморализованы. Многие из них не воспринимают новую власть и не готовы выполнять приказы или вообще изменили присяге. Особенно сложная ситуация в Военно-морских силах Украины. Есть подписанные рапорты, в том числе командующим ВМСУ, об отставке. Моральный и психологический климат в руководстве чрезвычайно низок, если не сказать вообще предательский...» Министр обороны Тенюх: «Есть просьба, чтобы не было прямого военного контакта. Мы не готовы к полномасштабной войне... Буду говорить откровенно. Сегодня у нас нет армии». Пан Парубий: «В этих условиях НАТО не возьмет на себя нашу проблему...» Премьер Яценюк: «Мы не готовы к военной операции. И это знают россияне. Я сегодня переговорил с вице-президентом США. У них пока что нет позиции...» Наконец, Юля Тимошенко: «Никакого военного положения и активизации наших войск! Мы должны стать самой мирной нацией на планете, просто вести себя как голуби мира...»
В общем, СНБО продемонстрировал выдержку и благоразумие: за предложенную Турчиновым резолюцию о военном положении проголосовал только сам Турчинов. В результате Крым стал российским, но главное — войны между Россией и Украиной не случилось.
Читая этот документ, понимаешь гораздо больше, чем в нем написано. Во-первых, насколько слаба Украина как новоявленное государство, которое за 23 года существования не смогло создать серьезные силовые структуры. Получив в качестве советского наследства мощную армию, флот и промышленную структуру ВПК, Украина умудрилась очень быстро все это развалить и распродать.
Между прочим, за 20 лет до заседания в Киеве Россия представляла собой примерно такое же убожество в плане обороноспособности. Вспомним, как в 1994-1995-м на операцию в Чечне собирали по всей стране с бору по сосенке более-менее боеспособную технику «времен Очакова и покоренья Крыма», как слали в Грозный морпехов, новобранцев... Сегодня у нас другие Вооруженные силы — и от этого ощущения как-то спокойнее.
Стенограмма заседания СНБО показывает нам и то, какого сорта люди пришли к власти после переворота в феврале 2014-го. Власть-то они захватили с помощью печенек и прочей поддержки Запада, а вот дальше — прострация и паралич воли, надежда только на заграницу, которая вдруг, ко всеобщему изумлению, не торопится помогать ребятам-демократам...
Да, кстати, как вообще столь секретный документ мог появиться в открытых источниках? И тут нет никакой шпионской саги. История банальна: стенограмму слил тот самый ястреб Турчинов. А мотив вполне прозаичный: из этого документа следует, что только он один тогда демонстрировал волю и агрессивность, в то время как его экс-начальница по партии «Батькивщина» Юлия Тимошенко изображала голубку мира. Похоже, таким экзотическим способом Турчинов решил дискредитировать Юлию Владимировну, которая в последнее время вновь стала набирать популярность на Украине. Она резко сменила имидж, избавившись от косы, и все чаще выступает против безумных реформ. И даже озвучивает идеи и предложения, за которые еще недавно можно было бы и в мусорный ящик сыграть. По последним опросам, популярность Тимошенко уже выше, чем у президента Порошенко.
Слово эксперту
Ростислав Ищенко, политолог
— Два года назад украинская власть представляла собой жалкое зрелище. Если что и изменилось за это время, то только в худшую сторону. Насколько мы видим из обнародованной распечатки, тогда они не понимали, насколько контролируют МВД, армию и спецслужбы. А теперь к этим проблемам добавилась еще одна: в стране совершенно официально существуют незаконные вооруженные формирования, с которыми они ничего сделать не могут, в чем и признаются. Вообще-то за два года любая власть должна стабилизироваться и навести порядок. Вспомним большевиков, которые пришли к власти в конце 1917-го, а через пару лет контролировали большую часть огромного государства. Здесь этого и близко нет.
А в это время
Правительственное Агентство международного развития США (USAID) ищет подрядчика для рекламы реформ на Украине. В конкурсном объявлении, размещенном на сайте администрации США, говорится, что цель проекта — «усилить поддержку украинской общественностью процесса реформ». В примечаниях указывается, что «среди украинцев царят большие неразбериха и недопонимание относительно того, насколько активно правительство проводит реформы и проводит ли оно их вообще».
Сергей Фролов
Подсчитали – прослезились. Первые результаты работы американского FATCA.
Согласно информации американского издания Wall Street Journal, благодаря механизмам закона FATCA налоговой службе США в 2015 году удалось собрать 13,5 миллиардов долларов налоговых платежей со своих граждан, имеющих счета за пределами страны. Эта сумма кажется весьма существенной, если бы не одно «но» - по расчетам специалистов, имплементация закона обошлась американским властям и иностранным финансовым учреждениям в сумму 1 триллион (!) долларов.
Таким образом, «окупаемость» FATCA оказалась на очень низком уровне. Ведь несложно подсчитать, что такими темпами размер налогов по FATCA вряд ли в ближайшие десятилетия перекроет расходы на его имплементацию. При этом нужно понимать, что основное бремя этих расходов легло все-таки на иностранные банки и финучреждения. Ведь это им нужно приводить в соответствие свою документацию и налаживать работу с американскими клиентами по новым стандартам. То есть, правительству США вроде как удалось решить часть своих проблем за чужой счет.
Но с другой стороны, рассчитывать на постепенное увеличение налоговых поступлений от закона FATCA скорее всего не приходится, поскольку количество американцев, отказывающихся от гражданства «цитадели демократии» неуклонно растет. Так, 2015-й год побил очередной рекорд по этому показателю – от гражданства США отказались 4 279 человек. Всего же с момента анонса положений FATCA (с 2010 года) от американского гражданства добровольно отреклись уже более 15 000 человек. При чем в большинстве случаев это самые состоятельные лица с доходами гораздо выше среднего (то есть те, которым есть что прятать от налоговой).
И хотя в США сейчас развернута оголтелая пропагандистская кампания и практически «из каждого утюга» таких бывших граждан клеймят позором и обвиняют в непатриотичности – результаты от этого не меняются. Успешные деловые люди привыкли скрупулезно подсчитывать свои доходы и расходы и в нынешних условиях предпочитают «голосовать ногами», то есть отказываться от гражданства и навсегда уезжать из страны.
Напомним, закон FATCA (Foreign Account Tax Compliance Act) был принят еще в 2010 году. Суть его заключается в следующем: зарубежные страны должны отправлять регулярные отчеты в американскую налоговую службу (IRS) о всех счетах американских граждан, открытых в финансовых учреждениях таких стран. Если какая-то страна отказывается от этого, то все доходы, полученные резидентами такой страны на территории США, будут облагаться американским налогом на репатриацию прибыли (Withholding Tax) в размере 30%.
ОАЭ становятся новым центром оффшорной индустрии
Количество новых компаний, зарегистрированных в Международном Финансовом Центре Дубая (одного из эмиратов ОАЭ), в 2015 году увеличилось на рекордные 27%. Такой рост объясняют тем, что привычные оффшорные юрисдикции подвергаются огромному давлению со стороны высоконалоговых стран, становятся все более прозрачными и постепенно теряют свою привлекательность для международного бизнеса.
В свою очередь Эмираты в последнее время осуществили ряд преобразований, которые сделали данную юрисдикцию весьма удобным местом для регистрации компаний. Например, эмират Дубай предлагает:
Нулевую процентную ставку на доходы на 50 лет после регистрации.
100%-ное иностранное владение компанией.
Англо-саксонскую правовую систему, привычную для бизнесменов из многих стран.
Отсутствие валютных ограничений.
Еще одним субъектом ОАЭ, предложившим чрезвычайно выгодные условия регистрации и функционирования компаний, стал эмират Рас-эль-Хайма, расположенный в северной части страны. В стремлении стать достойной альтернативой классическим оффшорным юрисдикциям местные власти запустили несколько льготных режимов для оффшорных компаний, самым популярным из которых является режим RAK Free Trade Zone (RAKFTZ) - свободная торговая зона.
Для украинских бизнесменов огромным преимуществом регистрации оффшорной компании в этой стране является и то, что ОАЭ не входят в украинский перечень оффшорных зон (Распоряжение КМУ 2011 года), а также не входят в украинский перечень юрисдикций, подпадающих под правила о трансфертном ценообразовании (Распоряжение КМУ 2015 года). Таким образом, безналоговые оффшорные компании из ОАЭ можно без ограничений использовать при организации экспорта-импорта.
Панамский бунт на корабле
Панама, одна из «основных» оффшорных юрисдикций, ставит под угрозу глобальную имплементацию международных механизмов финансовой прозрачности. Власти этой страны засомневались в целесообразности имплементации Единого Стандарта Отчетности (Common Reporting Standard - CRS) и настаивают на двусторонних договорах в этой сфере. Естественно, присоединяться к этим механизмам Панама в ближайшее время также не намерена. То есть, в случае с Панамой «уже никто никуда не идет».
Ранее политическое руководство Панамы обещало присоединиться к стандарту CRS и начать автоматический обмен налоговой информацией с 2018 года. Теперь же «политика партии» резко поменялась и панамские власти говорят о том, что обмен информацией будет проводиться только на двусторонней основе со странами, которые «способны управлять информацией, касающейся налоговых вопросов» (то есть, при желании Панама может отказать любой стране в таком обмене).
Что интересно, этот «панамский демарш» не помешал Межправительственной Комиссии по Борьбе с Отмыванием Незаконных Средств (ФАТФ) исключить Панаму из своего «серого» списка и похвалить ее за недавно принятое «прогрессивное анти-отмывочное законодательство».
26 февраля т. г. в Москве состоялось расширенное заседание коллегии Федеральной миграционной службы.
– Обсуждая нашу работу, мы, несомненно, должны учитывать затронувший Европу миграционный кризис. Необходимо просчитать его возможное влияние на ситуацию в России, извлечь опыт из тех ошибок, которые были допущены в европейской политике. Наш анализ ситуации в странах ЕС говорит о том, что управление миграционными процессами Евросоюзу пока не удается, – обратился к собравшимся руководитель ФМС России Константин Ромодановский. – В результате сегодня под вопросом один из важнейших результатов европейской интеграции – свобода передвижения в Шенгенской зоне.
В заседании приняли участие первый заместитель Председателя Правительства России Игорь Шувалов, руководство миграционной службы, представители Администрации Президента, Правительства, Федерального Собрания, Совета Безопасности, федеральных органов исполнительной власти, общественных организаций и научного сообщества, а также начальники территориальных органов ФМС России.
– За годы совместной работы между Правительством России и Федеральной миграционной службой сложилось полное взаимопонимание. Говоря об итогах 2015 года, и это общее мнение правительства, Федеральная миграционная служба с задачами справляется, работает удовлетворительно, – сказал первый заместитель Председателя Правительства России Игорь Шувалов. – Даже такая сложная задача, как обеспечение паспортами жителей Крыма, успешно выполнена в поставленные сроки.
С докладом «Об итогах служебной деятельности Федеральной миграционной службы за 2015 год и задачах по реализации государственной миграционной политики в 2016 году» выступил руководитель ведомства.
По мнению главы миграционной службы, российская практика приема лиц, прибывающих в экстренном массовом порядке, оказалась по сравнению с европейской более жизнеспособной. Почти два миллиона жителей юго-востока Украины были приняты ФМС России. Большая часть прибывших получила правовой статус, работу, пусть и временно, но и жилье. Именно участие в трудовой деятельности является главным элементом интеграции. В результате россияне не ощутили дискомфорта от прибытия такого количества лиц, ищущих убежище.
– На первый план выходят вопросы обеспечения национальной безопасности в сфере миграционной политики, – продолжил Константин Ромодановский. – В Стратегии национальной безопасности, утвержденной Президентом России 31 декабря 2015 года, указывается на рост угроз, связанных с незаконной миграцией, а наличие условий для незаконной миграции названо одной из главных стратегических угроз национальной безопасности в сфере экономики.
Контроль за сроками пребывания иностранцев в России и закрытие въезда мигрантам-нарушителям реализуются с помощью информационной системы ФМС России. За три года въезд в страну закрыт почти 1,7 млн. иностранных граждан. Такое «бесконтактное» выявление нарушителей миграционного законодательства позволяет сэкономить значительные финансовые средства.
За прошлый год было выдворено и депортировано почти 120 тыс. нарушителей. Количество незаконно работавших еще год назад составляло 3,7 млн. человек. Такая ситуация вызывала определенную напряженность и не способствовала поддержанию межнационального согласия в обществе. Сегодня данный показатель снижен почти в 2 раза. Более чем на миллион уменьшилось число въехавших и находящихся в России мигрантов. Количество автоматически выявляемых каждый день нарушителей сроков пребывания в России в 2016 году снизилось более чем в 2 раза.
В заключение мероприятия руководитель Федеральной миграционной службы Константин Ромодановский поставил личному составу ФМС России приоритетные задачи на 2016 год, среди которых реализация второго этапа государственной миграционной политики России, совершенствование нормативной правовой базы в сфере миграции, противодействие незаконной миграции, усиление контроля за соблюдением режима пребывания и осуществления трудовой деятельности и др.
Падение поставок российского газа в Турцию: ценовой конфликт или просто пришла весна?
Поставки газа по сравнению с аналогичным периодом прошлого года сократились почти наполовину. Ранее СМИ сообщали, что «Газпром» отменил скидку для Турции, что могло стать причиной снижения объемов поставок
«Газпром» резко сокращает поставки газа в Турцию. Об этом сообщила компания «Булгартрансгаз», которая импортирует около половины от общего объема турецких поставок голубого топлива. На прошлой неделе поставки достигли своего минимального значения, сократившись на 50% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Накануне турецкие компании получили на 40% газа меньше, чем год назад в этот день.
Минэнерго Турции объясняет это ценовыми разногласиями с «Газпромом». Источник газеты «Коммерсантъ» в российской госкомпании рассказал, что с начала года «Газпром» отменил скидку для турецких компаний, но турки оплатили январские поставки по старой цене, и поэтому объем поставок был сокращен на размер недоплаты. Партнер консалтинговой компании RusEnergy Михаил Крутихин указывает на еще одну возможную причину сокращения поставок:
Михаил КрутихинМихаил Крутихин
партнер консалтинговой компании Rusenergy
«Во-первых, из-за теплого климата в этот сезон обычно очень сильно снижается потребление газа в Турции. Идет резкое по сравнению с зимой потепление, и, естественно, поступление газа из России тоже снижается. Но это можно выдать за то, что «Газпром» ведет себя как политический инструмент внешней политики России. Судя по всему, это несколько надуманное объяснение. Да, по цене по-прежнему спорят. Во-первых, турки говорят, что в России было обещание снизить цену российского газа на 10,25% и это обещание не выполнено. В России говорят, что никакими документами обещание не было закреплено, оно было дано устно, поэтому никакой силы не имеет. В настоящее время никаких альтернатив российскому газу нет. Больше 40% газа, который потребляется в Турции, приходит из России по двум маршрутам: по старому маршруту через Украину, Румынию, Болгарию напрямик в Турцию и через Черное море по газопроводу «Голубой поток».
«Газпром экспорт» не подтвердил, но и не опроверг сообщения о значительном снижении поставок в Турцию. В компании лишь сообщили, что продолжают переговоры с турецкими потребителями газа.
С чем может быть связано падение поставок в Турцию, и почему российская сторона это не комментирует?
Алексей Гривач
заместитель гендиректора по газовым проблемам Фонда национальной энергетической безопасности
«Газпромэкспорт» связан и контрактными, и всякими юридическими формальностями, есть ограничения на публичные комментарии в таких случаях. Но, вообще, вы же видите, февраль аномально теплый по сравнению с прошлым годом, но в то же время есть определенная проблема, связанная с оплатой газа трейдерами. Они заплатили в соответствии со своим пониманием цены, а не столько, сколько положено по контрактам. В связи с этим тот газ, который они не оплатили, им и ограничены поставки».
Добавим, что в прошлом году «Газпром» поставил в Турцию 27 млрд кубометров газа. При этом глава компании Алексей Миллер заявлял в январе текущего года, что поставки в Турцию увеличились на 3,5% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года.
Сергей Горьков — новый глава Внешэкономбанка
Его назначил президент Владимир Путин, подписав указ об отставке Владимира Дмитриева. Именно Горькову прочили пост нового главы ВЭБа
Новый руководитель Внешэкономбанка — Сергей Горьков. Владимир Путин назначил его на этот пост, подписав указ об отставке Владимира Дмитриева.
Горьков — человек из команды Германа Грефа, бывший зампред правления Сбербанка. Он активно участвовал в его реформировании и занимался там кадровой политикой. Именно Горькова называли наиболее вероятным кандидатом на пост главы Внэшэкономбанка, напоминает председатель совета директоров МДМ Банка Олег Вьюгин:
Олег Вьюгин
председатель Совета директоров «МДМ-банка»
«Во-первых, достойных кандидатов было много. Я считаю, что дело даже не только в конкретном человеке, а в том, что всю структуру или схему ВЭБа нужно менять. Когда задумали этот институт развития, его превратили в институт квазибюджетного финансирования тех проектов, которые из бюджета финансировать было просто не очень приятно и удобно. А если говорить о назначении, то, наверно, Герман Оскарович сыграл какую-то роль. Он, наверное, хорошо знает Горькова и просто порекомендовал его как достаточно эффективного человека. Это, наверное, сыграло роль в назначении. Никоим образом не хочу умалять его личные достоинства и способности, я думаю, что они вполне соответствуют поставленным задачам. Вообще, возможно, что и проблемы Внешэкономбанка в данный момент были преувеличены, потому что все-таки мы знаем, что большая часть «потерь» приходилась и приходится на Украину. На самом деле там надо просто разговаривать, найти какие-то разумные решения. Мне кажется, они уже почти найдены. Так что я не думаю, что будут какие-то непосильные задачи. Мне кажется, что надо вообще переформатировать всю миссию и функцию ВЭБа, сделать так, чтобы все-таки это не был институт, куда можно сбросить риски».
Господдержка ВЭБа в этом году может составить почти 150 млрд рублей. С конца прошлого года в Кремле обсуждают варианты помощи ВЭБу, связанные в том числе с выплатой внешних обязательств. В послании Федеральному Собранию 3 декабря Владимир Путин заявил, что многие из институтов развития превратились в настоящую «помойку для плохих долгов» и нуждаются в чистке.
Но в проблемах ВЭБа виноват не бывший руководитель Дмитриев. Высокорисковые операции выполнялись этой структурой по приказу сверху, и вряд ли эта система изменится с приходом Горькова, считает профессор Высшей школы экономики Иван Родионов:
Иван РодионовИван Родионов
профессор кафедры экономики и финансов НИУ ВШЭ
«Для меня странно, что вообще сменили Дмитриева. А почему выбор пал на него? Он известный человек, известный достаточно давно, был близок к Грефу. С учетом того, что статус Внешэкономбанка в качестве института развития и кармана для чрезвычайных ситуаций, по сути дела неподконтрольного никому, важно сохранить, по-видимому, пришли к выводу, что он сможет это сделать. Проблемы связаны не с работой банка, а с тем, что банк использовался достаточно хищнически: когда происходили какие-то чрезвычайные большие траты, он привлекался к этому без должного обоснования, фактически в приказном порядке. Я не думаю, что этот порядок действий в отношении банка изменится. Конечно, там будут учитывать риски более тщательно, но все-таки дыра в полтора триллиона рублей — это большой объем. Я думаю, что ничего не изменится, потому что в наших условиях, в условиях ручного управления, в условиях постоянных проблем, возникающих внезапно, о которых можно было подумать заранее, но никто не ответил за то, что не подумал об этом, такой банк необходим, и фактически с ним будет то же самое, что было. По-видимому, через несколько лет мы опять встретим такую же ситуацию, как сегодня».
Из Сбербанка Горьков приведет и часть своей команды. ТАСС со ссылкой на свои источники в банковских кругах сообщает, что старший вице-президент Сбербанка Светлана Сагайдак займет в ВЭБе должность зампредседателя правления банка, а пост зампреда — старший вице-президент Сбербанка Николай Цехомский.
Ушедший в отставку Владимир Дмитриев руководил Внешэкономбанком 12 лет. РБК со ссылкой на близкие к ВЭБу источники сообщал о том, что руководство страны хотело назначить председателем Внешэкономбанка самого Германа Грефа. «Но поскольку это нереально, то хотя бы одного из его заместителей, которого Греф выпестовал», — приводит цитату РБК.
Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков назвал поспешными вопросы о реформировании ВЭБа после назначения Горькова и призвал дать новому руководителю время войти в курс дела. «Через какой-то период уже можно будет интересоваться какими-то планами», — ответил он на вопрос Business FM.
Заместители глав МИД Ирана и России обсудят ситуацию в Украине
Заместитель главы Министерства иностранных дел России Григорий Карасин планирует посетить Иран в целях проведения переговоров с заместителем министра иностранных дел ИРИ Ибрагимом Рахимпуром.
Как отмечается в сообщении российского внешнеполитического ведомства, в ходе посещения дипломата, которое состоится 2-3 марта, стороны затронут каспийскую проблематику, ситуацию в Центральной Азии и Закавказье, а также процесс реализации минских договоренностей в Украине.
«В ходе очередного раунда консультаций Карасина с заместителем министра иностранных дел Исламской Республики Иран Ибрагимом Рахимпуром предполагается обсудить некоторые аспекты российско-иранских отношений, актуальные вопросы региональной повестки дня. Запланирован обмен мнениями по каспийской проблематике, ситуации в Центральной Азии и Закавказье, а также хода реализации минских договоренностей по разрешению кризиса на Украине», — говорится в сообщении МИД.
По информации Iran.ru, ранее Министерство иностранных дел Ирана также сообщал о визите Карасина в Тегеран в целях проведения консультаций со своим иранским коллегой Ибрагимом Рахимпуром.
ДТЭК снизила добычу угля в 2015 году на 22,7% - до 28,7 млн тонн
Поставки угля на внешние рынки в 2015 году составили 1,4 млн тонн, что на 65,8% ниже показателя 2014 года.
Основные факторы, повлиявшие на показатели:
- дефицит маневренных мощностей в ОЭС Украины в начале года, вызванный недостаточными объемами топлива. Компания в 1 квартале импортировала ресурс из ЮАР и Австралии, чтобы покрыть дефицит мощности при прохождении отопительного сезона 2014-2015 годов;
- разрушение железнодорожной инфраструктуры в зоне АТО, что в первом полугодии существенно ограничивало отгрузки антрацита и тощих углей с шахт ДТЭК Ровенькиантрацит, ДТЭК Свердловантрацит и ДТЭК Шахта Комсомолец Донбасса;
- снижение поставок угля промышленным потребителям Украины на 36%, или 449 тыс. тонн, в связи с падением промышленного производства на 13,5% в 2015 году и перенаправлением ресурса на ТЭС ДТЭК Энерго для прохождения отопительного сезона;
- лицензирование экспортных операций с антрацитом стало сдерживающим фактором для поставок на внешние рынки. При этом потребление электроэнергии в Украине снизилось на 11,3%, или 19,3 млрд кВт•ч, а поставки угля из зоны АТО стабилизировались во втором полугодии. В 2015 году из зоны АТО было поставлено 3,2 млн тонн угля, из них 2 млн тонн приходится на второе полугодие, что на 160% превышает показатель за аналогичный период 2014 года.
28,7 млн тонн угля подняли на-гора шахтеры компании ДТЭК Энерго в 2015 году, что на 22,7% ниже показателя 2014 года. Соответственно обогатительные фабрики снизили объем производства: переработка рядовых углей составила около 20 млн тонн, выпуск концентрата — 12,3 млн тонн.
Добыча газовых марок угля сохранилась практически на уровне 2014 года — 22,1 млн тонн. Шахтеры компании полностью обеспечили ТЭС углем газовых марок. Это позволило станциям работать в режиме повышенных нагрузок для стабилизации производства электроэнергии в Украине, несмотря на заниженную топливную составляющую в тарифе для ТЭС ДТЭК Энерго и высокий уровень задолженности ГП «Энергорынок».
Горняки ДТЭК Павлоградуголь внесли значительный вклад в стабилизацию производства электроэнергии в Украине, увеличив производительность труда на 2,2%, до 99,5 тонн/чел./мес. по итогам 2015 года. В то же время недофинансирование тепловой энергетики значительно ограничивает развитие угольной отрасли. Это приводит к сокращению проведения горных выработок, отсутствию возможностей по закупке и ремонту горно-шахтного оборудования.
Добыча антрацита и тощих углей ДТЭК Ровенькиантрацит, ДТЭК Свердловантрацит и ДТЭК Шахта Комсомолец Донбасса снизилась на 63,4%, или 8,0 млн тонн. При этом во втором полугодии предприятия увеличили добычу угля на 59,5%, или 1 млн тонн, по сравнению с первым полугодием 2015 года. Это стало возможно благодаря восстановлению железнодорожного перехода Никитовка-Майорская, разрушенного во время боевых действий в 2014 году. Среднесуточные поставки угля из зоны АТО в 4 квартале увеличились на 80% по сравнению с аналогичным показателем 2014 года, до 10,2 тыс. тонн.
ДТЭК Энерго в 2015 году инвестировал в обновление парка проходческой техники и модернизацию транспортной цепочки свыше 1,2 млрд грн.
ДТЭК ЦОФ Павлоградская: начата модернизация первой секции фабрики. Проект направлен на увеличение объемов переработки рядовых углей с 3,8 до 7 млн тонн в год, что снизит расходы на обогащение на сторонних ЦОФ и оптимизирует логистическую цепочку шахта-ЦОФ-ТЭС. После завершения проекта фабрика сможет отказаться от использования илонакопителя, что позитивно скажется на экологии региона.
ДТЭК Октябрьская ЦОФ: на первой секции введен в эксплуатацию и успешно работает тяжелосредный гидроциклон, который заменил отсадочную машину. Это повышает производственную мощность фабрики, увеличивает зольность отходов, снижает эксплуатационные затраты, способствует стабильной и безаварийной работе предприятия.
ДТЭК Павлоградуголь успешно завершил промышленные испытания нарезного комплекса нового поколения — КНФ. Первый комплект КНФ начало применять ШУ Першотравенское, что позволит обеспечить высокий уровень безопасности труда персонала и на 30% снизит время на проведение монтажных камер. Продолжается строительство вентиляционной скважины на шахте «Юбилейная». Завершен первый этап проекта — пробурена скважина, смонтирован копер, запущен вентилятор. На втором этапе проводится монтаж подъемной машины и строительство копра и надшахтного здания. Вентиляционная скважина обеспечивает шахту необходимым количеством воздуха, что дает возможность стабильно работать.
Продолжается проект по увеличению пропускной способности подъемного комплекса на шахте им. Героев Космоса, направленный на увеличение производительности угольного подъема до 3 млн тонн в год.
Любовь зрителей надо заслужить
Автор: Виктор КОЖЕМЯКО.
В связи с тем, что нынешний год объявлен властями Годом кино, «Правда» обратилась к известным кинемато-графистам страны с просьбой поделиться своими мыслями о состоянии отечественного киноискусства и перспективах его развития. Первые ответы на заданные вопросы были опубликованы в №1, №7 и №13. Сегодня, в преддверии Международного женского дня 8 Марта — очередная публикация, подготовленная Виктором КОЖЕМЯКО.
Любовь зрителей надо заслужить
Татьяна КОНЮХОВА,
народная артистка России:
— Конечно, у нас было великое советское кино — это неоспоримо. И, конечно, после 1991 года в этом важнейшем из искусств (Владимир Ильич Ленин был совершенно прав, когда так его назвал!) мы понесли огромные потери.
Я могу сказать, что, как и большинство моих современников в нашей стране, росла, воспитывалась, училась на лучших советских фильмах. Например, «Цирк» Григория Александрова, где впервые зазвучала песня «Широка страна моя родная», смотрела больше 20 раз. А «Молодая гвардия» Сергея Герасимова не только потрясла меня до глубины души, но и повлияла на мой выбор профессии. Увидев в этой картине, вышедшей к 30-летию комсомола в 1948 году, столько замечательных молодых актёров, тогда ещё студентов ВГИКа, я тоже решила поступать в этот уникальный институт. И в 1949-м поступила…
В самое трудное для Родины время кино наше было с народом и помогло ему выстоять. Оно доходило до самых дальних кишлаков, аулов и селений, и зал всюду замирал, покорённый действием на экране. Что уж говорить про годы войны: очевиден бесценный вклад советских кинематографистов в достижение Великой Победы.
Навсегда врезался в мою память ноябрьский вечер 1943 года. Отец на фронте, а мы с мамой и сестрой в эвакуации. Это небольшой казахстанский городок Мерке близ Киргизии. Так вот, перед очередной годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции мы в клубе с замиранием сердца смотрим фильм «Два бойца». И вдруг в зале зажигается свет, на сцену выбегает какой-то парень и восторженно кричит:
— Товарищи! Только что пришло сообщение: от немецко-фашистских захватчиков освобождена столица Советской Украины — город Киев!
Невозможно описать, что тут в зале началось. Люди обнимались и целовались, смеялись и плакали. Причём здесь были казахи, русские, украинцы, киргизы, то есть наши советские соотечественники самых разных национальностей. И для всех прозвучавшее сообщение означало большой общий праздник!
Вот в какой стране мы жили, потому и в кино того времени это чувствовалось. Лет десять назад, ещё до пресловутого «евромайдана», была я с Инной Владимировной Макаровой и Светланой Светличной в Киеве. Выступая там, рассказала о памятном вечере 1943 года. Мне показалось, что слушатели в большинстве восприняли это не просто с интересом, но и с волнением. Были дружные аплодисменты. Значит, поняли меня и пережили всё вместе со мной.
Вот я и думаю: а каким же образом многих из этих людей сумели за короткое время так враждебно настроить по отношению и к России, и к тому нашему общему, прекрасному советскому прошлому? Ужасно это. Видите, можно хорошее, доброе взращивать в человеке, в том числе с помощью кино, а можно привить ему и дурное, злое…
Очень горько, что в последние десятилетия американские «блокбастеры» стали пропагандироваться у нас как некий эталонный образец, а к собственному кинематографическому опыту, который в своё время получил высочайшую оценку и на Западе, внедряется явно пренебрежительное отношение. Всё-таки от родной земли нельзя отрываться! Я вот заметила: некоторые из наших актёров и других деятелей кино подались в Америку искать успеха и счастья, да что-то ничего яркого или хотя бы заметного из этого не получилось.
А в родной стране, помня советское время, многие по-прежнему сохраняют интерес и даже уважение, любовь к тем, кто понравился им на экране — пусть даже было это уже достаточно давно. Сошлюсь хотя бы на своё 12-летнее участие в кинофестивале «Амурская осень», который проходит в Благовещенске и во всей Амурской области. Встречают нас, актёров советских поколений, ну просто изумительно, и в этом, безусловно, дань благодарности за прежние наши работы.
Прошлой осенью, скажем, посчастливилось мне поездить по дальневосточной земле вместе с Зинаидой Кириенко и Аристархом Ливановым. «Наматывали» по 300 километров в день и даже усталости при этом не чувствовали. А всё потому, что была на встречах со зрителями необыкновенная атмосфера доброжелательства и гостеприимства, от которой, честно говоря, в так называемое постсоветское время постепенно начинаешь отвыкать.
Да, мы понимаем: нам это — благодарность за прошлое, а молодым артистам — аванс на будущее. Люди всегда ждут по-настоящему хороших, душевных, талантливых картин, ждут и верят, что они появятся.
Талантами наша страна не оскудела. В этом убеждаюсь, работая на кафедре режиссуры и мастерства актёра в Московском государственном институте культуры. Выпустила недавно в своей мастерской очень значимые для меня чеховские спектакли — «Чайку» и «Иванова». Но понимаю, будущее ребят, которые в них сыграли, зависит не только от их дарований, но и от тех условий, в которых им придётся работать. Очень хочется, чтобы условия эти были благоприятными для творчества.
Мы потеряли умного учителя жизни
Людмила ЗАЙЦЕВА,
народная артистка России:
— За последние два с лишним десятилетия кино, без которого раньше я просто жизни своей не могла представить, стало мне совершенно неинтересно. И не только потому, что теперь сниматься почти не приглашают, а то, что предлагается, для меня неприемлемо (последняя по времени значительная работа Людмилы Васильевны — роль матери Григория Мелехова в «Тихом Доне» режиссёра Сергея Урсуляка. — Ред.). Главное, из-за чего так резко упал мой интерес к современному кино, заключается в его теперешнем состоянии.
Кино упало, причём ужасающе низко. Ушло из него всё, чем оно особенно было мне дорого. Да и не только мне, конечно! Ушло содержание воспитательное, нравственное, героическое.
Мы когда-то с детства и юности привыкали, что кино — это образец жизни. Даже моду в одежде нередко брали с экрана. Не говоря уж о том, что после многих фильмов непременно хотелось сделать что-то хорошее — например, помочь кому-нибудь в беде или поехать на дальнюю стройку… Во всяком случае киноэкран дурному нас не учил. А теперь, я считаю, мы потеряли того умного и чуткого наставника жизни.
Да случайно ли, что кинотеатров осталось так мало, но и в них люди почти не ходят? А ведь я прекрасно помню, какой радостью бывала для нас, молодых, встреча с фильмами, где играли любимые актёры. И мама моя, её пожилые сельские сверстницы, отстряпавшись и управившись с другими домашними делами, готовились идти в клуб на новую картину как на праздник. В ожиданиях своих редко обманывались, так что долго потом обсуждали увиденное и пережитое…
Ну а сегодня? По-моему, в последние годы всемерно воспитывается обыватель, жующий и равнодушно упёртый в телеэкран. А оттуда ему мало хорошего преподносят. Иногда начинаю смотреть какой-нибудь сериал, показываемый в наилучшее время выходного дня, но, как правило, очень скоро телевизор выключаю. До того всё это однообразно, бездарно и угнетающе.
Можно сказать одной фразой: какое время, такое и кино. Ну, конечно, молодёжь «самовыражается», как ныне принято говорить. Но это же, выходит, лишь «для себя», а не для публики, поскольку широкий зритель вряд ли обрадуется такой продукции.
Вот мне по линии киноакадемии «Ника» присылают списки фильмов, представленных в очередной раз на премию. Так уже названия о многом говорят: «Арвентур», «Реверберация», «Метаморфозис», «Инсайт», «Между нот, или Тантрическая симфония»…
На что и кому выделяются деньги министерством культуры? Я знаю серьёзных и талантливых людей с действительно интересными замыслами, однако реализовать это у них нет возможности.
В заключение — о так называемых ремейках, то есть о производстве картин, пытающихся «по-новому перепеть» популярные в своё время советские фильмы. Но ведь получается-то убожество или ещё хуже — всё выворачивают наизнанку, как в новом варианте «Молодой гвардии».
Или, скажем, «А зори здесь тихие…», «Небо. Самолёт. Девушка» (вместо «Ещё раз про любовь»)… Ну кому и зачем это надо? Разве что «распиливающим» деньги при съёмках.
Молодёжь охотно смотрит лучшие советские фильмы
Тамара СЁМИНА,
народная артистка России:
— Разумеется, я хочу, чтобы возродилось наше былое кино. А для этого нужно, чтобы современный российский кинематограф повернулся лицом к настоящим художникам — талантливым режиссёрам, операторам, сценаристам, артистам. Если они будут действительно востребованы, то творчески оживут, а вместе с тем и кино воспрянет.
Много чего развалили. Нет уже прежнего «Мосфильма», других киностудий, какими знали мы их в советское время. Впрочем, развал всего — по всей стране, далеко не только в кино. И у меня такое ощущение, что говорить об этом бесполезно. Что толку говорить, если тебя никто не слышит?
Хотя, я считаю, твёрже обращаться надо по проблемам кино к директору «Мосфильма» Шахназарову, к министру культуры Мединскому и другим, от кого что-то реально в этой сфере зависит. У нас в последние годы стало обычным произносить добрые и красивые слова о человеке искусства у крышки его гроба. Провожать в последний путь, торжественно прощаться — это для некоторых стало прямо-таки любимым занятием. Побольше бы внимания к людям при жизни!
Не подумайте, что я жалуюсь на свою судьбу. Как ни удивительно, без работы не сижу. Зовут на телевидение, снимаюсь в сериалах, даже с коллегами делюсь иногда ролями, которые мне предлагают. Другой вопрос, каково бывает качество предлагаемых сценариев и ролей…
А молодёжь, по моим наблюдениям, всё больше смотрит наши советские фильмы. Смотрит их с удовольствием. Какое счастье, что они есть! И будут.
Кризис замкнет МКАД
Проекту развития МКАД и прилегающей территории мешает экономический кризис
Даниил Ломакин
Власти Москвы готовятся к новой масштабной реконструкции МКАД. В ходе работ прилегающие территории начнут застраивать домами и офисами. Как выяснила «Газета.Ru», процесс согласования плана развития территорий мог затянуться из-за экономического кризиса, который осложнил задачу властей по достижении договоренностей с инвесторами. Кроме того, разработчики столкнулись и с юридическими проблемами в области землепользования.
Столичное правительство заявило о планах утвердить в течение текущего года территориальную схему развития МКАД. «Комплексное развитие МКАД — новый глобальный проект, к которому мы приступим в этом году после утверждения территориальной схемы», — заявил заммэра Москвы по вопросам градостроительной политики Марат Хуснуллин.
Он отметил, что на сегодняшний день порядка 200 въездов и выездов на МКАД не соответствуют нормам безопасности — их начнут приводить в порядок. Помимо этого, на некоторых развязках МКАД появятся дублеры, общая протяженность которых пока неизвестна. В общей сложности проект развития кольцевой дороги предполагает строительство порядка 200 км новых дорог вокруг МКАД.
Главной задачей этого проекта власти называют снижение загруженности МКАД. Например, в рамках проекта будут построены разгонные полосы у 12 транспортных развязок МКАД. Основная проблема нынешнего кольца, по мнению властей, — клеверные развязки.
Чиновники поясняют, что, если поток машин растет и блокируется один въезд, движение останавливается и на остальных. Поэтому вместо развязок клеверного типа будут строиться развязки с направленными съездами. Предполагается, что пропускная способность при этом увеличится на 25–30%.
В рамках глобального развития МКАД предполагается не только дорожное строительство и реконструкция, но и развитие прилегающих территорий.
Территорию вокруг кольца планируют застроить жилыми и коммерческими зданиями.
«Это необходимо для того, чтобы создать большее число рабочих мест. В этом случае люди смогут работать вблизи своего жилища», — поясняли столичные чиновники.
На реализацию проекта по развитию МКАД в мэрии отводят срок от пяти до десяти лет. Что касается финансовых затрат, то в прошлом году стоимость проекта оценивалась чиновниками в 100 млрд руб.
Сроки постоянно сдвигаются
Известно, что проект будет финансироваться в основном из бюджетных средств. Лишь порядка 10% (около 20 км) дорог может быть построено на деньги бизнеса. Так, компании, желающие построить что-либо у МКАД, московские власти обязывают взять на себя и строительство дороги. «Это могут быть небольшие участки от 500 м до 1 км», — пояснял ранее Хуснуллин.
Глава департамента развития новых территорий Владимир Жидкин, в свою очередь, утверждал, что инвесторы вложат в реконструкцию МКАД примерно 11 млрд руб., а принципиальные договоренности об инвестициях достигнуты более чем с десятью компаниями, чьи объекты расположены вблизи кольцевой дороги.
Примечательно, что сроки согласования проекта уже переносились несколько раз — изначально он должен был быть одобрен еще летом прошлого года. По словам источника «Газеты.Ru» в транспортном комплексе Москвы, одна из причин — экономический кризис.
«Никто из владельцев бизнеса, тех, кто работает на прилегающих к МКАД территориях, в текущей экономической ситуации не хочет просто так отдавать крупные суммы на строительство и реконструкцию дорог, — говорит источник. — Переговорами по этой теме занимаются чиновники из депстроя. Они пытаются убедить предпринимателей, что такого рода инвестиции выгодны не только городу, но и им самим».
По информации собеседника, сам проект планировок был готов еще в прошлом году. «Тем не менее НИиПИ Генплана Москвы довольно долго его «рисовал», — поясняет он. —
Когда работа только начиналась, никто не предполагал, что вокруг МКАД окажется такое количество собственников, с которыми придется согласовывать проект. Кроме того, у собственников на руках было много совершенно разных разрешительных документов на те съезды-выезды, которые они обустраивали. При это никто не понимал, насколько все эти документы законны».
Научный руководитель НИИ транспорта и дорожного хозяйства Михаил Блинкин также отмечает, что сложность реконструкции МКАД связана в первую очередь с юридическими вопросами землепользования. «Яркий пример — права на земли вокруг станций метро в центре Москвы, — пояснил «Газете.Ru» он. — Вокруг МКАД такая же ситуация, только помноженная на масштабы больших инвестиционных проектов».
Что касается самой реконструкции, то, по словам Блинкина, разгрузить МКАД можно существенно сократив количество примыканий к ней. «Сегодня их число для дороги такой категории просто зашкаливает. Поэтому тут нужны стандартные меры — все примыкания надо уводить от так называемой экспрессной части МКАД в коллекторы — боковые дорожки».
Экономический кризис и МКАД
«Финансовая ситуация в стране не позволит запустить серьезный проект по реконструкции МКАД, — полагает гендиректор ЦИТИ Михаил Барышев. — Но те меры, которые принимаются сейчас, а именно выделение некоторых съездов в отдельные полосы, положительно сказываются на пропускной способности дороги».
О влиянии экономической ситуации на судьбу проекта ранее, еще летом прошлого года, говорил и Хуснуллин. «Конечно, экономическая ситуация несколько наши планы притормозила, потому что еще год назад, два года назад инвесторы охотно соглашались участвовать в такой работе», — жаловался чиновник. Сейчас, конечно, это несколько сложнее, но никто из крупных инвесторов не отказывается от этих планов. В частности, по его словам, договоренности об инвестициях в реконструкцию въездов и выездов были достигнуты с владельцами крупного торгового центра «Вегас» в «Крокус Сити» и торгового объекта «Славянский мир», расположенного на пересечении МКАД и Калужского шоссе.
История МКАД
Планирование строительства кольцевой дороги вокруг Москвы началось еще в 30-е годы XX века. Само строительство, начатое в 1956 году, было закончено в 1962-м. Тогда дорога почти ничем не напоминала существующую транспортную артерию. Проезжая часть представляла собой две бетонные полосы в каждом направлении. Роль разделителя потоков выполняли зеленые насаждения. В левом ряду скорость движения была не менее 70 км/ч, а в правом ограничивалась 60 км/ч. Освещения на трассе не было.
Ввиду резко возросших транспортных потоков и повышенной аварийности дороги власти Москвы задумали глобальную реконструкцию МКАД. Она была начата Юрием Лужковым в 1994 году. За пять лет магистраль была существенно расширена и благоустроена. В марте 2010 года власти Москвы заявили о планах дальнейшего расширения трассы, а также строительства дублеров. Аналогичные заявления постоянно звучали и после прихода осенью 2010-го Сергея Собянина.
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter